Текст книги "Алмазная цепь"

Автор книги: Виктор Сафронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 39

В небольшом медицинском кабинете, на покрытой казенной клеенкой кушетке, затейливо лежал человек. Из одежды, у него голове были одеты наушники, а сам он был опутан цветными проводами подключенными к всевозможным датчикам выведенным в соседнюю комнату. На подоконнике фальшивого окна, стоял горшок с настоящей геранью. Имеющийся цветок, вида голого дядьки не портил.

Над туловищем, укрытым простыней и защитным экраном из мелкой сетки, навис великолепный господин в белом халате и с бородкой «ля-эспаньёль», судя по-всему из плеяды тех, кто еще совсем недавно был «товарищем».

Выставив вперед правую ногу, он диктовал в небольшой микрофончик заранее написанный текст. Он не просто читал – бубня и гундося, безразлично глядя в листы желтого цвета. Нет, он вдохновенно декламировал, то понижая, то повышая звучание голоса, жестикулируя руками, с истинным артистическим воодушевлением пытаясь проникнуть в смысл сказанного, т. с. решить сверхзадачу поведения героя.

Вслушайтесь, хотя бы во фрагмент мелодекламации:

«… и если только вы, осмелитесь противиться и противоречить моей воле, забыв о том, что есть люди гораздо сильнее и достойнее, находящихся рядом с вами. Я уведу вас, как можно дальше, уведу от всех, и, только там сброшу с обрыва.

Но перед этим, мы будем долго гулять. Слушать пение птиц. Наслаждаться запахом свежескошенного сена и любоваться неповторимой голубизной неба. Я буду развлекать вас анекдотами про чукчей и белорусов. У нас даже будет пикник по дороге и вы наконец-то попробуете белужью икру и «Божоле» нынешнего урожая… Во время прогулки, вы вспомните давно забытые детские ассоциации. Например то, что запах теплой, солнечной осени могут дать только антоновские яблоки… Если же вы не будете слушаться меня, то всего этого не будет…

И только там, на каменистом склоне, любуясь раскрывающейся перед нашим взором перспективой, я сброшу вас в пропасть, как планетарное зло, как национальную катастрофу великой России. Я избавлю страну от такого мерзавца как вы. Если только вы посмеете противиться моей воле и откажетесь выполнять мои указания – все будет именно так. И останетесь вы без «антоновки» и даже без персонального почета и уважения.

Но сразу предупреждаю, ни пытать, ни унижать, ни оскорблять я вас не буду. Я буду даже вами восхищаться, ни от кого вы не услышите столько добрых, искренних слов, сколько скажу я вам. Я припишу вас к пассионарному ведомству. Вы будете – Прометеем, принесшим людям огонь и избавившим их от несчастий. Но все это будет только в том случае, если вы будете подчиняться моей воле и выполнять мои указания.

Самым искренним образом уверяю вас. Вы самый лучший, бесстрашный и умный человек в обозримой вселенной – поэтому потом, вам такому прекрасному и расчудесному, будет гораздо труднее и тяжелее умирать, сброшенному сверху на острые скалы. Вы будете лежать на них, истекая кровью, пока орел будет выклевывать у вас печень.

Все это случиться только при том случае, если вы откажетесь подчиняться моей воле и выполнять мои указания.

Вы будете рисковать только тогда…»

Он не успел закончить предложение, как дверь приоткрылась и в кабинет заглянул молодой врач. Звание? Судя по спине, никак не выше майора.

– Иван Петрович, заканчивайте. У него серьезная аритмия в работе сердца.

– Как скажете, – недовольно пробурчал тот, заканчивая очередной сеанс нейро-лингвистического программирования.

– И еще. Вас срочно к телефону, – доктор показал пальцем на потолок. – Оттуда…

* * *

Когда Иван Петрович, на глазах молодого военврача, из яркого оратора и характерного театрального трагика, превратился в серое, незаметное пятно, Оно стеная, покряхтывая и хватаясь за сердце выбралось из кабинета. Врач вроде и привык ко всяким выходкам Петровича, но и на этот раз, восхищенно проводил его глазами… Через секунду, как будто вспомнив что-то уж совсем несущественное, занялся пациентом лежащим на кушетке.

Проведя какие-то манипуляции с проводами и громко сказав: «Просыпайтесь. Сеанс окончен.» Он вывел пациента из состояния гипнотического сна.

Тот устало открыл глаза. С помощью доктора, опершись на рука тяжело опустился на расплющенную, бюрократическую задницу. Свесив с кушетки, тонкие чиновничьи ножки, он тряхнул головой, как бы приводя себя в чувство. Это был вице-премьер правительства. По вопросу выделения кредитной линии, недавно навещавший, так нелюбимый им Санкт-Петербург.

Молодой врач, помог ему одеться. Похвалил за то, что сегодня он в гораздо лучшей форме. На что чиновник серьезно заметил.

– Чтобы посторонним не бросалась в глаза моя бледность, вызванная недоеданием и сверхнапряженной работой, мне пришлось, – он горестно вздохнул, – на время покинуть родину и отправиться на пляжи Флориды. А там тяжело. Без родины-то, сам знаешь… Да, что говорить, просто невыносимо как – тяжело. Все же здесь: и дым Отечества, и могилы предков, и бесплатная медицина…

Как бы в доказательство последних слов, пациент достал из кармана именной золотой «Ронсон» украшенный бриллиантами, (он эту игрушку получил в подарок от Всемирного валютного фонда) щелкнул и закурил американскую сигарету.

Действительно… Явно потянуло «дымком Отечества».

– Не жалеете вы себя. Все о нем, о народе… Все о нас, неразумных – заботитесь. На износ трудитесь. Пора уже и о себе подумать, – в тон ему, вполне серьезно, только гораздо более уважительно продолжил врач. – Смотрю на вас и просто восхищаюсь самоотверженностью, и беззаветному служению идеалам. Какой же вы все таки матерый человечище… Просто идеал чудовища… – ума.

Так как в этих кругах, юмор, как понятие, был напрочь уничтожен в исправительно-трудовых лагерях, еще… Когда же это было? Ну да… Еще в тридцатых годах. Поэтому. Шутить? Такой вольности никто себе не позволял, да и других от этого быстро отучали. Оттого-то, чиновник сарказма врача не услышал. Да и не было его там.

А что прикажете делать? Крысиного яда, пузану сыпануть? Тогда, позвольте спросить, а кто будет пастухом у послушного стада баранов? А? Придет другой. Уверенный, наглый, с красной книжицей вместо манка. И опять, под знаменем марксизма-ленинизма, поведет на штурм коммунистических химер. Так мы все, уже там были. На практике испытали, знаем – высоты оказались низинами колымских лагерей.

Поэтому, не-а… Несогласны. Пусть остается этот гад. Опять же классик когда-то заявил, что ему «милей ворюга, чем кровопийца». Как известно, после смерти, они, т. е. классики, в своих высказываниях полностью и безоговорочно правы и уже ни в чем не ошибаются.

* * *

Чрезвычайно довольный словами лечащего врача про «матерого человечищу», правительственный чиновник в сопровождении охраны отправился восвояси. Пока он туда добирался, бормотал себе под нос:

«Привыкли, понимаешь только критику наводить. А вот чтобы, просто так, от души, от щедрого сердца, за труды праведные, похвалить, воздать должное… Нет, не могут. Да мы, сами виноваты. Отучили народ, разной демократической дрянью и хваленными свободами оттого, что ему так свойственно – от любви к начальству… Теперь вот мучайся. Э-хе-хе… Сволочи и быдло…»

ГЛАВА 40

Для эвакуации молодой вдовы с дитем, пришлось позаимствовать на соседнем участке, средство передвижения – старенькую «Ниву».

«Позаимствовал» – это крик души.

Если говорить начистоту, т. е. без протокола – украл я ее. Там еще на стене дома, велосипедная рама висела, однако с самого начала возникновения преступного замысла, от ее хищения пришлось отказаться, без колес далеко не уедешь.

Так вот, поковырявшись гвоздиком в специальном устройстве, о котором кричать на каждом углу не рекомендуется, аппарат чуть-чуть покашлял, покряхтел, высморкался, испортил воздух и только тогда завелся. Я чуть не рехнулся, а он спокойно тронулся с места.

Но, как известно, благими намерениями вымощена дорога в ад, кажется так говорят любители читать «ужастики» на ночь. Так и с моей дорогой.

Судя по стойкому запаху зловоний в салоне, в последнее время средство передвижения использовали для перевозки скота и навоза. Но не до жиру… Катиться вперед и на том спасибо.

Едем спокойно, не привлекая лихачеством к себе внимания.

* * *

Пока пытался делать вид, что смотрю за дорогой, а сам в это время, краем глаза наблюдал за растерянной молодой матерью, чуть не окосел, напрочь. Удевляло то, что губки оказались, чуть тронуты помадой, глазки подведены чёрным, а волосы аккуратно причёсаны… Никогда не пойму женщин. Чуть не изнасиловали, не убили… И когда только успела?

Глядя на дорогу, мы оба довольно отчетливо и выразительно молчали. Если она и догадывалась о финальном и трагическом аккорде сегодняшней ночи, то вида не показывала.

Глядя на ее растерянное, осунувшееся лицо, но очень красивое лицо, решил вечер ужасов и трагедий, с леденящими душу подробностями и своим свистящим шепотом, перенести на более подходящее время. Сейчас это было, очень даже не ко времени.

До боли в переносице, продолжаю косить в ее сторону. Скажи ей, что муж и кормилец лежит в яме и уже вряд ли из нее поднимется, так еще помрет не доехав до города. Позже. Все это позже.

Она, не глядя на утренние сумерки и стойкий запах свиных и человеческих испражнений, начинает мне нравиться. Странная связь, с чего бы это? Видно нервы подводят.

Создание хрупкое, нежное, эфирное, зовущее не к борьбе, как та тетка у ВДНХ, а по большому счету, к любви и сладким грезам. Впрочем, для кого-то мечты и грезы, а для кого-то просто жена, нечесаное существо низшего порядка, обитающее на кухне, все время что-то жующее и постоянно требующее денег.

Однако женщина, если она по-настоящему женщина, остается ее при любых обстоятельствах. В руках моей попутчицы, невесть откуда-то появилось зеркальце, пудреница, помада. В дребезжащем всеми частями «керогазе», не очень легко наводить на лице порядок и там же возрождать былую красоту.

Оказывается, возможно и мои скептические ожидания были посрамлены. Все просто. Женская обязанность и предназначение заключается в том, чтобы окружающие мужички любили и восхищались ими, а они снисходительно принимали эти знаки внимания. Ну-ну…

* * *

Девочка спала. Мамаша, лет двадцати пяти – тридцати, подправив ранее подправленное лицо, стала постепенно выходить из ступора. О том, почему ее разлюбезный муж не поехал с нами, не спрашивала. Наверное догадывалась, а может просто боялась узнать правду. Машину мерно покачивало на ухабах…

От тряски, звона, запаха салона, вони исходившей от меня самого, стало ломить в висках. Но держусь огурцом, невозмутимо и стойко.

Прямиком отправились в сторону Питера. Простенькая схема: пробираемся в большой город, а там, чисто конкретно – в районе большого, продуктового магазина, затаиваемся на конспиративной квартире, меняем документы, пол и внешность.

Попытался было объяснить свой гениальный план молчаливой попутчице, но общение не заладилось. Нет, слов хватало и мои симпатии были на ее стороне, но…

Во-первых. Я очень боялся того момента, когда «гений чистой красоты» должна была открыть рот. Такое уже бывало. И рост, и грудь, и лицо – ну, все, понимаете, все манило и притягивало. До момента: «Слово предоставляется – гению чистой красоты».

Открывался рот, а оттуда тоненькая струйка несвежего поносика, лексика биндюжника с припортового рынка и морского боцмана с тральщика «Гунявый». После этого стоишь оплеванный и чтобы тебя, в очередной раз, ненароком не заметили, боишься грудью глубоко вздохнуть.

Во-вторых. Я, до сих пор так и не узнал, ее имени. Это мешало. Называть ее, с бухты-барахты «черной вдовой», портить взаимоотношения еще до их возникновения. Для этого совсем не стоило ее тащить в такую светлую даль, следовало просто оставить ее в собственном доме, а утром… Хотя каким утром? Для нее и дочери, все закончилось бы сегодняшней ночью и вчерашний рассвет, был бы последним в ее молодой жизни.

В который раз я убедился, женщины самые удивительные и ни кем не разгаданные существа.

Она, каким-то только ей ведомым чутьем поняла мои мучения, просто протянула руку и спокойно, уставшим голосом произнесла: «Алла».

– Что? – не сразу понял я.

– Меня зовут Алла, – она с удивлением посмотрела на меня и, видно не удовлетворившись осмотром дурнопахнущего, туповатого субъекта, растерянно пояснила. – Имя такое – Алла…

– Ах, Алла, – я облегченно вздохнул, будто сделал давно ожидаемое открытие. – Ну, конечно же, Алла. Какое прекрасное и неожиданное имя…

Темперамент зашкаливает, в этом вся штука. В моем случае, это помогает идиоту.

Я не искал форму изложения своих чувств, я токовал о том, что видел вокруг.

Сейчас понимаю, какую я тогда нес ахинею, но в тот момент, называл все произнесенные благоглупости – поэтическим вдохновением. Что было неожиданным, так все это принималось за чистую монету. Я купался в ее прелестных глазах, я забыл про запахи и свою кражу. Я перестал обращать внимания на липкие руки, заляпанные вражеской кровью… Да, что говорить, я сам себе в тот момент, очень нравился.

Позже, после душа и обильной, малокалорийной еды, до меня наконец-то дошло: она просто не слушала мой заливистый вздор и хлопотливый шелест крыльев самца на токовище, которыми я пытался произвести на нее впечатление. А мне казалось, что в восхищении от моего искусного красноречия, у нее перехватило дыхание и попросту не хватало слов.

Оказалось, что сегодня мне было «не дано предугадать, как слово наше отзовется…» Возможно это к лучшему.

ГЛАВА 41

Остановившись на заправке. Тормознул водилу какой-то прачечной, он и подвез нас в центр. На запах, исходящий от меня, шофер старался внимания не обращать… Полученных денег, для этого вполне хватало, а большего и не требовалось.

Весь прибывший табор, проходным дворами и питерскими закоулками, привел к себе на новую-старую квартиру.

Любовь-морковь? Не до нее сейчас. Подступало время неприятных событий.

До момента захлопывания за спиной двери Алла держалась хорошо, а потом кроха-дочка, возьми да спроси: «А когда папа приедет?»

Она, брык в обморок. Меня, соответственно, качнуло в другую сторону. Конечно, при огнестрельных ранениях или, там, при переломах конечностей, я мог оказать первую помощь, не ванёк-валенок. А здесь оплошал.

Стою над ней, смотрю оторопев и начинаю что-то нечленораздельное мычать. Пытаюсь разводить беспомощно руками, как-будто оправдываюсь… Еще незадача, во время падения, Алла ударилась головой о косяк двери и видно рассекла кожу.

В чувство меня привел вид крови вытекающей из под ее головы. Хошь не хошь, а пришлось начинать резво скакать и приступать к активным действиям.

Рот в рот, провел процедуру искусственного дыхание. Поднял голову. Прислушался к ощущениям, процедура понравилась.

Оглянулся. Рядом стоит маленькая девочка. Дрожит подбородком, что для меня ничего хорошего не предвещает и смотрит, что это такой чужой дядя, делает с ее мамой.

Вспомнил, что в заветном чулане, видел достаточно много бутылок. Голыми руками, аки Геракл-воитель, совершил подвиг – отодрал доску. Схватил бутылку, оказавшуюся шустовским коньяком, налил ей полбаночки из под майонеза. Влил в рот… Любовь-морковь… Она губы облизала и как бы пришла в себя.

Дала волю слезам. Это уж, как в таких душещипательных сценах водиться. Я, в качестве «рыцаря – чего изволите-с», с початой бутылкой в руках, дурень-дурнем стою рядом. Жду-с…

Малютка-дочка, увидев, что мама рыдает, перестала дрожать подбородком. Широко открыла рот, тщательно отдышалась, набрала в легкие побольше воздуха и заголосила так, что у меня уши заложило. Квартирка-то пустая, акустика великолепная.

Ничего другого не придумал, как взяв их обеих в свои объятия отнес на персональный, видавший виды надувной матрас. Поставил рядом бутылку. Не жалко, только лечись и не плачь. Перевязал ей кое-как голову. По моему разумению сделал все правильно.

* * *

Алла чуть успокоилась, погладила меня по шершавой щеке, у меня от счастья «клыки затупились и запахло ромашками».

«Вы, – говорит. – Добрый. Вот деньги, какие-то бумаги из сейфа мужа, посмотрите. Боюсь, что из-за них… Решите сами, что с ними делать.»

Очень я удивился, когда она о своем супруге говорила, как об ушедшем в безвозвратную даль. Я еще ничего не сказал, а она уже все поняла.

Прибрал я увесистый портфельчик туда, где хранил сокровища старьевщика. Сам, будучи на общественных началах Иванушкой-дурачком, пошел принимать водные процедуры. Хотелось стать таким молодцом, «что ни вздумать, ни взгадать, ни в сказке сказать, ни пером описать…»

Вполне понятно, что проще было Сивке-бурке, вещей каурке в ухо залезть и выбраться красавцом, но не было ее под рукой, не было… Пришлось под душем, при помощи «Земляничного» мыла, самому карячиться.

До крови драил вонючее тело мочалкой. Остервенело чистил зубы, сломал щетку… и думал. (Вот же человеческие слабости, прости господи, чуть приперло, а он сразу хватается думать.)

Познание нового берега, забота о чужих людях.

Мне не хватает времени для своих, самых родных, а здесь еще красавица Алла с ребенком. Не знаю, сколько годков дочери, но оказалось, что она умеет говорить. Детский голосок и прервал мои опасные упражнения с разумом.

– Мама, – говорит девочка негромко, но в пустой квартире прекрасная акустики. – Дай, пожалуйста, булочку…

Мама, всхлипывая, начала что-то ей успокаивающее шептать, а я умилился: «Какая культурная девочка.»

* * *

По правде сказать, этап умиления, закончился так же быстро, как и начался. Глянул по сторонам. Тот еще вид: пыль, грязь, окурки… Очень мне все это не понравилось. Не говоря уже о том, что из-за безнадежного голода и маломальских перспектив пожрать, даже мыши с тараканами покинули это гиблое место. А здесь ребенок.

Ремонт и не начинался. Вчера ведь только уехал. Всюду тлен, прах, глумление над гигиеной… и еще… мерзость запустения. Вода на кухне из крана, так грозно капает, будто отсчитывает последние минуты жизни и дом с минуты на минуту взлетит на воздух…

Что я с ними буду делать? В таких условиях могут находиться только особи, любящие и понимающие толк в экстремальном туризме. Этим изысканным девочкам, доказывать на деле теорию Дарвина, по поводу выживания сильнейшего, нет никакой необходимости.

Больше меня взволновало то, что перед выездом на работу, в помещении окурков не было. Кто-то же их принес. Да и приклеенный к входным дверям волосок, был отсоединен.

Повздыхал для вида и с виноватым видом отвел маму с дочкой в соседний дом. Передал на попечение бабушкам, которым доплачивал персональную пенсию из собственного кармана. Это я к тому, что имел право. Покопался в ванной комнате за сливным бочком унитаза, достал упаковку ненавистных долларов… Вынул, сколько там, полагается… И их бабушкам.

Я не мог знать, сколько времени придется потратить на то чтобы прятать мамашу и дочь ея. Зато знал, что это необходимо. По крайней мере Алла, видела и слышала нападавших, значит свидетель. Свидетелей оставляют живыми, только по недосмотру или чьей-то оплошности… Последнее утверждение, так же очень хорошо подходило и ко мне. А что, лично со мной может случиться через полчаса и куда через час, меня забросит судьба? Вопрос? То-то же.

* * *

Дежурная «Арина Родионовна» была определена. Комната и удобства выделена. Бабульки, поджав губы, успокоили меня, что все будет в порядке.

Им очень хотелось услышать детальные подробности истории о низости морального мужского падения, о том, как негодяй и мерзавец, бросает на произвол судьбы и откупается от своей крали с ребенком…

Нет, ничего не объясняю. Остаюсь грустным, по-прежнему серьезным и загадочным.

Веду бабу Нюсю в ванную комнату, по дороге подозрительно оглядываюсь. Запустив посильнее водную струю и прижав палец к губам, тяжело дышу ей в ухо: «Более подробно объяснить ничего не могу. Этих, красавиц следует тщательно спрятать. Им грозит смертельная опасность. Тем более, что несколько часов назад у них, убили отца и мужа…»

У Анны Куприяновны, от серьезности положения, глаза становятся, чуть шире, суше и строже. Выйдя из ванной, баба Нюся, решительно, как дежурный фельдмаршал, собирает военно-хозяйственный совет.

Скромно потупясь, я стою в коридорчике, жду окончательного их решения, решения похожего на приговор умудренного опытом синклита поколений.

Не веря до конца в то, что я рассказал, махнув рукой и буркнув на прощание: «не волнуйся», меня, тем не менее отпускают… Вернее, упирая в спину свои твердые кулачки, решительно выпроваживают из квартиры.