Текст книги "ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ"

Автор книги: Виктор Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

49

Счастливы люди бывают в любые времена и в любых обстоятельствах. В тяжелых жизненных условиях счастливые мгновения переживаются с особенной силой, хоть и с оттенком острой тоски по иной судьбе. Но если все более-менее хорошо, и молодость еще не закончилась, наоборот, кажется беспредельной, то и счастьем называется самая обыкновенная жизнь, которой не будет конца.

После знакомства с Вороном, у Сони начался новый этап жизни. Она так резко повзрослела и развилась, что свой поступок с письмом старалась не вспоминать – таким он теперь казался ей постыдно-глупым. Ничто теперь не имело значения, в сравнении с радостью предстоящих свиданий. Ей никогда и в голову не пришло бы отказать артисту хоть в чем-либо, тем более, что уже первое свидание ничего кроме восторга у нее не вызвало, хотя из слышанного от более опытных подруг, она знала и сама догадывалась, какие бывают горькие разочарования в мужчинах, а в иных случаях сразу во всей интимной стороне жизни. Артист оказался воплощением девичьей мечты и теперь любая черта его наружности или жест воспламеняли Соню и будили в ней только восхищение и жажду жизни.

Иногда Соне приходило на ум, что полезно было бы чуток поупрямиться хоть для виду, но ей так дорога была каждая секунда осязания кумира, что упрямство, даже в виде кокетства, всегда откладывалось на потом. К тому же она опасалась его рассудительных возражений, которые всегда надолго повергали ее в умственную растерянность.

Встречались они редко и, помимо общаги, где попало. Раз в мастерской одного подпольного художника-абстракциониста, Ворон сразу от дверей потащил девушку на дощатый топчан, застеленный потертым лоскутным покрывалом, а после недолгой близости, немедленно заспешил опять по своим делам. Но в дверях по-интеллигентски усовестился, притормозил разгон и поинтересовался душевно: не обидно ли ей так сходу, без всяких предисловий и в постель?

– Я, Семен Семенович, в эту постель так стремилась, что двух прохожих по дороге сшибла нечаянно! – честно призналась девушка. Ворон тогда надолго успокоился.

Сегодня Соня аж подпрыгивала на ходу от переполнявшего ее радостного чувства. Выскочив из дверей общежития, она почти сразу увидала припаркованный сбоку голубой «моквич». Сердце ее тут же замерло на секунду, чтобы в следующий миг забиться изнутри о грудную клетку, будто оно – плененная птица.

Девушка рванулась к знакомому автомобилю, как на старте соревнования «ГТО» по бегу, но опомнилась и пошла не спеша, важной походкой. Однако, когда стекло на дверце опустилось, из машины высунулся незнакомый дядька в фиолетовых очках, радостно обнаживший в улыбке разноцветного металла зубы.

– София? – утвердительно ткнул он пальцем в сторону замершей девушки.

– Да. А вы кто? Вас Семен Семенович прислал? – задыхаясь от непрошенного волнения, спросила Соня.

– Я шофер первого классу, студент ВТУЗа! – Затараторил инвалид, сверкая своей железно-золотой улыбкой, которой и надлежало доверять, поскольку глаза были скрыты от собеседницы очками.

– Шеф приказали доставить в целости и сохранности! Садитеся позади и домчу за айн момент! – воскликнул он, запуская мотор. Соня послушно забралась на заднее сиденье в некотором разочаровании, мучимая тревожным предчувствием, которое, впрочем, не в силах было отвлечь ее от общего предчувствия огромного счастья.

Дядя, а это был, конечно, он самый, воровато зыркнул поверх очков в боковое зеркальце и резко, так что колеса задымились, сорвался с места.

…

А днем раньше, на этом же месте остановилась «Победа» с шашечками на боку. Из такси неловко выбрался артист Ворон, в черных маскировочных очках, которые, как всегда только добавляли ему привлекательности в глазах случайных прохожих. Очки не могли скрыть и нервного его состояния.

– Называется – получил доверенность на машину! – довольно громко ворчал Ворон себе под нос, отдавая водителю такси предпоследний рубль новыми, – А где она, эта машина? «Доверенность, доверенность», – разговор один. Опять прикажете мне пешком ходить?

Артист направился к дверям общежития, готовясь незаметно проскочить внутрь. Но, во-первых, он сразу же столкнулся с пристальным взглядом вахтерши, лицо которой тотчас стало меняться, приобретать изумленно – обморочный вид, столь Ворону знакомый и ничего хорошего не суливший. А во-вторых, почти истерический крик, раздавшийся из-за спины, остановил его у самого входа:

– Вот он! Держи его, отсекай от двери! – с этими воплями из подъехавшего автобуса с надписью: «Киносъемочная», почти на ходу, выскочили ассистент с режиссером и набросились на артиста, явно собираясь заламывать ему руки.

– В чем дело?! – воскликнул Ворон, сорвав с носа очки, сквозь которые, по чести говоря, сам плоховато различал окрестность, и вертя своей знаменитой головой, поскольку ему показалось, что на него еще и сеть набрасывают.

– Ишь, очками завесился! Думал, мы не узнаем! – радовался ассистент, удерживая вырывавшегося артиста за локти и давая сигнал Реброву, чтоб не медля трогал. Режиссер с гримером, как только запихали Ворона в автобус, сразу приклеили ему пышные усы, и гример принялся пудрить щеки.

– Нет, вы определено спятили! – шипел в раздражении режиссер и даже замахнулся треснуть артиста по башке саблей в ножнах, но удержался, – Группа стоит, погода шепчет, а вы болтаетесь, черт те где! – возмущался он. – Повезло еще – лошадь расковалась, за кузнецом послали. Я не гордый за вами бегать, но ведь не дело же! – резко натянул он артисту на глаза лохматую папаху, – В начале, все люди, как люди, а пол – материала отснимешь – начинается..! – продолжал он кипятиться, – Говорили мне: возьми Кадочникова! Рыбников сам просился, никогда не подводит. Всем наотрез отказал, а с вами связался, думал Ворон, мол, гений, а гений и злодейство – две вещи не совместны? Куда там!..

Автобус помчал всех к съемочной площадке, где и предстояло развернуться вскоре бурным полудраматическим событиям, и где режиссер будет вполне отомщен тем, что рассеянный или безответственный артист как следует получит в лоб.

С тротуара за всем происходящим с интересом наблюдали двое мальчишек в синих шароварах, майках и в школьных форменных фуражках:

– Репетируют для кино. Видал надпись у них, – пояснил один другому.

– На ходу прямо, чтоб время не терять, – кивнул приятель.

Из-за угла, на место уехавшего автобуса плавно подкатил на велосипеде Павел Перец. Он остановился, уперев ногу в поребрик, и с грустью засмотрелся на окно Сони, украшенное горшком с полезным «столетником». Не увидев там ничего ободряющего, сержант, задумчиво вращая педали, уехал прочь, дав себе страшную клятву в следующий раз точно выяснить по окну, какой у любимой номер комнаты и начать оказывать на нее воздействие, используя эпистолярный жанр.

49

Все это происходило недавно, теперь же события забежали далеко вперед, как всегда стараясь вырваться из узды, в которой их удерживает материальное пространство и время. Только памяти удается вернуть человека вспять, иногда даже почти на целую жизнь, и какому-нибудь зрелому мужу представится вдруг воскресным утром, что он пацан еще, прислушивается из-под одеяла, как на улице дворник сгребает фанерной лопатой снег и можно побежать туда, чтобы хоть целый день бросаться снежками или строить снежную крепость с приятелями. А мать несет с кухни пироги и сейчас примется его будить… Но нет, оказывается он ответственный работник, и жена его уж не так хороша, а несколько, как говорится, побита градом, и пирогов от нее еще надо отдельно заслужить.

Выйдя из госпиталя и заботливо трогая на ходу повязку, Ворон первым делом отправился на поиски телефонной будки. Пройдя квартал, артист нашел одну такую, с дверью не только без стекол, но и завязанную почти что узлом. Вид ее навел артиста на мысль о том, как все же силен русский человек. Ведь никаких следов инструмента не наблюдалось. Механизм подходящий тоже никак было не вообразить себе, однако дверь представляла собой ком из железных деталей, смятых и скрученных, не иначе как разгневанным циклопом. Между тем, телефон был исправен, и артист принялся лихорадочно накручивать номера.

– Раиса! – кричал он в трубку через мгновенье, – Это ты?!

– Что, я? – надменно отвечала Раиса.

– Это я, Ворон! Почему ты молчишь? Тебе известно, что со мной было?!

– Мне все известно, да! – отвечала женщина беспощадным голосом, – и очень скоро мне будет известно еще больше. А может быть и больше, чем вам.

– Как это? О чем ты? – заметался Ворон, – Ты хоть… Неужели?! – возвысил он артистический голос, от которого Рая всегда делалась сама не своя. – Я так и думал… я предвидел… я так и подозревал. Но объяснись, черт возьми! Я могу знать, в чем дело?! Ответь немедленно, слышишь!? – завизжал он уже не своим голосом, – Ну?!

– Баранки гну, – сострила, как могла Рая, несколько струсив, – сами все про себя знаете! И учтите теперь, что я не шучу! Если в семь не явитесь, пеняйте на себя!

Тут трубка сменила звук человеческого голоса на мертвенные прерывистые гудки. Ворон в бешенстве, недоумении и отчасти страхе, хлопнул трубкой об аппарат, чуть не расколов его. Затем в ярости ухватился за покореженную дверь и рывками, в два приема, почти совсем ее выпрямил, совершенно этого не заметив, но напугав выглянувшего из подворотни точильщика без руки.

Выйдя из будки, он встал на углу тротуара, глубоко засунув руки в карманы и злобно щурясь. Мимо проносились редкие «москвичи», прохожих не было. Ворон сощурился еще больше, втянул щеки и, прицелившись, плюнул на порядочное расстояние. Точно попав, куда целил, артист продолжил плевки по другим мишеням. Так ему вдруг сделалось тошно, и так отвратительна показалась окружающая действительность, что за этим занятием он совершенно позабыл счет времени. Спасибо в уличном репродукторе объявили, что шесть, мол, часов.

Семен почувствовал себя на распутье, причем распутье было обращено внутрь его самого. С одной стороны ему хотелось думать о себе, как о благородной личности, но с другой стороны выходило, что он полная свинья и таковым останется, пока единственный путь не выберет. Но выбирать нужно было гораздо раньше, а теперь стоило решить – от чего отказаться, хотя бы в данном случае, никак не было возможно. Хотелось всего.

Семен промокнул платком губы и, не оглядываясь на оставленное безобразие с телефонной будкой и не жалея о нем, двинул к себе. Там он немного успокоился, решил что, в конце концов, у него есть «вечное, святое искусство», а остальное все – вздор, нечего расстраиваться, и все они еще пожалеют…

Однорукий точильщик-инвалид, со станком на плече вышел, наконец, из подъезда и опасливо затянул свою песню: «Ра-а-азные ножи и ножницы точи-и-м!»

Придя домой, Семен окинул взглядом разруху своего жилища, подумав мимолетно о необходимости ремонта, затем собрал с самых видных мест некоторые элементы женского туалета, чтоб пихнуть их куда-нибудь подальше, за радиоприемник. Заглянув в зеркало, явившее ему, как всегда целую коллекцию хорошо различимых отпечатков пальцев, он легко переключился на собственную физиономию, тщательно повязал галстук, брызнул на себя одеколоном и пошел примерно туда, куда было велено.

Ворон уже не в первый раз оказывался, по выражению приятелей: «не при москвиче». По этому поводу он сильно досадовал, и в голове его зрело подозрение, что автомобиль стал для Раисы средством манипуляции его поведением и сознанием.

– Пора начинать копить на свой и встать на очередь. А «Победы» вроде и без очереди продают и даже реклама висит на доме, но дико дорого, – озабоченно размышлял артист, обгоняя парочку, которая на ходу напряженно переругивалась:

– Никогда, никогда неизвестно, где ты ходишь? Что я должен думать?! – истерически вопрошал щуплый мужчина представительную особу, которая уже повернула голову к Ворону и, кажется, стремительно сосредотачивала на нем свое внимание.

– Что должен, то и думай! – рассеянно бросила она, выворачивая шею и стараясь проникнуть в самую темноту вороновских очков.

– Пойми, – продолжал нудеть ее спутник, – мы должны правильно строить отношения! Мне ведь лучше тебя не найти!

– А ты найди хуже, – посоветовала женщина и незаметно для себя стала по ходу движения забирать несколько наискось, поближе к артисту.

Ворон, поняв, что в очередной раз узнан, метнулся было на другую сторону улицы, но тотчас был повален резко затормозившим голубым «москвичом». Повязка его съехала, обнажив не до конца зажившую рану, очки упали. К тому же, он моментально вывозился в грязи.

Дама и ее спутник бросились поднимать Семена. Подоспели еще посторонние прохожие. Женщина попыталась поправить повязку, подала очки.

– Ах, какая неприятность! – пылко восклицала она, отталкивая локтем своего мужчину. – Вам нужно в медпункт!

– Я медицинский студент! Я ветеран креста и полумесяца! – радостно проорал, невесть откуда взявшийся Дядя, оказавшийся еще и водителем «москвича», по ходу дела ловко облачившимся в белый халат.

– Без паники! Я довезу его до лазарету! – объявил он, хватая поваленного артиста за подмышки и затаскивая с помощью добровольных помощников на заднее сиденье.

– Вы точно довезете? Вы нормальный? – отступила под его напором женщина. – Вам известно, куда везти?

– Мне ли лазаретов не знать! – глумливо проорал Дядя, как-то слишком заметно обнаглев. – Кому еще и знать их, как не мне!? – радостно вопил он, собираясь тронуться с места, в то время, как Ворон на заднем сидении искал вокруг себя дополнительных подтверждений тому, что он еще жив.

– Товарищ артист! Семен Семенович! – просунулась в дверное окошко дама, протягивая Ворону листок из блокнота. – Возьмите на всякий случай мой телефон, возможно, это жулик. Завезет Вас куда-нибудь! Учтите, – повернулась она к Дяде, – я записала ваш номер!

– Га-а! – заржал Дядя в ответ, – да я нумера сам рисую! – и сорвался он с места, напустив фиолетового дыму.

– Это артист, артист! – прокричала вслед женщина, не обращая внимания на тянущего ее за рукав спутника.

– Нам ли артистов не знать, когда я сам народный артист из народа! – эхом донеслось издалека.

– «Москвич», – вяло подумал Ворон, принимая более удобную позу, – точь-в-точь, как мой, и дымит похожим образом из-за поршневых колец.

– Мне в больницу не нужно, – тронул он водителя за плечо, – мне в другую сторону. Едемте, я заплачу.

– Да я в курсах! Прямо к Раисе Поликарповне и доставлю.

– Ах, вот оно что! Наш, значит, «москвичок», – с опозданием сообразил Ворон и, пристроив под голову локоть, уснул, видимо на нервной почве.

…

Вскоре они подкатили к Раиному дому. Та встретила их во дворе, за накрытым столом. Артист, несколько знакомый с историей искусств, даже остолбенел: так похожа оказалась Раиса на известную Кустодиевскую «Купчиху», несколько, правда, постройнее. Зато продукты на скатерти были точь в точь те же, с рынка.

Дядя, повинуясь мимолетному жесту хозяйки, моментально испарился. Преодолев минутный столбняк, Ворон капризно скривил рот и попытался было скандалить:

– Рая, наверное, ты решила, что раз я тут, то напуган и разоблачен? Так нет же, и еще раз – нет! Напрасно ты сделала ставку на террор и насилие! – сыпал артист, как горохом, тем более шок его от падения совсем прошел. – Как ты додумалась вообще? Как решилась на такое?! Это любовь называется у тебя? Занялась бы лучше физкультурой, да шоколаду поменьше ела, – указал он на увесистую плитку шоколада с медведями Шишкина, которой была придавлена пачка бумажных салфеток, – раз тебе не хватает моего внимания. Представь, у женщины должна быть талия!

Ворон перевел дух, чувствуя, что Рая несколько сникла. Он вынул из кармана платок, чтобы высморкаться. С платком из кармана выпорхнула блокнотная страничка с телефоном дамы с улицы.

– Да если б я только знал! – продолжал артист, даже сморкаясь как-то трагически. – Да понимаешь ли, кто ты после этого?

– Легче на поворотах, Семен Семенович! – обронила Рая, несколько, впрочем, смущаясь.

– А если б я умер!? – наседал артист, – полюбуйся на мою голову! – он нагнул раненый череп, подставляя его для рассмотрения, и увидал плавно опустившуюся записку. А увидав, опрометчиво потянулся к ней, тут же передумал подбирать, передумал еще, словом, произвел суету, сразу замеченную женщиной.

– Вам, Семен Семенович, не дадут помереть, пока Вы из меня всю кровь не выпьете! – саркастически заметила Рая, указывая ярким ногтем на записку.

Ворон прекратил истерику, поднял без утайки листок, затем заглянул в него с искусственным выражением скепсиса на лице. Прочитав, он небрежно скомкал и бросил бумажку в корзину с мусором, запомнив, однако, каждую цифру, поскольку обладал фотографической памятью, не хуже чем у иностранного шпиона.

– Какой вздор, по сравнению с угрозой моей жизни! – произнес он как с трибуны.

– Мало еще… – пробурчала под нос женщина совсем тихо.

– Ну, хорошо, тогда убей меня! Убей насмерть, Рая! – трагически произнес Ворон и высморкался слезами, буквально как женщина. – Убей за то, что я артист! Убей за мою известность, за то, что меня знает народ и… хочет любить меня! – выкрикнул он с пафосом и даже указал обеими руками самому себе на грудь, несколько для выразительности набычась.

Тут Раиса сделала то, чего не ожидала сама от себя, потому что бывают случаи неизъяснимых состояний души, когда человек делается руководим некоей посторонней, но непреклонной волей. Она с размаху, изо всей силы, треснула Ворона прямо в лоб. Удар пришелся по тому именно месту, которое уж было ранено резиновой пулей. Сила его была такова, что артист отлетел с места шагов на пять. Казалось бы, он должен испустить дух. Однако, он как ни в чем не бывало, поднялся и, стряхнув с лацкана прилипший сор, произнес самым обыкновенным тоном:

– Извини, Рая. Видимо, я не прав.

– Я не за народ вас корю, Семен Семенович, – спохватилась и захлопотала женщина, пораженная произведенным эффектом от удара, – а за баб, которые вам без устали глазки строят! А вы точно также – им! – всхлипнула она, – Которые, вон, записочки вам пишут. Знают, нутром чуют, что вы только об этом и думаете! Об их фигурах и…

– Да, Рая. Я думаю об этом! Почему-то господину Фройду можно было об этом думать, – произнес Ворон грассируя, – сочинять книжонки, и никто на него не обижался! А мне, заслуженному советскому артисту, который обязан понимать психологию, создаваемого на экране образа, почему-то, видите ли, нельзя! – опять взял нужный тон Семен. – Но с чего ты взяла и какие у тебя доказательства, что я хоть кому-нибудь из них, – ткнул он выразительно пальцем в сторону мусорной картины, – ответил взаимностью?

– Да нутром чую! – огрызнулась Раиса, – Только не пойму, что вам в них проку? Я-то чем не угодила? Может талии у них особенные, так скажите, будет вам особенная талия. Прямо завтра же перейду на фруктовую диету, хоть это и может отразиться на… – Рая выразительно опустила глаза на грудь, – придется выбирать: талия или что? А это все я кому, спрашивается, приготовила сегодня? Себе что ли? – кивнула она в сторону яств, – хоть вы и не заслужили совсем.

Ворон уже давно не сводил глаз со стола.

– Да уж, это ты благородно поступила, – кивнул Семен, – даже больно смотреть на твое изобилие, – сглотнул он слюну, – с утра маковой росинки не бывало, а тут такое… О, какая прелесть! – искренно обрадовался артист, угадав любимое блюдо под салфеткой.

– Садитесь и ешьте! – скомандовала Раиса, – но если вы и дальше будете путаться с разными ремесленницами, а мне морочить голову, я пойду на крайние меры! Я вас в ступе истолку, а заодно и рыжую эту, чтоб от нее мокрое место осталось! А потом, – снова всхлипнула она, – я и себя прикончу каким-нибудь ядом. Потому что вы – мой! Запомните!

– Я твой, дорогая. Прочь сомненья! – заговорил Семен, накладывая себе на тарелку сразу всего, – но я нужен людям! Поверь, для очень многих и многих людей, будь они хоть рыжие, хоть брюнеты, жизнь без меня, без моих ролей – не жизнь! – произносил он с выражением, успевая стремительно поглощать приготовленное. – С этим нельзя не считаться, ведь каждый человек – это целый космос! И я вынужден…, – проглотил он застрявший было кусок пирога, – юноши подражают моей внешности, девушки хотят любить, – покосился он на свое отражение в самоваре. – Им нужен идеал. Это большая ответственность! А ты – «в ступе…».

– Ладно вам, – отмахнулась Раиса опасливо, – неделю отснимитесь и после год отдыха. Хорошо бы еще на театре служили. Я вообще не пойму, что делают кинозвезды в остальное-то время с утра до вечера, изо дня в день. Перед зеркалом, что ли выстаивают? – задала она вопрос, который только в этот миг и пришел ей в запале на ум.

– Я, – задохнулся от возмущения Ворон, – НЕСУ свой талант! Вам этого не понять! – надменно договорил он, нарочно назвав Раису во множественном числе и шлепнув взятой с колен салфеткой о стол.

– Нет я могу понять, но ведь вы же терзаете меня! Терзаете прямо за сердце! – сразу смягчилась женщина, будто в самом деле поняв нечто, – вот вино, запейте и еще съешьте что-нибудь, я ведь старалась.

Артист побыл с минуту в неподвижности, затем ожил, доел кушанье и запил съеденное вином из кувшина.

Раиса за это время опять начала несколько как бы закипать,

– Почему-то теперь уже не принято ценить того, что женщина может быть подарила самое ценное, что есть у нее! – воскликнула она, не выдержав паузы.

– Ну с этой претензией, Рая, ты точно, мягко говоря, опоздала… как мне показалось при первом свидании, – тактично заметил Ворон, ища в кармане сигарету.

– Совершенно не хотите духовного общения, хотя бы чаще беседовать со мной, – продолжила женщина таким тоном, будто говорит от лица всех на свете женщин. – Вам бы только…

– Ну почему бы вам… всем, – перебил ее артист нервно, – не задать эти вопросы самим себе? Что это, мол, милый не хочет со мной говорить о высоком? Что это он от меня где-то шляется? И уверяю тебя, ответы тут же и явятся! Только искренно надо спросить. И они явятся в виде тоже вопросов: а может я не умна? А может во мне и нету ничего стоящего, кроме…? – Ворон остановился переводя дух, – И давно замечено, как только заговоришь об умном, со второго слова слушать перестаете! Говорит, ну и ладно. Такой умный он у меня! Что, – отвел он в сторону руку, буквально как Пушкин и, скроив самую ехидную гримасу, – интересно, как мужчина выкручиваться станет, отвечать на дурацкие вопросы или метать бисер, чтоб до тела быть допущенным?

– Но ведь я ученый, химик! – жалобно пропищала Рая голосом Сони, – почему же, не умна? Почему бисер?

Ворон широко открыл рот и надул, как индюк, горло,

– «Потому что нельзя, потому что нельзя! Потому что нельзя быть на свете красивой такой» – пропел он зверским баритоном, почувствовав в женщине явную слабину и готовность к капитуляции. Затем промокнул губы салфеткой из серебряного кольца и потащил ее к дивану.

– Вам бы только глумиться, – слабо сопротивлялась женщина.

– И что значит «убью себя»? – пыхтел артист, – а как же, вот именно, твоя наука, кафедра? Химия? Ведь химия – это наше все, не правда ли?

– Чтобы никаких больше рыжих! – окончательно сдалась Раиса, устраиваясь спиной поудобнее и отводя руку Ворона от наименее привлекательного места, к привлекательному наиболее.

– Да я уж давно и не видал ее… их то есть, – бормотал Семен сбивчиво, подобно туче наползая на красавицу, – каникулы же у них вроде.

– И не увидите, не надейтесь! – придушенно ворчала Раиса в мужских объятьях.

Тень беспокойства пробежала по челу артиста.

На ветке за окном соловей задрал клюв и приготовился запеть.

50

Предыдущий вечер, касательно погоды, удался на славу. Доверенные Пашины пацаны лежали в синем сумраке под яблонями и следили прямо из сада за домом неприятной, похожей на птицу Феникс, тетки. Причудливое переплетение ветвей, листьев и травы надежно укрывало их от неприятельских глаз. Кусты смородины и крыжовника несколько затрудняли обзор, зато можно было лакомиться оставшимися от птиц ягодами. Яблок, кислых как лимоны, каждый из них наелся еще прежде и набрал полные запазухи впрок.

Странна эта детская любовь к кислятине. Правда, дети любят эту дрянь, только когда она сорвана ими с ветки тотчас. Они будут с радостью и наслаждением грызть ее помногу, но стоит им отбежать подальше, как они предпочтут не есть, а бросаться этими плодами, доставая их из карманов и из-за пазух, друг в друга или по иным движущимся целям.

Хулиганства ради, пацаны поверх эмалированной таблички «Осторожно, злая собака!» прицепили рукотворную надпись: «Не возьмем в коммунизм!»

Солнце уже село, так что только самые верхушки сосен горели оранжевым, на фоне ярко зеленого неба. Разведчики от неуемности переползали по-пластунски с места на место, воображая Бог знает какие приключения и опасности, чтобы радоваться и гордиться своей отвагой. Крапива, впрочем, доставляла им реальные неприятности во всей полноте.

Пока они только отметили, что дом то и дело посещают различные малосимпатичные личности, по большей части пузатые дядьки с тючками, непременно озирающиеся, прежде чем войти. Некоторые прибывали на личных авто, а рослый, в кожаном шлеме, субъект подкатил на мотоцикле с коляской, выгрузил коробку и немедля умчал прочь.

Один из мальчиков гладил лохматого пса, называя его Полканом и скармливая ему четвертую конфету. Он где-то прочел недавно, что имя Полкан означает «пол-коня», а пес именно и напоминал ему Конька-горбунька из сказки Ершова. Конфет было жаль, но пацан утешал себя несходством с девчонками, которые уж точно не смогли бы совершить такого волевого усилия. Пес уже лизал его благодарно в лицо, норовя забраться языком в самые ноздри, а мальчик мечтал, как было бы здорово покататься на нем по окрестностям верхом.

Наконец, за воротами послышался звук подъехавшего «москвича». Машина вползла во двор, из нее выбралась растерянная юная особа, а следом Дядька в фиолетовых очках. Дядька споткнулся, и пацаны одновременно подумали, что в таких очках спотыкаться, небось, приходится на каждом шагу.

Девушка, слегка подталкиваемая спутником в спину, скрылась в доме. Через несколько минут из дверей показалась Птица Феникс, чтобы выглянуть за калитку на улицу. Заметив плакат о том, что ей не предстоит быть взятой в коммунизм, она сорвала его, свирепо смяла и забрала с собой, видимо, на растопку.

Затем женщина включила над входом лампочку, бросила еще один настороженный взгляд в сторону кустов и окликнула пса. Однако, Полкан, разнежившись и наевшись конфет, отзываться не спешил. Тогда Рая, а это была, конечно, она, на всякий случай запустила в самую гущу кустарника ржавым ведром. Ведро бесшумно приземлилось куда-то в траву. Пес, виновато поджав хвост, довольно лениво и молча выбежал к женщине. Та, с подозрением на него глянув, прицепила к нему цепь и скрылась в доме.

Вокруг лампочки мигом образовался хоровод из насекомых. Такие же, из их компании, без устали пили кровь из мальчишеских шей, лбов и щиколоток, оставляя после себя, помимо изрядных волдырей, следы от погибших, не особо вертких товарищей.

Живо сообразив, что итогов разведки накоплено уже чересчур много, что пора домой, в лагерь, и вряд ли еще что-нибудь интересное произойдет, пацаны по-быстрому ускользнули со своего поста через дыру в заборе.

Колька только задержался чуток. Поскольку ведро, брошенное Птицей Феникс, попало ему по хребту, то паренек, подобрав ржавый предмет, подвесил его известным образом над дверью, рассчитывая несколько как бы отомстить. Затем и он выскользнул из сада и присоединился к приятелю.

Оба скинули сандалии и пошагали босиком по толстому слою мягкой как мука пыли, хранившему все дневное тепло до глубокой ночи. Дорогой мальчишки из озорства срывали с перевесившихся через забор веток вишни, если их удавалось рассмотреть в сгущавшихся сумерках, и тут же радостно их ели.

– Как думаешь, Тимофей Кондратич, зачем им такой домина? – удивлялся Степка на ходу, сшибая прутом голубые репейники, – ведь сразу видно всем, что буржуи и жулики. Значит, рано или поздно посадят. Читал про майора Пронина?

– Деревянный вопрос, Козьма Фомич. Шесть раз! Я всю «Библиотеку военных приключений» перечел у соседа.

– Мы с тобой, Тимофей Кондратич, лучше б в шалаше жили, на берегу реки. Верно? Надо только удочки и ружье. А если война, то сразу партизанский отряд можно собрать из подходящих ребят, эшелоны пускать под откос. Я комиссаром согласен, а ты – командиром… или наоборот.

– А зимой? – уточнил Колька.

– Землянку можно вырыть, в три наката, как на фронте. С лета заготовить запасов, сухарей насушить.

– Войны, может, не будет, а летом, уважаемый Козьма Фомич, можно зато плот построить и поплыть куда-нибудь по течению, – поддержал мечту друг, – девчонок можно позвать…

– Ага, как Том Сойер и Гек Финн, – радостно согласился Степка, – но только без девчонок. Они ж воды боятся, вопить начнут, – пояснил он, забираясь пока в палатку и застегивая получше вход от комаров.

– Слушай, – поделился Колька, видя, как чешется товарищ после укусов, – я комаров на себе не бью. Надо перетерпеть, пусть жрут сколько хотят. Считай до тысячи и терпи. Так раза три стерпишь, а после уж не замечаешь их. Или они кусать перестают, – указал он на присевшего на руку комара, который все не решался воткнуть свое мелкое жало, да так и не решился, а посучив лапками, снялся с места и полетел зигзагом в сторону Козьмы Фомича, то есть Степки.

…

Между тем, на даче происходили события, мягко говоря, необычные. Как только Соня, в сопровождение Дяди, переступила порог дома, так и направлена была прямиком в подвал. Помещение было с низким потолком, но просторно, напоминало одной половиной химическую лабораторию, другой – нечто вроде хлева, поскольку в углу навалено было соломы. У одной из стен громоздилось старинное зеркало, с неровной грязноватой поверхностью, содержавшей по углам заметные утраты. Видимо, его пожалели выбросить из-за красивой рамы.

Что-то громыхнуло, будто лист меди сбросили с грузовика, и из темноты навстречу девушке величественно выступила немыслимой красоты дама. Нервно отбросив со лба темно рыжие локоны, она вонзила в бедную Соню огненный взор.

Дама была именно такова, какой всю жизнь мечтала быть сама Соня. У нее имелось все, чего не доставало юной ученице швеи. Казалось, внешность красавицы не находилась на одном месте, а пребывала в динамическом состоянии пульсации перед свирепой атакой.

Сразу вслед за впечатляющим лицом, окруженным огненной гривой волос, в бой рвался бронетанковый корпус груди, в то время, как руки, с длинными шевелящимися пальцами, приготовились обойти с флангов. Талия, равно как и белая шея, могли бы показаться слабыми звеньями всего строя, но при малейшем движении они превращались в туловища змей, способных вытянуться до нужной длины, чтобы обвить и стиснуть жертву смертельным объятьем. Стройность высоких ног тоже не подлежала сомнению. При ходьбе они ступали ровно, рисуя одни только прямые линии, и заворачивали направление хода, строго под прямым углом.