Текст книги "Говорящий ключ"
Автор книги: Виктор Кирюшкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Глава вторая
Ловецкая тропа
Воробьев недолго задержался на прииске. Через два дни имеете с проводником Большаковым он уже выехал к месту назначения. Большаков охотно взялся проводить до полевого стана геологоразведочной партии, но на предложение вести экспедицию в тайгу отмолчался. Старый проводник потихоньку присматривался к новому начальнику экспедиции и не спешил с ответом. В свою очередь геолога интересовал известный таежник, вдоль и поперек исходивший охотскую тайгу. Такой человек много и и дел, много знает, и геолог старался вызвать Большакова на разговор. Проводник отвечал коротко, немногословно и снова погружался в какие-то свои мысли. Его смуглое до черноты лицо, с крупным носом и лохматыми седыми бровями все время хранило строго-сосредоточенное выражение. Темные живые глаза странно гармонировали С белыми бровями и ресницами и лишь глубокие морщины, пересекавшие широкий лоб, выдавали почтенный возраст проводника. Когда Кирилл Мефодиевич сбросил свой малахай, сшитый из красивого меха тарбагана* (* Тарбаган – сурок), Воробьев увидел совершенно лысую голову, резко отделяющуюся своей белизной от загоревшего лица.
Широкоплечая, по-молодому статная фигура проводника, одетая в смесь русской и эвенской одежды, виднелась впереди Воробьева. Большаков ехал на маленьком пегом коне с длинной гривой и хвостом, цепляющим каждый репейник. На такой же якутской лошадке, но только обычной карей масти, трусил сзади геолог.
Сокращая путь, Большаков решил пробираться до стана экспедиции известной ему тропой – напрямик, через сопки и мари. От прииска спутники ехали хорошо проторенной дорогой до быстрой горной речки. Затем по ее извилистому берегу спустились на несколько километров и у сопки Забытой переправились вброд. Здесь начиналась ловецкая тропа. Она шла тайгой, иногда глубоко протоптанная копытами оленей, иногда исчезая на каменистых россыпях или разбегаясь на несколько неприметных тропинок. Тогда надо было искать засеки на стволах деревьев, чтобы не свернуть в сторону к какому-нибудь давно исчезнувшему кочевью. Из тайги тропа выходила к болотистой тундре, снова исчезала в лесу и поднималась на сопку, с которой было видно реку Урутукан. Отсюда близко до сопки Двухбратной. На ее южном склоне, недалеко от села, и раскинулись палатки стана геологоразведочной экспедиции.
Переночевав у костра, спутники чуть свет двинулись дальше.
Через несколько часов езды Большаков придержал коня на вершине перевала.
– Урутукан, – показал он вниз, где виднелась извилистая полоса реки, – самая медвежья река, однако.
Узкая тропа терялась в прибрежных зарослях. Дальше, насколько хватало взора, волнистым ковром вершин расстилалась тайга.
Маленькие якутские лошадки дружно шли бок о бок. Под ногами хлюпала вода, выступая из-под толстого слоя мха. Корни деревьев кое-где, словно диковинные змеи, протянулись через тропу, но привычные лошади переступали их, как бы не замечая.
Тропа шла в тени кедров с широкими раскидистыми ветками. Белочка перебежала от дерева к дереву, стремглав взобралась по стволу и тревожно застрекотала, глядя сверху на остановившихся людей. Воробьев сбросил с плеча карабин.
– Не надо, – Большаков протянул руку к ружью, – испортишь только, шкурка плохая, не примут все равно.
– Для практики!
– Зачем бить напрасно, плохо это, – укоризненно поглядел на него Большаков. – Пускай живет, другой охотник зимой застрелит, польза будет.
Он тронул лошадку и выехал на несколько шагов вперед. Воробьеву стало неловко перед этим простым человеком, чувствующим себя в тайге экономным и разумным хозяином. Такой человек никогда не убьет зверя или птицу без пользы. Он не скинет с плеча ружье, чтобы «для практики» сбить птичку или белочку-летягу, и спокойно будет смотреть вслед маленькой живой козочке, если не нуждается в ее мясе.
«Что здесь? Жалость к животным или расчет хозяина?» – думал геолог.
– Тайга большая, – обернулся Большаков, – хочешь стрелять, вон дерево, камень, стреляй! Им не больно. Зачем зря зверя бить? Всех убьешь, совсем скучно будет. Пушнину нужно? – стреляй зимой. Мясо нужно? – бей, чтобы лишнего не было. Другие звери пускай живут...
– А если медведь?
– Зачем нам сейчас медведь? Шкура линялая – не годится, мясо тоже не надо, куда мы его денем?.. Бросим! Зверь рос, мы убили – бросили, пускай воняет... совсем плохо.
Воробьев молча закинул карабин за плечо, решив не снимать его без крайней надобности. Доводы Большакова показались ему такими ясными, что, когда на дорогу выскочил зайчонок, он только захлопал в ладоши и до полусмерти испугал трусишку. Зайчишка запрыгал впереди, беспокойно бросаясь из стороны в сторону, потом, наверное неожиданно для самого себя, сбился с тропы и исчез и чаще, смешно вскидывая задними лапами.
На повороте к реке лошади заупрямились. Они беспокойно шевелили ушами, фыркали и старались повернуть обратно.
– Постой, – молвил Большаков, – медведь, однако. Слезай, смотреть будем.
Привязав лошадок к дереву, они осторожно стали пробираться к речке, шум которой был ясно слышен. Небольшой ветерок тянул в их сторону, поэтому лошади далеко учуяли запах зверя, а медведь, наоборот, ничего не слышал, подпустил их к себе.
Выглянув из-за куста, Воробьев увидел его на расстоянии двадцати шагов, посредине маленькой речушки. Медведь сидел на узкой каменистой отмели, выходящей островком из воды. Это был большой старый зверь. Бока его начали седеть, шерсть от застрявших репьев и колючек свалялась бурым войлоком. Геолог невольно поднял карабин.
– Постой, – шепнул Большаков, – он, однако, рыбу ловит.
По реке шла горбуша. Видны были ее всплески, а на перекате, ниже отмели, вода бурлила от борющейся с быстрым течением массы рыбы. Она шла так густо, что медведю нетрудно было своей когтистой лапой выхватывать из воды крупную рыбу, что он и делал до смешного старательно. Склонив голову набок и подняв правую лапу, он подкарауливал рыбу, затем – взмах лапы, фонтан брызг, полет рыбины над отмелью, и снова зверь застывал в напряженном внимании с поднятой лапой.
Увлеченный делом, лохматый рыболов не замечал главного. Он попросту перебрасывал рыбу из воды в воду, потому что почти всю ширину островка занял собой, а на шаг сзади струилась река. Рыбины, мелькнув в воздухе, падали в воду и, взбурлив ее, уплывали, а мишка, высунув большой красный язык, продолжал бесполезную рыбалку. Притаившись, спутники наблюдали за ним, ожидая, что будет дальше. Порядочно потрудившись, зверь, видимо, решил, что наловил уже много рыбы, встал на все лапы и повернулся назад. Он был сильно озадачен, увидя вместо кучи рыбы лишь воду. Привстав на задние лапы, медведь рявкнул и оглянулся вокруг. В этот момент он напоминал нерасторопного деревенского увальня, внезапно обнаружившего, что у него из-под ног исчез мешок. Воробьев еле удержался от смеха. Только свирепые знаки Большакова заставили его сдержаться.
– Сейчас подумает немного, – шепнул Большаков, – совсем человек, только глупый.
Зверь и в самом деле как будто задумался на минуту. Видимо, он решал вопрос, куда делась рыба? Там, куда он ее бросал, в другой протоке речки, тоже шла горбуша, ее было видно даже с берега. «Ага, вот куда ты делась, в воде спряталась» – наверное, думал мишка. Присел к воде и снова принялся перекидывать рыбу в обратном направлении, но – с прежним успехом. Разочарованно-обиженный вид страшного зверя, его недогадливость были настолько смешны, что Воробьев не выдержал, прыснул и зажал рот рукой. Но было уже поздно: медведь услышал шум, присел на корточки, как это делают суслики около своих нор, внимательные маленькие глазки его оглядывали берег.
– Заметил, – произнес Большаков. – Ты сиди, а я буду говорить, чтобы дорогу нам дал.
Раздвинув кусты, проводник вышел на берег. Увидев его, зверь снова рявкнул, на этот раз от неожиданности. Он, наверное, ожидал появления лося, оленя или другого зверя, но не человека. Теперь человек стоял напротив, отделенный от него узкой полоской воды. С минуту человек и медведь разглядывали друг друга. Может быть, зверь обдумывал в это время – не человек ли украл с трудом добытую рыбу и не предъявить ли ему иск своей чугунной лапой. На всякий случай Воробьев взял ружье на изготовку, но медведь враждебных намерений не проявлял. Он разглядывал Большакова, очевидно, не зная, чего от него ждать, и в его позе было больше любопытства, чем страха.
– Ты немного дурак, миша, однако, – без обиняков молвил проводник. – Старый дурак, сколько лет в тайге живешь, голова пустая.
Большаков иногда сбивался на упрощенную ломаную русскую речь. Медведь, слушая его, свесил передние лапы, вывалив из полуоткрытой пасти язык, и покачивал головой, как бы стараясь догадаться, о чем идет разговор.
– Разве рыбу так ловят, туда-сюда бросал, рыба ушла, сам лапу сосать будешь? Пустая твоя башка, мишка! Надо туда ходить – Большаков махнул рукой вверх реки. – На берег садись, на сухое место рыбу бросай. Вот!
Воробьев смотрел на них и вспоминал слышанную когда-то сказку об одичавшем в тайге человеке. В фигуре сидящего на корточках медведя было что-то отдаленно напоминавшее обросшего шерстью человека. Зверь почти с человеческим выражением глаз слушал Большакова, а тот говорил уже с ноткой увещевания в голосе:
– Ты, миша, напрасно здесь сидишь, однако, дорогу занимаешь. Ты ходи мало-мало дальше, рыбачь еще немного.
Медведь опустился на все лапы, наверное, решив, что ничего опасного нет, и человек, как белка, стрекочет попусту. Покачивая головой, он еще с минуту слушал слова Большакова.
Монотонная ли речь надоела сытому медведю или он действительно решил. что в тайге места много, – неизвестно. Покрутив недовольно головой, он последний раз взглянул на своего собеседника, решительно повернулся к нему куцым хвостом, побрел через речку на противоположный берег и вдоль него пошел вверх по реке.
– Он все равно как человек, все понимает, однако, – уверенно сказал Большаков, когда геолог присоединился и нему.
Они вернулись к своим лошадям, спокойно переехали Урутукан и продолжали путь.
– Однако, начальник, ты не говори, – вдруг произнес Большаков, дотрагиваясь до колена геолога.
– О чем не говорить?
– Про медведя не сказывай. Другой человек, глупый, смеяться будет.
– Ладно, не скажу, – пообещал Воробьев и, пошарив в своей полевой сумке, достал кусочек кварца.
– Вспомни, видел ли ты где-нибудь такой камень?
– Видел, – встрепенулся Большаков, – красивый камень, однако.
– Много там было такого камня?
– Много было. Такой камень лежал, другой камень лежал, в середине желтое золото.
– Золото! – чуть не выпрыгнул из седла Воробьев.
– Чего прыгаешь, начальник? Хорошее золото видел.
– Где же ты его видел?
– В городе, музей называется, там за стеклом.
– Ну, брат, удружил! – Воробьев весело рассмеялся. – Мне не в музее надо найти его, а в тайге, понимаешь? Где такой камень, там и золото близко.
– В тайге много камня, – серьезно сказал Большаков, – все не запомнишь. Недавно нашел, однако.
– Что нашел? – спросил Воробьев.
– Песню о золоте нашел, хорошую песню... Легенда о Говорящем ключе, так называется.
Большаков с улыбкой поглядел на геолога.
– Хотите расскажу? – предложил он.
– Рассказывайте, с удовольствием послушаю. Это действительно находка, – проговорил Воробьев.
– Слушайте, жалеть не будете, – промолвил проводник. – «Высоко ходит белка, еще выше летит птица, – начал он. – Еще выше ходит солнце. Еще выше ходят звезды. Только бедный Вамчу ходит ниже всех. По земле ходит Вамчу. Ходит хмурый Вамчу, как осенний день. Рассердился злой дух, нет в охоте удачи. Рыба вся ушла. И зверь весь ушел. Голодает Вамчу. Ходит хмурый Вамчу, и все племя его голодает. А сосед Мичинга сытно ест и пьет. И когда рыбы нет и когда зверя нет – Мичинга живет в достатке. Мудрый он человек, однако. И пошел тогда Вамчу к соседу, чтобы тот дал совет, как жить, когда зверя нет, когда рыбы нет, когда племя голодает. Сказал ему Мичинга-мудрец: «Хорошо, бедняк, дам тебе совет, как жить. Только ты заплати вначале». Принес Вамчу подарок мудрецу – все принес, что осталось у него. Тогда сказал ему свой совет мудрец: «Если рыбы нет, если зверя нет – плохо жить на земле. Надо в горы идти тогда. Надо знаки искать драгоценные. Называются они золотом. И лежат они глубоко в земле. Корни дерева не достанут их. Лисы тоже к ним не дороются. Надо идти в горы, добрых духов просить. Может, будет тебе удача. За совет же мой – долю первую».
Шел все лето Вамчу, зиму целую шел. Из последних сил выбился. Долго он копал землю твердую, только золото глубже пряталось. Много раз Вамчу добрых духов звал. Только духи его не слышали... Вот уже солнце пригрело сильнее. Оживилась вода. Снег осел глубоко. Птицы южные прилетели. А Вамчу не возвращался. Вот уже реки вошли в берега. От цинги умирало истощенное племя. А Вамчу не возвращался. Много лет и зим прошло с тех пор. Многих уже не было. А кто в живых остался, про Вамчу совсем забыли. Только сын его – молодой Вамчу – помнил отца. А когда вырос, в горы сам пошел. След отца нашел...»
Большаков взглянул на геолога и, видимо, оставшись довольным его напряженным вниманием, продолжал:
– «Высоко ходит белка. Еще выше летит птица. Еще выше ходят звезды. Только молодой Вамчу ходит ниже всех. По земле ходит Вамчу молодой. Белку легче найти, соболя легче найти, золото – трудно найти. Устал Вамчу, сел отдохнуть у ручья. Вдруг слышит голос звонкий и веселый, как колокольчик на богатой оленьей упряжке. Не поверил Вамчу. Про себя подумал: «Уж не ручей ли разговаривает, однако?» Наклонился Вамчу над ручьем. Слушает. А ручей звенит сильней. Белой пеной окутался, как лебяжьим пухом, совсем нарядным стал и говорит так: «Здравствуй, молодой Вамчу! Я так же молод, как и ты. Когда я родился, скалы высокие стали вдруг на моем пути. Корни деревьев сплетались надо мной. Они хотели выпить мои струи. Деревья падали на мою грудь, чтобы похоронить меня под собой. Трудно мне было, Вамчу. Но все же я вырвался на простор. Не сдавайся и ты, Вамчу. У тебя сильные руки. Ты сильный духом. Пойдем со мной в долину. Там я бросил обломки скал. Раскопай их. И ты найдешь золото». Ручей зашумел, зазвенел и побежал вперед. И Вамчу пошел рядом с ним.
Много дней работал молодой Вамчу. Долго землю копал. Глубоко копал. Трудно было ему. Но Вамчу помнил совет ручья: «Не сдавайся, Вамчу! Ты смелый духом!» И дошел Вамчу до золота. Много золота намыл Вамчу тогда. И добра накупил тоже много.
Узнал об этом Мичинга-богач, велел Вамчу никому не рассказывать, где он золото нашел. И еще велел платить долг за отца. Но Вамчу молодой рассказал секрет своим родичам.
И восстало племя – народ во главе с Вамчу. У всех были сильные руки. Все были сильные духом. И прогнал народ Мичингу-богача.
И опять стало много в реках рыбы.
И опять стало много в лесах зверя.
И опять стало много золота в земле.
Высоко ходит белка. Высоко летит птица. Еще выше ходит солнце. Еще выше ходят звезды. Выше белки, выше птицы, до солнца и до звезд – на стальных крыльях Вамчу поднимается. По горам, по тайге ходит хозяин Вамчу, через реки шагает быстрые».
Большаков виновато улыбнулся.
– Я прошу записать мне эту песню, – сказал геолог.
– Зачем писать! Вот, возьми, есть напечатано, – проводник достал из бокового кармана вырезку из газеты и подал Воробьеву.
– Газета! – разочарованно воскликнул геолог. – Жалко!
– О чем жалеешь, завидуешь, другой хороший человек вперед тебя песню записал? Напрасно жалеешь, радоваться надо, однако, не одни мы с тобой песню слышали, народ ее читает.
– Я не о том. Были случаи, когда народная легенда, песня наводили геологов на правильный путь.
– Говорящего ключа никто еще не нашел. На дне его золото лежит, как простой песок. Только найти его трудно. Скрывает ключ свои богатства, течет он в самых недоступных местах. Многие уходили в тайгу. Мало возвращалось обратно. Давно искали, в старое время искали. Чистой совести не было. Для себя искали, не для Родины. Пойдешь с чистой совестью – будет удача. Легенда так говорит, народ так говорит, – Он показал на видневшуюся впереди сопку с двумя невысокими вершинами. – Скоро однако, стан будет. Вон уже видно Двухбратную сопку.
Вскоре они подъехали к стану геологоразведочной партии. Собака дымчатого цвета с лаем бросилась им навстречу.
– Хакаты, Хакаты!* (* Хакаты – четырехглазый, над глазами светлые или темные пятна) – крикнул Большаков, выезжая вперед. – Не узнал, глупый?
Завиляв хвостом, собака побежала рядом с его лошадью, стараясь подпрыгнуть и лизнуть протянутую руку проводника. Из большой зеленой палатки с окнами вышел приземистый усатый человек. Прикрикнув на собаку, он| направился к Воробьеву, уже спрыгнувшему с коня.
– Буровой мастер Юферов, – произнес он звонким голосом, протягивая руку. – А вы, наверное, наш новый начальник Пташкин?
– Воробьев, – улыбнулся геолог и чуть не вскрикнул от крепкого пожатия. У этого небольшого ростом человека, казалось, вместо руки – стальные клещи. Инстинктивно геолог отдернул руку.
– Ну вот, опять! – огорченно произнес Юферов, рассматривая свою ладонь. На плотном с выпуклыми щеками лице мастера сердито зашевелились седые ершистые усы, а в серых глазах промелькнула озорная искорка. – Давайте-ка лошадку, я приберу. Эй, дагор! – крикнул он Большакову, видя, что тот уже расседлал коня. – Пускай лошадь здесь. Трава тут добрая. Ба! Да то, кажись, Большаков. Здоров будь, Кирилл Мефодиевич!
– Здорово, Антип Титыч! – отозвался проводник и, хлопнув коня по крупу, подошел к буровому мастеру.
Воробьев, отойдя от них, с некоторым волнением осматривался вокруг. Здесь начинался новый этап его жизни. Четкие контуры палаток, алые флажки над ними, строгий порядок во всем расположении маленького лагеря говорили о заботливом, хозяйском глазе. Буровой мастер Юферов понравился ему сразу. С таким человеком, наверно, легко работать. Воробьев не любил холодных, равнодушных людей, людей без огонька, а этот пятидесятилетний таежник, видимо, сохранил в душе юношеский пыл.
Остаток дня Воробьев осматривал имущество и снаряжение, затем собрал в палатке весь состав экспедиции.
Разложив на столе карту, он объяснил разведчикам предполагаемый маршрут экспедиции.
– Нам предстоит разведать вершину реки Накимчан, – говорил он, и острие карандаша остановилось на изгибе реки. – Здесь с юга и севера впадает несколько ключей. Наличие косового золота на отмелях реки от и до, – он провел карандашом границу, – заставляет предполагать золотоносность отдельных ключей. До войны здесь побывала комплексная экспедиция. Она нашла металл непромышленного содержания на ключе Светлом. Вот он помечен крестиком. Ясно, что дыма без огня не бывает, где-то здесь, в этом районе, должны быть богатые золотоносные россыпи. Вот их и надо найти.
– Какой же транспорт у нас будет для похода? – спросил Юферов.
– Перебираться придется на оленях и лошадях. В этом нам поможет директор оленеводческого совхоза Иннокентий Петрович Слепцов и председатель рыболовецкого колхоза Дашута. С ними товарищ Постриган договорился. Проводника дает тот же Слепцов.
Они долго просидели за детальным разбором маршрута, а на другой день Воробьев вместе с Юферовым и двумя молодыми разведчиками Вавиловым и Муравьевым отправился к берегу моря, в рыболовецкий колхоз, где должны были выделить для экспедиции лошадей.
Глава третья
У студеного моря
Дом председателя колхоза стоял на самом берегу бухты, отделенной от моря каменистым мысом. От крыльца добротно срубленной из лиственничных бревен избы до бухты было не больше трех десятков шагов. За домом, огороженным крепким тыном из жердей, был приусадебный участок, где виднелись всходы картофеля и грядки с другими растениями. У берега чернели балберы ставной сети, натянутой между двумя вбитыми в дно кольями.
– Неужели можно рыбу ловить под самыми окнами? – удивился геолог, задерживаясь на ступеньках крыльца.
Председатель колхоза остановился ступенькой ниже Воробьева и все же возвышался над ним на полголовы. Вдобавок к огромному росту и широченным плечам он имел сказочно-величавую бороду волшебника Черномора – до пояса. Разгладив бороду огромной ручищей, он взглянул на сеть, поплавки которой ныряли от усилий пойманной рыбы.
– Можно, – заговорил Дашута. – Прошлой осенью я выловил одной сеткой триста штук кеты. А знаете, какая рыба? Конечно, вам осенней кеты, кижуча или красной еще не приходилось видеть. На зиму я без особого труда заготовил столько рыбы, что и сейчас прошлогодний запас имеется. Да вот, кстати, мой главный рыбак.
От берега шел мальчуган лет тринадцати-четырнадцати с загорелым, обветренным лицом, покрытым слабым налетом веснушек.
– Саня! – крикнул Дашута. – Беги проверь сетку!
Мальчуган бегом пустился к берегу и, оттолкнув маленькую лодочку, на ходу прыгнул в нее. Через несколько минут он был уже у сетки, стал выбирать ее из воды. Воробьев увидел, как вспенив воду, мелькнула крупная рыбина.
– Есть одна!
Серебристая рыба упала на дно лодки, за ней другая, третья. Переборка сети заняла у ловкого мальчугана все-го несколько минут. Когда он уже заканчивал переборку, в дальнем конце сети взбурлила воду крупная рыба. Саня с трудом перевалил ее через борт лодки.
– Папка, не унесу! – звонко крикнул он с лодки.
– Возьми кижуча, а за горбушей после сходишь! – громким басом ответил Дашута.
Зацепив рыбину под жабры, мальчик с трудом приволок ее к дому, порядочно вывозив в прибрежном иле. Воробьев приподнял рыбу и определил ее вес. В рыбине было килограммов десять.
– Вот вам и питание на два дня для большой семьи, – усмехнулся Дашута. – Остальную рыбу Саня посолит на зиму. Другой раз в день несколько десятков попадет. За лето и осень он у меня не только на зиму заготовит, но и на рыббазу сдаст несколько центнеров. Это уж его заработок, сверхплановая добыча, так сказать.
Филипп Васильевич ласково взъерошил волосы мальчугану.
– Скажи мамке, чтобы зажарила нам свежей рыбы.
– Да у вас, кажется, огороды неплохие, – показал Воробьев на зеленеющие всходы картофеля.
– Еще какие! Картофеля, брюквы, редьки, всяких корнеплодов, можно сказать, собираем не меньше, чем в других местах. Земля здесь у моря хоть и состоит наполовину из гальки, а при удобрении родит хорошо. Когда я двадцать лет назад приехал сюда, люди от цинги валились из-за недостатка овощей. Не сеяли их тогда. А сейчас мы забыли, что такое цинга.
Николай Владимирович следом за Дашутой поднялся на крыльцо дома. Геолог, приняв от колхоза трех низкорослых, но крепких лошадей, поручил Юферову, Муравьеву и Вавилову отвести их к стану, а сам воспользовался приглашением Дашуты. Николай Владимирович рассчитывал заночевать у председателя с тем, чтобы выйти в лагерь рано утром. Дорогой он думал поохотиться.
Дашута жил просторно. В доме было несколько комнат, обставленных совсем не по-таежному. Та, в которой они находились, по-видимому, служила столовой. Больший круглый стол, несколько стульев, шкаф с книгами, мягкий диван, радиоприемник на маленьком столике составляли ее обстановку. Тайгу напоминала только большая шкура бурого медведя, растянутая над диваном, несколько ружей, живописно развешенных на ней, да развесистые рога сохатого, на которые Дашута повесил свою фуражку.
Жена председателя – Елена Афанасьевна – славилась хлебосольством. Она принимала гостей с такой чистосердечной радостью, что каждый побывавший в доме Дашуты долго вспоминал добрым словом приветливую хозяйку. Собрав на стол, Елена Афанасьевна стала угощать гостей. Изрядно проголодавшийся геолог не заставил себя упрашивать.
– Пирожки с ягодой кушайте, – подвинула Елена Афанасьевна тарелку с румяными пирожками.
– Наваги жареной, Николай Владимирович, на лахтачьем* (* Лахтак – вид тюленя) сале жарилась, – с другой стороны гудел Дашута. – А то попробуйте сивучьих* (* Сивуч или морской лев – вид тюленя) ластов, честное слово, хороши. Понравились? Я знал. У них нет рыбного запаха, как у нерпичьего мяса. Гусятину берите, недавно двух гусей подстрелил.
– Огурчиков соленых с помидорами со своего огорода, – подвигала Елена Афанасьевна тарелку – А вот грибы, сама собирала, много их у нас.
– Что же вы кижуча жареного забываете? Попробуйте, Николай Владимирович.
– Спасибо, напробовался уже, – улыбнулся геолог. – Благодарю, хозяюшка, такого угощения давно не видел. Стаканчик чаю с вареньем выпью с удовольствием.
– Накладывайте, вот брусничное, а вот из морошки. Это вот из жимолости. Ягоды с осени запасала.
– Кроме хлеба, соли, сахара, – все свое, – с гордостью сказал Дашута. – Море, тайга и земля нас не обижают. Скоро и яблоки будут свои. В прошлом году заложили колхозный сад в закрытом от ветра распадке. Морозоустойчивые мичуринские сорта да стелющаяся по земле киселевка. Лет двадцать пять назад мы только лишь начали огороды сажать, а сейчас сады пытаемся разводить. Старики говорят – климат другой стал, земля теплеет.
– Климат тут ни при чем. Не климат, а люди другие стали, – молвила Елена Афанасьевна.
– Да... Дело в людях, – согласился Дашута. – Народ своим трудом, своим сердцем землю согревает. Вот она, земля-то, и теплеет.
За открытыми настежь окнами ровно дышало прибоем Охотское море. Геолог взглянул на темную его синь, озаренную светом заходящего солнца. Холодным и неприветливым казалось ему море с первого взгляда, но теперь как будто горячие блики засверкали на его поверхности. Присмирело оно и тихо ласкается к людям-победителям.
– А море тоже теплеет? – невольно спросил он.
– И море, – уверенно ответил Дашута.
Дверь в комнату приоткрылась. Сначала в ней показалась голова с совершенно белыми бровями и усами, а затем как-то боком протиснулся весь человек, хотя ему ничто не мешало открыть дверь пошире.
– Здрасте, однако!
– Кирилл Мефодиевич! – удивленно поднялся Николай Владимирович. – Вы каким путем?.. А лагерь? Ведь вы остались охранять его!
Большаков хмуро взглянул на геолога, затем перевел взгляд на Дашуту. Потом медленно опустился на стул и снова взглянул на Николая Владимировича.
– Приехала, – выдохнул он.
– Кто приехала?
– Нина Дмитриевна.
– Какая Нина Дмитриевна?
– Нина Дмитриевна... – Большаков развел руками. – Нина Дмитриевна, однако.
– Нина Дмитриевна, Нина Дмитриевна, – рассмеялся Дашута. – Да ты, Кирилл Мефодиевич, спросил ее, кто она?
– Забыл, однако. – Большаков снова характерным жестом развел руки, повернув ладони вверх.
Воробьев уже знал, что этот жест означает полную растерянность или удивление проводника, поэтому попросил его рассказать подробнее. Но и подробный рассказ Кирилла Мефодиевича не внес ясности. По его словам выходило, что самолета он не видел, хотя безотлучно находился в лагере, в котором оставался один. В полдень его разбудила сердитая девушка. Сказала, что ее зовут Нина Дмитриевна, и велела тотчас ехать за начальником. Захватив для него лошадь, Большаков немедленно отправился в колхоз. Он только успел заметить сложенные у палатки мешки с продуктами, какие-то ящики.
– Очевидно был самолет. Привезли продукты и, наверное, подбросили мне нового сотрудника, – догадался Воробьев. – Не понимаю я только, как вы, Кирилл Мефодиевич, могли проспать?
– Э-э... Здесь дело неладно, – пробасил Филипп Васильевич. – Вопрос! – Дашута поднял палец: – Почему он до полдня спал? Сознайся, Кирилл Мефодиевич... лечился?
– Лечился немного, – избегая взгляда Дашуты, согласился проводник. – Только ты, начальник, ругаться не надо, Филипп другую аптечку даст, однако...
– Послушай, да ведь... это он... аптечку нашу выпил! – схватился за бока Дашута. – Ох, Кирилл Мефодиевич, Кирилл Мефодиевич! Ха-ха-ха!.. Дорогой ты мой... Скоро ты перестанешь такие штучки отмачивать?
– Аптечку?! – испугался Воробьев. – Да ведь там всякая ерунда: парегорик, валерьянка, анисовые капли, – Перечислял он. – Отравиться можно!
– Чепуха! – махнул рукой Филипп Васильевич. – Он смешал все склянки в одну посудину и вылечился от скуки. Кирилл Мефодиевич у нас компанейский. Один долго оставаться не любит. Обязательно что-нибудь натворит. Расскажи-ка, дорогой, как ты в прошлом году у доктора лечился?
– Лечился! – сердито произнес Большаков, шевеля седыми усами. – Три дня терпел...
– Приболел Кирилл Мефодиевич, ну и положили его в лазарет. Наш фельдшер, Юрий Яковлевич Санин, – нет его сейчас, уехал – три дня его лекарствами пичкал, по ложечке поил. На беду, других больных не было, один Большаков. Скучно ему показалось, на четвертый день он не выдержал, добрался до аптечки, смешал пузырьков двадцать в одну кружку и сразу вылечился. Два дня потом его будили. Ха-ха-ха...
– Елена Афанасьевна, нет ли у тебя чего-нибудь налить Кириллу Мефодиевичу после лечения?
– Прибавляешь немного, Филипп Васильевич, – запротестовал Большаков. Но его не слушали.
С трудом сдерживая смех, Елена Афанасьевна принесла бутылку вина и чистые стаканы. Большаков наотрез отказался.
Посмеявшись, Воробьев стал рассказывать о цели экспедиции. Сидевший у края стола Саня насторожился.
– Так далеко, ой, дядя Воробьев, а вдруг вы заплутаетесь? – сказал он и весь вспыхнул, отчего веснушки на его курносом лице проступили еще ярче.
– Не беспокойся о нас, дружок. Кирилл Мефодиевич нас выведет, он тайгу знает вдоль и поперек. А ты пошел бы с нами?
– Еще бы, конечно, пошел, – еще сильней зарделся Саня. Он впервые в жизни разговаривал с настоящим геологом, о которых раньше лишь читал в книгах. Набравшись смелости, Саня взглянул прямо в лицо Воробьеву. – Да вот папка с мамкой не пустят. Для них я все маленький, а я зимой медведя застрелил.
– Точно, правду говорит, – подтвердил Филипп Васильевич. – Пошли мы с ним на куропаток, вдруг откуда ни возьмись медведь на нас прет. Осенью не залег, значит, в берлогу, оголодал, вот и шатается, поживы ищет. Самый опасный зверь, таких у нас шатунами называют. У меня, как на грех, патроны все дробью заряжены, стрелять бесполезно, только разве в глаза, чтобы ослеп. Ну, я решил лучше с ним врукопашную сойтись. Бывало, и прежде схватывался, ничего, жив. Я, значит, за нож, а мишка вот уже рядом, поднялся на дыбы. Вдруг как грохнет, точно из пушки, медведь сразу и осел, повалился на бок. Оказывается, мой Саня не струсил, перезарядил ружье жаканами, они у него были, да и ударил. Вот он каков, Александр Филиппович Дашута! Мал, да удал.
– Весь в батьку, однако, – молвил Большаков, – Отпусти мне его в ученики, возьму, охотничья команда тогда будет, всю экспедицию кормить будем.
– Рано, пусть гуляет, сил набирается. Осенью в школу, в шестой класс перешел. Надо и подготовиться немного, почитать.
– Мы идем далеко, дружище, тяжело придется в походе, да, кроме того, к осени едва ли вернемся. Вот на следующую весну мы тебя обязательно возьмем, – подбодрил мальчика Николай Владимирович, видя его огорченное лицо. – А ты кем будешь, когда вырастешь? Наверное, капитаном корабля?
