Текст книги "ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ"

Автор книги: Виктор Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Павел удовлетворенно дослушал музыкальное произведение, затем осведомился у хозяина:

– Хэйли?

Хозяин опасливо пожал плечами и принялся возвращать мишени в исходное положение. Сержант сложил оружие и бесшумно подхватив велосипед, немедленно удалился.

Незнакомец же, а это был собственной персоной знакомый нам Дядя, принялся изводить купленные на рубль заряды, но попадать решительно перестал, так что тучный хозяин, отчаявшись увидеть чудо, сделался, вновь, неподвижен, как глиняный идол.

– Сбил с понталыку, ментура! – проворчал Дядя, затем бесшумно свистнул с блюдечка чужую мелочь и покинул заведение, с недовольной гримасой на лице, и, совершенно не замечая затаившегося за газетным щитом под развесистой ивой Перца.

Павел же, выждав пока тот отойдет на приличное расстояние, пустился следом, чувствуя в своих руках как бы конец некоей натянутой нити.

36

На другом конце пульсирующего, как провод с электротоком временного отрезка, длинной с полста лет, в дивизии Чапая события разворачивались не в пример стремительней. Время тогда текло медленнее, но события мелькали, как кадры кинематографа или пятки убегающего из сада пацана, затылком чующего достигающий его пучок крапивы, руководимый жилистой рукой сторожа.

Девушка-подросток Варя, так трогательно игравшая на скрипке чапаевцам, не исчезла, а объявилась в обозе, где у нее оказались теснейшие личные знакомства. Ее даже взяли на должность ездового, поскольку она быстро выучилась управлять не только телегой с лошадьми или полевой кухней, но и тачанкой. Спрятав пока скрипку, она вдруг взялась утверждать, что ее буквально обуревает классовая ненависть к буржуям, так что она рвется в бой и требует себе места в строю.

Внешность ее была такова, что увидавший ее хотя бы раз, непременно почему-то хотел повидать еще. Варвара мимолетно успевала будто посулить встречному нечто такое, от чего никак нельзя было отказаться. Интриговала она и словесно, не смотря на молодость, с бесспорным успехом. Могла, например, обронить мимоходом кому-либо из бойцов: «Приходи», без уточнения места и времени, отчего тот делался как безумный. Моментально переставал думать о чем-либо, кроме этой призрачной перспективы свиданья.

Отличалась она и пронзительным голосом, которого сразу стал беспрекословно слушаться весь конный состав. Если же ей приходило на ум порепетировать, мигом подтягивались и люди, и кони. Козы с коровами, если случалось им неподалеку пастись, поворачивали к музыке головы, позабыв жевать свою вечную жвачку. (При этом они сразу утрачивали независимый вид, что со временем было замечено и использовано изобретателями жевательной резины в Америке. Образ независимого поведения всегда скорей всего достигался именно за счет использования жвачки, что конечно незамедлительно отразилось в американском кино.)

Даже многократное повторение одних и тех же скрипичных упражнений не остужало интерес добровольной публики. Так и стояли все наподобие изваяний, пока девушка не уставала музицировать на своем пронзительном инструменте.

Вскоре некоторые конники, во время движения дивизии, все чаще стали отставать от строя, нарочно, чтоб погарцевать на малой скорости перед обозом, на виду у пригожей музыкантши.

Оставалось ей только побывать в бою, чтоб нюхнуть крови.

Но однажды, когда объявлено было о необходимости отдыха лошадям, а заодно и людям, а, стало быть, предстоял привал суток на трое, девушка вдруг исчезла, так же как и появилась, совершенно внезапно.

Напрасно подлетали на конях лучшие бойцы, якобы, поинтересоваться – не завелась ли «контра» на кухне, да повертеть заодно башкой окрест – не слыхать ли музыки? Но нет, что-то не слыхать было никакой музыки.

Исчезла девка, никому ничего не сказав, и музыку унесла. А обозный граммофон крутил все одну и ту же пластинку с цыганским романсом, хриплым и наводившем конников на воспоминания о случаях конокрадства.

…

Однако, девушка отнюдь не пропала, и не утратила своего голоса. Уже через сутки после исчезновения из дивизии, она спокойно музицировала дуэтом, в четыре руки с лощеным подполковником Арнольдом Несуразновым, наполняя бравурными звуками одно из помещений, в расположении штаба белых.

Аристократ легко перебирал клавиши фортепиано и, одобрительно косил бархатным глазом на красавицу-разведчицу, гармонично дополнявшую его игру своей. Пальцы ее были вдвое тоньше, но, кажется, длинней, чем у подполковника, так они были изящны и проворны. Тот факт, что она только что управлялась с вожжами и конскими гривами при помощи этих же пальцев и безо всякого ущерба, только прибавлял ей неизъяснимого очарования.

В бокалах на столике вздрагивало недопитое шампанское. У дверного косяка изумленно замер ординарец с подносом и гирляндой подсолнечной шелухи, тянущейся от нижней губы через всю окладистую, до поясного ремня, бороду.

– И простые люди тоже способны воспринимать прекрасное, – выразительно указал Арнольд глазами на остолбеневшего ординарца, которому давно пора было высморкаться, – «черномазый» вполне может играть на рояли, а кухарка управлять государством.

– Никаких сомнений, – кивнула Варвара, разражаясь нескончаемым бурным пассажем, – еще фору дадут любым аристократам! Очень способная и благодарная публика.

– Но создавать они могут только свинское искусство и свинское же государство! – отрубил партнер, – Дай только волю…

– Я знаю, что вы против демократии, – кокетливо пропела разведчица, – вам простительно. В вас кровь говорит.

– Да уж, или монархия, или зверская, людоедская диктатура – ежу понятно! – сыграл Несуразнов коду и уронил утомленно руки на обтянутые бриджами колени, – потому что, по выражению любимца вашего: «Если Бога нет, то все и позволено».

…

Собранные у чапаевцев сведения, уже были обработаны, и необходимые приказы отданы. Вокруг самодеятельного народного полководца все теснее сжималось кольцо. Чапаев давно уж застрял, как кость, в горле у белых. Потому что дико везучий был, и не понимая ничего в военном деле никогда не терпел поражений. И командовал-то сбродом, а отнюдь не солдатами. Не было даже понятно, как он с ними управляется и объясняется, ведь полно было в его войске инородцев и просто не умевших говорить от неразвитости.

Девушка Варвара, которая теперь выглядела опрятно и почти аристократично, узнала больше чем нужно, сосчитала все пулеметы, пушки, и что у аэроплана нет пилота, а мотор засорился после того, как полетал немного на самогоне-перваче. Аэроплан даже не всегда брали с собой, а прятали в лесу, если дивизия меняла место. Узнала она и где ночует Чапаев и даже что ест.

Еще всплыл любопытный факт: Чапаев ординарцем взял переодетую в парня девку и, похоже, о том не догадывается. Варваре одного взгляда хватило в момент игры на скрипке. Так только женщины переживают и к носу тянутся. И еще – той от костра бросили на колени картошку, а она и ноги врозь, будто в расчете, что юбка натянется, чтоб не обжечься. Так одни бабы делают, мужики же, наоборот, сдвигают копыта, чтоб мимо не пролетело.

Дело оставалось за малым – схватить этого «самородка» живьем и всю его рать развеять по окрестностям, а после частями истребить.

37

Когда самых активных и поспешных строителей социализма в России черти потащат на заслуженные муки, то им непременно выйдет скидка и послабление за изобретение пионерских лагерей.

Возродятся ли они когда-нибудь в прежнем виде?

Профсоюзная путевка стоила девять рублей, и родители на целый месяц отдавали непослушное дитя в руки чужих, но ответственных товарищей – воспитателей и пионервожатых. Те развивали ребят походами и художественной самодеятельностью, следили за питанием, прибавкой веса и, поскольку надеялись, что дети достроят со временем коммунизм, то и за нравственным воспитанием тоже строго настрого присматривали.

Пионерские правила учили взаимовыручке и уважению к старшим. Особое место занимала подготовка к будущей возможной борьбе и преодолению различных трудностей. Даже избалованные дети из благополучных семей вынуждены были осваивать самообслуживание, добычу и приготовление пищи на природе, обязательное следование правилам гигиены.

Для детского развития заводились специальные «кружки» по интересам. Во главе угла в те времена стоял труд, поэтому, главным был кружок «Умелые руки». Даже ленивцы увлеченно осваивали различные инструменты: пилы, молотки, стамески и лобзики. За лето каждый успевал собственными руками понаделать целую пропасть табуреток, полочек, подставок для цветов и прочих изящных вещиц, на радость изумленным родителям. Особняком стояли действующие модели военных кораблей и самолетов на резиновом и электрическом ходу. Все это плавало и летало, соревнуясь, и плотно заполняя детский досуг, так что совершенно не оставалось лазеек для растлевающих влияний, включая западные, которыми изобиловали город и улица. К тому же, если ребенок не демонстрировал выдающихся способностей к учебе, то легко мог, пользуясь усвоенными навыками, устроиться по рабочей специальности на завод, а не искать себе места в уголовно-криминальных кругах.

Пионерлагерь, в который был направлен вожатым сержант Павел Перец, только начинал свое существование. Еще не было дощатых корпусов, песчаных дорожек, столовой и клуба с пионерской комнатой и портретами пионеров-героев. Вместо корпусов натянуты были семь шатровых палаток военного образца с железными койками внутри. Столовкой служил навес, крытый рубероидом и с полевой кухней поодаль. Клуба пока не предвиделось. Его роль исполнял разжигаемый вечерами костер, вокруг которого и кипела культурная, общественная и личная жизнь пионеров.

Следуя строгим правилам гигиены, в первую очередь детям построили рубленую баню, в которой еженедельно мыли по очереди мальчиков и девочек, после чего выдавали им чистое постельное белье и заставляли вовремя менять нательное.

Еще был высокий шест, похожий более на мачту. Каждое утро на него поднимался несколько выгоревший красный флаг, вечером же флаг опускался. Вокруг шеста образовалась вытоптанная в траве овальная тропинка, и все вместе называлось «линейкой». На линейке объявлялись к всеобщему сведению распорядок дня или его итоги, награждались отличившиеся.

Зато лагерь украшался несколько даже несуразно помпезными воротами, напоминавшими триумфальную арку, с приделанным поверх кумачовым лозунгом: «Добро пожаловать!». Душевность лозунга подчеркивалась его рукотворностью. Задолго до появления рекламных технологий, нетвердая рука оформителя вывела эти буквы не совсем, чтобы посередине и не так, чтоб одной высоты. Промежутки между словами тоже не особенно были соблюдены, а восклицательный знак был почти не отличен от вопросительного. Художнику даже отказывались было платить, но заплатили под честное слово, что тот все поправит. Тем более, может, и не стоило ничего поправлять, поскольку душевно вышло, по-человечески.

Именно этот лозунг показался далеко впереди, по ходу движения небольшого пионерского отряда, возвращавшегося с дальнего озера, куда дети ходили купаться. Путь их пролегал то через лесок, то полем, то дачного типа улочкой, в конце которой, несколько на отшибе стоял дом Раисы.

После купания всех разморило, к тому же у растущих организмов пробудился зверский аппетит, так что вид маячившего на горизонте лозунга сильно приободрил детей в предчувствии обеда.

Для пущего ободрения шагавший во главе отряда Перец, принялся выкрикивать «речевку»:

– Кто шагает дружно в ряд?!

– Пионерский наш отряд!

– Кто шагает дружно, в ногу?!

– Уступайте нам дорогу!

Дети подхватили нехитрые строчки и подтянулись. Поднялась клубами пыль, из которой торчал один лишь отрядный флажок. На шее сержанта красовался пионерский галстук, у бедра, как всегда, велосипед. Иногда Паша не выдерживал избытка молодой энергии, вскакивал в седло и демонстрировал какой-либо цирковой фортель. Дети визжали от восторга и безудержно ликовали от того, что у них такой восхитительный вожатый.

Когда отряд приблизился к Раиному дому, калитка в заборе у ворот приоткрылась вслед за пронзительным выкриком: «– Где этот чертов инвалид!?» Из калитки на миг появилась голова женщины-химика, в губах которой застряло слово «…ид», как начало слова «идиот» и тут же скрылась. Послышался звук запускаемого двигателя и вскоре нарядный «москвич» обогнал отряд, превратив всю окрестность в такой клуб пыли, что даже солнце померкло.

Солнце, при этом давно перевалило за зенит и жарило вовсю. Отряд вошел в ворота лагеря и рассыпался без команды по разным сторонам обнесенной жердяным забором территории, чтоб по-быстрому переделать все свои мальчишеские и девчоночьи дела.

От полевой кухни уже понеслись пленительные звуки рельса, по которому повар стучал железякой, сопровождая этой музыкой крик: «Обе-е-едать!» Дети немедленно выстроились в очередь за первым блюдом.

Как только супчик из алюминиевых мисок был съеден, каждый получил по тарелке макарон «по-флотски», которые уничтожены были со сноровкой профессиональных землекопов. Остатки хлеба с общей тарелки перекочевали в карманы и запазухи «про запас», на ночь. Ночью, как известно, аппетит у растущих организмов особенно силен. Добавки не полагалось, поскольку порции были научно обоснованы и рассчитаны. Это подтверждалось тем фактом, что большинство детей, пребывая в лагере, росли, как грибы и в весе монотонно прибавляли.

Отобедав, облизав лавровые листки и запив еду теплым компотом из сухофруктов, дети, как подкошенные рухнули по своим солдатским койкам на «тихий час», ворча при этом на такое бессмысленное заведение.

«Тихий час» всегда вызывал всеобщее недоумение и возмущение, особенно в жару. Все считали, что не в пример лучше было бы провести это время на озере. Но в этот раз, как, впрочем, и всегда, заснули почти все мгновенно мертвым сном. Те, кто не спал, принялись читать утайкой книжки про шпионов, учиться свистеть в два и четыре пальца или, накрывшись с головою простыней, любопытствовать устройством своего не до конца изученного организма, в наружной его части.

Так прошло полтора часа, вплоть до сигнала «Подъем!». С трудом проснувшись от звука пионерского горна и отерев испарину, пионеры потянулись получать свои «полдники» в виде печенья или пряника с чаем. Почти каждый за этот короткий сон еще немного подрос, то есть весь лагерь чуток подрос, не считая взрослых.

У некоторых детей этот рост сопровождался короткими вспышками нахальства. Но, к счастью, не у всех. Все же некоторые бузотеры портили общую картину отказами заправлять, как следует койки, мыть перед сном грязнущие ноги, и отстригать чудовищные ногти, каких не смог бы отрастить и, для примера взятый, рядовой чапаевец.

Впереди предстоял товарищеский футбольный матч с командой ближайшего лагеря, а вечером, если не приедет кинопередвижка, то некое подобие взрослых танцев под аккордеон или патефон.

В прошлый раз танцы удались особенно. Сперва музыку поиграл приглашенный из местного клуба на вечер «затейник» со своим трофейным аккордеоном. Репертуар его состоял из периодически повторяющегося десятка популярных песенок в ритме румбы и танго. Мальчишки, в подражание взрослым, могли чинно приглашать девочек и, держась на «пионерском» (примерно пятнадцать сантиметров) расстоянии от партнерш, минуты по три топтаться на полянке, пребывая в волнующих, бесспорно интимнейших отношениях с этими нравящимися девочками.

Через каждые три номера «затейник» преувеличенно важно объявлял бархатным голосом «дамское» танго. Это означало, что пришел черед девочек приглашать кавалеров, выдавая тем самым свои потаенные симпатии. Девочки отважно шли приглашать, и немедленно меж детьми завязывались сложнейшие интриги любовного свойства, причудливостью не уступающие придворным, с подметными письмами, признательными записками и взаимным шпионажем.

Самыми успешными кавалерами оказывались те, у кого рост был повыше. Из-за большего сходства с взрослыми, к таким буквально выстраивалась очередь из самых миловидных девочек, не умеющих еще видеть и оценивать иные мужские качества.

Те же, кому с ростом не повезло, вынуждены были рассчитывать только на собственную инициативу, что сильно способствовало дальнейшему развитию личности. Мальчишке небольшого роста приходилось с особой силой налегать на развитие речи и, особенно, чувство юмора, поскольку, как известно: веселых любят все. Само-собой надо отличаться в спортивных соревнованиях, и конечно, не упускать случая проявить отвагу на пожаре или наводнении, если таковые случались.

В конце концов, за отсутствием приключенческих событий, можно было предаваться романтическим мечтам на голом месте, то есть опять-таки бесконечно развиваться воображением.

Если уж не везло отчаянно, и проклятые девчонки никак не желали замечать мальчишеских достижений, то отвергнутый сжимался как пружина, аккумулируя в себе огромную жизненную энергию протеста и, в конечном счете, добивался в жизни всего, чего хотел, оставляя далеко позади всех былых удачников. Девчонки же конечно раскаивались и горько рыдали, называя себя «круглыми дурами», но это после, когда уже было поздно.

Особенностью того времени было то, что никакого значения не имело: кто во что одет и дорого ли. Богатство считалось пороком, и все мальчишки с удовольствием лето напролет красовались в одних и тех же выгоревших трикотажных штанах для физкультуры, с вытянутыми донельзя коленками, да майках или футболках. При этом, не смотря на полное отсутствие угрозы радиоактивных дождей, все, даже в жару, поголовно носили головные уборы в виде кепок, вышитых тюбетеек, напоминавших о нерушимой дружбе всех народов СССР, и пионерских пилоток, украшенных иногда кисточками. О носках под сандалии или кеды и речи не было, никто не стал бы снимать их, да одевать, всякий раз. Лень!

Видя таких кавалеров, все девочки в первую очередь обращали свои мечтательные взоры на вожатого. Но Паша был строг и, несколько, даже через чур, сурово пресекал все попытки втянуть и его в танцевальные интриги. Он всегда садился подле музыки, чтоб присматривать за порядком и соблюдением приличного расстояния между танцующими.

Однако, девочки, особенно две – Степанцова и Кузюткина, приняв приглашение от мальчишек, сразу подтягивали тех поближе к вожатому и устремляли на него взгляды полные томления и неги, перенятые ими от героинь наилучших, одобренных цензурой, индийских или итальянских фильмов.

Мальчишки делались ведомыми и тем уж были довольны, что осязали девчонские талии и трепетные ладошки до самого конца песни, ни разу не наступили на ногу партнерше и не получили на прощание подзатыльника.

Так и было в тот, прошлый раз. Но «затейник» раньше времени слинял на другую вечеринку, в более выгодное место, а взамен явился на свет слегка заржавленный, но исправный патефон. Мальчишки принялись его налаживать, точить на камне стальные иголки, для наилучшего звукоизвлечения, капать из масленки внутрь застоявшегося механизма, поколачивать его и трясти.

Те, кто не тяготел к технике, затеяли пока игру в «ручеек». Это когда участники встают парами друг за другом, взявшись за руки и подняв их вверх. Свободный участник пробирается «ручейком» и выбрав себе пару, разбивает прежнюю. Освободившийся пускается тоже «ручейком» и делает новый выбор. При этом у всех замирают сердца. То есть самым невинным образом можно демонстрировать свои симпатии, замечать чужие и опять-таки плести нити интриг.

Вскоре патефон ожил и, сквозь шуршание и треск, заливисто запел с пластинки Муслим Магомаев о «Лучшем городе земли». Почти все пионеры пустились в отчаянный перепляс, соревнуясь друг с другом в верткости и гибкости своих тонких станов, не превратившихся пока в туловища.

Степанцова давала фору всем, кроме разве Кузюткиной, которая извивалась, как змея и так при этом приседала, что у всех мальчишек обрывались от неведомых причин сердца.

Но у Степанцовой зато лицо менялось ежесекундно, изображая трепет и самые драматические переживания то огненным взором, то изломом бровей. Взлетавшие и мечущиеся вокруг головы локоны дополняли картину до состояния ослепительного, а из-под них вспыхивала вдруг лунной белизной тонкая шея, еще больше оттеняя мрачный блеск глаз.

Никто из мальчишек и почти все девочки не сомневались в колдовских способностях обеих пионерок и, любуясь ими, готовы были обратиться хоть в соляные столбы.

Как только пластинка отыграла, к патефону подскочил Колька и жестом фокусника выхватил из-за пазухи обрезанный в форме круга рентгеновский снимок.

– Неужто «Рок вокруг часов»?! – воскликнул с восторгом преданный его приятель Степка.

– А-то! У родителей спер! – радостно подтвердил Николай и, более не медля, запустил музыку.

Раздался хулиганский, подначивающий голос, и звуки, от которых у каждого из танцующих мигом помутился разум. Дети запрыгали на месте с такой силой и энергией, что, кажется, земля вздрогнула.

– Что им было в этой чужой музыке? Почему именно она, а не иная какая-либо так воспламеняла их сердца, обращенные к будущему? Какие струны сумела задеть она с такой силой? Ведь ничего не было важного или умственного в содержании текста. Одна только непохожесть ни на что известное. Вместо музыки выкрики, хоть и довольно дружные. И качество записи было «из рук вон».

Все эти вопросы роились в бедовой голове вожатого, не находя ответов, при том, что ноги Павла как-то незаметно уже пустились тоже выписывать замысловатые однообразные кренделя вслед за музыкой.

– Наверное, это из-за того, что живем хорошо, без войн и революций, вот и тянет на разнузданность, – решил он, но не стал сообщать детям, что с музыкой этой уже знаком.

Вскоре эпизод этот подзабылся за другими пионерскими событиями, и пластинка запретная больше ни разу не появлялась.

Сегодня танцев не предстояло, поскольку ожидался приезд «кинопередвижки».

На этот раз обещали прокрутить «Чапаева». Картина была старая довоенная, но пользовалась неизменным успехом, в том числе и у видавшей ее не раз ребятни.

– Что ж это за дети такие? – размышлял Павел, – и Чапаева они любят и Билла Хэйли им подавай, которому Чапаев, небось, башку его, заодно с локоном, мигом срубил бы, как врагу, – ломал голову сержант, не замечая, что и сам едва ли не такой же пацан.

38

Чапаев, воюя, как ему казалось за «народное дело», о себе совершенно позабывал. Ел что попало, чай, правда, любил и пил его помногу и подолгу, до седьмого пота, придавая чаепитию значение таинственного ритуала. Поэтому, хоть он и заявлял не раз, что, мол, если Чапай чай пьет, так и ты садись рядом и пей, но никто просто так к нему без оснований или особого приглашения никогда не подсаживался – робели.

Одежу или, «обмундировку», как он говорил, менял редко, по крайней необходимости. О какой-либо «личной жизни» никогда не заходило и речи, а мысли об этом Василий гнал прочь или душил на корню. Да так и лучше выходило для настоящего борца. Чапаев понимал, что такое не всем подходит, но все же личным примером давал понять окружающим: если и те забудут на время о своем личном ради общего, то и «мировая революция» победит гораздо скорей.

Спал он там, где его заставал собственно сон. Когда сон наваливался на Василия, если это был не момент боя, а такое и в бою могло произойти, даже за пулеметом, на заднем сидении «форда», то он тут же падал набок, успевая за время падения схватить что-либо из окружающих предметов под голову. Больше всего подходило круглое березовое полено, так что комиссар всегда подкладывал ему такое в досягаемой близости, если замечал, что прищур чапаевский, начинал несколько, как бы слипаться.

Последнее время командир все чаще спал вместе с ординарцем Петькой под одной, своей буркой, на полу, застеленном полосатыми деревенскими половиками.

– Петьк! – и на этот раз позвал командир, допивая четырнадцатый стакан чаю в прикуску с желтым, колотым сахаром, – Давай-ка, брат, на боковую, пора видать. Глаза, как в клею. Дуй под бурку за спину, спать будем! – скомандовал он, еле ворочая языком.

Матрена, стараясь ничем не выдать, как ей приятно и радостно это указание, распоясала гимнастерку, разулась и змеей скользнула под жаркую бурку.

– Я, Петро, за что с тобой дрыхнуть люблю, – напоследок громко объявил командир, так что и на улице бойцы, небось, услыхали через открытую для воздуху дверь, не говоря о Стеле Исааковне, назвавшейся Анной и возившейся теперь на полатях, – дух от тебя свежий, ни сапогом не тянет, ни самосадом. Мне через это коммунистические сны о светлом будущем снятся. Ты и в дальнейшем табаку не кури! Табаку не будет потом! Я правильно..?! Правильно говорю?! – воскликнул он совсем уж почти во сне, вскинулся и упал на бок, на свое белое полено. Как только ухо не отдавил!

Матрена прижала коленки к груди, сложила под голову ладони и замерла за широкой спиной Чапаева. Тот потерся щекой о бересту, поправил ухо и легко засопел.

С высоких полатей, где ей определили место ночлега, за ними огненным взором наблюдала Анна. При свете теплившейся под иконами лампады она довольно ясно видела пригожее Петькино лицо с дрожащими ресницами. Анна вскоре заметила, что парень не спит, а делает только вид.

– Эх, – думала она, – была б мужиком или парнем, тоже могла бы комдива позвать под шинель, обнять жарко…, – закусила она зубами порожнюю пулеметную ленту и глухо застонала, судорожно сворачиваясь двухвостой змеей в виде поваленного набок параграфа, как канат.

Сквозь слепое слюдяное окошко просачивались огненные блики от костров, у которых вповалку спали представители и сторонники Третьего Интернационала. Горячие искры, кажется со свистом, уносились к небу мимо готовых загореться дубовых веток, к своим старшим родственникам – далеким холодным звездам.

39

Костры никогда не переведутся на земле. Даже созерцание современного телеэкрана не идет в сравнение с наблюдением пляшущих языков пламени. Телевизор подсовывает то и дело разную дрянь, а в огне видится то, что рождает фантазия, или сам выдумаешь в процессе творчества.

Костер в пионерлагере заменял даже семью. Дети жались к нему, любовались огнем и, кажется, время останавливалось, как замирает оно всегда в материнских объятьях.

Сержант Перец подложил в костер обломок доски, и из темноты выступили насупленные лица пионеров. Насадив на длинный прут картофелину, он сунул ее в угли и продолжил свой рассказ:

– Главное, никогда не трусить. Трусить не выгодно. Если струсишь, враг тебя за это не пожалеет. Наоборот раззадорится, захочет еще и поиздеваться. Лучше смело идти сразу в атаку, а там что Бог даст.

– А вот правду ли говорят, что все преступники сами трусы? – послышался из темноты звонкий девчоночий голос, принадлежавший Кузюткиной.

– Конечно! – с энтузиазмом подтвердил Паша. – Воры и бандиты сами трусы. Поэтому любят брать на испуг не только простых граждан, но и друг друга. К тому же они беспрестанно выпивают и курят на нервной почве. От них и пахнет за версту табачищем. А честным-то людям, зачем это? У них ведь на совести спокойно, царит порядок, и им совершенно не требуется столько пить водки и бессмысленно курить. Хороших людей с каждым днем все больше и совсем скоро настанет день, когда преступников не останется!

– Какой же вы все-таки молодец, Пал Палыч! – воскликнула Кузюткина, поближе придвигаясь к вожатому, – я точно так же думаю. И с сегодняшнего дня – вы мой герой, я заявляю публично! – девочка окинула всех гордым взглядом, – и я буду вас любить вечно, вот увидите! – закончила она мысль с интонацией, позволявшей заподозрить и некую издевку от несформировавшейся девушки.

– Не спеши с выводами, Кузюткина. Чтобы полюбить нужны годы… – насторожился вожатый, – Бывает, правда и наоборот…, – задумчиво добавил он, как будто мало обрадованный признаньем.

– Ну да, нужно Пал Палычу такое барахло, – вступил в разговор насупленный пацан, у которого раньше всех лопнуло терпение против девчоночьего нахальства. – Любовь композиторы выдумали, чтоб денежки зарабатывать на своих песенках.

– Если вы, Пал Палыч, меня не полюбите, причем скоро, то я не знаю, что сделаю! Я убью вас кинжалом в самое сердце. Или отравлю змеиным ядом, чтоб ни какой другой не достались! – бесстрашно заявила девочка, – А с тобой вообще не разговаривают! – бросила она презрительно пацану и потянулась дать ему подзатыльника, но тот отшатнулся и запустил в нее сосновой шишкой, не попав впрочем.

– Зря ты меня убьешь, Кузюткина, – ответил вожатый задумчиво и пошевелил картофелину в углях, – Ведь тебя в этом случае сразу же посадят в колонию для малолетних. А меня, – глубоко вздохнул он, – закопают глубоко в могилу. И не обо мне ты станешь кручиниться, нет. Ты будешь страдать от дурного тюремного запаха, изжоги, и мечтать об амнистии. А радоваться только макаронам по праздникам и передачам от родителей. Вот так-то. То – любовь, а то – макароны… Лучше ты это преждевременное чувство употреби как-нибудь с пользой. Например, сочини песню пионерскую, вроде «Картошки». Можно и про любовь, – пошел на попятную Павел, доставая спекшуюся картофелину и принимаясь отламывать угольную кожуру с желтой, огнедышащей поверхности.

– Тогда я спрыгну со скалы, – обреченно и несколько театрально молвила девочка, – раз вам наплевать на меня!

Вожатый огорченно задумался, затем произнес:

– Известно, хоть и не достоверно, что в поэта Пушкина одновременно было влюблено пятьсот женщин. Вот и представь себе на минуточку, что все они спрыгнули бы со скалы или там с колокольни, да еще и записки бы оставили: «В моей смерти прошу винить Сашу П.». Пушкин как раз от такого ужаса в дальнейшем и подставил грудь под пулю, – Павел отдал очищенную картофелину и поднялся на ноги, – и, что характерно, – поднял он палец, – подставил за жену! Так что, Кузюткина, стремиться надо замуж, а не прыгать с возвышения или протыкать кого-либо кортиком.

– Ну, Пал Палыч, – не уступила девочка, – я тогда, вот увидите, когда вырасту, – она закрыла ладонями лицо и так выпалила, – рожу от вас ребеночка маленького, хорошенького!

– Пожалуйста, Кузюткина, – сразу же согласился вожатый, – ради Бога, хоть двух! Но…через пять лет, не раньше, по достижении совершеннолетия, коли охота не пройдет. Да и в порядке живой очереди за Машей Степанцовой. Она раньше попросилась, еще вчера, когда ты на дежурстве была. Все ребята слышали.

– Да, Кузюточкина! – ехидно воскликнула до сих пор помалкивавшая Степанцова, – я раньше тебя попросилась, если хочешь знать!

Мальчишки, как всегда несколько отставшие в развитии от девчонок, только пыхтели, да коптили на прутьях нарочно припасенные куски хлеба.