Текст книги "Любимые враги(СИ)"

Автор книги: Виктор Гламаздин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

2

Дойдя до двери сержантского изолятора, медсестра остановилась перед ней в нерешительности. Привыкшая к тому, что большинство служебных дверей, как в госпитале, так и по всему кораблю, открываются сами, девушка рассчитывала правой рукой катнуть вперед тележку и зайти в изолятор, не выпуская коробку из левой руки.

Однако в отличие от большинства дверей крейсера дверь в обиталище Семена открылась только вручную. И судя по озадаченному лицу медсестры, та впервые оказалась в таком положении и сожалеет об отсутствии у нее третьей руки.

Двое скучающих охранников – капрал и ефрейтор, стоящих рядом, лишь глупо ухмылялись вместо того, чтобы помочь девушке.

И естественно, Семен, как настоящий мужчина, несмотря на категорический запрет покидать без разрешения изолятор, выскочил из него и распахнул злополучную дверь перед медсестрой.

– Давай помогу, – предложил Оленов девушке и взялся за ручку ее тележки.

– Эй, сержант! Назад! Буду стрелять! – грозно прорычал ефрейтор, явно обрадованный таким нарушением порядка и возможностью проявить себя во внештатной ситуации.

– Чо такое, салага?! – возмутился Семен. – Ты на кого тявкнул, сопля ржавая?!

– Назад, сударь-сержант! Иначе применим силу, – капрал достал из кобуры пистолет-парализатор.

Семен оглянулся и увидел направленный на него ребристый ствол парализатора.

– Глушить меня вздумали?! – вознегодовал сержант. – Оборзели, калоеды! Я вам что, диверсант?!

Возмущению Оленова не было предела. Наш герой жаждал закатить шумный скандал, пусть и с риском получить в живот разряд парализатора.

Но тут Семен остановил себя, испугавшись совершенно незнакомого доселе ощущения. Сепржант ощутил, как со дна его души поднимается волна ярости и силы, способной разом уничтожить не только бестолочей охранников, но весь крейсер.

Лишь на секунду глаза Семена полыхнули Тьмой. Но и этого хватило охранникам, чтобы ощутить ужас и панику. Они испуганно отпрыгнули от сержанта назад, роняя парализаторы на палубу.

Заметив, какое влияние Семен оказал на охранников, Серафима сначала изумленно смотрела на них, трясущихся от страха, а потом перевела взгляд заблестевших от восторга глаз на Семена.

Тот обвел напуганных охранников холодным, презрительным взглядом и, гордо вздернув подбородок, помог медсестре закатить тележку в изолятор

3

Медсестра и Семен зашли в его "апартаменты". И хотя сержант чувствовал себя победителем, легкий холодок от ожидания будущих неприятностей гулял в его солнечном сплетении. Нашего героя тревожило предчувствие, что скоро ему предстоит узнать о себе нечто такое, что ему, такому, как сейчас, – обычному сержанту с парой нехитрых мыслей в голове – сильно не понравится.

– Меня зовут Серафима Штыкова, – представилась девушка.

– Семен Оленов, – сказал Семен.

– Спасибо за помощь! – девушка одарила Оленова благодарным взглядом.

Семен несколько смутился. Чтобы хоть что-то сказать, он одобрительно кивнул и проговорил:

– Штыкова... Фамилия – то, что надо. Боевая.

– Вообще-то, это фамилия моего бывшего мужа... Первого.

– Ты похожа на мою знакомую. Златкой ее звали...

– А ты похож на пришельца.

– В смысле?

Медсестра на секунду задумалась, размышляя, не является ли то, о чем она собирается сообщить мне, военной тайной. И решила, что не является.

– В твоей медицинской карте написано, что в детстве ты перенес грипп "дзетта", – сообщила Серафима.

– И не просто перенес, а чуть было не сдох от него, – подтвердил Семен с таким видом, словно только что счастливо исцелился от гриппа, вогнавшего в свое время в могилу миллиарды человек.

– У переболевших этим вирусом навсегда сохраняются, воспроизводясь вместе с клетками крови, особые иммунные белки.

– Типа, антитела?

– Ага. Они – словно маркер, метящий выздоровевшего. Убрать их нельзя никаким методом. Даже замена оргпластиком ничего не даст.

– Даже трансплантацией печени?

– Даже трансплантацией мозга.

– Ха-ха-ха! И чего?

– А у тебя этой метки нет. Будто ты и не болел "дзеттой".

– Всякое бывает... – пожал Оленов плечами и скривил губы, демонстрируя свою полную непричастность к исчезновению каких-то там антител, пусть для кого-то и очень даже важных.

– В джунглях Орсины ты подцепил паучий лишай. И тебе пришлось имплантировать на спину искусственную кожу. Она выдерживает концентрированную соляную кислоту. А у тебя исчезла бесследно. Зато наросла своя.

– И хорошо. Я-то думаю, чего спина чесаться перестала...

– На пораженный паучьим лишаем участках эпителия рост нормальных клеток исключен. Это доказано двадцатилетней практикой работы с такой болезнью.

– Мутация, однако.

– Либо клонирование с пересадкой ментальной матрицы.

– У-у, блин!

– Поэтому к тебе такое отношение. Мало чего в тебя Чужие засадили. В свете последних открытий по свертыванию пространства в тебя могли сунуть шпионскую станцию или даже целую густозаселенную вражескую звездную систему.

Серафима рассмеялась. А вот Семен погрустнел.

– Проняло? – спросила девушка.

Семен кивнув.

– Но отчаиваться не стоит! – ободрила его медсестра. – Не будут они тебя держать на привязи вечно. Ты же не преступник. Нынче даже упыркам права дали. И раз этих людоедов уже нельзя отстреливать, то тебя уж точно не тронут.

– Упырки, говоришь... – Семен задумался.

– Говорят, сейчас набирает силу Движение защиты людей. Их еще зовут "ретроградами". У них цель – резервации для рас-аутистов. Были даже восстания, – продолжала рассказ Серафима. – На Омикроне люди вообще перебили этих тварей. Сейчас, правда, планета в блокаде. Боюсь, ради людоедов власти будут воевать с Омикроном. У нас все сочувствуют беднягам.

Тут Серафима заметила, что с сержантом что-то не так. Она взяла Семена за локоть, повернула к себе и, заглядывая ему в глаза, спросила:

– Что случилось?

– Ты веришь в Бога, Фима? – произнес хриплым голосом Оленов.

– Немножко, как и все. Особенно, когда прижмет.

– Как ты думаешь, если Он существует, то почему допускает Зло?

– Без Зла, наверное, и жизни не было бы. Тут больше биология, чем богословие.

– А если чистое Добро смертельно опасно для эволюции, для развития живых существ, получается, что именно Зло помогло человеку стать повелителем Галактики.

– А теперь одного из таких "повелителей" держат в больничном изоляторе и даже не дают выйти в коридор.

– Ты не смейся, Фима. Лучше подскажи, как мне выпутаться из цепких объятий садистов-медиков. Так меня лет сто взаперти продержат, пока от старости не помру. Подозреваю, меня законопатят в лабораторию и станут годами исследовать, словно подопытную крысу.

Серафима сначала крепко задумалась. И с минуту теребила подбородок, глядя в потолок. А потом ответила – неожиданно умно и дальновидно:

– Надо подключить юристов. Их у нас одиннадцать человек. Четверо – из военпрокуратуры и трибунала. Остальные нотариусы и адвокаты.

– Трибунал и прокуратура мне не нужны. Нотариус тоже – завещание писать пока рано, еще и не пожил толком. А вот адвокаты... Есть кто на примете?

– Лучше всех – Подавов. Он мне помог в пять минут расплеваться с бывшим мужем; а там все очень не просто выходило. Хочешь, передам ему от тебя весточку?

– Бывшему мужу?!

– Ха-ха-ха! На кой черт он нам сдался!? Я про юриста. Он только что удачно закончил дело с защитой двух наших ребят из артдивизиона пятой палубы, прикончивших, будучи в отпуске, стаю упырков.

– За что?

– Она сожрала семью одного из отпускников. Как вышел закон об уравнивании упырков в правах с людьми, на провинциальных планетах творится полный беспредел.

Семен сжал зубы, отвернулся от Серафимы и тихо зарычал. Он вспомнил ритуальный зал крематория, гробы Ани и Тома, отправляющиеся в печь, провожающих их растерянным взглядом бледных одноклассников, толстуху и носатого, родителей Ани и Тома, педагогов, священника...Он мне с мужем помог развестись. Там сложная история вышла...

Семен, вдруг, осознал, что все, случившееся с ним, произошло неспроста: какая-то сила избрала его проводников своей воли и пора перестать думать о Златке и друзьях, погибших при обороне "Апельсиновке", приступив к исполнению задуманного этой силой.

"И неважно, что это за сила – Чужие, спецслужбы или какие-нибудь вольные экспериментаторы. Важно, что, скорее всего, сейчас мои и ее цели насчет упырков и прочей мерзости совпадают. И столь же вероятно, эта сила стоит за моей амнезией. И если все сделаю, как надо, тогда, может, и вспомню, что со мной произошло на Орсине и Кобо".

– Так как, Фима, говоришь, фамилия этого адвоката?

4

Последовав совету Серафимы, Семен подал заявку на вызов к нему адвоката. И через сутки тот прибыл в бокс к нашему герою.

Оказалось, что Подавов не состоял на военной службе, а работал по обычному трудовому контракту и даже не принимал присягу.

Данное обстоятельство весьма обрадовало сержанта. Ведь гражданский человек на военном корабле – всегда белая ворона. И Семен вполне справедливо считал, что это автоматически делает такого человека его союзником.

Поэтому Оленов откровенно рассказал адвокату про свои страдания – "мучения запертого в больничный бокс и пребывающего в неизвестности по поводу своей дальнейшей судьбы человека, отличающегося врожденной общительностью и тягой к трудовой деятельности".

– Считайте, что я уже проникся благородным гневом на нарушение Ваших прав, сержант, и тронут до глубины души описанием Ваших страданий, и дальше можете про них не рассказывать, – улыбнулся адвокат.

– Не буду, – кивнул Семен.

– Чего Вы хотите от меня конкретно?

– Помогите мне выбраться отсюда. Я уже потерял всякую надежду.

– Проблема решаема. Сейчас в нашем секторе, как пишут таблоиды, "расцвет демократических свобод". И в чем-то они были правы, пока войска не устроили бойню на Омикроне.

– Неужто там...

– Только что сообщили о высадке десанта "для защиты гражданских прав рас-аутистов". Непонятно, кого там сейчас защищать, если люди всех вырезали. В общем, столица горит, гажданских сгоняют в концлагеря, а повстанцы отступают в сельву.

– Что делают, суки! кажите, как, на как тупым людоедам удалось поставить себе на службу Правительство величайшей державы Галактики?!

– Издержки современной политики, – развел руками Подавов. – Чтобы выдержать тяготы гонки вооружений и не отстать в промышленном развитии, Русскому сектору пришлось принять соответствующую моменту экономическую модель развития – радикальный либерализм, который ставит прибыли государства превыше его воспитательной и социальной ролей. Соответственно, к власти пришли цепные псы такой экономики – партия толерастов.

– Сволочь на сволочи и сволочью погоняет! – вырвалось у сержанта.

– Моя должность не позволяет мне давать отечественной политической системе личную оценку. И вам я не советую столь открыто выражать свое мнение. Нынешний режим позволяет человеку прилюдно сожительствовать с лошадью, однако немилосердно карает за критику политической системы. Прецеденты имелись даже на нашем корабле.

– И что, польза от такого режима есть?

– Внутренний валовой продукт Русского сектора за тридцать лет толерастического правления увеличился в пятнадцать раз – самый высокий темп экономического роста в Галактике. Из нищего, презираемого соседями государства, мы превратились в мощную державу. Так что, оказалось весьма верным решение толерастов стимулировать государством рост технологий, финансовые спекуляции, свободу предпринимательства и передвижения рабочей силы, а также снизить налоги на богачей и отменить государственные пенсии и пособия.

– Очень похоже на результат сделки с дьяволами – ты получаешь деньги, продавая душу, но без нее никакие деньги уже не радуют. провозглашает права и свободы каждого человека высшей ценностью – зачастую даже в ущерб общественным интересам.

– Но у либерализма есть же и хорошая сторона. Результаты свободного развития промышленности, науки и техники. Мы обгоняем всех! За счет открытости государства его промышленность быстрее перенимают иноземный опыт и знания. Поэтому радикальный либерализм – основа политического режима в секторов Галактики.

– Возможен ли у нас либерализм без толерастии? У Петра Первого и Сталина вроде что-то получалось.

– Только в условиях войны можно отделить от либерализма его модернизационный потенциал, похерив все остальное. Но учтите, за все подобные рывки Россия расплачивалась большой кровью. За индустриализацию Петра расплатилась в 1917-м, а за сталинские концлагеря – в 1991-м.

– К чему Вы клоните?

– К тому, что радикальная либеральная экономика наименее жестокая по последствиям мера спасения государства от нищеты. Она подла, но рациональна. Да, в ней нет социальной справедливости, зато полно империализма и тотальной промывки мозгов. Но никогда не станет применять расы-аутисты для вытеснения с подлежащих глобализации планет, если это не выгодно...

– Вненациональным корпорациям, – кивнул Семен. – Я про то давно уж догадался.

– Поскольку деньги интернациональны, то и корпорации и олигархи – это Всемирный Интернационал, по сути, общегалактическое правительство. Для него толерастия – лучший из политических режимов. При нем, люди еще и недовольны, когда им перестают усердно промывать мозги, и с удовольствие сами финансируют СМИ и готовят для них контент.

– Да, идиотов в соцсетях только прибавляется.

– Населением при таком режиме очень легко управлять. Дело пяти минут натравить с десяток активистов какой-либо общественной организации вроде "Защитников прав недееспособных опекунов" или "Фонда гласности для хронических молчунов" – уж этой-то мрази на любой планете хватает – и на любого, кто не нравится олигархам и их лакеям.

– Так может, если экономика вредна для нас, то ну ее на фиг? – предложил Семен.

– А кушать Вы что будете? – поинтересовался Подавов.

– Да хоть траву, лишь нормальным человеком остаться.

– Во-первых, большинство наших соотечественников не согласится есть траву. Во-вторых, будет массовая безработица и утечка мозгов к иноземцам. И в-третьих, мы не сможем модернизировать наши вооруженные силы – не будет ни денег, ни инженеров, ни производственных мощностей. И лет через двадцать нас начнут поддавливать на границах секторов "неопознанные боевые формирования", а через полстолетия наши соседи разорвут Русский сектор на куски.

– Хрен редьки не слаще. Неужели совсем выхода нет?

– В чистом виде либеральный капитализм годен лишь для нейтральных секторов, которым глубоко плевать на национальную окраску, поскольку там большинство населения имеет двойное-тройное гражданство и работает на вненациональные корпорации. Там исключена гражданская или религиозная война.

– Почему?

– Случись что, все мигом смоются в другой сектор, даже не потеряв рабочее место и трудовой стаж с причитающемся соцпакетом. Для таких же секторов, как наш, это путь в бездну. Мы слишком большие идеалисты, чтобы долго жить под властью толерастов. К тому же, если верить СМИ, казнокрадство достигло просто неимоверных масштабов. Уверен, после Омикрона в Отечестве начнется большая смута.

– Неужели выхода нет?

– Многие партии утверждают, что есть. Увы, большинство вынужденно было уйти в подполье. Поэтому их лозунги весьма революционны, но бестолковы. По мне, так наиболее вменяема программа ретроградов. Они не отвергают либерализм, только собираются надеть на него узду демократии за счет более широкого участия населения в управлении государством и запрета на применение технологий массового оболванивания.

– А как они собираются разбираться с экономикой?

– Возьмут под контроль стратегические отрасли – связь, энергетику, финансовый рынок, оборонку, транспорт – и разукрупнят вненациональные корпорации.

– Так им и позволят!

– Да, сил на это у ретроградов нет. Но идеи их неплохи. Мне, допустим, больше всего понравились два их проекта. Один – по возвращению в курс обучения школьников углубленного изучения родной истории, которую толерасты вообще выкинули на помойку. Второй – насчет финансирования работы и проектов учреждений образования, науки и культуры. Ретрограды считают, что при расходовании средств надо делать упор на то, насколько эта работа и эти проекты служат укреплению российской государственности.

– Если у ретроградов шансы, выйдя из подполья, победить на выборах?

– Никаких! Толерасты-избиратели – серьезная сила. Нормальные люди в последнее время почти не участвуют в выборах Президента, Сената и Парламента. Так что у всех наших политиков только два пути для завоевания масс: либо демонстрировать свою терпимость к самым диким проявлениям свободы вплоть до людоедства и педофилии, либо готовить военный переворот. Третьего не дано.

– На Орсине из-за запрета на отстрел дроссов, погибли мои подчиненные, – сказал Оленов. – С каких это пор жизнь порядочного человека стала стоить дешевле жизни зверюги? Я понял бы, если б им на корм отморозков каких-либо бросали... Должно же быть у человечества хоть немножко здравого смысла и чувство самосохранения!

– Немножко есть. В прессе постоянно скулят о том, что заигрывание с упырками, а также с подобным им зуафанями, миглами и простеками кончится тем, что они нас съедят. Но дальше слов пока дело не идет.

– Безумие! Держать огромную армию, раздутые донельзя штаты спецслужб и полиции ради защиты прав людоедов. Над нами буду смеяться другие сектора.

– Не будут. У них примерно такие же проблемы.

– Неужели совсем нет организаций, вставших на защиту простого человека?

– Ни одной!.. Впрочем сей вопрос не в моей компетенции. Давайте лучше вернемся к нашим баранам в военной форме.

– Отправьте на моих мучителей жалобу во все вышестоящие инстанции.

– Во все?!

– А пусть им жизнь медом не покажется!

– Вы жестоки.

– На мне возмездие, и аз воздам.

ГЛАВА 4. А СПАСЕНИЕ НА КОМ?

1

Адвокат не подвел. И составленная им жалоба дошла до самого верха. И бюрократический механизм Российской Империи завращал шестеренками в мою пользу.

Итогом такого вращения стал вызов Семена в кабинете к Кокневу. Тот с минуту расхаживал перед Семеном с задумчивым видом.

Семен же рассматривал орден "За заслуги перед Державой" на мундире майора и не собирался лезть к нему с вопросами о цели вызова. Если бы наш герой знал, что имена эта беседа всерьез изменит его планы на будущее и всю судьбу в целом, то, может, и не стал бы вести себя столь легкомысленно. Однако Семен этого не знал. И продолжал пялиться на орден,

– Твоя кляуза, сержант, долетела до самого верха, – наконец недовольно сообщил майор. – И меры будут приняты.

– Значит, со мной все разъяснилось?

– Типа того.

– И что, теперь военная контрразведка навсегда отвяжется от меня? – с явным недоверием в голосе спросил Оленев.

– Нет! Нам надо понять, как ты уцелел на Кобо. Да и с Орсиной полно непоняток.

– Наверное, я очень старался выжить... Что в том плохого, сударь-майор?!

– Лично для тебя так вообще – все зашибись. Нам придется сняться с боевого патрулирования, чтобы отправить тебя на курортную Дриаду. Кстати, прокуратура признала за тобой право на статус страдальца. Теперь тебя ждут оплачиваемый отпуск и офигенная денежная компенсация.

– Но обратно "Роскосмос" на службу меня не возьмут.

– Зато тебя возьмем мы! Тебе наш крейсер нравится?

– Да.

– Хочешь здесь прописаться?

– В смысле?

– Предлагаю тебе добровольно вступить в военфлот.

– На какую должность?

– Должность та же. Да и звание, думаю, сохранится. А вот жалование будет в шесть раз выше. Договор на пять лет.

– А к нему нет никакого довеска?

– Только один. По приказу сверху мне придется стать твоим... м-м... твоим куратором.

– Кем-кем?

– Не пугайся. Буду просто приглядывать за тобой и время от времени беседовать. А твоя задача – если что-то необычное в себе или вокруг себя почувствуешь, сразу известишь меня. Все.

– И все пять лет моей службы будет такая петрушка?

– Подождем-увидим.

– А чего будем ждать?

– Тоже не знаю. Знаю лишь одно – начальника Особого отдела крейсера какой-либо мелочевкой напрягать не станут. Для

– Думаете заработать на мне полковничьи погоны?

– Думаю, как бы меня не разжаловали до рядового, если я не разгадаю твою загадку.

– А ее может и не быть. Послушайте, сударь-майор, ну а если мне и в самом деле просто повезло на Кобо? И на Орсине тоже. Да, я, может, в целом – неудачник. Но вот два раза в жизни все сложилось так, что мне повезло. Может, есть какой-то особый закон, что кому не везет постоянно в мелочах, тому обязательно должно хотя бы пару раз повезти по-крупному.

– Тогда я должен понять секрет такой везучей невезучести и убедительно доложить о нем наверх.

– А если такой секрет разгадать нельзя при современном развитии науки?

– Надо разгадать. Приказы не обсуждаются, а выполняются. Я получил приказ и выполню его. Выполню – во что бы то ни стало.

– Значит, я прав, все-таки рассчитываете на подполковничьи звездочки?

– Одним подполковником за такое открытие со мной начальству не расплатиться. Вот если бы вы с юрисконсультом не затеяли хоровод с жалобами, то мне бы не пришлось с тобой нянчиться, а тебе... Ладно, проехали.

– Прямо, как у Тютчева: "Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется", – важно проговорил Оленов.

– Чего это тебя на лирику потянуло? – усмехнулся майор.

– Поэзией отечественной в последнюю неделю увлекся. Испытываю вроде как ностальгию по исторической родине... Вот до чего меня довело сидение взаперти.

– Чего тебе, сударь-сержант, у нас не понравилось-то? – полюбопытствовал Кокнев. – Кормежка, что ли, не та или девиц не хватает?

– Не хочу в изоляции провести свои молодые годы. Жизнь проходит стороной. Кому я, одинокий разнесчастный старик, буду нужен, когда через годы выйду из вашенского застенка – седым и болезным?

– Ну ты и нытик!

– Что конкретно мне сейчас делать?

– Для тебя мундир сварганили. Сейчас принесут. Оденешься. Получишь на шестом складе пятой палубы вещмешок с разной байдой. И топай в отпуск, как приземлимся.

Майор достал из кейса два пакета.

– Вот тебе кредитка, документы и путеводитель по Зыкинску, – Кокнев вручил Семену первый пакет.

– А там что? – указал на второй пакет сержант.

Ему показалось, будто отдавать оный Кокнев совершенно не горит желанием.

– На берегу озера, где тебя нашли, было найдено вот это, – Кокнев вручил Семену второй пакет.

Сержант вытащил из него пару тяжелых темно-зеленых пластинок. И попытался понять, для чего они нужны. Представил себе поверхность покрытую ими. И почему-то подумал о драконьей чешуе.

– Есть мнение, что это от тела Шролла кусочки, – сообщил Кокнев. – Они состоят из странного вещества. Основные его компоненты – гелий и водород.

– Это, типа, газ?

– О, нет. Сам же видишь – не газ, а броня. Сверхпрочная и сверхлегкая. Ничего ее не берет. Ученым-металловедам – загадка. А военным производственникам – радужная надежда.

– Да-а, Шролл еще та зверюга... А наши его точно замочили?

– Вроде да. Хотя... Странно, он почти не сопротивлялся. Такое ощущение, что на нас эта структура израсходовала не более сотой части своего могущества.

– В смысле? Где-то подальше от Кобо могут скрываться...

– Нет, мы прочесали все планеты Кнаррианской системы и уничтожили все вражеские схроны, вычислив принцип их расположения.

– И что тут не так?

– Судя по ретроспективе происшедших на "Апельсиновке" событий, все главные интеллектуальные и боевые системы противника вышли из строя еще до нашего прилета. С нами вела бои лишь жалкая часть мощного военно-промышленного комплекса врага.

– Это наши постарались. Герои! Я должен был погибнуть вместе с ребятами. И даже помню, что бежал туда...

– В принципе, в залах оружейных складов имелись кое-какие штуковины... В общем, нам еще разбираться и разбираться с кобонками. Но лучше об этом голову не ломай. Доктора тебе рекомендуют переключить внимание на что-либо более приятное для нервов. Они у тебя ни к черту.

– Подумаешь, пару олухов из комендантской роты шуганул слегка. Так ведь они, сударь-майор, совсем распустились. Такого нельзя спускать. Пришлось повоспитывать.

– Она после твоего воспитания обосралась со страху.

– В смысле!?

– Лично читал рапорт от психотерапевта. Им потом двое суток кошмары снились. Черти, упыри и ведьмы разные.

– Народ нынче слабый пошел.

– Другого народа у нас для тебя нет, сударь-сержант.

Семен несколько раз подкинул пластинки из пакета на ладони, слушая их звон, и сказал:

– Странные пластинки. Словно драконья чешуя. И чего мне ними делать? – сержант потряс пакетом с пластинами.

– А и впрямь на чешую похоже... Бери на память, – предложил Кокнев. – Считай этот сувенир – еще одной компенсацией за твои, как написал адвокат, "моральные мучения".

– Спасибо, сударь-майор.

– Неизвестный науке сплав, – поведал Кокнев. – С трудом вырвал их для тебя. Может, глядя на них, чего-нибудь нужное вспомнишь. Смотри, не потеряй!

Оленов закивал и постарался изобразить на лице как можно более глупую улыбку, а сам подумал с несвойственной ему до этого подозрительностью: "Такие штучки о-го-го сколько стоят. Представляю, с каким трудом Кокнев их выклянчил у ученых... Для чего он одарил меня таким сокровищем? Вряд ли всерьез надеется, что с их помощью я по ассоциации чего-нибудь вспомню. Скорее всего, либо в них маячок-жучок, либо... даже и не знаю чего думать".

– Чем займешься в отпуске?

– Самообразованием, наверное, – пожал плечами Оленов.

– Я знаю, что ты, сержант, в последнее время изучал материалы по расам-аутистам и учил язык упырков. И скорее всего, думаешь, что знаешь данный предмет лучше многих. Советую, присмотрись к ним еще внимательнее. Там все не так просто, как кажется.

"Неужто догадался, что я собираюсь вжарить по упыркам?!" – вздрогнул Семен.

– С людьми тоже не так все просто. Одни берут оружие, чтобы защититься от тварей, а другие расселяют их по планетам, а потом еще и гражданские права тварям дают.

– Не буду спорить. Только расскажу одну историю.

Кокнев расстегнул манжету мундира на правой руке и, оттянув рукав к локтю, обнажил на ней старый шрам, идущий от запястья до середины предплечья.

– Специально не стал сводить, – указал взглядом на шрам Кокнев. – Чтобы помнить.

– О чем? – Семен в полном недоумении разглядывал шрам на руке майора.

– Это меня один из вуряков цапнул, когда я пруд их чистил вместе с сыном. Я, как и ты, тоже не большой любитель рас-аутистов. И протестовал, когда сын с невесткой завели в своем имении пруд с вуряками. Но ни сын, ни его жена меня не послушались. Уж очень сильно их дочурки уговаривали "завести умненьких зверушек". И вот произошел случай: одна моя внучка упала в пруд, вторая полезла ее вытаскивать и тоже свалилась в воду... Обеих спасли вуряки. Подтащили к берегу и помогли выбраться. Да еще так загомонили, что гувернерша в момент примчалась. Теперь, когда я слышу о том, что где-то кого-то сожрал, загрыз или утопил представитель рас-аутистов, сначала проклинаю их и их покровителей среди людей, а потом вспоминаю о спасенных внучках и думаю о том, что, в принципе, не все так просто, и надо дать этим расам шанс.

– Как именно?

– Ускорив социализацию. Небольшое госфинансирование, раскрутка проекта в СМИ и толпы энтузиастов начнут приобщать к обществу колонии рас-аутистов. И через двадцать-тридцать лет проблема будет решена.

– Именно двадцать-тридцать лет назад, сударь-майор, эту проблему пыталась решить в Голубой Федерации. Там попытались дробить стаи тварей на маленькие семьи с искусственно ограниченной способностью к размножению и расселять те по муниципальным коммунам. Расчет был на то, что их жители смогли приобщить зверушек к цивилизации. Но толерасты подняли шум и заблокировали проект, мотивировав это тем, что колонии рас-аутистов нельзя дробить, поскольку, мол, при этом стираются особенности их уникальной культуры.

– У нас тут, не как у них там, сержант.

– У нас будет тоже самое. Толерастам нужны не программы мирного врастания рас-аутистов в состав той или иной нации, а анклавы зверья, люто ненавидящего людей, и люди, живущие за бетонной стеной, защищающей их от этого зверья.

– Зачем нужны?

– Организации толерастов живут на деньги вненациональных корпораций. Посмотрите на список пожертвований и легко убедитесь в этом. А корпорации, за исключением связанных с производством оружия и освоением космического пространства, вроде моего родного "Роскосмофлота", уже не один десяток лет предают Отечество, разрушая последнее остатки нашей государственности под мутные россказни про прелести "экономического союза секторов", "объединения в галактическое культурное пространство" и "общечеловеческих принципов".

– Ты говоришь, словно оратор на митинге ретроградов.

– Ретрограды правы в том, что идея перехода власти от правительств к корпорациям превратилась в религиозный культ, а карманные общественные организации корпораций – в секты. Кстати, именно ретрограды первыми предупреждали об опасности передачи суперкомпам министерских полномочий. И по сексуальным отклонениям правы. Семья – основа нашей цивилизации. Умрет она, умрем все мы, несмотря на бурный рост продолжительности жизни. Что толку в цивилизации без детей? А вот расы-аутисты плодятся с бешеной скоростью.

– Рано ты хоронишь государство, сержант. Пока такие бронированные крепости, как наш "Алексей Тишайший" бороздят просторы космического пространства, общество может спать спокойно.

Кокнев поймал себя на том, что избранный им стиль поведения – доброжелательность и готовность обсуждать даже самые вздорные идеи собеседника – с каждой минутой превращает разговор в нехарактерный для такого бывалого контрразведчика, как майор, откровенный обмен мнениями.

Наскоро прикинув последствия такой откровенности, Кокнев решил продолжить беседу в том же духе.

Он, обладая расчетливым умом и контактами с трезвомыслящими аналитиками, прекрасно видел, к чему ведет гибельная для народа политика властей Русского сектора. Но до сего дня Кокнев не рисковал даже мысленно критиковать начальство, позволяя себе лишь лелеять тайную надежду, что рано или поздно вместо продажных тупиц и ушлых взяточников к власти в секторе придут вменяемые патриоты.

А вот сейчас майор решился-таки всерьез обсудить происходящие в обществе процессы. Тем более этот разговор Кокнев загодя внес в план оперативных мероприятий своего отдела и известил о предстоящей задушевной беседе начальство. Мол, надо как бы пооткровенничать со странным сержантом перед отправкой его в отпуск, мало ли чего у Оленова на уме.

– Что толку в вооруженных эскадрах, если за их броней сидят трясущиеся от страха люди? – спросил Оленов майора.

– Не понял, – нахмурился тот.

– Страх – одно из важнейших средств подчинения человечества корпорациям. Уже на планетах наших окраин прослыть противником толерастии, значит, стать презираемым всеми. И люди бояться говорить откровенно даже в семье. Более того, чтобы не быть заподозренными в антитолерастическом направлении мысли – а это и увольнение с работы, и нападки соседей по жилью, и угрозы, и скандалы – люди корчат из себя убежденных толерастов, подавая дурной пример молодому поколению.