Текст книги "След человеческий (сборник)"

Автор книги: Виктор Полторацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

5

Мы жили в деревянной «половинке», недалеко от Питерской казармы. Отец работал паровозным машинистом на заводской узкоколейке. Мне было десять лет, и я учился в третьем классе начальной школы, которая находилась возле церкви, довольно далеко от нашего дома. Бегать туда приходилось мимо фабрики и мимо гуты, почти через весь поселок.

Не помню уж, в какой день, но в самом начале марта после первого урока нам объявили, что занятий сегодня больше не будет, и велели идти домой. Мы обрадовались и высыпали на улицу. Была оттепель, снег под ногами маслился. По плотине от гуты к главной конторе двигалась толпа народа и пела, точнее сказать, выкрикивала слова незнакомой песни. Впереди с высоко поднятым красным флагом шагал молотобоец из механической, бывший матрос Колотушкин, которого все в Гусе называли просто Антипычем. В одном ряду с ним шли худощавая работница с фабрики тетя Маша Рудницкая, табельщик Петя Хрульков, хрустальщики Николай Осьмов и Владимир Березкин. Тут же увидел я соседского парня Егорку, а по-гусевски Игорея Фролова и, подбежав к нему, спросил:

– Игорей, это чего такое?

– Революция!

– Чего?

– Свобода. Царя Николашку спихнули к чертовой матери.

– Брешешь?

– Не имею привычки. Смотри на флаг-то: красный! Сейчас полицию разгонять будут…

С этого мартовского дня 1917 года зашумели, забурлили в Гусь-Хрустальном собрания и митинги. Верх на них брали большевики. К 1917 году гусевская большевистская организация считалась одной из крупнейших в губернии, но до Февральской революции она действовала подпольно, теперь же выступила открыто, рассказывая, за что борется партия Ленина, к чему призывает она рабочий класс и трудовое крестьянство. Еще в канун Октября в поселке утвердился большевистский Совет рабочих и солдатских депутатов, во главе которого встали Н. М. Осьмов, А. А. Колотушкин, П. Г. Смирнов, В. М. Федосеев, Ф. А. Дажин, М. И. Рудницкая, П. И. Хрульков, В. М. Мухин. Все это были свои, хорошо известные каждому рабочие люди.

Бывший хозяин Гусь-Хрустального сбежал за границу. Сбежал и поставленный им управляющий. Господский дом превратился в штаб революционной власти. Его стали называть Домом коммуны.

Я хотя и был в ту пору еще мальчишкой, но хорошо помню высокие, просторные комнаты Дома коммуны, постоянно толпившихся там людей в рабочих пиджаках и в солдатских шинелях с красными бантами, с винтовками в загрубевших руках, с гранатами и маузерами у пояса. Однажды в Дом коммуны пришла сгорбленная, морщинистая бабушка Анна Солнцева. Единственный сын ее Петя, бывший мастер-стеклодув, погиб на войне. Старушке пришлось побираться, «идти по кусочки», как говорили у нас. Вот кто-то и надоумил ее: поди-ка, мол, в бывший господский дом к новым хозяевам.

Придя в Дом коммуны, бабка по старому обычаю стала кланяться в ноги. И тут из-за председательского стола поднялся высокий размашистый Колотушкин. Он хлопнул ладонью так, что на столе подпрыгнула большая чернильница, и громко выкрикнул:

– Бабка Анна, не кланяйся. Господское царство кончилось. Теперь здесь рабочего человека поймут без поклонов.

Старушка вгляделась в молотобойца, узнала и в простодушии ахнула:

– Антипыч, родимый, да ты-то здесь чего делаешь? Ай тоже в хозяева вышел?

– Точно, бабушка, теперь здесь хозяева мы – рабочие люди.

Трудно было новым хозяевам в первые годы после Октябрьской революции. В стране началась, гражданская война. Свирепствовал голод. Вспыхнула эпидемия тифа и еще какой-то болезни, которую называли испанкой.

Многие молодые рабочие Гусь-Хрустального ушли с отрядами Красной гвардии на защиту Советской власти. Оставшимся в поселке приходилось трудиться каждому за двоих. Но хрустальный завод и фабрика работали с перебоями из-за недостатка сырья и топлива.

Голодные, худо одетые и худо обутые, в осеннюю слякоть и зимнюю стужу рабочие отправлялись в лес и на торфяные разработки заготавливать топливо и сами же на себе вывозили его к линии заводской узкоколейки, впрягаясь в тележки и сани.

Летом восемнадцатого года начались лесные пожары. Горели сосновые боровые леса и торфяные болота. Поселок окутался дымом. Огонь подползал к окраинным улицам. Старые и малые были мобилизованы на борьбу с ним.

Зарплату рабочие не получали, так как у Совета не было денег. Жили на крошечном пайке: четверть фунта черного, полусырого, колючего хлеба да изредка половина ржавой селедки или сухая вобла. Прокормиться этим пайком было просто немыслимо. Собрав кое-какие вещички из домашнего обихода, женщины ездили в хлебородные губернии в надежде обменять этот скарб на хлеб, крупу или просо. Но в хлебородных губерниях бушевала война, а железные дороги захватила разруха. Поездки за хлебом были опасными. Многие погибали в пути.

Среди старых гусевских мастеров бродили тревожные слухи о том, что хрустальному делу приходит полный конец. Заказов на дорогие изделия ждать теперь неоткуда, а значит, и мастерство алмазчиков уже никому не нужно. Действительно, в те трудные годы стеклянный пузырь для керосиновой лампы или простой граненый стакан были куда нужнее хрустальных ваз и бокалов.

Обсудив бедственное положение, гусевские большевики решили обратиться за помощью к товарищу Ленину. В Москву послали трех делегатов во главе с Антипычем Колотушкиным.

Владимир Ильич принял их, внимательно выслушал и обещал поддержать. В распоряжение Совета было выделено пятнадцать миллионов рублей для выплаты жалования рабочим.

– Только не поддавайтесь панике, – напутствовал Ленин, – берегите заводы, советуйтесь с массами.

– Масса, Владимир Ильич, у нас трудовая, рабочая, – ответил за всех Колотушкин.

– Это отлично. Рабочие – главная опора Советской власти. Пролетариат непременно победит и контрреволюцию и разруху. Так и передайте товарищам! – сказал Владимир Ильич.

Ленинская поддержка обрадовала рабочих. Но трудностей было еще много. Теперь, перелистывая пожелтевшие от времени протоколы заседаний Совдепа и местной большевистской организации, читаешь их будто летопись бурных, огненных лет. В одном из протоколов я встретил такую запись: «По докладу о текущем моменте постановили:

Направить вооруженный отряд партийцев и сознательных рабочих для ликвидации контрреволюционного кулацкого восстания в Алексеевской волости.

Установить рабочий контроль в пекарне, чтобы не воровали муку.

Объявить беспощадную войну спекуляции вплоть до расстрела.

Взять на общественное обеспечение малолетнего гражданина С. Черкасова и определить его в школу».

Малолетний гражданин С. Черкасов, более известный под именем Степки-сироты, был беспризорником и ютился в общей кухне Вдовьей казармы. Босой, оборванный, грязный, кормился он тем, что удавалось стащить или выпросить у сердобольных хозяек. Но у мальчишки была страсть к рисованию. Удавалось достать бумагу – он рисовал на бумаге, а не было ее – покрывал рисунками стены казарменной кухни. Степку ожидало вечное нищенство или, в лучшем случае, беспросветная маята на тяжелой черной работе. И как легко мог погибнуть, пропасть парнишка в то крутое, тяжелое время.

Но среди множества важных забот – о хлебе, о топливе, о борьбе с восставшими кулаками – гусевские большевики не забыли и о беспризорном мальчишке.

В благодарность Степка вылепил из огнеупорной глины голову Карла Маркса. Теперь я понимаю, что в этой скульптуре было очень много наивного. Маркса напоминала она лишь гривой волос да большой окладистой бородой. Но с разрешения Совета вылепленная Степкой голова Карла Маркса была водружена на каменном постаменте рядом с Домом коммуны.

– Пусть смотрит народ в лицо человека, провозгласившего коммунизм! – сказал при открытии памятника большевик Колотушкин. – Пусть смотрит и говорит: «Мы продолжаем твое великое дело…»

Так распоряжалась Советская власть. Суровая – «вплоть до расстрела»! – и глубоко человечная, своя, рабочая власть!

Может быть, ярче всего проявилась эта человечность в отношении Гусевского Совета к детям и школе. В самое трудное время разрухи и голода, когда рабочие получали в день по четвертке хлеба, когда из-за отсутствия топлива в Доме коммуны перестали топить печи и в чернильнице на председательском столе у Антипыча Колотушкина замерзали чернила, Совет принял решение: обеспечить дровами в первую очередь школу и выделить детям полный рабочий паек.

Говорили, что предложение о рабочем пайке для детей было внесено на заседании Совета бездетным большевиком Петром Ильичом Хрульковым и принято единогласно.

Тогда же в Гусь-Хруста льном открылась первая общедоступная библиотека, а при школе второй ступени – вечерние классы для подростков, работавших на заводе и фабрике.

6

Революция положила начало коренным переменам в жизни рабочего городка.

После гражданской войны, когда в стране началось восстановление разрушенного хозяйства, а потом развернулось новое строительство, резко увеличилась потребность в оконном стекле. Старые заводы уже не могли удовлетворить этот спрос. И в конце двадцатых годов было решено построить в Гусь-Хрустальном новый завод.

Прежде оконное стекло здесь не выпускалось. Его делали на соседних заводах – в Курлове и Великодворье. Гусевские хрустальщики говорили, что между ними и великодворскими или курловскими стекольщиками такая же разница, как между столярами-краснодеревщиками и обыкновенными плотниками. Производство оконного листового стекла считалось тяжелой и грубой работой.

Варилось оно в больших печах. Из расплавленной массы стеклодувы выдували продолговатые пузыри, называемые холявами. Пока стекло не остыло, у холявы отрезали дно и верхушку, а полученный цилиндр разрезали по осевой линии и, развернув, проглаживали деревянными скалками на ровном столе. Таким образом и получался стеклянный лист.

Это была действительно тяжелая и даже опасная работа. Ведь иная холява весила более двух пудов, а мастер раздувал ее, стоя на самом краю высокого верстака. Чтобы не сорваться, стеклодувы опоясывались широкими поясами, которые сзади железной цепью крепились к специальной стойке.

– Вот так на цепи и работаем, – с горькой усмешкой говорили они.

Случалось, что цепь обрывалась и человек падал лицом вниз на пылающие осколки стеклянной холявы…

Новый завод в Гусь-Хрустальном начали строить по проекту бельгийских стеклоделов с учетом новейших технических достижений. Осенью 1929 года он начал действовать. Назвали его стеклозаводом имени Дзержинского.

Трубка стеклодува на этом заводе была уже не нужна. Ее заменили машины; Стекло здесь не выдувают, а вытягивают. Над резервуаром стекловарной печи установлены машины, непрерывно тянущие стеклянную ленту шириной в полтора метра. Эта лента формируется при помощи «лодочки». А лодочкой называется огнеупорная планка с узкой щелью. Ее опускают на поверхность расплавленного стекла. Вязкая стеклянная масса, поднимаясь через щель, тут же подхватывается валиками машины, вращающимися навстречу друг другу. Правый валик вращается по часовой стрелке, а левый против. Валики вытягивают в ленту вверх. По мере вытяжки стекло застывает и механическим способом режется на листы нужных размеров.

Печь, в которой здесь варят стекло, пожалуй, не меньше двухэтажного дома. Заглянуть в нее можно, только надев темные защитные очки. Иначе ослепнешь – такое яркое пламя бушует над целым озером расплавленного стекла. Температура в печи контролируется специальными приборами. Контрольные приборы следят и за процессом образования стеклянной массы. Взглянув на эти приборы, мастер, управляющий машиной, знает, какое получилось стекло – «долгое» или «короткое».

Долгим называют медленно остывающее стекло, а коротким– остывающее очень быстро. Если получилось стекло короткое, то вытягивать его надо быстрее, а долгое– наоборот, медленнее. В зависимости от этого мастер регулирует скорость вращения валиков.

Способ такой выработки оконного стекла именуется вертикальным вытягиванием. Но со временем гусевские мастера освоили и другой способ – горизонтальный прокат. При горизонтальном прокате расплавленная стеклянная масса уже не вытягивается вверх, а широким огненным потоком течет из печи по наклонному руслу на специальную дорожку и, пока еще не застыла, проходит через прокатные станы.

Однако листовое стекло, выработанное как способом вертикального вытягивания, так и способом проката, не получается абсолютно гладким. Вставлять его в окна, конечно, можно, но для изготовления витрин и зеркал оно не годится. Его еще надо полировать. Цех, где установлен конвейер автоматической полировки стекла, тянется почти на четверть километра. Изумление охватывает человека, когда он впервые заходит сюда и видит, как механические руки бережно подхватывают и поворачивают огромные стекла, шлифуя их до зеркального блеска. Рабочих в этом цехе почти нет. Большим конвейером управляет один машинист.

По первоначальному проекту стеклозавод имени Дзержинского должен был давать ежегодно 500 тысяч квадратных метров оконного стекла. Но этого оказалось мало. Теперь производство расширилось вдвое. И кроме оконного стали выпускать также сверхпрочное техническое стекло для нужд автомобильной промышленности.

Вслед за стеклозаводом имени Дзержинского в Гусь-Хрустальном был построен завод для производства стеклянного волокна. Из волокна делают пряжу и ткань, которая обладает очень важными свойствами: не пропускает электрический ток, не горит, не гниет, не преет и не поддается окислению. Она используется в химической промышленности, в машиностроении и даже для космических кораблей.

Исходным материалом, из которого получают стеклянное волокно, является битое стекло, переплавленное в шарики величиною с лесной орех. Шарики засыпают в небольшие электроплавильные печи с повышенной температурой. На дне печи имеется платиновая лодочка с целым рядом очень узких отверстий. Когда шарики расплавятся, жидкое стекло начинает вытекать через отверстия в лодочке столь тонкими струйками, что их невозможно разглядеть простым глазом. Почти невидимые струйки скручиваются в нить, которая в пятьдесят раз тоньше человеческого волоса. Из одного стеклянного шарика вытягивается нитка длиной в 160 километров. Десятки таких ниточек снова скручиваются в одну, и получается пряжа, из которой уже на обыкновенных ткацких станках ткут стеклянное полотно. Стеклянное волокно и само по себе является ценным материалом. Его используют в качестве изоляционной прокладки в холодильниках и вагонах-рефрижераторах. Современная техника находит ему множество применений.

В конце сороковых годов в Гусь-Хрустальном открылся еще и филиал Государственного научно-исследовательского института стекла, располагающий своей производственной базой, то есть своей гутой, шлифовней и различными лабораториями. Здесь занято более тысячи сотрудников, преимущественно с высшим и средним образованием.

Однако фамильной гордостью города по-прежнему остается хрустальный завод, где также произошли огромные перемены.

От старой гуты и следа не осталось. Стекловаренные печи помещаются в новом просторном здании. И тут уже ни торф, ни дрова не нужны для этих печей. Они работают на газовом топливе. В прошлое кануло «петушиное слово» кудесников-стекловаров. Составление шихты и плавка стекла ведутся теперь на основе строго проверенной рецептуры. И не на глаз, а под контролем точных приборов. Построены специальные печи, в которых варится цветное стекло двенадцати расцветок, при этом каждая расцветка способна дать еще несколько разных тонов. Для окраски стеклянной массы здесь применяются кобальт, селен, уран и другие редкоземельные элементы. Многие процессы формовки и обработки изделий механизированы. Но эти перемены происходили не вдруг и не безболезненно, поэтому история реконструкции Гусевского хрустального завода требует более подробного изложения.

7

В начале тридцатых годов, когда с конвейеров только что пущенного завода имени Дзержинского непрерывным потоком пошло оконное стекло, ясное преимущество машинного способа выработки побудило и хрустальщиков задуматься о механизации своего производства. Оказалось возможным некоторые изделия не выдувать, как это делалось обычно, а штамповать в специальных формах, отлитых из мелкозернистого чугуна. Так стали делать, например, ходовые граненые стаканы. Процесс штамповки очень прост. В форму, отлитую в виде пустого стакана, бросают необходимую порцию расплавленного стекла и прижимают закрепленным на пружине пуансоном, определяющим внутренние стенки изделия. Под давлением жидкое стекло заполняет зазор между формой и пуансоном и сразу же застывает. Требуется одно движение, и стакан готов. Если при помощи трубки стеклодув мог сделать за смену сотню стаканов, то прессовщик за то же время сделает в двадцать раз больше, то есть две тысячи. К тому же тут не требуется большого искусства. Нажимать ручку пресса может и ученик.

Таким же способом можно штамповать рюмки, розетки, вазочки, пепельницы, чернильные приборы и многие другие изделия. Стали делать даже такие формы, которые позволяли прессовать фасонные изделия, то есть украшенные узором под алмазную грань, а самый процесс штамповки автоматизировали.

Это открыло возможность резкого повышения производства стеклянной посуды и снижения стоимости изделий. Массовый выпуск дешевой продукции стал определяющим в производственном плане завода. Были созданы сквозные поточные линии, от цеха выработки, как стали называть гуту, до цеха отделки, то есть до алмазной шлифовки, при этом отделка сводилась главным образом к зачистке неровностей и заусенцев на изделиях, вышедших из-под пресса.

Эти новшества вызывали тревогу у мастеров-стеклодувов и старых алмазчиков. Искусство погибает! – говорили они.

Особенно тяжело переживали это потомственные алмазчики Зубановы, Травкины, Лямины, Куприяновы, из поколения в поколение совершенствовавшие высокое искусство алмазной шлифовки. На хрустальном заводе с давних пор повелось, что, скажем, Зубановы старались отделывать хрусталь лучше, чем Куприяновы, Травкины – лучше, чем Лямины. Десятилетиями шло негласное соревнование фамильных приемов и способов мастерства. И хотя это соперничество было негласным, знали о нем все жители поселка и с интересом следили за тем, кто сделает лучше.

Погоня за увеличением дешевой продукции вызвала снижение производства высокосортного хрусталя. Героями дня становились не те, кто сделал лучше, а те, кто давал больше.

Дмитрий Петрович Зубанов говорил по этому поводу:

– Время алмазчиков кончилось. Скоро заменят и нас какими-нибудь автоматами…

Он переживал это особенно тяжело, потому что одним из самых горячих сторонников механизации на заводе был его родной брат механик Александр Петрович Зубанов. Между братьями часто вспыхивали жаркие споры. Александр Петрович доказывал, что механизация вовсе не исключает искусства, а ведет к облегчению тяжелого ручною труда.

– Смотри, как переоборудовали гуту. Прежде туда войти было страшно: жара невыносимая, духота, мастера возле печей, как муравьи, суетились, хлопчики без памяти падали. А теперь вентиляционные аппараты поставлены, механическую приемку изделий ввели, в закальные камеры стекло подается автоматически. Появились человеческие условия труда.

– Что ты мне говоришь! – возражал ему Дмитрий Петрович. – Ты по результату оценивай. Зайди в образцовую и погляди, какую посуду Гусь-Хрустальный в прежнее время давал. Красота! Глаз отвести невозможно. А на то дерьмо, которое нынче навалом идет, мне даже смотреть совестно.

Каждый из братьев был по-своему прав. Но хотя Дмитрий Петрович и говорил, что славе гусевских алмазчиков приходит конец, в глубине души своей он был убежден, что живое искусство не может погибнуть.

Однажды я спросил у него, есть ли среди молодых мастеров достойные продолжить традиции старых алмазчиков.

– А как же! – ответил он. – Вон Колька Чихачев прирожденный художник. Гусевского закала.

Кольке Чихачеву в то время было уже под тридцать. В детстве мы с ним учились в одной школе, но он не окончил ее и уже после четвертого класса поступил на хрустальный завод. Сначала был хлопцем в гуте, потом учеником мастера в отделе шлифовки и, наконец, мастером алмазной грани.

– Да и кроме Кольки ребята способные есть. У Стасика Орлова и у Женьки Рогова большие задатки. Таких ребят развивать и поддерживать надо, а у нас их расценками обижают. Расценки-то не по мастерству, а по валу устанавливать стали…

Увлечение валом в ту пору имело место не только на Гусевском, а и на других хрустальных заводах страны и вызывало тревогу не только у старых алмазчиков. В конце тридцатых годов писатель А. Н. Толстой, скульптор В. Д. Мухина и крупнейший специалист в области стеклоделия Н. Н. Качалов обратились в правительство с просьбой принять меры к возрождению художественного стеклоделия. Совет Народных Комиссаров СССР живо откликнулся на это обращение и принял решение о коренном улучшении работы хрустальных заводов страны и увеличении выпуска подлинно художественных изделий.

Война, разразившаяся в июне 1941 года, помешала быстрому проведению этого решения в жизнь, но сразу же после ее окончания меры, определенные в правительственном решении, стали осуществляться. На Гусевском хрустальном заводе это почувствовалось особенно ясно с приходом нового директора Героя Социалистического Труда Георгия Васильевича Савоничева и главного инженера Иринарха Алексеевича Фигуровского. Оба они убежденные сторонники того, чтобы Гусевской завод специализировался не на производстве ширпотреба «числом поболее, ценою подешевле», а на выпуске по-настоящему художественных изделий, утверждающих славу русского хрусталя.

Творческой инициативе искусных стеклодувов и алмазчиков открылся широкий простор. Дмитрия Петровича Зубанова к тому времени уже не было в живых, зато Николай Чихачев, Станислав Орлов, Евгений Рогов и другие талантливые мастера алмазной шлифовки получили возможность работать в полную силу своего дарования. Многие хрустальные вещи, сделанные в эти годы Чихачевым и Роговым, экспонировались на всесоюзных и международных выставках. Станислав Орлов, пришедший ка хрустальный завод из ремесленного училища, увлекся стеклянной скульптурой. Одна из самых известных работ его – «Хрустальный гусь». По вылепленному им скульптурному изображению гуся заводские модельщики изготовили форму, а стеклодувы отлили скульптуру из чистого хрусталя. Орлов отшлифовал у хрустальной птицы каждое перышко, и она засияла всеми цветами радуги. Этот хрустальный гусь был отправлен в числе других экспонатов на Всемирную промышленную выставку в Нью-Йорке как эмблема города замечательных мастеров русского хрусталя.

Поворот к увеличению выпуска высокосортного хрусталя отнюдь не означал возвращение к дедовским способам. На заводе продолжалась механизация производства, но такая, которая способствовала повышению качества продукции. И одним из самых важных этапов ее было освоение нового, непрерывного способа варки хрусталя. Это явилось своего рода открытием.

Дело в том, что существует два типа стекловаренных печей – «горшковые», когда стекло варится в огнеупорных горшках, и «ванные» когда варка производится в похожем на огромную ванну прямоугольном бассейне, занимающем целую печь и вмещающем чуть ли не тысячу тонн стекла.

При горшковом способе варки каждый раз, как только стеклодувы вычерпают содержимое горшка, печь надо остудить, чтобы засыпать в горшок порцию смеси, а потом снова разогревать до температуры плавления. Для этого требуется и лишнее время, и лишнее топливо. В ванной печи процесс варки идет непрерывно. Шихту туда можно добавлять по мере необходимости. Но ванные печи пригодны только для производства простого стекла. Когда же пробовали варить в них хрусталь, ничего не получилось. На расплавленной массе неизбежно появлялась пленка, как на остывающем киселе. В готовых изделиях эта пленка проступала «свилью», этакими жгутиками, портившими чистоту хрусталя. Такие изделия браковались, их приходилось выбрасывать, пускать в бой.

Появление свили объяснялось особенностью смеси, из которой варят хрусталь. В нее обязательно должна входить окись свинца, а она-то как раз и мешала равномерности плавки в больших бассейнах. Поэтому хрусталь и у нас и за границей продолжали варить только горшковым способом.

На Гусевском заводе решили искать пути к преодолению этой, казалось бы, непреодолимой трудности. Инициаторами поисков были сам директор завода Г. В. Савоничев, главный инженер И. А. Фигуровский, главный конструктор В. А. Зубанов – правнук знаменитого алмазчика Максима Зубанова.

Долго шли эти поиски. Надежды сменялись разочарованиями, но ставились все новые и новые опыты, и в конце концов поиски увенчались успехом. Была создана печь принципиально новой конструкции. Если горшковая печь давала заводу возможность выпускать ежегодно около 650 тысяч изделий, то печь новой конструкции позволила повысить количество выпускаемых изделий до трех с половиной миллионов!

В шестидесятых годах при Гусевском хрустальном заводе была создана школа молодых мастеров. В нее принимают юношей и девушек, окончивших семь классов общеобразовательной школы. На заводе они и работают и учатся, с тем чтобы за три года пройти полную программу средней школы и одновременно получить специальность мастера-стеклодува или мастера-алмазчика.

Школа построена как небольшой, но самостоятельный хрустальный завод. Здесь есть своя стекловаренная печь, свой цех выработки и цех художественной обработки, а кроме того, еще и кабинеты для классных занятий. Физику, математику, химию, историю, литературу и другие общеобразовательные предметы учащимся преподают опытные педагоги, а мастерству обучают заводские инженеры, техники и самые опытные мастера. Они передают молодежи свой опыт, прививают вкус к самостоятельному творчеству. Здесь действует принцип: твори, выдумывай, пробуй!

Среди наставников будущих мастеров можно встретить и Николая Федоровича Чихачева. Он теперь уже достиг пенсионного возраста и за сорок лет непрерывной работы награжден орденом Ленина, но до сих пор не ушел с родного завода.

В просторном рабочем зале школы мастеров, если вы зайдете туда, увидите сразу весь процесс производства. На высоком помосте перед стекловаренной печью кипит работа. Одни стеклодувы выдувают разные вещи при помощи трубки, другие, вооружившись щипцами и щипчиками, заняты лепкой фасонных изделий. В том же помещении чуть поодаль от печи, сидя за длинным верстаком, работают граверы и алмазчики. Каждый держит в руках заготовку блюда, бокала, вазы или какого-то другого изделия и, осторожно прижимая его к быстро вращающемуся абразивному колесу, украшает хрусталь алмазным узором. Хрусталь звенит, поет на разные голоса, то пронзительно, то мелодично.

Работой стеклодувов и алмазчиков не устаешь любоваться.

Я не знаю, с чем можно сравнить рождение хрустальных изделий. Может быть, с рождением радуги после дождя, потому что, как радуга, многоцветен и нежен хрусталь. Может быть, с каплями светлой росы на венчике полевого цветка, потому что, как капля росы, чист и прозрачен отблеск алмазных граней. Может быть, с вечерней песней зорянки, потому что так же певучи тонкие стенки хрустальных бокалов: подуешь на них, и они зазвенят.

Нет, это ни то, ни другое, ни третье. Может быть, только все вместе взятое, и то лишь в какой-то степени, объяснит, как из крылатой фантазии и точного мастерства рабочего человека возникают хрустальные дива…

В ближайшем соседстве со школой молодых мастеров работает группа заводских художников, занимающихся разработкой новых образцов хрустальных изделий. Здесь же открыта постоянная выставка хрусталя. Ах какие чудесные вещи можно увидеть на этой выставке!