Текст книги "Пляски демонов"

Автор книги: Виктор Сафронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА 22 Олимп. Проводы Жиноскула

После инспекционной поездки Арлена, Жиноскул выглядел очень расстроенным, и, совсем спал с лица, узнав о том, что его, как не оправдавшего доверия перебрасывают на низовку… Он сидел в центре стола и нагружался перебродившими нектарами.

– Раз я не оправдал доверия, я оставлю им – Чингисхана и Берия, – мстительно говорил он в рифму, не совсем понимая смысл своих угроз. Собутыльники, неохотно кивали головами, а он продолжал, насупившись и сжав лобик в гармошку. – Вот тогда оставшиеся на моём месте попляшут джигу им. Святого Витта. (Откуда только такие слова выискал.)

Слушатели, не понимая предмета разговора, старались не перебивать и плотно закусывать.

Высший разум на сборы и передачу текущих дел дал своему наместнику неделю срока.

Неделя быстро пролетает. Все честь по чести, в этот же день, Жиноскул организовал отходную и на склоне Олимпа накрыл богатый стол. Собрались верные соратники и свидетели трудовых свершений.

Зевс со своими зевсятами появился. Расфуфыренные представители венериного рода-племени. Бахус, вакханки – его спутницы, сатиры, белокурые нимфы, много собралось божественного и приближенного к ним.

– Вот скажи, громовержец, за что он меня так, – приставал нанектариный Жиноскул к главному олимпийцу. – Значит, таскать дерьмо и другие удобрения, садить сады и виноградники – это Жиноскул, а жить в созданном райском саду – это обезьяны бесхвостые? (Происходить от обезьяны, это было признано позже, очень даже выгодно! Оказывается, ты совершенно не виноват, когда тебе хочется выпить водки, играть в казино, воровать и драться напропалую.)

И не дожидаясь ответа, переходил к другому собеседнику. При этом икал, спускал газы, тыкал чумазым пальцем собеседнику в грудь, неприятно обдавая его прокисшим запахом ацетона.

С Нептуном разговаривал на другие темы и все пытался дыхнуть ему табачищем в нос. Тот пытался уворачиваться: хмурил брови, трубил в сантехнические раковины, трезубцем тряс, но впечатления грозной силы, владыка морской стихии, как не старался, а достигнуть не смог, на воздухе у него это плохо получалось. Поэтому, когда гадкий хозяин застолья опять начал скулить о злой доле, Нептун достаточно туманно, но твёрдо заявил:

– Не играй мне мандолину, – он обернулся, чтобы насладиться эффектом от сказанного, но Жиноскула уже рядом не было

Обнявшись с плохо соображающим Бахусом, где он, Жиноскул опять в противной манере заныл воспоминания, это ж сколько он претерпел, сколько вынес от Высшего разума.

– Ты понимаешь, Антро… Афра… Афродита, – говорил он, уставившись на испитое лицо собутыльника, – мне плохо… причём… ик… что характерно, сам же видит, что я страдаю, а работой неволит… последние соки выжимает… А ещё, но это между нами… От женского жопа… Нет? Да! От женского пола меня отвадил… На статуях, там да, там я – эдакий половой гигант, с ярко выраженными придатками… А в жизни? Нетути там ничего, сопли одни жидкие, подогретые на Везувии

Обратив внимание, что собеседник после его откровений уснул, долго непонимающе смотрел по сторонам и неожиданно, в первую очередь для себя, исполнил в свою честь гимн. После, упав на грудь сатира, возопил, аки погибающий от жажды в пустыне: «За что, мне такая несправедливость?» – и заснул с неприятным выражением на лице и распахнутой до шеи туникой.

* * *

Спал то он не долго. После пробуждения злой и еще более неприятно пахнущий… Лихорадочно стал копаться в своих записях.

– Он требовал… Чтобы все было с добром и счастьем… От же ж, сволочь… А сам, что вытворяет? Тогда ладно… Ладно… Значит, оставить всем счастье? Оставим… Всем радости? Хорошо… Накормим

Он говорил, бубнил себе под нос…

– Демократии захотели? Будет вам демократия, слезами умоетесь, приведя к власти очередного упыря…

Он черкал, менял местами, опять черкал, рвал написанное, бросал себе под ноги. После лихорадочно начинал складывать обрывки и, читая составленную мозаику-пазл, начинал горько хохотать и радостно плакать.

– Мечтали одну регалию? То есть, как он тогда сказал – религию… Планировали для всех одну хохму иметь и молиться одному Арлену, ему, в ножки его разумные кланяться… Ага, щас. Будет вам не одна, будет вам множество химер, ради споров из-за их применения, на земле будет рождаться не истина, а горы трупов. Ужо, ты мне получишь!

Он опять начинал яростно черкать, вздыбливая витки папирусов и разрывая полотна пергамента, при этом ругался плохими словами и пальцами делал неприличные фигуры-скульптуры.

– И пусть, и правильно… Чтобы путь к разуму был не простым, украсим дорогу из горя и трупов… Подпустим еще и других страхов. – Брызгая слюной, он наливался агрессией.

– Сатир, вина и нектара.

– Слушаюсь, вашбродь…

Почему такой слабый? – кривился Жиноскул, выкушав литровую рюмку. – Где мощность напитка? Где оборотная сторона энтой медали?

– Не могу знать, вашбродь…

– Оставь, ты это чинопочитание, – махал рукой Жиноскул. – Садись лучше, вислоухий, выпьем за мелиорацию Сахары, за осушение этих лесов и болот…

Они выпивали, после чего Жиноскул опять начинал грустить во все горло.

– Такое место – созда-а-а-а-л, – затягивал он свое, бесконечное. – Сахарой назва-а-а-а-л… Виноградников и садов насади-и-и-и-л… А меня, вместо благодарности и денежной премии, по заднице мешалко-о-о-о-й?

Подошедший нетвердой походкой Апполон, постоял рядом, послушал плач Жиноскула и, захлопав глазами и также разрыдался. Почувствовав божественную поддержку, Жиноскул опять зачал причитать и в голос хмуриться, ударяя себе при этом, по толстым щекам и ляжкам. Чтобы обеспечить доступ воздуха и простор движениям, он сбросил тогу и оставшись в одной тунике, продолжал рвать слушателям нервы, обнажая свою целлюлитно-импотентскую сущность.

– А мне, вместо грандиозного спасиба-а-а-а… – выпивая очередную чашу, разорялся он. – Бессрачная карна… кома… кармандировка… Забросы за пределы воздушного пространства-а-а-а… Туда, где нет кислорода, где скушна-а-а-а, где душна-а-а-а… На кого я вас сирот, здеся оставлю-лю-плю-ю… Ай-лю-ли-лю…

– Да, не было справедливости и не будет… – снимая повязку с глаз и примериваясь кому бы запулить весами, глубокомысленно заявила драчливая Фемида – вторая жена Зевса.

После очередного поиска истины, в просторечии обычной вульгарной драки на общей кухне, под обоими фемидиными глазами было по фингалу, поэтому повязку-компресс ей повесили сразу на оба глаза. В таком виде, она и дошла до нас… А что весы в руке? Так проверяли ее рефлексы и двигательную активность, вы же не спрашиваете, почему в другой – рог изобилия. Правильно, сосуд полон вина. А потому! Перед тем как объявлять волю Зевса, она всегда добрым глотком смачивала горло.

Бахус, достав зубочистку из щеристого рта, проверил на ней наличие вынутого куска. Потер его в пальцах, понюхал, почувствовал знакомый запах гниения, приободрился. Обращаясь к Жиноскулу, обрадовано сообщил:

– Да, не расстраивайся ты так, – он подхватил амфору с финикийским вином, больше расплескав по столу, чем плеснул в чаши, предложил тост. – Давай выпьем за погибель наших врагов.

Хоть все и привыкли к выходкам вечно пьяного Бахуса, но за столом стало тихо.

– За что выпьем? Сам-то понял, что сказал? Что он сказал… – на перебой загомонила многоуважаемая публика. – Поясни, что ты имел в виду, что б тебе, гнилыми помидорами всю жизнь закусывать.

– Что на душе наболело, то и сказал, – хрипло просипел Бахус и опростал персональный, ведерный рог.

– А что, – встрепенулся Жиноскул. – Про врагов мне понравилось, а коль скоро их под рукой нет, значит, самое время создать.

И опять начал лихорадочно черкать и исправлять заветы Высшего разума Арлена.

* * *

Наступила ночь. Смолистые бревна в огромных кострах-жаровнях, дарили богам и присутствующим, свое тепло и уют.

С наступлением вечера, праздник «выпить на дармовщинку» не прекращался. Зазвенели лиры, забухали барабаны, запели сирены и праотцы битлов…

Терпсихора решила тряхнуть стариной и показать новый танец «Спор циника с агностиком». Публике танец понравился. Хотя танцовщице можно было и не кривляться, удовольствием было – просто смотреть на нее…

Споры, веселье, смех – все это наводило еще большую тоску и уныние на Жиноскула. Как известно, такое состояние духа рождает злобу и агрессию, которая от алкоголя только усиливается…

– Свидимся ли еще когда, други мои славные? – кривился он лицом, незаметно смахивая скупую слезу раскаяния.

– Ешь, пей, гуляй кареглазые, – накачавшись нектаром, стал размахивать дротиком Марс. – А то, давай бороться со мной… Есть рисковые робяты? Тогда выходи в центр, будем совместно тратить силы и терять божественное здоровье…

С этими богами войны, с их воинственными заявлениями всегда столько хлопот… Чтобы одной было меньше – пришлось связать распоясавшегося нарушителя общественного порядка. И поделом, нечего тут… Собрались отдохнуть, расслабиться, а не драться и палкой перед носом махать.

Сполохи костра высвечивали из тьмы разгоряченные лица. Подошло время нимф и других представительниц божественного рода-племени. Поводили невесты хороводы, спели пару популярных песен, застолье нестройно поддержало, но голоса срывались, слушать такие сладкоголосые песни было тяжело, сразу клонило в сон. Чтобы не заснуть и не пропустить сопутствующую веселью драку, нимф прогнали.

Очередным праздничным номером были устные рассказы. Позвали ликтора с весталками. Красивые девчата в белых туниках с длинными косами, стройными ногами и выступающими набухшими сосками, среди пьяных богов и их челяди смотрелись очень эффектно. Приглашенные рассказали о своем обете целомудрии, о том, как строго они его блюдут, чем очень разгорячили мужскую часть собравшихся, уж больно детально были изложены подробности этих процедур. (Об амазонках речи не велось, слишком они агрессивны, им бы только мужика драть и последние силы из него выжимать.) У многих возникло сожаление, что так поспешно прогнали нимф.

Все текло размеренно и более-менее в рамках приличия. Хотя сказать «бог им судья» было бы глупо, они сами ими были, а судья Арлен, как и всякое начальство был далеко и до каждой мелочи, у него естественно руки не доходили.

Короче говоря, когда наступил момент окончательного прощания с полюбившейся Землей, провожать Жиноскула единороги с сатирами вынесли только на все готового Бахуса. Он собрался отправиться вместе с другом, но Жиноскул побоялся прогневить Высший разум и отправился на освоение планет созвездия Кабыздох один. О чем в последствии, очень жалел. Мог же откосить, сославшись на плоскостопия, как рук, так и ног, а также на врождённый педикулёз – ан нет. Даже пробудившаяся от вина совесть и та не смогла его остановить.

ГЛАВА 23 Гусаров. Лечение

Скрестив на груди руки и приняв обличье Дориана Грея в его финальной стадии, мне пришлось сумрачно смотреть на раненного русского патриота и грустно отвечать на его вопрос по поводу будет ли он жить…

– Все возможно, – вздохнул и напрягся. – Все возможно. Придется посмотреть вас… Э-э… Уважаемый, Ашот Аракелович…

Говорил я в шутку и также шутейно, стало быть, надувался в медицинское светило. Но стоило мне глянуть на это тучное посеревшее тело, как опять внутри что-то щелкнуло. Тумблер переключил режимы и начался, в первую очередь для меня, парад чудес.

Щерясь, как вурдалак, я приблизился к нему, как бы нацеливаясь на дряблую аорту, но… кровь для анализа высасывать, не стал. Вместо этого будто взбесившаяся мельница, стал перед носом и повязками его тугими, руками махать и остервенело развязывать, вернее срывать шейные бинты.

Когда гора бинтов оказалась у меня под ногами, Алавердян прямо порозовел от счастья. Сип его хриплый ушел безвозвратно. Полуобморочное состояние и синюшный цвет лица стали приобретать живые краски и привычные мордатые очертания.

Глянув на смертельное ранение, убедился, что рана оказалась пустяковой. Если не считать слегка потревоженных шейных позвонков, то можно было и внимания не обращать, а пришлось. Было очень интересно, кто ему накладывал на шею повязку, так как, если бы меня не привезли, у болящего оставалось немного времени до полной и окончательной победы механической асфиксии над телом.

Не поленился, заглянул в горло. Так… Еще шире… Поцокал языком, мол, н-да, не всё так безнадёжно… Что-то глубокомысленно и свыражением тарабанил на латыни (о том, что это была латынь, мне никто не говорил, но, услыхав от самого себя слово «consensus» – сам догадался, явно стихи Вергилия) я ему так и перевел: «Скоро, всё придет в норму. Следует только потерпеть. Consensus?»

– После вашего прикосновения, мне, профессор, прямо дышать стало легче… Удушье закончилось… И круги перед глазами перестали прыгать.

Хотел я ему открыто сообщить, что если бы еще часик-второй эта тугая повязка повисела на его шее, то все, капец… Пришлось бы, спасая его жизнь, ампутировать голову. Хотел, но не сказал, постеснялся выпячивать свою грамотность и глубокий профессионализм.

Также возникло непреодолимое желание в затейливом кураже, на алавердянскую рану перцовый пластырь приклеить. Но в последний момент показалось, что это может быть воспринято не как милый розыгрыш, а как издевательство над раненным… Короче, не стал. Да и не было перцового-то в том бардачке, где находились лекарства. Обычного, бактерицидного, в газетный лист, наклеил и все… Получилось красиво и без затей.

Только созданная рукотворная красота всё равно не давала ему возможности двигать ногами, с ними была полная засада. В туалет на унитаз не десантируешься, приходилось при помощи уток и суден справлять потребности, а гордости российского бизнеса это было чуждо…

Опять жизнь, глаза монаха в оранжевом жилете дорожного работника, стремление к хорошему результату, заставила помахать руками и пошептать на ухо. Кроме всего прочего, в сумке врача вредителя, мной были обнаружены тонкие иглы, явно для иглоукалывания… Так я, штук пятьдесят в Алавердяна воткнул, ненарадовался.

Когда я иглы с задумчивым видом выкрутил, к моему удивлению, ноги стали слушаться хозяина. Первым делом он с моей помощью отправился туда, о чем говорили выше. Как и положено, отдал фаянсовой прохладе всё что накопил, порадовал челядь и меня убойной вонью. Отлежал он ноги, а здесь я с чужими иглами подоспел. Похоже, что раненый уже перестал удивляться разным чудачествам с моей стороны, как будто, так и должно было быть.

Разобравшись с биологическими потребностями, Алавердян зычно гаркнул своего посла по особым поручениям. И начались, отнюдь не детские развлечения, впрочем взрослыми их называть также язык не поворачивается.

* * *

Как только появился Пердоватор, сразу раздался крик:

– Кто в меня стрелял? – он покрутил глазами. – Дайте мне клизму, если ты мне сейчас не ответишь на этот простой вопрос, она по-азиатски будет торчать в тебе и приносить невыносимые страдания…

– Мои люди все выяснили, хотя это и стоило больших денег, но ответ есть, ответ тебе понравиться, – плотоядно глядя на клизму, как бы предвкушая пытку, затараторил Пердоватор. – Стреляли люди Борзова… Это все Борзой. Он скотина, беспредельщик заказал тебя…

А мне, как будто кто-то на ухо нашептывал: Пердоватор умышленно сталкивает лбами Алавердяна и Борзово. Умышленно? Сам мечтает занять место Алавердяна? При любом раскладе, он в выигрыше. В другое ухо, уже другой голос, уверенно подтверждал – Борзой организовал. Имя это для меня на слуху – покойный Федюшка, частенько упоминал о нём, как о редком гаде.

– Я слышал, он себе из Питера балерину выписал, записал уже в свою партию? – опять начал наливаться синюшным цветом Алавердян.

– Да, – как-то тускло подтвердил его слова Пердоватор и облизал губы. – Красавица! Из первых будет…

– Мамой клянусь, – совсем не к месту, вдруг поклялся Алавердян, подбивая под спину подушки. – Она не должна добраться до этого упыря… Она не должна работать на его имидж… После трагедии случившейся со мной, каждый должен понять, что работать… Да, что работать? Находиться рядом с этим уродом, любому самому распрекрасному и красивому существу опасно для жизни…

– Так, что шеф? – забегали глаза у Пердоватора, промокая градом текущий пот, он понизил голос до шепота, и совершенно не обращая внимания на меня переспросил. – Ликвидация?

Они рождали козни, а у меня роились мысли – ну, нехорошие господа, это уже ни в какие ворота не лезет, совсем вы обалдели со своими политическими играми… Типа, лови морячок зубами блесну, авось и вынесен в нужное место и в нужное время.

ГЛАВА 24 Борзой и его команда

Штаб гениальных мыслителей и мощных лбов, э-э… умов, собрался в день поминовения Фомы Похабника, в новом кафе «Вайт транкс». Заграничное название не скрывало родной сущности. Здесь были: дядя Паша – известный наставник Борзого в бытность его рекетиром-вышибалой; Валерик Курчевей – его правая рука и просто фактор устрашения; юрист Генаша Шумперт – роскошный красавец, с ослепительной улыбкой и бонвиван; Саня Алексейчик, упорно отрицавший свою связь с Крестами, где он, по семейной традиции служил «попкорём», т. е. надзирателем; еще злая тетка – Зоя Полька, бывшая, но, до сих пор верная подруга Борзова… И… Много еще достойных и уважаемых людей. Девок приглашать не решились, уж больно серьезный был повод для разговора. А вот стол накрыли по всем правилам. Маленькие бутерброды, для Генаши и Зойки, а здоровые ломти с колбасой и сыром для Валерика, Сани и другой братвы.

Основная тема толковища: предстоящие выборы и высочайшее согласование на должность губернатора, а также снижение сборов с поднадзорных точек (время было такое, хорошо, что хоть что-то удавалось выдавить). Оба разговора – два тонких маломощных ручейка, пытались соединить в мощный поток умных мыслей, не получалось. И только после того, когда Борзой понял, что без спиртного заряда ничего умного в поисках истины найти не удастся. Кликнули разносчика снарядов. Разлили. Выпили. Обождали, покамест дойдет до нужных точек души… Торкнуло, можно продолжать дебатить дебаты.

После началось толковище с наморщенными лбами и злыми матерными словами.

Собравшиеся цицероны и златоусты, в очередной раз, стараясь доказать психически неуравновешенному Борзову свою преданность, наперебой доказывали то, что им, каждому по отдельности, втолковывал сам Борзой. Много говорилось о том, что пора прибирать власть к рукам, неровен час, Москва спохватится и назначит на кормление своих, неизвестных местной публике креатур. Область будет развиваться, значит и денег из бюджета можно будет привлечь предостаточно… Расширяются горизонты взаимовыгодного сотрудничества с братскими африканскими странами, под кредиты Евросоюза или, на худой конец МВФ, мост им там построить, или фабрику для обогащения плутония и урана… Опять же за счет дешевизны рабочей силы, можно было правильно все поделить, что в Африку (которую можно было с успехом заменить на восстановление порушенного наводнением Красноярского края или Чечни), а что сюда, в родные, но очень личные закрома Родины…

Слов было сказано много и по делу. Когда все выдохлись, а пустые бутылки заменили полными, Борзой перестал рисовать чертиков и сам взял слово.

– Программа самая необычная, та, которая может привлечь на мою сторону тех, кто кладёт на стол президенту бумажку с известным вам именем, то есть – моим, – после этих слов Борзов строго посмотрел на членов своего избирательного штаба. – Кто, что может предложить? Прошу высказываться. Особо хочу послушать по поводу пропавших денег и племянника.

– Так, это, – один из ораторов, названный Саней Алексейчиком (мордастый парень о пятидесяти трёх годках) поскреб под носом. – Давайте взорвем, козла Алавердяна и дело с концом. Пусть сука ответит, куда денег столько умыкнул… Это… Мы их здесь не из воздуха клепаем… Тяжёлым трудом… Пока все точки обойдешь, умаешься… Это… Чисто конкретно…

– Тише, дурак! – без злобы осадил своего советника Борзой. – Беды не накликай, а то и так, после неудачной пальбы по черножопому патриоту, все шишки на нас посыпались. Того и гляди, гости с ответным визитом с минуты на минуту могут пожаловать.

После сказанного он лениво посмотрел на часы, и зло усмехнувшись, проронил сквозь зубы: «Кажется, они к нам уже выехали…»

Похоже, что на последние слова, никто не обратил внимания, но, судя по тому, как собравшиеся переглянулись, сообщение было воспринято правильно.

– Ну, тогда я и не знаю, что тебе, типа, нужно… – подвел черту Алексейчик.

– Значит так… – Борзун задумался. – Надо будет использовать на полную катушку эту стерлядь балетную…

– О, это роскошная шмара, со своим шмаровозом, – ковыряясь в зубах, процедил Алексейчик, – в балете их ещё называют импресарио или антрепренёр…

– Как это, – почти хором спросили собравшиеся, особо не вслушиваясь в рассуждения бывшего попки. (Зачем Борзый держал его при себе было не понятно, но авторитетом он не пользовался вообще, ни каким.)

– Значит так, – начал Борзун. – Стерлядушка появляется у нас… Когда же она появляется? – он посмотрел в свои записи… – Ну да, в один день вместе с посланцами Алавердяна… В этот же день, ее выступление во Дворце спорта. Так, на следующий день… С хором ветеранов бывших заключенных, она станцует и красиво споет «Мурку», а потом, – он хохотнул. – Потом балет, водка и шашлыки… С танцами-обжиманцами… Кстати… Сколько мы ей платим за красоту и умение крутить динамо машину?

– Одиннадцать тысяч в день… – брызнув слюной, с непонятной злостью бросила Зойка и добавила для непонятливых. – Баксов… одиннадцать тысяч баксов.

– Деньги хорошие. За такие деньги можно не только балет с Кармен-сюитами отплясывать, но и оказать братве уважение… – лениво процедил Генаша Шумперт, наливая фужер водки, – допустим, показать, а, и, чем чёрт не шутит, полную версию «Анны Карениной», как вам это?

Собравшиеся относили себя больше к среднему классу, поэтому образованностью не выделялись, а в основном гордились дремучим невежеством, поэтому Шумперту никто по поводу полной версии не ответил.

– Да, худая она больно… У меня свояк, когда сидел в Урюпинском централе, смотрел по телевизору балет, говорит, лядащие они все… одно расстройство, а не бабы.

– Ты, Валерик, при женщинах особо не выражайся, – погрозил ему пальцем Борзой и с уважением посмотрел на Зойку. – А мы её, твоему свояку и не предлагаем, раз он такой капризный…

– А еще свояк говорит, что там, среди балетных мужиков, одна пидорасня собралась… Насмотрятся на этих плоскодонок… Натягаются их на репетициях, да спектаклях. Заимеют стойкое отвращение к женскому полу и ну, давай, друг дружку чехвостить в оба отверстия… Все же спидоносцы… А потом, еще…

– Так, стоп! Мы сейчас договоримся. Давай так, – Борзой начал раздражаться, что ничего хорошего не сулило. – Выступаем по делу и всяких глупостей не трогаем… Категорически…

– Надо решить кого из партийных активистов «Единой неделими» приглашать на концерт. Если этих халявщиков не позвать, то можем лишиться их поддержки.

А как с ней общаться? Какие такие фортеля с умными словами ей говорить? – с сомнением поинтересовался дядя Паша, известный в прошлом цеховик и барыга, заметный тем, что после его особо гадких похождений, вредные конкуренты отрубили ему толчковую ногу. Он рассматривал большой плакат с изображением балерины. – Столичная, образованная девка. С ними только намучаемся. Слышь, Борзой, может ну ее, эту красулю… Сам посуди, богиня, и мы – со свиным рылом…

– Если ее, вместо посудомоечной машины, хотя бы недельку использовать, это когда все время раком, – опять раздался злой Зойкин голос. – Да поставить на драгу, там, где золотишко намывается, да мужские бушлаты от грязи и вшей почистить… Сам увидишь, и свинские рыла пойдут за милую душу и отличить их от этой красавицей, будет совсем непросто.

– Нельзя, – примирительно сказал Борзун. – Она одна соберет больше голосов, чем все мы вместе взятые. Президенты ей цветы дарят, братва брильянтами заваливает. Нет, без нее – никак… А если что не так…

Договорить ему не дал бывший наставник, потянувшись к пузатой бутылке он набуровил пол стакан горькой и глядя на свет сквозь стекло произнес:

– Смотри, ты человек умный… Будем надеяться, что твои понты, нам всем поперек горла не встанут.

После, как бы давая понять, что совещание будущей администрации области закончилось, опрокинул содержимое себе в глотку. Остальные последовали его примеру.

ПЕРСОНАЖ ХАОСА Эпизод № 8

Держать равновесие на земле, без подготовки космонавта тяжело. Следовало остановиться, сделать передышку и выйти за дверь. Появилась необходимость узнать, что нового у безумного мира? Где в нем его место? На дизеле?

Пространство заполняется извращенным чувством социальной справедливости – лучше сжечь дом соседа, чем самому построить такой же, богатый и красивый, тем более, всем известно, что сосед вор и выжига, кулак-кровопийца и взяточник. «Пусть я удавлюсь, но он сгорит».

Когда через двенадцать часов мир перевернётся, получит ли он медаль «За отвагу», тем более, многие знали, что больше всего он боится гадюк, стрелков-купидонов из вневедомственной охраны и растолстеть.

Последнее усилие – при помощи звуковых, неорганизованных диссонансов одушевить двигатель внутреннего сгорания. Вспотел, измаялся – не работает. Таких специалистов можно узнавать по их поступкам и застывшему выражению на лице – живые люди им неинтересны. Они вооружены удручающей убогостью мышления.