Текст книги "Очень страшные Соломоновы острова ( книга вторая)"

Автор книги: Виктор Плешаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Куда делся ваш здравый смысл, Аслан? Хочешь, ищи виноватых. Пусть это будут русские, если тебе так нравится. Но я думаю, что враг – внутри вас самих. Вас ослепляет гордыня и ненависть. А слепой не способен увидеть выход.

Вот ты хочешь, чтобы я позвал к тебе Саньку. Я позову. Только, думаю, ему не нужны твои извинения. Потому что ты не способен его обидеть. Извини, не дорос. За ним мудрость тысячелетий и он в большей степени человек, чем мы оба вместе взятые. Поймешь – хорошо. А на нет и суда нет. Все. Теперь ты примерно знаешь, кому оставляешь дочь. Тс-с – зашипев от боли, я затушил обжегший пальцы окурок. – Ладно. Давай заканчивать. Последний раз спрашиваю – пить будешь? -

– Воду дай. – разлепил пересохшие губы Аслан. Я в очередной раз поднес к его губам кружку. Секунду поколебавшись, выплеснул в себя остатки спирта. Горячая волна обожгла пищевод. Чуточку полегчало.

– Поклянись жизнью своих детей, что не причинишь вреда Марьям и сделаешь все для ее счастья. – глухо пророкотал чеченец, насквозь прожигая меня взглядом. Я посмотрел ему в глаза.

– Извини, Аслан. Никогда никому не клялся. Это ваши, горские заморочки. Я сделаю все, чтобы сберечь твою дочь и помочь ей найти свое счастье в этой жизни. Я сделаю все, чтобы найти твою книгу. Слово! Если найду и она поможет твоему народу обрести мир – буду счастлив. Но в чьи руки ее передать и не ошибиться – пока вообще не представляю.

– Это – самое трудное. Немного поможет Марьям, но ты все равно должен будешь разобраться сам. – вновь озабоченно сдвинул брови, только что облегченно вроде бы вздохнувший чеченец.

– Но об этом потом. Сначала дочь. И если есть еще промедол – выручай, брат. -

Я молча высыпал оставшийся анастетик у изголовья.

– Я пошел к своим. Вернусь с Димычем и попрошу придти Саню. Будешь говорить с Марьям, не упусти пожалуйста бытовые мелочи. -

– Ты о чем? – недоуменно поднял брови хозяин. Я пояснил.

– Она поплывет с нами. Без гидрокостюма, который мне еще предстоит сварганить, до Нижнеудинска я довезу, вместо нее, Снегурочку. В смысле – ледышку. А гидраху утром надеть надо, на голое тело, а вечером снять. И спать ей придется в моей палатке. Таких нюансов будет много. Это я к тому, чтобы мне не пришлось разбираться потом, что она может делать, а что – "никогда" и "лучше умереть". Ты уж постарайся, душевно тебя прошу. -

– Мы еще не закончили разговор, Витя. Если уйдешь сейчас – можешь меня уже не застать. – заволновался Аслан.

– Не боись. Застану. – поднялся я, направляясь на выход. – Сильно подозреваю, что это Санька тебе помогает на этом свете подзадержаться. А он свое дело знает. Ладно, пошел.

– Нет. Стой. Еще минута. Нельзя рисковать. Где книга – записано у Марьям. Она потом тебе переведет на русский. Но этого мало. Слушай внимательно... -

Глава тринадцатая. Жизнь продолжается

И вот мы снова, наконец-то, скользим по норовистой, рябой от непрекращающегося дождя, Уде.

Между мной и Хелей, на пенках, пристегнутых эспандерами к решетке палубы, сидит, вцепившись в обвязку гермомешков, мокрая как мышь, Марьям. Справедливости ради, вряд ли кто-нибудь из нашей компании, мог бы назвать себя сухим. Как разверзлись хляби небесные три дня назад, так и продолжают в том же духе. И снизу воды меньше не стало. С чего бы вдруг?

Прошел тот, казавшийся бесконечным день, на который нам пришлось задержаться у стойбища Саньки, чтобы похоронить умершего наутро Аслана. Тогда ночью, с трудом растолкав в чуме Димыча и отправив его вместе с тофом к зимовью, я слабо представлял себе, с какой стороны браться за решение так неожиданно вставшей передо мной проблемы.

Мужики ушли вверх по ручью, а я полюбовавшись на потерявшихся в нирване Наташку и немцев, зацепил пригоршню кусочков вяленой оленины и сел под навесом соображать, как дальше жить, что говорить ребятам и как они отнесутся к моему единоличному решению. Не то, чтобы я в них сомневался, просто ситуация, когда друзей надо было просто поставить перед фактом – серьезно напрягала.

Но дело все равно надо делать, поэтому постепенно мысли потекли в нужном направлении. Собрать-экипировать Марьям, проводить в последний путь Аслана, с девчонками вдумчиво побеседовать... Вырисовывалась однозначная дневка.

Вскоре вернулся Санька и молча усевшись рядом, окутался дымом сигареты. Осознавая, что жизнь моя, в очередной раз изобразила лихой кульбит, я, от мимолетного малодушия, поинтересовался его мнением, по поводу своего решения.

На что он, царапнув меня своим загадочным прищуром, сказал, что выбора у людей нет. А есть судьба. И еще сказал, что то, что я ищу, находится рядом. Что – рядом?! Горемычная моя бестолковка. Ну, покушать в нее положить, еще туда-сюда. А думать – совсем уж мочи нет.

Докурив, тофалар обронил, что меня ждет Аслан и растворился в проеме чума. Вздохнув, я побрел по знакомой тропинке, освещая ее каменистое ложе ярким пятном света налобника. На очередном повороте, услышав впереди звук скрипнувшего по песку камешка, остановился.

Навстречу мне бежала лайка шамана...

Марьям простилась в избушке с телом отца. Плакала – нет, не знаю. Мы похоронили его в хорошем, сухом месте. Постарались сделать все, как просил Аслан. Сориентировали погребение в сторону Мекки, на камне-надгробии прикрепили заламинированую скотчем табличку с полумесяцем, датами и именем погребенного. Надолго задержавшийся в одиночестве у могилы Димыч, рявкнул три раза в низкое, сырое небо своей Сайгой.

Потом шили девушке из неопреновых курток гидрокостюм, а из нескольких пустых пластиковых бутылок и старой нейлоновой куртки – спасжилет. Соорудили палубу на Умклайдете, поужинали у гостеприимного Саньки. Помянули Аслана, переночевали.

И вот, плывем.

Все-таки огромный плюс сплава в том, что не так много он оставляет времени для мрачных мыслей. Шиверы пошли посерьезнее, про спокойные участки на реке, мы уже и не вспоминали. А впереди маячило первое серьезное препятствие – километровый порог Хангорокский.

.................

Многие из нас, в особенности женщины, любят при случае задумчиво произнести фразу типа: я так люблю метель, мне безумно нравится дождь... Правда впоследствии выясняется, что метель мы предпочитаем, в основном, наблюдать из окна уютного коттеджа, неподалеку от жарко пылающего камина. А дождь – из любимого кафе, под бокальчик глинтвейна.

У человека, находящегося длительное время вдали от цивилизации, в перенасыщенной влагой тайге – ощущения несколько иные. Когда разведение костра превращается в ежедневный подвиг, сон в волглом и зябком спальнике – в пытку, а кружка горячего чая – в счастье с большой буквы, все мысли как-то незаметно сводятся к одному. К очень искреннему и единственному, по сути, желанию – обрести тепло и сухость. Все остальное – потом.

Но попытаться реализовать эти, вполне понятные чаяния, можно только вечером. В конце ходового дня. Только сначала нужно разгрузить катамараны, натянуть тент, в темпе вальса поставить палатки (чтобы дать девчонкам возможность переодеться в сухое и теплое), развести костер, запасти дров на все время стоянки... И только потом позволить переодеться, себе ненаглядному. Все это, крайне желательно делать на кураже, с шутками и прибаутками. Ибо даже тень уныния гнетет гораздо сильнее, чем любая усталость, либо каверзы погоды.

И вламываясь с пилой и топором в ближайший лиственничник, ты, матерясь сквозь зубы от ежесекундного обильного душа, выискиваешь нетерпеливым взором идеальную сушину, каковых, по идее должно быть здесь пруд пруди. А ее все нет и нет. И оскальзываясь на мокрых корнях, ломясь уже напрямик через подлесок, ты обреченно бредешь дальше, тихонько ужасаясь все увеличивающемуся расстоянию до лагеря.

И когда добытый с таким трудом хлыст, наконец угнездится охотно на твоих поникших плечах – обратный путь покажется втрое длинней, а напрочь отсыревшее под осточертевшей гидрахой тело, все так же будет продолжать настырно зудеть и скулить, цинично требуя тепла и покоя. Но ни того, ни другого ему не светит, пока не разгорится долгожданный костерок и дежурные ( а в их числе, снова ты) не начнут хлопотать у котлов, готовя горячий ужин и долгожданный чай.

Но это все мечты и отстраненные мысли под стать погоде. А пока – очередной поворот реки, оскалившаяся надолбами клыков шивера и беспокойно мечущийся по воде твой настороженный взгляд, выискивающий неожиданности и неприятности от столь щедрой на подобного рода сюрпризы, дикой реки. Пока – река.

И когда, улучив момент и проделав массу хлопотных манипуляций, ты, хлюпая насквозь промокшими жабрами, с вожделением затянешься от прикуренной наконец-то сигареты, в мозгу неожиданно вспыхнет очевидное.

– А ведь хорошо. Все равно же здорово, черт меня подери совсем! -

Сбрасывая веслом у кормы и направляя кат к воротам из двух полуобливников у левого берега, я довольно ухмыльнулся, глядя на синхронно отработавшую Хелю и беззлобно подначил.

– Сударыня. Мысли о бане не посещают ли? -

– Ох, сударь... – с готовностью отозвалась Змея, елозя каской под капюшоном. – Как говорит шевалье Димыч – Не сыпьте мне соль на сало. – Баня, это всего лишь плод нашего больного воображения. Фантом из прошлой жизни. Не верю! Ни в баню, ни в то, что когда-нибудь будет солнышко... Ничему не верю. И вообще, я скоро квакать начну, с такой погодой. -

– Матрос-царевна-лягушка? – попробовал я на вкус забавное словосочетание. – Ну, тоже ничего. Лишь бы веслом шевелила прилежно. А то знаю я вас, королевишн. Марьям? Ты как? – неуклюже попытался привлечь внимание съежившейся озябшим воробышком девушки на палубе. Она чуть повела плечами, обозначая реакцию и старательно избегая меня взглядом, продолжила бесстрастно изучать реку.

Я тяжко вздохнул, осознавая полное свое бессилие. Тут с мужиком-то в такой ситуации, непонятно как говорить. А уж с девушкой... Хеля, наклонив в мою сторону голову, успокаивающе прикрыла на секунду веки. Мол, все хорошо будет, командор. Потерпи чуть-чуть.

– Давайте девчонки, выручайте. – внутренне взмолился я. – А то, прямо беда. -

После лихого лавирования в щедрой россыпи камней и череде бойких валов, мы отфыркиваясь, закружились на небольшой поганке, поджидая остальных ребят. Вскоре сбившиеся в кучку суда, позволили экипажам обменяться первыми на сегодня впечатлениями.

– Ну как ощущения? – звонко поинтересовалась настроением в массах, Змея.

– Очень хорошо. – улыбчиво отозвался Дитер. – Привыкаем потихоньку. Все меньше раздумий и больше рефлексов. Хочется уже чего-то посерьезнее. -

– С завтрашнего дня пойдет сплошная серьезность. – успокоил я матереющего речного волка.

– А с послезавтрашнего? – заправляя в бандану под каской намокшие пряди волос, хмыкнула язвительно Наташка.

– А с послезавтра, на целые сутки – дневка с баней и празднованием днюхи Беса. – злокозненно выдал я тщательно скрываемую немцами тайну. – Мы в каньоне станем лагерем на три-четыре дня и будем интенсивно наслаждаться прелестями оседлой жизни.

Виновник предстоящего торжества, сконфуженно опустил очи долу, нервно поводя размокшими ушами, вздрагивающими от громогласных возгласов и здравиц в свою честь.

– Баня-я!!! – мечтательно закатила глаза Выдра. – Я в ней спать буду, есть буду и... -

– Нет, только не это. – испуганно оттолкнул от ее баллона свой кат Димыч.

– Пошляк и засранец. – обидчиво поджала губы Наташка и тут же, не сдержавшись, хихикнула. – Я хотела сказать... Я уже забыла, что хотела сказать. Но если ты, Дитер, не вызовешь этого скабрезного мужлана на дуэль, я не знаю, что я с тобой сделаю. -

– Мелкий, поздравляю. – оглушительно захохотал напарник. – Ты – крайний. А поскольку вызов предполагается твой, то право выбора оружия и места ристалища, за мной. Тогда – можжевеловые веники и парилка. К барьеру? -

Дитер испуганно замахал руками.

– Ко всему, ты еще и изверг, Димыч. – скорбно резюмировала Наташка и умоляюще посмотрела на меня. – Витя, нам долго еще сегодня ихтиандров из себя изображать? -

– Да с десяток верст, примерно. – отозвался я. – Перед порогом встаем табором, а подвиги отложим на завтра. Ну что, вперед? -

Хорошо, когда мечты становятся реальностью. Когда в одной руке у тебя ложка, с осыпающейся горкой дымящейся гречневой каши с тушенкой, а в другой – стопка с заботливо разведенным Димычем спиртом. Над головой тент, под задницей пенка, а впереди костер.

Девчонки, сразу по прибытии, демонстративно фыркая в сторону жлобья-мужичья, уволокли слабо упирающуюся Марьям с ее баулом, в палатку. Вскоре вынырнувшая снова на свет божий Наташка, зацепив свои и Хелины вещички, суетливо юркнула обратно. Мы, облегченно переглянувшись, занялись хозяйством.

И вот, кушаем. Чутко уловив явное нежелание горянки, брать в руки протянутую ей миску, Хеля ловко выхватила притулившуюся к углям порожнюю банку и продемонстрировала девушке броскую надпись "Говядина тушеная". Вскоре дело пошло на лад. Нет, ну умница все-таки, змеюка. Димыч, разливая, покосился было на Марьям вопросительно, но я отрицательно качнул головой.

– Ну что? – подкрутил несуществующие усы напарник. – За еще одну жемчужину в драгоценном созвездии наших дам? Гусары пьют стоя! -

Наши девчонки оживленно зааплодировали. Гусары встали и выпили. Марьям совсем потерялась над миской. Чувствовалось, что ей очень неуютно, а мы явно что-то делаем не так. Покончив с горячим и побросав в опустевший котел ложки-плошки-поварешки, ребята с давно ожидаемым удовольствием наполнили кружки обжигающим, дегтярного цвета чаем.

Чеченка подхватила дужку порожнего котла и мельком уколов меня вопрошающим взглядом, облегченно устремилась к воде. На секунду гомон у костра затих и ребята требовательно уставились на меня.

– Ну чего смотрите? – приподнимаясь и цепляя рукой помывочный пакет, буркнул я. – Сидим, отдыхаем, разговариваем. Главное – никаких расспросов. Категорически. – и шагнул к реке.

Девушка, сидя на корточках у воды, монотонно елозила пучком травы по дюралевому нутру котелка. Услышав шаги, замерла на мгновенье и еще ниже склонила голову, практически уткнувшись ею в колени. Я подошел, вытаскивая на ходу из пакета флакон ферри и тефлоновую мочалку, и аккуратно опустил их рядом с ней на песок.

– Послушай, Марьям. – начал, внутренне поеживаясь от томительной маеты. Девушка моментально выпрямилась и встала передо мной, опустив руки и старательно пряча взгляд.

– У нас не было возможности с тобой, толком поговорить. А надо. Я сейчас наверное буду излагать сумбурно, но ты послушай, пожалуйста. У тебя беда. Горе огромное. И я не знаю, как прямо сейчас облегчить твой груз. Но пойми главное. Ты не одна в этом мире. Мы – вдвоем. Потом, наверняка появятся в твоей жизни еще люди, которых ты захочешь видеть рядом с собой. Но пока что, только я. Это значит, что нет твоих трудностей и проблем. Есть наши.

Я понимаю, что о доверии тяжело договариваться. Его зарабатывают. Но мы не можем ждать пока это произойдет. Попробуй просто верить мне. Ну никак пока по другому, понимаешь? Блин. Как сказать-то правильно? – совсем отчаялся я.

– Я понимаю, Витя. – тихо произнесла девушка. – Отец мне все объяснил. -

– Я верю, что он сказал тебе все как надо, но мне очень важно, чтобы ты послушала еще и меня. Ты сейчас находишься в непривычной компании незнакомых тебе людей. Наверняка они будут делать, или говорить какие-то вещи, кажущиеся тебе непривычными. Может быть недопустимыми. Это не значит, что мои друзья плохие. Это не значит, что они хорошие. Они просто другие. То есть, совсем не обязательно, то, что тебе не понравится – однозначно плохое. А что понравится – хорошее. – я старательно пытался поймать ее взгляд.

– Я понимаю. – произнесла она ровным, безжизненным голосом. – До замужества, я почти два года училась в Ростове. -

– Извини. – смутился я. – Я совсем тебя не знаю пока. Ладно. На сегодня у меня к тебе только одна просьба. Постарайся не замалчивать те вопросы, которые обязательно будут у тебя возникать. Сомнения, просьбы, отношение к чему-либо... Мне очень важно научиться тебя понимать. Помоги мне пожалуйста. Говори со мной. Это нелегко наверное, для чеченской девушки. Но так надо. И еще. С этого дня – ты, моя женщина. Не в плане постели... ч-черт. – в отчаянии от своего косноязычия, замотал я башкой. – В смысле сестра, дочка, мать, ой пардон... Чего-то я совсем... В общем, моя женщина. И если я узнаю, что ты испытывала какие-либо трудности и не обратилась ко мне – зарэджю! Поняла? -

Марьям слабо улыбнулась и едва заметно кивнула. Я приободрился.

– Если тебе холодно, я должен об этом знать. Если у тебя что-то заболело, я должен об этом знать. Если тебя кто-то обидел, я должен об этом знать. Это понятно? -

Снова слабый кивок в ответ.

– Хорошо. Теперь последнее. Если тебе хочется побыть одной – без проблем. Если нет желания разговаривать с кем-то, не говори. Но чем раньше у тебя получится полноценно общаться с моими друзьями, тем будет лучше для всех. Мои друзья, очень хорошие ребята и им плохо оттого, что у тебя беда. Но, так же как и мне, им сложно пока найти верную линию поведения. Попробуй приглядеться к Хелене. У нее большое сердце и чистая душа. Может, вам удастся подружиться. Наташка не хуже, просто у нее тараканов в голове побольше чуток. В общем, разбирайся не торопясь. Лады? Пошли к костру. – и повернулся к тропинке.

– Я домою посуду? – спросила Марьям не двигаясь с места.

– Легко. Тем более, что мы сегодня дежурные. И чтобы блестело все! – искренне надеясь, что шутка удалась, я выложил рядом с девушкой налобник и облегченно затопал в лагерь.

Жизнь продолжается (2)

А у костра было хорошо. И главное – сухо и тепло. Освещенные неверными бликами огня лица ребят, синхронно повернулись в мою сторону. Я сделал успокаивающий жест и уселся на свое место. В воздухе у моего лица зависла стопка с очередным дринком. С противоположной стороны, за нее держалась рука Димыча. Наташка протянула кусочек сыра.

Я умилился, принимая емкость.

– Ну вот как с такими пьяницами, можно всерьез думать о здоровом образе жизни? – и назидательно поднял палец. – А ведь печень, как и родина – одна. -

– Все сказал? – тяжелым каблуком бесцеремонности вмял хрупкий росток моей трепетной души в жесткую почву прозы жизни грубый Димыч. – Тогда пей и не выпендривайся. -

Ханжески закатив глаза, я подчинился.

– Об чем разговоры разговариваем? – поинтересовался, шумно занюхивая маасдамом свое очередное грехопадение.

– О Саньке. – просветила Наташка. – Чего это вообще такое было? Я же помню каждую секундочку в чуме и видела все вокруг. Глаза-то не закрывала. И по ощущениям, были мы там, ну минут пятнадцать. А потом меня трясут за плечо и выясняется, что проспала я больше десяти часов, а тебя и Димыча вообще рядом нет. Нас тоф этот опоил чем-то? Или как? -

– Ну не обязательно. – задумчиво протянул Дитер. – Есть масса других способов воздействовать на сознание. Но ощущения, действительно неописуемые. Ничего общего с наркотическим забытьем, или гипнозом. Полная ясность мыслей, абсолютная реалистичность и узнаваемость образов... Как будто смотришь фильм про свою жизнь. Прошлую и будущую. Такой... момент истины, что ли. Жаль только, что яркость и глубина картинки, по прошествии времени, постепенно сходят на нет. Не знаю у кого как, а у меня, к сожалению, остались только выводы. Как цитаты. И то они уже не кажутся такими очевидными и неоспоримыми. Жалко. – и он задумчиво покрутил в пальцах сигарету. Наташка неодобрительно кинула взгляд в его сторону. Симпсон, смутившись, убрал пачку.

– А мне жалко тофаларов. – взгрустнула Хеля. – Большая трагедия маленького народа. Все видели? – ребята согласно кивнули.

– Это ведь мы, европейцы, принесли им сладкую, легкую и совсем нестрашную гибель. -

– Насчет сладкой и легкой, я бы поспорил. – мрачно возразил Димыч.

– Ну наверное. – не стала спорить Змея. – Это частности, в конце концов. Просто как-то зябко и неуютно, когда видишь, как уходит в небытие целый народ, который жил в таком трогательном симбиозе с природой, что дух захватывает. Они действительно понимали язык камней и ветра, Витя?

– Думаю, да. Во всяком случае у всего, что нас окружает, есть свой голос. Просто нужно уметь его слышать. Ну а то, что например Санька слышит и понимает, уверен абсолютно.

Из темноты, бесшумной тенью вплыла в освещенное пространство под тентом Марьям. Наклонившись, она поставила у костра чистый котелок наполненный водой и на клеенку – горку вымытой посуды. Выпрямилась, протянула мне фонарик и на секунду замерла в нерешительности, потирая над огнем озябшие ладошки.

– Маринка, иди к нам. – всполошилась Наташка и энергично заерзала бедрами, сталкивая Дитера к краю пенки. Горянка, чуть помедлив, аккуратно присела на освободившееся место.

– А мы тут Саньку обсуждаем. – продолжила Выдра. – Человек-загадка. А ты что думаешь? Вы ведь с ним больше общались. -

– Совсем мало. – негромко сказала Марьям. – Он сам по себе жил. Нас привез в зимовье летом и ушел. Несколько раз приходил потом, с отцом разговаривал. Я не слушала. -

– Знаете. – включился в разговор Бруно. – он задал мне загадку на прощание. Кинул фразу походя, а я теперь голову ломаю. -

– И мне. – встрепенулась Змея.

– И мне. – удивленно взглянула на нее Наташка.

– Да похоже, что каждый удосужился... напутствия. – хмыкнул Димыч. – Только вот интересно, а кто сможет рассказать об этом сейчас? Со своими комментариями. -

– Мне он ничего судьбоносного не сказал напрямую, но через сон, если его можно так назвать, дошел некий посыл. – вымолив-таки взглядом у Наташки разрешение на порцию никотина, пропыхтел Дитер, вожделенно тыкаясь сигаретой в выхваченную из костра головню. – Могу попробовать рассказать.

– Давай конечно. – заинтересованно уставилась на него Хеля. Остальные , притихнув, навострили уши.

– Картинку я, к сожалению уже не вижу – сокрушенно проморгался Мелкий. – но выводы, как озарение, примерно следующие. Жизнь моя бесценна и бесконечна. Времени – нет. Смерти – тоже. Самое важное, что я могу оставить на Земле после себя – память. Причем, это все я понял не по отношению ко всему человечеству, не как некую вселенскую истину, а просто как инструкцию по правильной эксплуатации сущности по имени Дитер Кляйн. И чем больше я над этим думаю, тем очевиднее для меня бездонность открывшегося откровения. -

– А комментарии по этому поводу есть? – набирая очередную кружку чая из котла, спросил Бес.

– Ну, пока еще все очень сыро и фрагментарно. Нужно время. Единственное, что рискну озвучить, это то, что к памяти, остающейся после нас, я стал относиться совершенно по иному. Существенно бережнее. И соответственно, к истории, как к важнейшей составляющей моей личной памяти. Истории моего народа, в частности. Нет. – спохватился Дитер. – и о памяти еще пока рано говорить. Не созрел. Ну Санька! Ну озадачил. -

– А у тебя чего? – взглянул он мне в глаза. Я пожал плечами.

– Да просто все. "У человека выбора нет. Есть судьба."

– И как ты это понимаешь? – прищурилась Наташка.

– А чего тут понимать? Мы всю жизнь мучаемся проблемой выбора, а в итоге все равно выбираем судьбу. Свою. Конкретную. А она предначертана нам еще до рождения. Как говорится – ни убавить, ни прибавить.

– И все? – обескуражено протянула девушка.

– А что, мало? – удивился я. – Кому как, а мне – за глаза. -

И выцепив взгляд Хели, встал, легким кивком приглашая ее на приватный разговор.

– Что, Витя. – уставилась она мне в лицо, когда мы оказались в сырой темноте ночи за пределами тента.

– Да по поводу Марьям, вопросик имеется. – поделился я о наболевшем. – Тут такое дело... Спальник ее я видел. Тут претензий нет. А вот все остальное... Не полезу же я копаться в ее вещах. Выручай, короче. Посмотри, в чем она там спать собирается. Как у нее вообще с одежкой. Может, совместно с Натахой, поделитесь чем-нибудь необходимым, на твой взгляд. Понимаешь? -

– Не волнуйся, командор. – успокаивающе провела она пальчиком по моей щетинистой скуле. – Все уже сделано. Аудит проведен, инструкции выданы. Все сделано очень трепетно и нетравматично. Правильнее конечно поселить ее со мной, или с Наташей... – она на мгновение запнулась, вильнув в сторону взглядом. -

– То-то и оно. – понимающе бормотнул я. – Вот поэтому я вас и не прошу. -

– Я люблю тебя, командор. – чмокнули мой подбородок ее теплые губы. – Что-нибудь еще?

– Постарайтесь ее в ваши, бабские дела, втянуть. – промямлил я умоляющим голосом. – Ну там, кремы-лосьоны-шампуни всякие. Нельзя ей давать замыкаться в себе. Лады? -

– Всенепременно, матрос. – озорно улыбнулась Змея. Мы с Наташей этот вопрос уже обсудили накоротке. С полным взаимопониманием, так сказать. Так что, не учите отца... Как там дальше?

– Брысь к костру, командорша. И чтобы все было тип-топ. – развернул я девушку за плечи, лицом к тенту и легонько хлопнул чуть пониже спины. Возмущенно фыркнув, она подарила мне высокомерный взгляд рафинированной виконтессы, которой прыщавый юнец – помощник конюха, осмелился заикнуться о своей неземной любви. И мы пошли к ребятам.

......................................

А там, похоже, разгоралась нешуточная битва мировоззрений, мнений и остальных-прочих тонких материй. Вольготно раскидываясь на своей, видавшей виды пенке, я охотно окунулся в бурлящую атмосферу горячечных монологов и запальчивых реплик.

– Нет, ну ладно. – возбужденно размахивала руками Наташка. – Жизнь бесценна и бесконечна – это я еще понимаю. А как это – времени нет? А смерть куда подевалась? -

– Проще начать со смерти. – прогудел Димыч. – Потом легче будет и со временем разобраться. -

– Ну давай, начни. – нетерпеливо уставилась на него Выдра.

– Да легко. Что мы знаем о смерти? Ничего! Я знаю вроде как, что было время на Земле, когда меня не было и понимаю, что наступит время, когда меня не станет. И все. Ну еще свидетельства очевидцев моей жизни. Например – я себя помню примерно лет с четырех, а моя мама – с моего рождения. То есть я себя не помню, но я был. Но это в общем-то несущественно. Для меня – важно помнить. Значит – смерть, это когда я себя не буду помнить в своем, теперешнем состоянии. Плюс к этому – моя телесная оболочка прекратит свою жизнедеятельность в привычном для меня виде. Станет удобрением, например. -

– Фу-у... – страдальчески поморщилась Наташка.

– Нормально. – встрял я. – Димыч, не отвлекайся. -

Тот охотно кивнул.

– Дальше. Почему смерть страшит? Ну во первых, возможные страдания и боль при реализации процесса, так сказать. Не хочется, чего уж там... А во вторых, это всегда ощущение потери. Какой потери? Потери от несбывшихся надежд, ожиданий и прочего. Ожиданий чего? Если отбросить все лишнее, то останется что-то типа – Я столько всего еще не успел сделать, совершить! – То есть, мы жестко запрограммированы на максимальное действие в течении жизни. Сожаление от несделанного, это и есть страх смерти. Это, кстати и ответ на вопрос – В чем смысл жизни? -

Так. – Димыч прервался и взял в руки пластиковую бутылку с разведенным спиртом. – А сейчас рекламная пауза. – и старательно шевеля губами, приступил к священнодействию.

– Димыч, а ты можешь совмещать алкоголь, с продолжением разговора. – с томительным вздохом обреченности от предстоящего возлияния, спросила Хеля. – И вообще, я бы повременила с ... этим. – легким щелчком пальца опрокинула она свою стопку. Напарник спорить не стал и исключил Змею из числа претендентов. Молча разлил и требовательно взглянул на остальных. Мы послушно выпили.

– Ух, хорошо. – зажмурившись, выдохнул виночерпий, осушая свою посудинку. – Идем дальше. А есть ли случаи, когда у человека нет страха смерти? Есть. И много. Но из бесспорных, всего два. Первый – пожилой, уставший человек, на склоне лет, абсолютно спокойно ждет и готовится к переходу в мир иной. Ему если и страшно, то только держать ответ перед Всевышним. Сама смерть его нисколько не страшит. Почему? Потому что он понимает, что все – его потенциал исчерпан. Он больше ничего не может в этой жизни. Или не хочет, что в общем-то одно и тоже. Мотивация жить, отсутствует. И тут же уходит страх смерти.

И второй случай. То что, мы – русские, обозначили как "На миру и смерть красна". Тут тоже страх уходит. Потому что речь идет о самопожертвовании во имя того, что дороже жизни. То есть, это максимальное действие, на которое только способен человек. По сути – идеальное воплощение заложенной в нас программы жизни – постараться сделать максимум.

Теперь вернемся к нашим баранам. Что такое страх смерти, примерно понятно. А что такое сама смерть – непонятно вообще. Но у каждого народа, у каждого человека, есть осознание того, что со смертью ничего не кончается. Проще говоря, главное в нас – душа. А она бессмертна. И это понимает каждый. А в мировых религиях и в фольклоре разных народов, это понимание вообще оформлено в целую философию. Почему такое единство мнений? Они что, эти религии и народы, успели договориться когда-то по этому поводу?

Более того, если мы все признаем, что смерть есть, ну, как полный кердык для личности, включая душу, то ради чего тогда упираться вообще? Опять падает мотивация к жизни, только уже в глобальном масштабе. И нас, людей, уже давно не должно быть на Земле. А мы есть. Я вот, например, сейчас сигаретку покуриваю и помирать не собираюсь. Такой вот перекалдык-его-ети. Вывод. Что такое смерть, мы не знаем. Даже если она и есть – верить в нее не желаем категорически. Но боимся до обморока. А по сути, смерти нет. Есть наш приход и уход в эту действительность, и наша способность фиксировать в памяти этот промежуток бытия. Есть еще вечная душа и страх не реализоваться по максимуму. Вот и все, собственно. Просто это мне, принявши на грудь, в охотку сейчас языком молоть. А Санька выдал сухой остаток. Предельно краткий вывод. Кто возразит?

– Какое там возразить? – обрела дар речи Наташка. Переварить бы, что услышала. А ты, Димыч. философ однако. Но обнадежил, чего уж там. Эх, еще убедиться бы в этом. Ну, что смерти нет и я буду всегда. -

– А вот фигушки тебе. – показал ей монументальный кукиш Димыч. – И не мечтай, дорогуша. Мы живем в материальном мире и убедить нас стопроцентно, может только нечто материальное. Хотя бы кусочек нитки, принесенный из этого после-смерти. Но тогда ты перестанешь ценить свою жизнь и цепляться за нее руками-ногами. И наступит бардак. Не понравилось платье – шасть в окно с девятого этажа и вперед – на другой уровень, или в другой мир. А если и там платья лажовые, дальше поскачешь. А тебе здесь надо детей родить-вырастить, душенькой упасть и подняться неоднократно и тэ дэ. Дел, короче, невпроворот. Кто их за тебя делать будет? Как-то так.