Текст книги "Говорящий ключ"
Автор книги: Виктор Кирюшкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
– Нет, это не вулканическое, а тектоническое землетрясение. Иначе говоря, это отзвук мощных передвижений масс в глубинах земли, – объяснил Николай Владимирович. – Мы находимся не особенно далеко от Охотского моря, а оно в этом отношении является одной из интереснейших частей земного шара. Здесь проходит полоса так называемых глубокофокусных землетрясений, центры которых располагаются на глубине до девятисот километров от поверхности земли. Это расстояние больше, чем от Владивостока до Хабаровска. Восточная часть Охотского моря, район Курильских островов и сопредельные с ними территории относятся к районам молодых тектонических движений. Вот поэтому здесь так часты землетрясения. Обычно они бывают слабыми, баллов до пяти. Зато южнее... В Японии землетрясения достигают большой силы. Первого сентября тысяча девятьсот двадцать третьего года землетрясением полностью разрушило город Йокогаму и морскую базу Йокосука. Очень сильно пострадала и столица Японии – Токио. Гигантская морская волна, набежав на берег, разрушила город Камакура и много рыбацких поселков. Было уничтожено и повреждено около миллиона зданий. За несколько секунд землетрясения Япония понесла убытки, в пять раз превышающие все ее расходы за девятнадцать месяцев русско-японской войны. О человеческих жертвах даже говорить не приходится – их было очень много.
– А у нас море тряслось... в прошлом году, – сказал Виктор, подвигаясь ближе, и боясь, что его перебьют, стал торопливо рассказывать: – Погода хорошая была. Тихо-тихо, даже волн совсем незаметно было... Вдруг прибежала откуда-то волна, как в шторм, ударилась о берег – и снова стало тихо. Вот Саня тоже видел.
– Моретрясения обычны в морях Дальнего Востока. Они неоднократно отмечались на берегах Тихого океана, Японского и Охотского морей, – подтвердил Воробьев. – Моретрясения вызываются теми же причинами, что и землетрясения. Бывают они не реже, но в большинстве случаев проходят незамеченными, особенно слабые. Ведь моря почти постоянно волнуются от ветров, приливов и отливов. Только при сильных подводных землетрясениях, во время которых меняется рельеф дна, к берегам добегают огромные волны. На Дальнем Востоке их зовут цунами. От таких цун нередко страдают берега Японии.
Николай Владимирович поднялся, легко вскинул на плечи рюкзак, взял с земли ружье и, подождав, когда остальные разберут свои вещи, стал спускаться с утеса к каменной гряде, соединяющей его с сопкой-вулканом. На краю скалы он остановился как вкопанный. Перед ним была пропасть шириною не меньше десяти шагов. Геолог понял, что часть гряды обвалилась в результате подземных толчков. Между утесом и сопкой возникла непреодолимая преграда в виде этой глубокой щели.
Глава третья
Заслуженная награда
Антип Титыч добивал шурф, когда раздались подземные толчки. Буровой мастер был в яме, а не на вершине утеса, и толчки показались ему довольно слабыми. От них все же посыпалась земля с отвалов на краях шурфа и попала ему, за ворот рубахи. Чертыхнувшись, Юферов вылез из ямы, отряхнулся, сбрасывая с плеч землю, взглянул на Павла Вавилова, спокойно отдыхавшего на траве.
– Земля тряслась вроде?
– Слышал... Два толчка было.
Из кустов выбежал Хакаты. Он с недоумением взглянул на людей, как бы спрашивая, что случилось, почему земля трясется? – и порывисто залаял.
– Вот, вот, давай, погавкай немного, что это она в самом деле! – рассмеялся Юферов. Достав кисет, он присел рядом с Павлом.
Оба помолчали, оглядываясь вокруг. Затем Павел опустился в яму и принялся за работу. Он без видимого напряжения выбрасывал из края ямы полные лопаты глины, перемешанной с мелкими камешками. Плотно слежавшуюся, нетронутую глину приходилось сначала раскайливать или долбить ломом, а затем выбрасывать. Поэтому работа двигалась медленно.
В день ухода со стана поисковой партии и охотников одна из буровых скважин дала хорошую пробу. Взятые из нее пески оказались золотоносными.
Наконец, глина стала переходить в речники, Юферов сразу же взял пробу.
– Как там... есть? – спросил Вавилов, когда мастер вернулся с пустым ведром.
– Пусто! Хоть бы один знак. Рано еще...
– Почему рано? Иногда золото начинает попадать с речников постепенно, чем глубже, тем больше, а в песках уже по-настоящему.
– Конечно... У тебя губа не дура. Толстый пласт золотоносной породы и широкий фронт – это как раз то, что нужно для работы драги. А ну-ка, выбрось мне из правого угла, там вроде речник светлее.
Павел бросил на край ямы несколько лопат породы. Он уже с головой ушел в яму, но она оставалась сухой, вода из ключа не просачивалась в нее. Юферов взял щепотку породы, внимательно осмотрел ее, потер в пальцах. Мелкая галька стала липкой, словно покрылась каким-то вяжущим составом.
– Возьмем пробу... близко пески. – Наполнив ведро, Юферов спустился к берегу ключа и вывалил породу в лоток, затем, погрузив лоток наполовину в воду, пробуторил породу скребком. Вода вокруг лотка помутнела, мелкие частицы породы растворились в ней. Юферов, взяв лоток за углы, стал покачивать его так, что вода, проходя через лоток, уносила смывающуюся с камней и гальки глину-примазку. Чистую гальку он сбрасывал в ключ скребком или ребром ладони. Скоро на дне лотка осталось несколько пригоршней самых тяжелых камешков, а под ними зачернел шлих – мелкий песок из минералов, еще ниже, у самого дна, в желобке, вытесанном поперек лотка, оседали золотинки. Когда в лотке не осталось больше посторонних примесей, Юферов принес лоток к яме Павла Вавилова.
– Ого... – протянул тот, взглянув на лоток. В лотке он увидел несколько мелких блестящих знаков, сбитых в маленькую кучку. Проба была хорошей, особенно если учесть, что до настоящих чистых песков он еще не дорылся. Собственно говоря, песками в обычном смысле слова эту породу назвать было нельзя. Пески представляли собой слежавшийся нанос древней реки, которая когда-то протекала здесь. Самые тяжелые частицы, которые несла вода, оседали на дно. Поверх их лег толстый слой речников – гальки, перемешанной с камнями, а на нее напластовывалась глина. Золото содержалось в песках, лежавших на почве. Нередко встречаются пески самых различных цветов, от красного до небесно-голубого, как на этом ключе.
Юферов брал пробу за пробой. Обогащенные золотом пески тянулись пластом шириною около ста метров. Если так будет на всем протяжении ключа, то полигон для драги найден.
Промыв последнюю пробу, взятую из шурфа, Юферов облегченно расправил спину, молодецки подкрутил усы и, подняв лоток, показал его дно. В бороздке лотка, в самом ее уголке, перед краем мутновато блестела кучка золотого песка. В эту минуту Антип Титыч пожалел о том, что Николай Владимирович не здесь и, вероятно, не скоро вернется.
* * *
Спуститься с утеса по его неровным, но совершенно отвесным стенам, казалось невозможным. Николай Владимирович и Большаков внимательно осмотрели стены утеса со всех сторон, молчаливо переглянулись. Лишь в одном месте, с восточной стороны, стена была более неровной, и в ней виднелись трещины.
– Николай Владимирович, я сумею спуститься... Честное слово, сумею, я цепкий... разрешите? – Афанасий Муравьев, волнуясь, стал доказывать Воробьеву, что он, пользуясь выступами и трещинами, благополучно сойдет на землю.
– А потом что? Хорошо, что ты, например, такой ловкий, – слезешь, а Большаков, а Нина? Нет, Афанасий, рисковать напрасно нельзя, надо поискать другой выход. Плохо, что канат у нас короткий, его хватит лишь до середины утеса.
– Больше ничего не придумаешь, все равно кому-то надо спускаться... так лучше мне... Мне приходилось альпинизмом заниматься.
– Погоди, кажется, Большаков что-то придумал.
Кирилл Мефодиевич достал из вещевого мешка моток веревки, размотал его, сделал на конце петлю. Все следили за его действиями. Проводник подошел к обрыву, отделявшему утес от склона сопки.
– Пробовать надо, может быть, зацепимся вон за тот камень, – сказал он, засовывая в карман трубку.
Каменистая гряда, по которой разведчики перебрались на утес, развалилась не вся. Со стороны склона сопки сохранилась часть этого гребня. Его край обрывался над пустотой подобно мосткам, от которых только что отчалил пароход. Шагах в пяти от обрыва на гряде лежала глыба гранита, на нее-то и собирался закинуть свой аркан Большаков. Камень был не особенно велик. Он лежал прямо на поверхности и мог поползти при натяжении каната, когда люди станут перебираться по нему через пропасть. Это сразу же понял Воробьев и с сомнением покачал головой.
– Испыток не убыток, – Большаков протянул веревку Муравьеву. – Бросай, ты сильней меня, пожалуй.
Несколько попыток Афанасия оказались тщетными. Он горячился, бросал аркан сильно, а накрыть им камень не мог. Петля падала то дальше камня, то правее, то левее. Виктор и Саня путались под ногами, советуя замахнуться посильнее или послабее. Воробьев молча протянул руку, отобрал аркан. Однако забросить петлю на камень так, чтобы она захлестнулась вокруг него, оказалось не просто. Николай Владимирович зря надеялся на свою меткость: пятнадцать шагов, отделяющие камень, показались ему длиннее, чем сотня метров до мишени. Петля упрямо ложилась в стороне от камня.
– Придется мне... по-стариковски, – взялся за аркан Большаков. Расправив плечи, он ловко метнул свернутую в кружок веревку. Петля развернулась в воздухе и точно накрыла камень. Большаков, с улыбкой взглянув на разведчиков, потянул конец веревки к себе, петля, охватив камень, прочно затянулась вокруг него.
– По-стариковски? – удивленно протянул Муравьев. – С первого раза накрыл, здорово!
– Молодой был, оленей домашних маутом ловил. Аркан такой ременный. – Большаков что есть силы потянул веревку, камень шевельнулся. Проводник взглянул на Воробьева. – Плохо – не выдержит тяжести, сползет, однако.
– Николай Владимирович, он не успеет сползти, как я на той стороне буду, взмолился Афанасий.
– Нет, нет. Афоня... Ты слишком тяжелый, в два раза тяжелей меня, – заволновалась Нина. – Николай Владимирович, вы знаете, я в школе первой была по физкультуре... Сколько раз лазила по канату, на турнике работала. Я легче всех.
– Сказала тоже... самая легкая! А я еще легче, – выдвинулся Виктор. – Мы с Саней по канату с баржи на берег спускались, дальше этого будет. Правда, Саня?
– Правда... честное слово, правда, товарищ начальник! Лазили, тренировались.
– Вот! Я легче ее, сразу переберусь, – Виктор подтянул ремень на своих широких шароварах. В лице мальчика появилось решительное выражение, он взялся за веревку у самого провала.
– Постой! – рука Воробьева легла на плечо Виктора. – Я тебе не разрешал... нет? Отойди. Придет твой черед, будешь перелезать. – Он движением руки отстранил огорченного Виктора, потеплевшим взором обвел всех и остановил его на Сане. Даже по сравнению с Виктором Саня казался в два раза легче. Тот, без слов поняв начальника экспедиции, шагнул к нему, сбросил с плеч вещевой мешок, положил к ногам ружье и со всегдашней своей степенностью, внешне совсем не волнуясь, сказал:
– Я, товарищ, начальник, мигом...
– Будешь слушать мою команду. Скажу: тише, значит, тише, быстрей, так быстрей. А сейчас я тебя привяжу на всякий случай. Если камень поползет, то мы тебя живо вытянем обратно. – Взяв у запасливого Большакова тонкую прочную веревку, геолог обвязал ее вокруг талии мальчика. – Давай!
Воробьев встал рядом с Большаковым. Саня ухватился за канат и через секунду повис над пропастью. Он перебирался не только руками, но и ногами, стараясь не глядеть вниз. Саня с детства боялся высоты; стоило мальчику забраться на дерево или на крышу, взглянуть вниз, и у него кружилась голова. В такие минуту Саня крепче сжимал руки и торопливо спускался на землю. Теперь, повиснув над глубоким провалом, он собрал всю силу воли, чтобы побороть желание взглянуть вниз. Мальчик видел голубое небо, плывущие по нему кучевые облака, слышал ободряющий голос Воробьева:
– Не спеши... Хорошо, хорошо...
Разведчики, затаив дыхание, следили за мальчиком и за камнем на другой стороне пропасти. Камень лежал неподвижно. Воробьев и Большаков крепко держали конец каната. У середины каната Саня повис на одних руках, сообразив, что так будет видней, где удобней уцепиться за край провала. Через минуту ноги мальчика нащупали опору, он рывком подтянулся за канат и выбрался наверх.
– Есть, товарищ начальник!
Все облегченно вздохнули. Дав Сане с минуту передохнуть, Воробьев приказал ему собирать камни и наваливать их на глыбу, захлестнутую веревкой. Тот, проверив, прочно ли держится петля, принялся за дело и скоро натаскал порядочную кучку тяжелых камней.
– Виктор! – произнес Воробьев. – Теперь покажи ты свою ловкость, а ты Саня, поможешь ему выбраться.
Виктор слегка побледнел и, не ожидая, когда его обвяжут веревкой, повис на канате. Перебирая одними руками, он быстро добрался до противоположной стены.
– Плохо, Виктор, – строго заметил Воробьев, когда мальчик встал рядом с Саней. – Здесь не урок физкультуры, форсить не к чему. Нина, ваша очередь... Привязывайтесь покрепче.
– За меня не бойтесь, Николай Владимирович, – взглянула на него девушка и ее легкая фигурка в лыжном костюме закачалась над пропастью. Воробьев, Афанасий и Большаков, туго натянув канат, без напряжения удерживали его.
– Афанасий, – взглянул на Муравьева Николай Владимирович, – посмотри: нет ли вблизи какого-нибудь валуна, мы бы его прикатили, чтобы закрепить веревку.
– Здесь трещина... Вставить в нее что-нибудь, будет надежнее, – заметил Большаков, показывая под ноги.
Взгляд Николая Владимировича остановился на Санином ружье. Он поднял его, осмотрел, чему-то улыбнулся и засунул ствол в трещину между камнями. Ствол наполовину ушел в щель, прочно застряв в ней. Воробьев крепко морским узлом привязал к нему веревку. Убедившись, что ружье не вылетит из щели при натяжении каната, он подал знак Афанасию Муравьеву. Для Муравьева перебраться через провал по канату было не трудно. Сильный, ловкий, он через минуту присоединился к Нине, Виктору и Сане. На утесе остались Воробьев, проводник и все вещи разведчиков. Их надо было переправить.
Большаков сделал это очень просто. Сняв с себя солдатский пояс, он застегнул его на канате, привязал к нему прочную бечеву и перебросил ее конец через провал. К поясу проводник подвесил два вещевых мешка. Потянув за бечеву, Афанасий без особого труда перетащил пояс с мешками к себе, а затем перебросил бечеву обратно. Таким же путем были переправлены ружья и остальные вещи.
– Пригодилась, – улыбнулся проводник, свертывая бечеву. – Лежит себе в мешке, пусть лежит, думаю, все равно пригодится.
– Кирилл Мефодиевич, пожалуй, вам следует застраховаться. Осторожность тоже вроде запаса, везде нужна. Давайте я вас привяжу за пояс к канату... так, на всякий случай...
– Зачем привязывать? Сделаем люльку, сидя можно перетянуться. Я не боюсь, а все же... старик стал – согласился Большаков.
Отрезав лишний конец веревки, он связал ее кругом на канате, продел в круг ноги и спокойно, как будто делал что-то обычное, сполз с утеса, перетягиваясь сильными рывками вперед. Глядя на него, Николай Владимирович подумал, что, пожалуй, на такую перестраховку проводник пошел лишь для того, чтобы не спорить с ним. Следом за Большаковым переправился и Воробьев.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал он отдышавшись. – Теперь надо выручать Санин самострел. Беритесь за канат да разом потянем...
Ружье держалось в расщелине очень крепко. Только совместными усилиями удалось его выдернуть. Вылетев от рывка из трещины, ружье полетело в пропасть, ударилось о каменную стену и было извлечено Афанасием Муравьевым наверх вместе с веревкой. Саня, увидев изогнутый ствол и расколовшийся пополам приклад, чуть не заплакал. Он отвернулся, губы его задрожали. Остаться в тайге без ружья – не шутка, даже поохотиться нечем будет.
– Из-за угла можно стрелять, – сказал Афанасий, отвязывая ружье. – Забирай свою дугу, Саня.
– Оставь себе, – буркнул тот. – На медведя пойдешь, высунь ствол из-за скалы и стреляй, безопасно.
Воробьев, повертев в руках окончательно испорченное ружье, размахнулся и бросил его в пропасть. Затем он снял с плеч свою двустволку и протянул ее Сане.
– Владей! Это тебе за смелость.
– Мне?! – растерянно отступил Саня, лицо его вспыхнуло, отчего веснушки проступили еще резче. – Товарищ начальник, вам оно нужнее, я не возьму... – попытался отказаться он, но глаза с головой выдавали его – они так и впились в ижевку.
– Отказываться ты не имеешь права, друг. Это тебе не от меня, а от всего коллектива. Бери и чтобы обновить: добудь горного барана.
– Спасибо, Николай Владимирович! – Саня впервые назвал начальника экспедиции по имени. – Барана я обязательно подстрелю – самого большого... рогача.
– Вот и хорошо. Значит, будем знать, что ружье досталось меткому стрелку, настоящему охотнику. – Он повесил ружье на плечо мальчика, у которого радостно заблестели глаза.
Сумерки застали разведчиков внизу, у склона сопки. Они шли по высохшему руслу неведомого ключа, присматриваясь, где бы найти удобное место для ночлега. Безмерно счастливый, Саня шагал вслед за Виктором. Он больше не завидовал его биноклю. Подумаешь, невидаль, получил за какую-то мечту. Вот ему не даром отдал начальник замечательную ижевку, не за мечту, а за смелость.
– Витька, давай меняться, – в шутку предложил он, думая, что тот сразу согласится.
– Меняться? Нет, я свой бинокль ни за что не отдам, – обернулся Виктор.
– Тебя, наверное, завидки берут. Ох, и доброе ружье!..
– Настоящая ижевка, знаменитое ружье. Только я не завидую, – серьезно сказал Виктор. – Ты его правильно заслужил. Если бы я был начальником, тоже бы отдал тебе свое ружье. Ведь я знаю, Саня, как ты боишься высоты. Я рад за тебя.
– Теперь больше не боюсь, хоть на мачту залезу, – ответил Саня. Ему стало стыдно за свои мысли, за невольную зависть, испытанную раньше. Вот он какой, Виктор, хороший. Даже не завидует. Видно, начальник не зря подарил ему бинокль за мечту. А, может быть, не за мечту даже, а за эту самую, за душу. Какая она, душа, Саня и сам не знал, но решил, что у друга она гораздо правильней, чем у него. Ведь он раньше вызвался перелезать через провал. Выходит, Виктор мог получить это самое ружье... Саня ускорил шаг и догнал товарища. Они пошли рядом, плечом к плечу. Афанасий легко и звучно запел:
Нам немало ночей встревоженных
У родного костра проводить.
Нам немало тайгой нехоженой
Караванных дорог проложить.
Виктор и Саня не слыхали раньше этой песни. Они догадались, что, наверное, Афанасий сам сочинил ее о геологах. А песня как-то особенно душевно плыла впереди них. Вот уже поет вместе с Муравьевым Нина. У нее красивый, звонкий голос.
И в предгорьях седого Урала,
В Забайкалье, у дальних морей.
Где бы наша йога ни ступала,
Мы повсюду найдем друзей.
Без слов поет Виктор, а за ним Саня. Мурлычет себе под нос Большаков, даже сам Воробьев подпевает. Будто не было тяжелого, беспокойного дня. Исчезла усталость и ноги сами идут по каменистому пути.
– Виктор, мы обязательно станем геологами... Правда, а? И дружить всегда будем, – тихо сказал Саня. Оба, не сговариваясь, подхватили последний куплет, повторенный Афанасием и Ниной.
Буря жизни не сломит геолога
И дорог не засыпать снегам.
От напева его веселого
Легче сердцу, бодрей ногам.
Глава четвертая
Тайна Ивана Жаркова
Обнаружив золотоносный пласт, Антип Титыч Юферов был уверен, что найден подходящий полигон для работы драги. Через два дня эта уверенность поколебалась, а на третий день мастер угрюмо сказал Павлу Вавилову:
– Золотая струя... Пески тянутся узкой полоской по руслу ключа. Для старательской артели клад... можно работать, а драге делать нечего. Для нее нужен обширный полигон.
– Может быть, выше по ключу?
– Что там выше!.. – перебил Юферов. – То же самое. Знаю я такие ключи, встречал! – он махнул рукой.
Для разочарования были веские причины. Буровые скважины, пробуренные выше по берегам ключа, оказались пустыми. Разведчики свалили поперек ключа два дерева. На их стволах были устроены мостики, с которых пробурили скважину в середине ключа. Проба была замечательной, но она не радовала опытного разведчика. Следующие буровые линии подтвердили его предположение. Пласт обогащенных металлом песков узкой полосой тянулся по руслу ключа, иногда отклоняясь в стороны, иногда незначительно расширяясь. Юферов напрасно прощупывал бурением береговые увалы ключа, в них ничего не было.
– Забурим, но дальше от берега, – посоветовал Антип Титыч Вавилову, – вон там, – он показал на изгиб ключа возле опушки леса.
– Надо брать ближе к правому увалу, – высказал свое мнение Павел. – Прибой древней реки бил как раз в то место.
– Хорошо, – согласился мастер. – Ты бури на правом увале, я – на левом.
Буры впивались в землю. Соревнуясь между собой, оба звена бурильщиков не жалели сил, но золота по-прежнему не было. Под слоем торфов и глины вместо песков выходила скала или же начиналась почва. Здесь она имела черновато-синий цвет и рассыпалась в руках, не прилипая к пальцам. Ко дню возвращения на стан охотничьей бригады Юферов окончательно утвердился во мнении, что ключ не может стать полигоном для работы драги.
Охотники, Саня и Виктор, с трудом тащили на палке, продетой сквозь круто закрученные рога, голову снежного барана. Большаков принес лучшие куски мяса, завернутые в шкуру. Баран, добытый ими, оказался тяжелым, весил больше десяти пудов. Поэтому почти все мясо охотники оставили на месте, подвесив его к дереву.
Юферов, увидев у Сани ружье Воробьева, посоветовал ему хорошенько вычистить его и повесить в палатку начальника.
– Зачем в палатку начальника, пускай у себя держит. Его ружье. Начальник подарил, однако, – невозмутимо сказал проводник, посасывая трубку.
– Подарил? – воскликнул мастер. – Вот тебе на! Сначала бинокль, потом ружье... Это за какие-такие заслуги? – Юферов, подкрутив усы, грозно взглянул на Саню, словно уличил его в преступлении.
– Заслужил немного, – Большаков неторопливо рассказал о переправе через пропасть. С каждым его словом выражение лица мастера менялось, а когда проводник, заканчивая свой рассказ, добавил, что барана также убил Саня, мастер хлопнул смущенного мальчика по плечу.
– Видишь, Кирилл Мефодиевич, какие орлы растут, настоящие таежники... смена!
Кирилл Мефодиевич немного покривил душой, сказав, что Саня убил барана. Мальчик сам был в этом уверен и гордился охотничьей удачей. Но не его пуля свалила животное.
Охотники целый день сидели в засаде возле солонца, на поляне, окруженной чащей леса. К яме несколько раз приходили снежные бараны, но это были самки с ягнятами. Охотники их не трогали. В полдень второго дня из тайги вышел олень с большими ветвистыми рогами. Большаков погрозил пальцем взявшимся было за ружья ребятам. Осмотревшись, олень принялся жадно лизать и грызть землю. Это был согжой – дикий северный олень. Ребята имели возможность его хорошо рассмотреть. От домашнего оленя он отличался лишь равномерной буроватой окраской шерсти, без пятен, которые часто бывают у домашних оленей.
– Самец... ишь рога-то какие! – сказал Виктор, когда олень удалился с поляны, так и не заметив охотников.
– Наверно, важенка, – возразил Большаков. – У согжоя и самец и самки имеют рога. Они их каждый год сбрасывают. У всех других пород оленей рога растут только у самцов. Такой особый олень, однако.
– Почему мы его не стреляли? – спросил Виктор.
– Барана надо, Саня ружье обновить обещал. Начальнику барана добыть. Стрелять будем – распугаем. Жди, однако.
Удобно расположившись в кустах, они терпеливо ждали, замирая при каждом лесном шорохе. Тайга казалась пустой лишь поначалу, затем, когда они присмотрелись, не выдавая своего присутствия, она стала оживать. На дереве, в трех шагах от охотников, появился светло-рыжий зверек с пятью продольными черными полосками на туловище. Размером меньше белки, этот зверек был еще суетливей. Он то взбегал по корявому стволу, то опускался ниже, выискивая что-то.
– Бурундук, – заметил его Виктор и хлопнул ладонями. Зверек мгновенно взобрался выше, пробежал по толстой ветке и возбужденно застрекотал, зацокал почти так же, как белка. Его черные бусинки-глаза тотчас разыскали людей. Увидев их, бурундук еще сильней заволновался, забежал за ствол дерева и стал их разглядывать, высовывая головку то с одной, то с другой стороны ствола.
– Ишь, чертенок... кричит! Теперь другой зверь услышит, подумает, кто напугал бурундука, повернет обратно, – молвил Большаков. – На охоту идете, всегда надо слушать, где бурундук кричит. Другой раз он на дереве, а под деревом медведь или олень ходит. Замрите... уйдет, однако.
Все трое затаились, перестав шевелиться. Бурундук поволновался, пострекотал минут пять, затем, наверное, решив, что эти не известные ему звери безопасны и не стоят внимания, исчез так же внезапно, как и появился. Большаков приподнялся на месте, оглядывая поляну. На ней с криком перелетали с дерева на дерево две пестрые, напоминающие кукушку птицы. Проводник снова прилег, сказав вполголоса ребятам:
– Сойки... эти похуже бурундука: завидят, поднимут крик, застрекочут, станут летать вокруг. Медведь по тайге ходит, муравейники разгребает, гнилые валежины переворачивает, личинок разных ищет, сойки его увидят, провожают другой раз целый день. Они, конечно, просто за медведем проверяют, где личинки, жуки, черви остались в перевернутой колоде, и своим криком выдают его охотникам.
– Других зверей тоже выдают? – спросил Саня, но Большаков, не ответив, сделал ему знак молчать. Там, где летали с криком сойки, в самом дальнем конце поляны стоял внезапно появившийся из чащи снежный баран. Откинув на спину огромные закрученные кренделем рога, он чутко прислушивался и оглядывался вокруг. Убедившись, что кругом тихо, баран осторожно пошел к солонцу, часто останавливаясь. За воротник Саниной рубашки заполз какой-то жук, было страшно щекотно. Мальчик терпел, не шевелился, крепко прижимая к плечу приклад ружья.
– Бей под переднюю лопатку, – шепнул проводник, когда баран подошел шагов на двадцать и подставил свой бок под выстрел. Он стоял, оглядываясь перед тем как начать лизать и грызть соленую землю. Саня, выцелив, нажал спусковой крючок. Грохнул выстрел. Баран, сделав несколько прыжков, исчез в чаще.
– Промазал, – со слезами в голосе воскликнул Саня, с ожесточением разыскивая за воротом жука. – Тут стрелять надо, а он меня скребет, терпенья нет. Вот он.
– Отруби ему голову, – посоветовал Большаков вставая. – Посмотрим, однако.
Внимательно осмотрев место, где стоял баран, проводник не нашел крови на траве.
– Я говорю, мимо, – с отчаянием сказал Саня.
– Ты думаешь, сразу упасть должен? – усмехнулся проводник. – Курице голову отрубишь, а она крыльями хлопает. – Он пошел по следам барана и через несколько шагов показал ржавое мокрое пятно на траве. Нетерпеливый Виктор забежал вперед и скрылся в кустах, где исчез баран. Через минуту раздался его голос:
– Здесь он... лежит.
Саня стремглав бросился вперед, продираясь сквозь кусты. Проводник с улыбкой взглянул ему вслед, вспомнил, что вот так же волновался он сам, когда еще мальчиком добыл первого снежного барана. Не торопясь, он пошел вслед за мальчиками, на ходу раскуривая трубку.
Он увидел Саню и Виктора у лежавшего без движения барана. Виктор стоял, поставив ногу на левую лопатку животного, а Саня взволнованно ходил вокруг, не выпуская из рук ружья.
– Здорово бьет ружье, – сказал он, увидев проводника. – Я, Кирилл Мефодиевич, прицеливаюсь, а у меня жук по спине ползет, щекотно. Все равно попал. Мы, Кирилл Мефодиевич, голову вместе с рогами на стан унесем. Начальнику надо. Он чучело сделает... сказывал...
Большаков мельком взглянул на рану, из которой сочилась кровь, удивленно вскинул седые брови. Рана была не в убойном месте, с такой раной баран мог уйти за десятки километров. Проводник, склонясь над бараном, стал осматривать его, не понимая – в чем же дело?
– Саня, будь другом, сходи к нашему скрадку, я бинокль там забыл, – попросил Виктор, потихоньку передвигая бинокль на другой бок, чтобы скрыть его от Сани.
В другое время Саня не пошел бы и даже мог обидеться на друга за то, что он его посылает, когда может сходить сам. Теперь же, опьяненный радостью удачи, он тотчас побежал разыскивать бинокль. Когда Саня скрылся, Виктор снял ногу с барана и шепнул Большакову, увидевшему след малокалиберной пульки.
– Я тоже стрелял, Кирилл Мефодиевич. Угодил прямо под лопатку... в сердце. Только вы про это не говорите. Пусть он думает, будто сам убил. Ладно, дедушка Кирилл? Ведь он обещал начальнику убить барана.
– Ладно, однако, – и старик ласково взглянул на мальчика. – Хороший выстрел, я даже не слышал его.
– Мы сразу выстрелили... вместе. Он своей ижевкой заглушил. Я смотрю, у него руки трясутся, подумал, обязательно промажет, взял, тоже прицелился.
Когда Саня вернулся, не разыскав бинокля, Большаков и Виктор уже снимали с барана шкуру. Виктор сказал другу, что бинокль он положил рядом с бараном и забыл про него, подумав, что оставил в кустах, а потом нашел.
– Эх... вот чепуха! – с огорчённым видом пошарил в карманах Большаков. – Трубку там забыл, Саня, поищи, однако.
– Кирилл Мефодиевич, да трубка-то у вас в зубах! – расхохотался Саня.
– В самом деле, – схватился за трубку Большаков. – А я разве сказал – трубку?.. Кисет забыл. Выложил его под кустик, да там и оставил. Принеси, курить хочется.
Кисет, конечно, оказался в кармане у Большакова, но, пока Саня его разыскивал, проводник наполовину снял шкуру с барана. След от меткой пули Виктора он так замаскировал, проткнув в этом месте шкуру ножом, что его невозможно стало заметить. Радость Сани по поводу удачного выстрела и выполненного обещания осталась ненарушенной. Правда, уже на стане, когда разведчики, похваливая охотника, ели изжаренные сердце и печень барана, Павел Вавилов чуть было не сломал зуб о маленькую свинцовую пульку.
– Кирилл Мефодиевич, смотрите, что у него в сердце было? Пуля от малокалиберной винтовки! – удивленно произнес он, показывая проводнику пульку. – А вы сказали, что его Саня из ижевки свалил. Значит, его раньше кто-то стрелял. Только, почему он живой был?
Проводник долго рассматривал пульку, затем, не дав взглянуть на нее другим, отбросил в сторону.
– Хм... сказал! Разве это пуля? Ты, парень, спутал кислое с пресным.
– А что же это, Кирилл Мефодиевич? – заинтересовались другие.
– Камень... в печени он его нашел, а не в сердце. Камень у барана в печени бывает, однако.
Смущенный Вавилов умолк. Спорить с прославленным таежником было бесполезно. Все равно теперь ему никто не поверит, раз пульки больше нет.
