Текст книги "И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского. Воспоминания"

Автор книги: Виктор Ротов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

ПАМЯТИ ПИСАТЕЛЯ-ЗЕМЛЯКА

СТРОКИ ИЗ БИОГРАФИИ

В рассказе «Хлебный год» Анатолий Дмитриевич Знаменский так опишет начальную точку «привязки» своей биографии: «…Если географически, то посреди земного шара, потому что сколько, бывало, ни беги от него в верхнюю сторону, за Фоломкины прясла и Кузьмичево гумно, все равно рано или поздно вернешься обратно с другой стороны, через Паранькину леваду либо Финогенов крутояр…». Это о хуторе Ежовском, где родился будущий писатель.

Отец его, Дмитрий Максимович Знаменский, в 1910–1917 гг. служил в атаманском полку. В гражданскую войну был писарем штаба 23–й (мироновской) стрелковой дивизии 1–й Конной армии. Немудрено, что после установления Советской власти стал ее активистом. Неудивительно и другое: нетерпимый ко лжи и насилию, стал гонимым за казачью правду и справедливость, вынужден был жить в разных станицах – Слащевской, Нехаевской, Кумылженской. Мать – Анна Капитоновна, родилась в Ежовском, в семье казаков. Обучалась портняжить, а став взрослой, работала в ст – це Вешенской, где и познакомилась с Дмитрием. Отец работал там секретарем сельского Совета.

Анатолий рос в обстановке простого сельского быта. До 1926 г. – в Ежовском; 1926–1930 гг. – в ст – це Слащевской; последующие годы – до 1937 г. в ст – це Нехаевской; в 1937–1940 гг. – в ст – це Кумылженской. С раннего детства мальчишка увлекался рисованием, став подростком, в 9–10 классах кумылженской средней школы написал и отослал в Москву свой первый рассказ. На конкурс. В 10–м классе с двумя одноклассниками решили издавать рукописный журнал.

Молодежи всегда свойственно искать причины и следствия происходящего. После одной из встреч с обкомовским докладчиком за неосторожные вопросы Анатолий был арестован. Это случилось 17 апреля 1940 года. Следом были арестованы и его друзья, отец и бывший председатель Ежовского сельсовета Тибирьков. Было состряпано обычное для тех лет политическое дело. Состоялся суд. Анатолия и всех остальных сослали на Север.

Это был крутой излом в судьбе юноши. Но в суровом краю

Анатолий Знаменский не сломался, не разуверился в людях. Особенно трудными были годы ссылки после отбывания срока в лагере. Лесоповал, строительство дорог в болотистой тайге, обустройство мест дорого обходились ссыльным. Знаменский перенес все это стоически. Здесь он встретил настоящих, душевных людей. Многие из них стали прототипами героев его первых журналистских и литературных опытов. Здесь он окончательно уверовал: в жизни, какой бы многотрудной ни была она, есть высшие ценности – Правда, Добро, Справедливость. Эти идеалы стоили того, чтобы бороться и утверждать их в своем творчестве.

Через шесть лет пребывания в лагере Знаменскому определили спецпоселение без права выезда. Он продолжал работать, как и прежде. В этот период проявились ярко его трудолюбие и природная смекалка, приобретенные знания. Анатолий стал начальником отдела геологопоисковой партии, а почувствовав тягу к литературному творчеству, перешел работать журналистом в газету «Ухтинская правда».

На Севере Анатолий Знаменский стал писателем. Своего рода экзаменом стал его первый роман «Неиссякаемый пласт» (1950–1952 гг.). Второй его роман «Ухтинская прорва» (1957 г.) еще в рукописи стал для него «пропуском» в Союз писателей СССР. В 1958 г. роман был издан. С этого момента А. Знаменский становится профессиональным литератором. Жажда новых впечатлений требовала отъезда с Севера. Последующие два года (1958–1960 гг.) он учится на Высших литературных курсах в Литинституте в Москве.

В институте судьба свела его со многими маститыми уже мастерами слова – В. Астафьевым, С. Викуловым, Е. Носовым… По окончании курсов – новый поворот в судьбе: встреча с родным краем на Хопре. Милая долгожданная встреча. Хотелось остаться здесь навсегда. Но можно ли здесь жить без дальнейшего преследования? Выбор был мучительным. Он не хотел расставаться со своим казачьим прошлым и потому решает поселиться на Кубани. Хадыженск, Горячий Ключ, окончательно – Краснодар. Там он уже сотрудничает с альманахом «Кубань». А в 1972–1974 гг. редактирует его. На Кубани им написан ряд крупных произведений: роман «Иван – Чай», «Год первого спутника», «Сыновья Чис

тякова» и т. д. Повести, рассказы, литературно – критические статьи. Книгой – судьбой назвал он свой роман – хронику «Красные дни», венчающий весь его творческий путь.

Когда‑то М. А. Шолохов говорил о своем «Тихом Доне»: «Я писал о том, как воевали белые. А как воевали красные, – об этом, видимо, напишут другие». На долю Знаменского выпало счастье быть тем другим. Тема участия казачества в Гражданской войне, о легендарном полководце Красной армии Ф. К. Миронове была, кажется, завещана Знаменскому самой историей. Роману – эпопее «Красные дни» писатель отдал 15 лет жизни. Эти годы вместили в себя пристальное чтение необъятного количества книг и брошюр, относящихся к теме; кропотливую работу в архивах, обширную и обстоятельную переписку, многочисленные встречи с участниками гражданской войны. В 1977 году Знаменский встретился с известным рябовским казаком Н. И. Приваловым и подарил ему книжку своих стихов «Курганы».

Писатель и поэт Знаменский издал два сборника с литературно – критическими статьями: «Купина неопалимая» и «Убежденность» (1982–1986 гг.).

Книга «Купина неопалимая» – ярчайшее литературно – критическое и публицистическое выступление писателя в связи с 70–летием М. А. Шолохова. В книге особое место уделяется литературной поросли на Кубани.

До последних дней Анатолий Дмитриевич Знаменский активно работал в области публицистики, участвовал в общественном движении за возрождение России и казачества, поддерживал молодые таланты. Разоблачал окололитературных прохиндеев, примазавшихся, словно пиявки кровососные, к здоровому телу русской литературы.

Творчество А. Д. Знаменского – воистину неиссякаемый пласт жизнелюбия, утверждения правды и справедливости.

А. КАЗЬМИН, земляк А. Д. Знаменского, уроженец х. Рябовского.

Газета «Прихоперье». № 54. 30 апреля 1998 г.

ИЗ КАЗАЧЬЕЙ ЭНЦИКЛОПЕДИИ

ЗНАМЕНСКИЙ АНАТОЛИЙ ДМИТРИЕВИЧ (01.05.1923, х. Ежовка ныне Алексеевского р – на Волгоградской обл. – 3.03.1997, Краснодар); русский писатель, войсковой старшина Всекубанского казачьего войска. Из донских казаков. Рос в семье Дмитрия Максимовича Знаменского, который в годы Гражданской войны был старшим писарем штаба 23–й мироновской стрелковой дивизии. За месяц до окончания кумылженской средней школы (апрель 1940 г.) необоснованно арестован по 58–й статье и отправлен на шесть лет в Ухто – Печорский лагерь. В Коми АССР жил с 1940 по 1958 г. Работал строителем, десятником каменного карьера, начальником отдела труда и зарплаты в управлении Верхне – Ижевского разведочного района, заведовал отделом промышленности в редакции городской газеты «Ухта». В 1957 г. реабилитирован и принят в члены Союза писателей СССР. В 1960 году окончил Высшие литературные курсы при Литинституте им. Горького. С 1960–го жил на Кубани.

Его писательский дар проявился рано. В 15 лет получил поощрительную грамоту II Всероссийского детского и юношеского литературного конкурса «Наша Родина» за научно – фантастическую повесть «Тайна острова Зэкка». Жизни печорского края посвящен цикл книг: «Неиссякаемый пласт» (1956), дилогия «Ухтинская прорва» и «Иван – чай» (1958–1962).

Если «Ухтинская прорва» – история освоения богатого русского севера в дореволюционное время, то «Иван – чай» описывает жизнь края в период Великой Отечественной войны. В 60–е годы издаются повести: «Сыновья Чистякова», «Как все», «Осина при дороге», «Обратный адрес», «Завещанная река», «Кубанка с красным верхом».

Вершиной творчества стал роман – хроника «Красные дни» в двух книгах, над которым А. Знаменский работал в 1971–1986 гг. В романе развернуто эпическое полотно Гражданской войны на Дону и Кубани с ее драматическими противоречиями и движу

щими силами, с ее легендарным участником – вождем красного казачества, командармом 2–й Конной армии – Филиппом Кузьмичом Мироновым, носителем правды, защитником интересов трудового народа. Высокий уровень романа гармонически сплавлен с богатым фактическим материалом, заимствованным из документов.

Всю свою жизнь, особенно в последние годы, А. Знаменский страстно отдавался публицистической деятельности. Его яркие патриотические статьи, направленные против разрушения СССР и разложения России, находили горячий отклик в широкой читательской аудитории. Неоднократно избирался членом правления Союза писателей РСФСР, был главным редактором альманаха «Кубань» (1972–1974). А. Знаменский – лауреат Государственной премии РСФСР (1989), премии им. М. Шолохова (1993), премии Всекубанского казачьего войска им. атамана Я. Кухаренко (1994) и др. Принимал активное участие в возрождении казачества. А. Д. Знаменский – член научно – редакционного совета КЭ.

НАГРАДЫ И ПООЩРЕНИЯ А. Д. ЗНАМЕНСКОГО

В возрасте 15 лет получил поощрительную грамоту II Всероссийского детского и юношеского литературного конкурса «Наша Родина» за научно – фантастическую повесть «Тайна острова Зэкка» (за подписью Корнея Чуковского).

1978 г. Премия Краснодарского крайкома ВЛКСМ в области литературы и искусства им. Николая Островского за книгу «Безымянные высоты».

1989 г. Государственная премия РСФСР им. М. Горького за роман – хронику «Красные дни».

1993 г. Государственная премия им. М. Шолохова за повесть «Без покаяния».

«Золотое перо» Союза журналистов Кубани за публицистические статьи.

1994 г. Премия им. Я. Кухаренко от Всекубанского казачьего войска.

1996 г. Премия администрации Краснодарского края в области культуры и искусства им. К. Российского.

ПАМЯТИ ПИСАТЕЛЯ – ЗЕМЛЯКА

В 1998 году в Краснодарском крае и в целом по России отмечалось 75–летие известного русского, советского писателя Анатолия Дмитриевича Знаменского. К сожалению, Анатолий Дмитриевич ушел из жизни за год до своего 75–летнего юбилея.

Группа энтузиастов города Хадыженска, где в 1960–1971 гг. жил и работал Знаменский, решила выступить с инициативой установить мемориальную доску в память о писателе. Возглавил инициаторов депутат районного Совета, член КПРФ Валериан Константинович Иевлев, а всевозможную помощь оказывал его товарищ по партии, председатель районного отделения ОПД «Отечество» (Кондратенко) Алексей Никифорович Охрименко.

Средства на ее изготовление и установку были выделены в том числе из районного бюджета, благодаря стараниям прежде всего хадыженских депутатов районного Совета. Было решено установить мемориальную доску в самом центре города Хадыженска, на самом монументальном его здании – городском Доме культуры. Торжественная церемония установки мемориальной доски в память о дорогом сердцу горожан писателе состоялась 26 ноября 2000 года.

Думаю, что подробно рассказывать об Анатолии Дмитриевиче Знаменском как писателе нет необходимости. Многие жители района знают, что им написаны десятки литературных произведений: романов, повестей, рассказов. Анатолий Дмитриевич являлся лауреатом государственных премий и был удостоен многих правительственных наград. А герои его произведений – это простые нефтяники, лесоразработчики, сельские труженики. Донской казак Анатолий Знаменский много писал и о казачестве, был у истоков возрождения казачества как общности на Кубани. По словам жены Знаменского, Нины Сергеевны, их семья переехала в Хадыженск из северных областей России. В Хадыженске душа Анатолия Дмитриевича оттаяла от северных невзгод. Здесь же родились многие из его книг, в том числе самые значимые произведения: роман – хроника «Красные дни» и повесть «Кубанка с красным верхом».

Сама мемориальная доска, которую сегодня можно увидеть

на стене городского Дома культуры в Хадыженске, создана известным кубанским скульптором Владимиром Андреевичем Ждановым и членами его бригады: Владимиром Васильевичем Пищиком и Юрием Даудовичем Карашоком. В творческой копилке скульптора Жданова есть, кстати, и бюст В. И. Ленина, установленный перед ГДК Хадыженска, и памятник А С. Пушкину, открытый в прошлом году в самом центре города Краснодара.

Ряд предприятий и учреждений Хадыженска принимали самое активное участие в благородном деле увековечения памяти известного русского писателя А. Д. Знаменского. Среди них: городское казачье общество (в период руководства им Н. С. Мищенко), партийная организация КПРФ, администрация города Хадыженска, администрация Апшеронского района. А самыми первыми вложили свои деньги в это благородное дело жители Хадыженска В. К. Тюменцева, Л. С. Докучаева, Н. Г. Громова и многие другие.

Свою лепту внес и сам скульптор Жданов, причем не только как творец. Собранных денег хватило бы лишь на небольшую металлическую мемориальную доску, но, дорожа своим именем одного из известных скульпторов Кубани, Владимир Андреевич Жданов создал такую мемориальную доску, которая теперь является одним из интереснейших памятников культуры Хадыженска.

Е. ПЕТРИШИНА

О ЗНАМЕНСКОМ ИЗ СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ

Такие люди, как Анатолий Дмитриевич Знаменский, должны оставаться с нами всегда, даже если их уже нет в живых. Если народ помнит свое прошлое, которое правдиво отражают в своих произведениях такие мастера слова, как он, то это значит, что у народа есть будущее!

Н. ПРИЗ, глава администрации города Краснодара (на открытии мемориальной доски А. Д. Знаменскому)

ИЗ ПОСЛЕДНИХ ПУБЛИКАЦИЙ

Анатолий Знаменский
НА ДУШЕ ТРЕВОЖНО /Тост за кубанское казачество/

– Господин атаман, товарищи по оружию, казаки!

Когда мы еще в восемьдесят девятом году собирались в скверике на улице Тельмана в Краснодаре – в кафе «Русский чай» (помните? больше и встретиться нам тогда негде было…), то ей – Богу – у меня в те самые первые годы нашего казачьего возрождения, как нам тогда мерещилось, оптимизма в душе было куда больше, чем сейчас.

Почему? Потому что Россия была в корчах родов… неизвестно чего, но мы все ждали рождения нового. И мы, интеллигенция, уже начали было тогда вылезать из мешка, до того завязанного под гузырь; и левую, и правую руки уже выпростали. И я, грешным делом, об одном, помню, думал: быстро все мы пойдем вперед – в том сомнений не было. А если сомневался в чем, так в том, сумеет ли казачество найти в самом себе и выдвинуть на передовую политики необходимых для того времени людей, необходимые кадры?..

И вдруг на следующий год словно бы по мановению руки (на самом‑то деле – по велению времени) собирается грандиозный – таким он мне видится из сегодняшнего дня – Учредительный съезд Кубанской Рады. От его размаха, от энтузиазма его участников, от их несокрушимой веры в то, что возрождение казачества началось – и теперь уж его не остановить, не только я ахнул. Не только я, но вся ЭСЭСЭРИЯ! А она тогда еще была. Увидели все: вот они какие, кубанские казаки!

Потом я долго присматривался к нашему атаману… Уж больно ты, думаю, тихий. Уж прямо‑таки, если, не дай Бог случится, для боевых действий непригоден. Но я ж все‑таки писатель, не просто обыватель – разобрался, вижу: на данном этапе лучшего атамана-политика не найти. Мои земляки – донцы (я с Дона происхожу) – они там сменили уже около двух десятков атаманов. Что ни выберут – не то. Причем, что ни дальше, то хуже. Почему так? Наверное, сказалось то, что на Дону на хуторах как‑то принято, что ли, «ваньку валять» – делать все наоборот. И голосовать тоже. И получилось почти как при голосовании за Ельцина…

С тех пор прошло лет шесть – семь. Можно кое‑что подытожить. Можно смело сказать, что мы можем отнести на наш кубанский актив серьезные победы. Атаман наш на месте. Войско крепнет. Общественное движение «Отечество» одержало победу на выборах, и мы радуемся приходу к управлению краем Николая Игнатовича Кондратенко – казака по роду – племени, по сознанию. Он недавно, между прочим, выступая на Совете Федерации, очень к месту напомнил байку из оперетты «Свадьба в Малиновке»: куда может привести гузырь. Неужели мы позволим сделать это?!

Ушки надо держать на макушке, и не только в вопросах культуры, идеологии. И чтобы не падать духом, предлагаю никогда не забывать о том, сколько уже нами пройдено. Но помнить и о том, сколько еще предстоит пройти. И что никому, кроме нас, пройти этого не дано. Нам одним это под силу! А потому мой тост – за атамана! За наше кубанское казачество!..

ВСЕ НЕ ТАК, РЕБЯТА (Сакральный взглял на эпоху, или Откровение от Иосифа у чистилища)

Святыни рухнули,

и вот я стал

Защитником

поруганных начал.

В. Шекспир «Гамлет».

Апостол Петр в белом облачном хитоне и легких ангельских доспехах исправно стоял, как и полагалось ему по библейской табели о рангах, у несоразмерно узких, рассчитанных лишь на

праведные души, врат Рая. И опытным взглядом бдительного вахтера досматривал за прибывающими из земной юдоли душами, алчущими справедливости и покоя.

Больше было таких, что еще на подлете догадывались покаянно, что грешная комплекция их (как физическая, так штатнодолжностная – из обкомов, банков и бирж, а также «совместных предприятий по ограблению госсектора») не оставляет никаких надежд на проход в узкие врата. Для них это до удивления зауженное пространство и в самом деле напоминало «игольное ушко» в точном соответствии с притчей Священного Писания, и они покорно, как ночные упыри, виражировали чуть левее, к демократическому чистилищу, где близ исходящей серным дымом провальной ямы в преисподнюю темнели два необъятно зевластых котла с булькающей кипящей смолой. Один – для православных мытарей и алкашей, другой поменьше и пожарче, для «богоизбранных» и космополитов; последние при жизни считали себя «элитой мира» и властителями дум читающего юношества, но в «игольное ушко» не могли попасть даже по протекции. Кипели в смоле на общих основаниях. И – что самое удивительное! – дымок от них исходил красно – коричневый…

Топливо тут отпускалось по потребности, по безналичному расчету, почти как при коммунизме; береза и таежное смолье, заготовленное впрок еще в ГУЛАГе, горели с яростным треском, как горит костер при хорошем ветре или на митинге «Мемориала». Но досматривать все – же приходилось, так как грешные души иной раз норовили выпрыгнуть из кипящей смолы и обратно вскочить в новую, леворадикальную номенклатуру («От Лукавого»), и их следовало осаживать: талмудистов – крестным знамением и антисимизмом, православных – длинным сучковатым посохом, каким орудуют в потустороннем мире.

Святых же душ, загодя иссохших одухотворенностью настолько, чтобы сходу влететь в «игольное ушко» охраняемых врат, с течением времени становилось все меньше. Помнил апостол Петр

массовые шествия крестьянских теней через охраняемую им проходную в давние годы коллективизации и страшных, искусственно вызванных отцами демократии голодовок; приходили в Великую Войну герои и мученики тыла, много было сирых вдов и немощных старцев; а потом – с хрущевской бесовской «оттепели» и иконоборчества – ряды праведников стали таять, редеть, сократились до одиночек, живших до самой смерти на голую зарплату, а небесная дорога начала помалу сужаться, зарастать колючкой и чертополохом…

Но занятнее всего было наблюдать за душами тех земных забавников, которые, по правде говоря, не знали в точности куда определиться к грешникам или к праведным соискателям Господнего Рая?

Еще пролетая в околоземных пределах, на грани видимого и мыслимого, душа многогрешная то будто сознавала свое исконное предназначение страдать и верить, становилась воздушно – легкой, как высокие перистые облака на восходе летнего солнца, истинно широкой и чистой, как у непорочного ребенка, то вдруг переполнялась внутренним искушением греха, обжигалась памятью о прошлом, как о горячую сковородку, и тогда мгновенно цепенела, съеживалась в некую иррациональность, в комочек телесной грязи, даже неуловимую небесным компьютером атомную дрянь…

Апостол Петр жалел такую душу, но в силу небесного Устава и субъективной честности ничем не мог ей помочь.

Попадались и довольно сложные, трудноразрешимые анкетные характеристики, которые у нынешних земных грамотеев и толкователей именовались (определялись) как «непростые» – словом заведомо сатанинским и оттого непомерно лийким и ходким. (Пущено в оборот, кажется, было в самом начале псевдоперестройки одним меченым – пронырой в вожди вражеской партии – из Восточного Полушария, который еще при жизни был трижды проклят земляками и приговорен к вечному позору без возможности покаяться и снятия судимости…)

ОДИН ОСОБО затруднительный случай апостол Петр помнил еще с давних, дооттепельных, времен, с самой середины проклятого Богом XX века. Эта душа – как, впрочем, и души других божьих чад, принявших насильственную смерть, – на отдалении светилась ясностью рассеянной космической пыли и каким‑то золотистым, радужным оперением, как душа праведника при подлете стала быстро сгущаться в грозовое облако, затем разлохматилась в подобие лагерного бушлата и, наконец, упала к ногам апостола обессиленной частицей запекшегося сердца с едва пульсирующей в недрах его полусвежей сукровицей. И было такое ощущение, что апостол внутренним зрением видит ее телесный облик на смертном одре и выражение страдания, даже болезненную гримасу у подкрылков носа и в углах сомкнутого рта под всемирно известными усами. Горбоносый этот облик как будто украшался покойничьим венчиком, возложенным на покат под высоким, хотя и изреженным к старости зачесом. А на венчике уведомляюще лохматились старославянской кириллицей надпись: «Отравлен – в силу придворного ритуала ближайшим окружением и досужими эскулапами в год его окончательного разрыва с Сатаной». Чьи руки и по какому промыслу наложили на лоб покойника сопроводительную фразу, понять было невозможно. Но по стилю трафаретки ясно было, что прилетела душа некоего властителя, имевшего в миру «придворное окружение».

– Ты… Сталин, что ли?.. – спросил апостол.

– От рождения я был просто Джугашвили, – тихо и покорно вздохнула душа. – Благочестивый мальчик из Закавказья. Это немаловажно.

– Люди говорили, что Джугашвили и Сталин – одно и то же, – как всякий паспортный столоначальник хмуро и неуступчиво заметил Петр.

– Люди, слушай, как всегда, ничего не понимают в жизни и даже в собственном положении. Они, как сказано в Писании, смотрят – и не видят, слушают – и не слышат. А между прочим, кацо, это огромная разница. Мальчик Джугашвили – это почти святой, очень доверчивый и очень благонамеренный отрок, годный разве что к обучению в духовной семинарии, и даже, допустим, в духовной академии. Ему очень хотелось, слушай, добра людям, поскольку в миру добра явно не хватало. С этого все началось: романтика молодости, поиск правды и чести, понимаешь.

– Из добрых намерений, словом, – усмехнулся апостол, знавший не понаслышке, чем кончаются добрые намерения.

– Разумеется, кацо. Это у святых отцов верно было подмечено: добрыми намерениями выстлана дорога вот сюда, – несколько осмелевшая душа показала в сторону дымившегося провала в преисподнюю.

– Мне интересно, как получилось само превращение, – задумчиво молвил апостол. – Тут возможны самые разные варианты…

– Дарагой! Тут надо знать марксистскую диалектику и простейший закон механики: «Всякое действие вызывает равное ему противодействие». А по еврейскому Талмуду: выколи соседу глаза, пока он не откусил тебе, кацо, башку. А если ты, скажем, стал секретарем ЦК и тебя хотят непременно укокошить, то ты – что?

– Наверное, стану обороняться? – с усмешкой предположил апостол.

– Видишь: у нас с тобой нет даже разногласий, кацо, – совсем освоилась в обстановке откровенности грешная душа Иосифа. – Можно даже открывать пленум. Но сначала Президиум ЦК.

– Но разве так уж все было однозначно?

– В том‑то и дело, что непосвященному ничего этого не видно, – вздохнула душа Сталина. – Поэтому непосвященных легко обманывать, чем и пользуются продажные демократы и вся их якобы независимая пресса. Но можно кое‑что проследить и за пределами моей биографии… Вот знаешь ли ты, святой отче, почему русский миллионер Савва Морозов ссужал немалые деньги большевикам на развитие революции? Ведь странно как‑то: капиталист – и вдруг выделяет деньги, говоря языком Маркса, своим могильщикам?

– Это действительно забавно…

– Дело в том, что в его время Россия усиленно колонизовалась иностранным капиталом, по преимуществу еврейским. Русские фирмы и предприятия попросту гибли, удушались этими заезжими «доброжелателями», у которых паспорта были англо-франко – бельгийские и немецкие, а приемы грабителей. Россия задыхалась в щупальцах этого осьминога. Что и сейчас происходит один к одному. Тогда Савва поверил в пропаганду Горького, что спасение России – в ликвидации частной собственности. Верно? Ввести в империи общенародную или даже государственную собственность – можно ее назвать и коллективной – и пришлые кровососы сразу отсохнут как дохлые улитки. Савва как честный человек и патриот на это соглашался: «Пусть и мое погибнет в этом пожаре, зато Россия будет спасена от пут колонизации».

– А что? – благородно!

– Да, кацо, но чем дело‑то кончилось? Приехал Савва в Женеву и вдруг обнаружил, что почти «все эти революционеры (а их – легион!) являются ближайшими родственниками заезжих кровососов и, что самое главное, содержатся на его же денежки! А? И от Дома Ротшильда, правда, тоже перепадало, несмотря на дальность расстояния…

– Я бы, вероятно, покончил с собой, – поежился в своем хитоне апостол Петр.

– Савва застрелился, – сказал Сталин. И надолго замолчал.

– Гибнут, как всегда, лучшие люди… – вздохнул апостол.

– Именно. А почему? Потому что – туман. Тирания среды, когда тебе ежечасно, ежеминутно вдалбливается одна и та же мысль об освобождении рабочего класса… Но я, как пытливый человек, стал догадываться кое о чем раньше… Номенклатура, она ведь процветает чуть ли не с начала века! В низах шла ожесточенная борьба за социальную гармонию и христианское равенство, чернорабочие революции сидели «за правду» в Нарыме,

Курейке и в «Крестах», а верхи нежились в Цюрихе и Париже; открыли даже марксистский университет в Лондоне… Слушай, кацо, на чьи деньги?

– На деньги экспроприаторов?

– Нет. Два банка – Тифлисский и Азовский – мы с Камо экспроприировали позднее, в годы реакции, когда перестала поступать валюта из США и Бельгии, и партия оказалась на мели… Но все равно это были крохи… Остальное я разглядел во время гражданской войны! Тоже занятные дела творились, кацо. По-моему, прав будет ученый Шафаревич, который скажет, что «марксизм не ставит себе никаких других целей, кроме подготовки захвата власти, а строй, который в результате будет установлен, определится необходимостью эту власть удержать. А так как задачи разные, то и оба эти явления не имеют друг с другом ничего общего». Я понял тоже: «Учение Маркса – свет, а его воплощение в жизнь в условиях фракционной грызни – тьма».

Апостол усмехнулся коротко и этак вопросительно воздел бровь:

– Тут один пролетарий как‑то продекламировал, следуя в Рай: «От Маркса до Маркузе – собаки выли в пузе…». Я не понял, о чем он?

– Я в этом слышу вопль миллионов, – сказал Сталин. – Но не о них, не об этих миллионах речь в данном случае. Речь – о лукавых поводырях, этих детях и внуках Карла Маркса, они после будут называться в быту Владленами и Марленами, но обратятся в пятую колонну… Взять хотя бы отцов… Помнишь, кацо, продразверстку? Это они придумали, а нам, «шестеркам», вменялось в долг – исполнять… Я в Царицыне собирал хлеб по зернышку и, заметь, еще платил что‑то мужикам, менял на хлеб иголки, нитки, ситец… А приехал в Москву – пусто. Как будто ничего и не было, расхватали со складов, словно «гуманитарную помощь»?! Гляжу: гребут гады под себя, приватизируют чужое, хоть бы что! Начал некоторым особо комиссаристым взяточникам и расхитителям руки обламывать, тут Лев Троцкий – как

коршун: «Сталин превышает власть!». Вот вам и зачатки позднейшей «фракционной» грызни.

– Но твои противники с пеной у рта доказывают, что действовали всегда гуманно, интеллигентно.

– Гуманно? Тогда скажите вы мне, куда подевались сразу после гражданской войны Сергеев – Артем, командарм Миронов, которого Ленин лично вызвал в Москву с предложением занять пост инспектора по делам казачества; комкор Думенко? Все они были противниками Троцкого. Главного «гуманиста».

– А говорили, что Артем погиб при испытании аэровагона.

– Да, вагон действительно, перевернулся на крутом повороте. Но… Вся поездная бригада осталась жива, один лишь Артем – мертв. Между тем после гибели Загорского Ленин рекомендовал на пост секретаря именно Сергеева – Артема, для чего и вызвал из Донбасса, но его дружно «прокатили» на выборах в горком и… потом вообще убрали. А еще скажи, пожалуйста, куда подевался крупнейший наш лидер, вожак Леонид Борисович Красин? А? Ведь он был правой рукой Ленина по части организации типографии, транспорта и даже экспроприации… Он был моим наставником. Но сразу же после революции его отослали в Лондон полпредом, потому что боялись конкурента. Мол, затесался в ЦК, понимаешь, русский человек, да еще дворянин!

– Это который умер от белокровия?

– Да. Диагноз более чем прозаический. Ведь совсем не обязательно травить ядом, можно отравить и лекарствами. Медленно… А что они делают потом с моим земляком Осташвили?

– Но это уже было после тебя. Откуда ты знаешь?

– Так я же бессмертен, как сама идея социальной справедливости, кацо, – молвил на полном серьезе Сталин. – Плохой был бы я вождь народов, если бы не знал все наперед. Убрав Ленина, они готовили полный развал России по типу горбачевской перестройки еще в конце двадцатых, ибо для этой цели революция ими и замышлялась на деньги из‑за рубежа. И начали коллективизацию.

– Стоп, стоп! Коллективизация – твое же детище!

– Отнюдь. Я был против, я поддерживал Бухарина, Рыкова. Но «левые» взяли меня в такой оборот, что я понял: рано еще противостоять. А идею подкинул как раз не я, а троцкист Преображенский с сонмом космополитов – леваков, сожравших, кстати, Дзержинского. Именно Феликс первым попал им на зуб, а я отскочил в сторону, кацо. Говорю, как перед Всевышним… Феликс, как председатель ВСНХ, первым раскусил их «линию на разгром деревни и крестьянства». Он не знал подоплеки их беспринципности и элементарной подлости и возмутился так, что прямо на заседании умер от разрыва сердца. Повторяю, он был честный, благородный человек, а не костолом, как его потом назовут…

– О нем я тоже наслышен много плохого…

– На нас, на большевиков, принято вешать всех дохлых собак. Но мы, как живые люди, страдали обыкновенным атавизмом «общечеловеческих пороков», не больше других. Разве была при нас всесветная коррупция? Продажа государственных ценностей и даже золотого запаса за рубеж? Не было.