Текст книги "ЧАПАЕВ — ЧАПАЕВ"
Автор книги: Виктор Тихомиров
Жанр:
Исторические приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
– Семен Семенович, я не могу так. Мы же не знаем друг друга! Нужно же как-то сначала ведь общаться? – залепетала девушка, не убирая, впрочем, руки с плеча Ворона.
– Как же это «не знаем»? – удивился артист. – Вы меня знаете. Кто ж меня не знает? Вот и письмо мне написать изволили… Это вы пареньков своих, товарищей по учебе и прочих малоизвестных персон «не знаете». Там да, согласен, надо сперва приглядеться, потратить время. А об общении хлопотать и вовсе нет повода. Вот мы уж полчаса общаемся. Если у вас конкретные вопросы имеются, так спрашивайте… по ходу дела, – опять потянулся он к Сониной талии, – я отвечу. Но, боюсь, нет у вас вопросов ко мне, как, впрочем, и у меня к вам.
– Но ведь вы меня совсем не знаете! – отпрянула девушка, не сводя глаз с артиста.
– Да я вас, Соня, знаю, как облупленную и насквозь вижу! – начал досадовать Ворон, – У вас все на лице написано. А остальное, как раз и хотел узнать поскорей, потому что жизнь ведь проходит, и мало ли… вдруг вы как раз то, о чем я так мечтал? – Ворон несколько отступил, выдержал паузу, затем продолжил, подпустив в свой изумительный голос несколько горечи, – Но, возможно, я хоть и нравлюсь вам, но не настолько, чтоб, так сказать, «идти мне навстречу», а настолько лишь, чтоб «общаться»?
«Наверное, это я пока не так сильно нравлюсь ему, чтоб он согласился потерпеть и обождать с этим, – сверкнуло в девичьей голове, – И правильно! Кто я, и кто он?! С какой стати ему терпеть, когда столько женщин вокруг него трется и, наверняка, сами просятся. Ведь это же чудо, что он здесь! Как я забыла об этом? А он сейчас вот встанет и уйдет, и забудет обо мне сразу за порогом навсегда!» – лихорадочно соображала Соня, в то время, как Ворон продолжал развивать мысль, не переставая получать удовольствие от гула, производимого в голове собственными звуками.
– Так вот, упорствовать и не уступать мне, это, конечно, ваше неотъемлемое, святое право, и это, как вам будет угодно. Но поймите и вы меня: «общаться», в высоком, философском смысле, я все же предпочитаю с мужчинами. Да и на них-то времени нет! – поглядел Семен выразительно на часы и приподнялся со стула. Но Соня не дала ему подняться.
– Конечно, Семен Семенович, я не понимаю в философии! Но я же боюсь! Боюсь, что вы станете меня презирать! – воскликнула девушка напоследок, и тут же поступила наоборот, то есть принялась усиленно обнимать и целовать артиста куда попало, что тот немедленно воспринял, как поощрение дальнейших своих неблагородных «поползновений».
– Не бойтесь, – снисходительно пообещал он, раскрывая свои объятья.
Опытность и матерость Ворона, таким образом, недолго, разбивалась о наивность и искренность девушки, и вскоре одержала верх, в буквальном смысле, поперек двух кое-как сдвинутых коек. Ворон ведь был весьма крупным экземпляром мужчины, и в самом, что ни на есть, соку.
…
С этого дня Семен Семенович сильно ожил во всех отношениях. Он даже выучился почти самостоятельно и довольно ловко влезать без посторонней помощи на лошадь. Ему не просто понравилась девушка. Какие-то в его голову задули ветры, какая-то перед глазами образовалась розовая пелена и прочие обнаружились перемены в восприятии натуры, самого, причем, романтического характера. Он, хоть и не влюбился вроде, но о девушке постоянно думал, назвав даже раз Раису Соней. Правда, он тут же спохватившись, добавил: «…ты эдакая», на что Рая внимательно на него глянула, затем, зевнув, пояснила, что ночами работает на благо науки, а не дрыхнет без задних ног, как некоторые.
Соня и вовсе была от него без ума, тем более, особо сравнивать было не с кем. С Вороном Соня пережила биографии всех героинь, которых немерено перелюбил он на экране. Любые препятствия или трудности казались ей исчезающее мелкими пустяками по сравнению с возможностью оказаться вблизи возлюбленного, не говоря о возможности его осязать.
О Паше она даже и не вспомнила ни разу. Не до него ей было. На фоне звезды экрана бедный сержант был пока совершенно неразличим, как человек без свойств.
Семен же повадился наезжать в «общагу» довольно регулярно и выучился проскальзывать мимо вахты, как его надоумила Соня. Иногда, для этого ему приходилось потом отклеивать накладную бороду или стаскивать какой-нибудь дворницкий фартук, но это даже развлекало его, а Соню приводило в еще большее восхищение.
Трудности всегда состояли, по большей части, в выдворении Сониных соседок в кино. На беду двухсерийных фильмов выходило на экраны не много, так что, к примеру французский фильм «Три мушкетера» соседки посмотрели семнадцать раз.
Ворон начал всерьез задумываться о наведении порядка или даже ремонта в собственном жилище. Хотя, он очень опасался запускать к себе в квартиру особ женского пола, имея изрядный запас негативного опыта. И что-то надо было делать с неувезенными вещами актрисы Незвановой, в беспорядке разбросанными по жилплощади, число которых все время множилось. Таким образом визиты артиста к Соне не прекращались.
В один из таких визитов, его и застукал и сценарист Володя, с Ребровым, на выходе из «общаги».
43
Время никогда не стоит на месте. Даже по каким-либо причинам отстав от идущего вперед, время продолжает идти своим ходом, но параллельным образом. Если кому-либо удавалось уловить совпадение этих движений и проскочить в параллельное время, то он и оказывался, как бы, в прошлом, а проскочив назад – опять в настоящем. Это явление не раз отражено в современном кино и неоднократно встречалось в литературе: «День сурка», «Зеркало для героя», «Гости из будущего» и прочие «пришельцы из прошлого» наводнили произведения. Если же кому-то удавалось заглянуть в будущее, то после счастливчик после, как минимум, становился писателем – фантастом, а, как максимум – знаменитым ученым-открывателем новых законов природы. Или философом, как Павел Флоренский, который не исключал, что когда человек спит, время в голове его движется попятным образом.
Этому не стоит удивляться. Творец тоже, наверное, не прочь иногда чего-нибудь отчебучить, в виде шутки.
Разведчица со скрипкой Варвара не зря старалась. Вооруженные современной военной наукой беляки, озлобленные Чапаевской непобедимостью и избытком невесть откуда бравшихся у того боеприпасов, обложили-таки Чапая однажды плотным кольцом. Расчет был на то, что изба штабная стояла несколько на отшибе и охранялась хорошо только с одного боку.
Планировалось захватить полководца живьем, без шума и грома, а после вывезти подальше от его дивизии. Войско обезглавленное разбить, для чего привлечен и задействован был офицерский полк. А из живого, но обесславленного Чапаева надлежало сделать агитационное посмешище, возить, к примеру, в клетке по войскам белых, в дурацком колпаке, в назидание нижним чинам.
Варвара даже попросилась у полковника, когда план обсуждали, побыть ездовым на телеге с плененным комдивом, поскольку у ней имелось подходящее к случаю платье из пурпурного бархата.
…
Тем временем в Чапаевской дивизии стремительно росла популярность Стелы Исааковны и достигла уже неимоверной силы. Пулемет она освоила довольно быстро, но в строй ее не отпустил комиссар, как черезчур грамотную. При штабе всегда оказывался целый воз работы. Анна, как вихрь носилась по расположению войска с поручениями, писала различные бумаги для командования и по партийной линии, лишь ненадолго выходя на штабное крыльцо перевести дух.
Тут она и представала на виду бойцов во всей своей красе, преимущественно по вечерам, в лучах закатного солнца, внося смятение в мужские умы. Буквально все, даже самые мелкие азиаты добивались ее расположения, даже в точности предвидя, что понапрасну. Наращивание каблуков на сапогах и ношение высоких шапок ситуации в пользу низкорослых не меняло.
Один матрос, татуированный с головы до ног, никак все не хотел отступиться, хоть и потерял уж более половины зубной наличности. Правда, штуки три ему еще боцман на «Авроре» вышиб под горячую руку, но оставалось еще порядочно.
Матрос все выпасал Анну, нарезал круги вокруг штабной избы, надеясь в удобный миг подстеречь ее и одолеть силой. «А там – пропадай моя телега», – мечталось ему. В конце концов, он все возможное время проводил около штабной избы и даже принял на себя обязанность проверять посты часовых. Те, не имея военной подготовки, не могли даже усвоить понятия «пароль» и «отзыв», думая, что это над ними поиздеваться хотят старослужащие. К тому же их всегда через четверть часа морил сон, особенно если удавалось выпить перед дежурством для храбрости какой-нибудь бражки. Тут-то флотский и бодрил их тумаками под ребра и по затылкам, объясняя, что те чудом уцелели – повезло, что он разбудил, а не враг. После же заставлял провинившихся благодарить его словами: «Спаси вас Господи, уважаемый флотский товарищ, что выручили и за науку!»
Часовые, получив такую встряску, дожидались смены караула, бодрствуя. Флотский же продолжал кружить вокруг, надеясь на нечаянную встречу с возлюбленной Анной.
Матрос и заметил первым в ночной темноте таинственные тени и крадущиеся фигуры беляков. Тут еще луна, как на грех, выглянула на миг из-за соседской трубы, и погон у одного лощеного гада серебром сверкнул.
Матрос без заминки выхватил из деревянной коробки, болтавшейся между ног, вороненый маузер и, не целясь, открыл пальбу по теням, устремляясь при этом к штабному крыльцу.
С первыми звуками выстрелов Чапаев пружиной выскочил из-под бурки и чуть не столкнулся с влетевшим в горницу матросом. По движению губ того он понял и громовым голосом подхватил его крик: «Белые!».
В следующий миг авроровец сделался прострелен в нескольких местах, и в горницу вломилось офицерье. Но матрос смог извернуться и упасть так, что заслонил собой вход.
Белые стали спотыкаться, тоже падать. Чапай же, со свистом выхватил свою шашку и со страшным криком «Врешь не возьмешь!!!» ринулся навстречу врагу.
Крик его был из тех криков, которыми должно быть сирены сводили с ума Синдбада – Морехода, когда тот приблизился к их острову.
Врагов буквально парализовал этот пронзительный рев, а Чапаев тут же принялся рубить их в капусту. Казалось, шашка его начала свою страшную работу еще прежде того, как покинула ножны. Одних только разрубленных точно пополам оказалось человек шесть, да склеивать их назад было некому, так что поверженных стало, как бы вдвое больше, чем вбежавших в горницу.
Возможно, среди них тоже оказались бы в дальнейшем талантливые драматурги, как Шекспир, или ученые, могущие заткнуть за пояс самого Энштэйна. Этого уж никогда не придется узнать после ударов чапаевского клинка. Остается утешиться тем, что может быть это были ничего не стоящие ничтожные субъекты или какие-нибудь кошмарные душегубы.
Словом, образовалась шевелящаяся и вопящая куча-мала. Остальные беляки временно отступили с крыльца, хоть и не трусы были. Многих поразил тот факт, что даже стрельба по Чапаеву в упор не дала результата. Пули не то огибали чапаевский торс, не то проходили насквозь без вреда. Но зеркало на стене разлетелось в мелкие дребезги, а оно точно за спиной у Чапаева находилось.
Василий Иванович, отразив первый приступ, стремглав бросился на чердак к пулемету. Петька, забыв о своей женской принадлежности, увязался за ним и там стал за второго номера подавать пулеметную ленту. Пулемет дробно застрочил по едва видимой цели.
Матрене пришло на ум, что звук у «максима» точь в точь, как был у швейной машинки, когда мать перешивала ей свои платья, только не в пример громче. Это соображение и оберегало ее от паники и ужаса, позволяло не ошибаться в действиях. В результате, пулемет строчил ровно.
Но чапаевское «Врешь, не возьмешь!», перекрывало и этот грохот. Судя по доносящимся со двора воплям, стрельба достигала цели. Когда последняя пулеметная лента вышла, Чапаев заорал, вернее взвыл совсем уж потусторонним оглушительным воем или может быть ультразвуком:
– Ан-н-на!!! Бо-о-омбами их!!!
И белые откатились за плетень от одного лишь этого крика, отшвырнувшего их волной.
Анна метала вслед им бомбы, одну за другой, на рекордно отдаленные расстояния и даже добрасывала до соседних улиц, что внесло изрядную сумятицу в ряды противника. Тьма разрывалась вспышками взрывов в совершенно разных местах, благо бомб был из заграничных источников изрядный запас.
– Уходим теперь! – зловеще прошипел Чапаев, ссыпаясь с чердака и выбегая на пустое крыльцо. Петька, как хвост, не отставал ни на метр и не замечал вовсе, что это не сам он так поспевает, а командир тащит его, не отпуская, за шиворот.
Дернув за рукав увлеченную метанием бомб Анну, Чапаев прыгнул в канаву, и все трое поползли как одна толстая змея по антрацитово – черной грязюке, едва не хватая ее раскрытыми ртами. Так они проползли под плетнем, потом кустами и чужим огородом в сторону реки.
Беляки, чуть отойдя от ужаса, вновь опасливо, но решительно и смело подступили к дому.
– Чапаев! Предлагаю по – хорошему сдаться! Вы окружены! – хриплым голосом пропищал, так показалось после чапаевского крика, полковник, – я лично гарантирую вам жизнь! – добавил он, подкрадываясь к самому крыльцу.
Тут Варвара, откуда ни возьмись, подскочила из темноты к нему и судорожно вцепилась в погоны:
– Арнольд! Не ходите туда, вас убьют!
– Варвара, брысь отсюда! Чтоб духу твоего!.. – лязгнул зубами полковник и не договорил.
Музыкантша, как в воду глядела: на крыльцо, взамен Чапаева, качаясь, вышел татуированный и насквозь простреленный матрос, с целой бельевой корзиной бомб в руках. Весь он был залит кровью, и она, движимая сердечным боем, продолжала течь толчками из открытых ран.
– Врешь! Не возьмешь! – прохрипел он изо всех сил, и вышло не шибко громко. Тогда он еще раз вдохнул простреленной грудью ночной воздух и закричал полным, почти как у Чапаева, отчаянным голосом:
– Анюта! Помни обо мне! Гибну я за любовь! – затем схватил зубами чеку и выдернул ее долой.
Все замерли, отсчитывая мысленно последние четыре секунды, и каждый, не исключая и Арнольда с Варварой, припомнил, напоследок, всю свою путаную жизнь, уместив ее в этот последний миг. Арнольду на ум явилась даже из далекого прошлого, обиженная им фабричная девчонка, с деревенским именем – Матрена. Хорошо ему было на свиданиях с ней до зубовного скрежета, но классовый забор уж больно крепок оказался и высок. А Варвара зачем-то вспомнила переодетую в парня девку, разиня рот, слушавшую ее скрипичную игру. Обоим было невдомек, что мелькнул в последнем воспоминании у них один и тот же человек.
Страшной силы взрыв накрыл все место действия огнем и дымом, так что даже образовался и вырос на фоне темного неба до самых звезд мерзкий светлый гриб.
…
Анна оглянулась на матросский крик из канавы и легко не поверила своим ушам. По женскому обыкновению, весь интерес ее сосредоточен был только на одном возлюбленном – Петьке, остальное не трогало ее. Это мужчинам свойственно любить направо и налево, да еще посматривать вперед и назад оглядываться. Женщины не то, хоть и обидно за матроса, а все равно, по большому счету выходит, что женский пол не в пример мужского благородней.
Так что Анна только еще быстрей устремилась по-пластунски за ползущим впереди Петькой, беспокоясь, что тот задницу высоко держит – как бы пулей не зацепило.
Затем звук взрыва заложил ей уши, и она временно перестала слышать вовсе.
44
Перец, укладывая по вечерам детей спать, в общей форме делился с ними результатами собственного расследования, стараясь придавать рассказу вид увлекательной приключенческой истории. При этом он то и дело сбивался на нравоучения и морали, особенно когда выводил в рассказе конкретных преступников и строил предположения о том, как именно их угораздило ступить на преступный путь и как тяжело теперь им вернуться к нормальной жизни. К тому же приключения и в самом деле преследовали его и подстерегали повсюду, подтверждая правило, что «на ловца и зверь бежит».
Паша действительно всю жизнь искал этих приключений, вот и теперь он бросился в самую их гущу, как говорится, очертя голову.
Последний раз, проследив дядю-инвалида от памятника Ленину, он, ни разу не отстав от трамвая, достиг вскоре вокзала, с которого Дядя явно прицелился ехать на электричке.
В ожидание ее, инвалид занял место у отряда пузатых автоматов с газировкой, вынул горсть трехкопеечных монет и принялся пить воду с сиропом, поочередно из каждого автомата. Всякий раз он тщательно, с удовольствием споласкивал в механической мойке очередной стакан, опускал монету, затем выпивал воду, наслаждаясь от щекотки носа пузырьками пены. Стаканы после, он, как бы нечаянно, ронял в свою кошелку, благо их стояло по нескольку в каждом автомате.
– Штуки четыре спер, – подсчитал Перец.
Проверив наличие в нагрудном кармане милицейского удостоверения, сержант устремился за Дядей и вскоре занял место в тамбуре, поглядывая на усевшегося к нему спиной инвалида. Он уж и не удивился такому пустяку, что электричка идет в сторону его лагеря. Удачи, как известно, ходят стаями.
Он облокотился о велосипед, достал из-за ремня томик Н.В. Гоголя в мягкой обложке «Библиотеки школьника», чтобы немного почитать, одним глазом присматривая за неподвижно сидящим инвалидом.
То и дело Паша разражался безудержным хохотом, который, по всему судя, нервировал расположившуюся подле компанию картежников. Вид их был угрюм и крайне необаятелен. После очередного взрыва заразительного Пашиного хохота, один из них злобно треснул колодой о скамейку:
– На этого козла в тамбуре играем, – хрипло произнес он, окинув оловянным взглядом мало пригожие физиономии приятелей, – или сталкиваешь его на волю или опускаешься, – остановил он свой тусклый взгляд на самом тщедушном, рыжеватом парне.
– На Гоголя-моголя этого? Ладно, считай себя опущенным! – неожиданно бодро среагировал рыжий, схватил колоду и принялся с цирковой ловкостью тасовать, да так, что дружки рты разинули. Не смотря на качку, карты порхали у него из руки в руку, как птицы, так что могло показаться, что это не колода, а стая колибри. Затем он артистично сдал, и игра пошла.
Уже через пару минут, рыжий победно шлепнул последней картой, радостно прокричав угрюмому партнеру,
– Все, продул! Топай в тамбур, Серый!
Проигравший озадаченно почесал в затылке, бросил на лавку свои несчастливые карты и, завернув уголовную морду куда-то себе за пазуху, так что глаза совсем скрылись, двинул в тамбур.
Вагон на скорости сильно раскачивало, и разболтанные двери сами собой, то открывались, то закрывались со стуком. Игроки повернули головы и навострили уши, ожидая услышать жалобные крики, и заранее злобно ухмыляясь. Пассажиры, сидевшие поблизости в ужасе замерли, стараясь отвлечься на посторонние мысли и заглушить в себе голос гражданской совести.
Но взамен ожидаемого, из тамбура спиной вперед влетел проигравший, и так, почти середины вагона достиг, перебирая копытами. Вся компания подскочила на месте, и немногие пассажиры опасливо поворотили носы, чтобы увидать картину самостоятельно въезжающего в вагон велосипеда.
Рыжий ловко подхватил машину и услужливо подал заглянувшему из тамбура Перцу. Затем он хлопнул в ладоши, отбил каблуками пару тактов чечетки и весело сообщил сидящему на грязном полу приятелю, морда которого изображала огорчение, усугубленное протекторным следом:
– Готовься к таинству, Серый!
Третий игрок так и не пошевелился, а лишь рот раззявил в изумлении, не собираясь, похоже, закрывать его никогда.
Инвалид в другом конце вагона и носа, вдавленного в прохладное стекло не повернул, а зря.
В аккурат, подоспела станция, где нужно было сходить вожатому. На ней же и Дядя вдруг подскочил, как ужаленный, схватил стеклянно звякнувшую кошелку и ловко выскользнул еще раньше Павла, с завидной прытью.
Удивляться уже не приходилось.
…
Спрыгнув с электрички на дощатую платформу, сержант замер:
«Давно я ожидал чего-нибудь в этом роде», – сверкнуло в голове его, когда он почувствовал, что превращается в тугую пружину, поскольку в спину ему уперся, беспощадно холодный ствол.
Не медля, он сделал резкое, молниеносное движение, отшатнулся, присел и велосипедом взмахнул к небу. Но за секунду до нанесения удара окаменел…
Оказалось, что это всего лишь зонтик, торчавший из-под мышки старушки, тянувшей за собою тележку с дачным скарбом. Зонтик отлетел в сторону. Паша уронил велосипед, бросился поднимать зонтик и придерживать саму, обмершую от страха и пошатнувшуюся старушку. Он трижды попросил у той прощения, поставил на колеса тележку со скарбом, словом, произвел бурную суету.
При этом, он не переставал думать что, пожалуй, и всякий настоящий агент или то, что называется «супермен», всю свою жизнь вынужден так же вот нелепо вздрагивать, отпрыгивать, производить упреждающие выстрелы, зачастую зря, и по совершенно невинным целям.
Старушка удалилась, ворча, и Паша пошел своей дорогой. Двигаясь вдоль платформы, он досадливо поколачивал велосипедом о доски и вдруг увидал блестящий металлический рубль. Никто из пассажиров не замечал его, будто он именно сержанту был предназначен и поэтому одному ему открылся зримо. Перец поднял увесистую монету, повертел в руке и положил в карман.
Дядю он было совсем упустил, но, прибавив скорости в сторону лагеря, увидал впереди на тропинке знакомо скособоченную фигуру с кошелкой.
Когда оказалось, что дядя прицелился именно в тот дом на пригорке, что стоял невдалеке от их лагеря, Паша подумал про себя, что, пожалуй, так только и могло быть, поскольку все события выстраивались сами собой во вполне определенную цепь, и такое или подобное уже не в первый раз за жизнь с ним случалось.
– Или кто-то выстраивает эту цепь нарочно, будто играет мной, – размышлял он, – и конец ему известен заранее. Может даже, этот некто хочет посмеяться. Ну и черт же с ним! Раз мне этот финал не известен, то и буду делать, что должен! А там, будь что будет! Если же узнаю или пойму, кто он этот игрок, то придумаю свои встречные меры, и все равно одолею насмешника.
Дядя что-то слишком надолго застрял в доме, хотя вид имел не гостевой, а скорее деловой или рабочий. И пес хозяйский ни разу не подал голоса. Хозяйка, правда, выглянула один раз из калитки, повела головой вдоль улицы, но тотчас скрылась.
Так и не дождавшись Дядиного выхода, Паша направился в лагерь к своим пионерам. Вожатый перевесил в нем сыщика, да и дорогой, на ходу можно было еще пораскинуть умом.
Итак: дом на пригорке оказывался «подозрительным объектом», к которому непременно должны были тянуться нити загадочных преступлений. Вожатый решил поручить двум наиболее смышленым пацанам за этим домом дополнительно присмотреть. Паша по себе знал, не забыл пока, что нет ничего интереснее в мальчишеском возрасте, чем пуститься в исполнение каких-либо опасных заданий от старшего по возрасту, заслужить его похвалу и расположение, и тем повысить собственный авторитет.
Разведчиками надлежало стать Степке с Колькой. Друзья они были «не разлей вода» и называли друг друга вместо прозвищ и для солидности взрослыми именами, заимствованными из любимых фильмов. Колька звался Тимофеем Кондратичем, а Степка – Козьмою Фомичом. Смышленость их не подлежала сомненью.
…
Пацанов уговаривать не пришлось, и видно было, что они готовы были рыть носом землю для своего командира и, стало быть, заодно, и на пользу Родине. Подготовка не заняла и трех минут. Один тут же проверил наличие капсюльного пистолета, другой убедился, что любимая рогатка точно при нем.
– И еще, – прибавил к заданию вожатый, – такие вот монетки меня очень интересуют для коллекции, – достал он из кармана и показал рубль с Менделеевым.
Пацаны осмотрели монету, попробовали на зуб крепость металла, и один из них примерил ее как монокль.
…
Не прошло и двух дней, как мальчишки принесли ему такой рубль. Их долго было не унять в споре – кто первый нашел, так этого и не выяснили, но хором подтвердили место находки – в пыли у подозрительного дома.
– Молотки! – похвалил их вожатый и выдал по пятьдесят копеек каждому, обычными деньгами.
Очень скоро ими же было установлено, что в дорогом, жульническом доме проживает довольно злая тетка, похожая на птицу Феникс из фильма «Хождение за три моря». К тетке этой постоянно наведывается инвалидного вида дядька, похожий на обезьяну гиббона, которым она командует и помыкает, как хочет.
Но самое поразительное известие поступило из другого источника – от Степанцовой. Та, вытаращив глаза так, что ей, сперва, отказывались верить, поскольку ни слова было не разобрать, а после отнесли сказанное к бурной ее фантазии или просто вранью, сообщила, что к тетке регулярно приезжает знаменитый артист кино Семен Ворон!
То есть чутье не подвело сержанта. Целый пучок нитей собрался в руках у Паши одновременно, включая самую тонкую и болезненную нить – нить его личной интимной жизни. Конечно, это требовало проверки и перепроверки, помимо сбора новых сведений.
Сержант решил, что должен как следует разведать обстановку лично, за счет убавки часов сна.
«Уложу деток, – думал он, – потренируюсь, а после и погуляю в потемках возле этих подозрительных домиков».
45
Солнце в очередной раз опустилось на линию горизонта. На пригорке, верхом на солнечном диске, сидел, растопырив ноги, Пал Палыч и проделывал некие замедленные жесты с велосипедом в вытянутых руках. Со стороны могло показаться, что он раскатывает огнедышащий солнечный ком, как тесто, а велосипедом разгоняет не то лучи, не то редкие перистые облака. Иногда он так замедлялся, что совсем почти делался неподвижен, и тогда вся природа и облака, обведенные снизу рыжим цветом, замирали в тревоге и ожидании: доведет ли он до конца очередную гимнастическую фигуру?
Фиолетовая тень холма вместе с тенью физкультурника легла на палатки. Флаг был давно опущен и свисал теперь с крюка внизу мачты унылым красным колпаком. Лагерь медленно стихал и погружался в сон, но далеко не весь.
В одной из палаток девочки теснее сдвинули свои кровати и горячо перешептывались.
– А заметили, девки, наш Пал Палыч книжки, ох как любит читать! – воскликнула Степанцова, тараща и без того вытаращенные глаза, – Буквально, хлебом не корми. То Гоголя с собой носит, то Шекспира! Уж и не знаю, хорошо ли это для мужчины?
– Я тоже Шекспира обожаю, – перебила ее Кузюткина, – «Руслана и Людмилу»!
– Дура, дура! – послышались возмущенные выкрики, – это же Пушкин написал!
– Ой! Я их всегда путаю. У нас такая вредная училка по литературе. Вы бы знали! – огорченно оправдывалась подружка, – так ляпнешь где-нибудь в приличном высшем обществе…
– А ты возьми да выучи и будешь знать, – посоветовала ей разумная девочка в круглых очках, делавших ее похожей на стрекозу.
– Зубрежка – это прошлый век. Знания сами должны впитываться, – надменно возразила Кузюткина, и подбородок ее задрался к потолку.
– Я Пал Палыча нашего так люблю, вы бы знали! Все время думаю о нем, думаю, думаю… так бы и зацеловала его насмерть, если б старше была хоть на годик! – мечтательно продолжила Степанцова, перекатывая за щекой леденец, как погремушку, – Еще тем летом полюбила, когда он меня в лесу спас.
– Ты бесстыжая, Степанцова, вот что, – заметила «стрекоза».
– Нормальная, – отмахнулась Степанцова небрежно.
– А вот я слышала от старших, что все парни, ну и мужчины конечно, похожи на тех, которые ягоды собирают в лесу, а девушки – это ягодки, – опять взяла слово очкастая «стрекоза». – Вот он сорвет ягодку и кладет в лукошко, и даже не положил еще, а кладет только на самое дно, но глазами уже следующую ягодку ищет. И если девушка… ну… «уступит» парню, то станет, как сорванная ягодка, на которую и смотреть противно. Гляди, подружка, как бы ты не стала сорванной…
– Да куда уж «сорванней»?! – негодующе воскликнула Степанцова и на подушку откинулась, театрально прижав руку к сердцу. – Пал Палыч, душегуб, уложил мое девичье сердце буквально на самое дно своей корзинки!
– Расскажи, расскажи, Степанцова! И про стог, как вы с ним спали! – попросила через чур информированная девочка, похожая на цыганку.
– Ну да?! – подскочили изумленно на своих местах все пионерки без исключения. – Спала с Пал Палычем и молчала?!
– Честно? В обнимку?! – попыталась уточнить Кузюткина.
– Ладно, так и быть, – согласилась Маша, – расскажу. Только вы – никому! Вот слушайте: Заблудилась я тогда в лесу…
…
Действительно, годом раньше Паша также работал в этом же лагере, только палаток тогда было лишь пять, и для ворот еще не изготовлен был лозунг «Добро пожаловать!» по причине отсутствия должного вдохновения у художника-оформителя. Тот пока только начал вырезывать картонный трафарет для букв и как раз сильно обрадовался, что букву «О» можно изготовить одну вместо четырех, ну и приостановил ненадолго работу, чтобы промочить горло. Но лозунг должен был непременно вскоре появиться и украсить вход.
Вожатый Перец примерно в этот же день, к ночи возвращался после выходного из города на последней электричке. Лес тогда начинался прямо от платформы, и тропинка еще только наметилась. Был уже август, темнело рано, и дождь противный накрапывал.
Кроме Паши никто с электрички не сошел. В задумчивости молодой человек вдруг обнаружил, что идет просто по траве, и никаких признаков тропы не наблюдается. Какие-то деревья стали попадаться полуповаленые незнакомые, и все больше оказывалось вокруг бурелома. Очень скоро он вообще потерял ориентировку и даже пару раз завалился в одну и ту же канаву – бывший окоп с войны. За шиворот изрядно насыпалось какой-то влажной трухи, содержащей в себе и насекомых.
– Вот черт, – ежась, пробормотал он, – заблудился, кажись! А ведь правильно же шел от платформы, – Павел достал из кармана фонарик, но тот еле теплился. – Так, батарейке копец! – воскликнул он довольно громко, – Хоть бы уж куда-нибудь выбраться!
Тут, помимо звука своих шагов, состоящего из хруста веток и шуршания травы, вожатый услыхал какой-то жалобный, прерывающийся писк, похожий более всего на мышиный и доносившийся прямо из-под ног.
– Кто это пищит там? – на всякий пожарный спросил Паша, обращаясь во тьму, – человек или зверь?
– Это я. А вы кто? Вы не Пал Палыч? – пропищал кто-то на этот раз из-под густой елки.
Перец включил остатки электричества в фонаре и рассмотрел сидящую на корточках вполне узнаваемую фигуру.
– Степанцова, ты? Откуда? Как тебя сюда занесло?! – воскликнул пораженный вожатый.
– Я заблудила-а-ась! – заревела в голос Степанцова, затем бросилась на шею молодому человеку. – Я знала, знала, что вы меня найдете, миленький, дорогой Пал Палыч! – прижалась она к нему, продолжая дрожать, как заячий хвост.