Текст книги "Голова Медузы Горгоны"
Автор книги: Виктор Пономарев
Соавторы: Валентина Пономарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
Чтобы не мешать выступавшему члену коллегии, тихо вошел в кабинет Долгирева, по пути пожал руки чекистам и сел на предложенный ему стул.
– Именно в силу этих причин, – заканчивал свое выступление чекист, – мы не имеем права ждать! Хватит того, что мы позволили заговорщикам вести агитацию в массах, готовить теракты, собирать оружие и вредить на каждом шагу Советской власти. Я категорически настаиваю на немедленном аресте главарей!
– У вас все? – спросил Долгирев.
Тот кивнул.
– Из-за чего ломаются копья? – тихо спросил Иванов.
– Речь идет о заговоре, – пояснил ему председатель. – Мнения разделились. Логика подсказывает, что возникшую ситуацию мы можем полнее использовать для ликвидации других звеньев заговора. И в то же время мы не должны, не имеем права подвергать опасности нашу власть.
– Но ведь пока мы контролируем положение, – вмешался Бухбанд.
– Весь вопрос в том, надежен ли контроль? – подал кто-то реплику.
– Я изложил это вначале, но готов повторить, – ответил Бухбанд и подвинул к себе объемистую папку с документами.
– Если товарищи не возражают, повторите, – попросил Иванов. – Существо вашего спора мне известно. О заговоре товарищ Долгирев докладывает губкому систематически. Каково положение сейчас?
Бухбанд говорил четко, только самое главное.
– Вчера с доски рабкрина снят приказ Главного штаба Терской Зеленой армии. Утром в городах Минеральных Вод и ближайших станицах изъято около двухсот листовок с этим приказом. В нем – призыв форсировать подготовку к вооруженному восстанию, требование не выступать в одиночку, а лишь по приказу Главного штаба. Этот сигнал будет дан заранее…
– Когда? – раздался вопрос.
– Заранее, – улыбнулся Бухбанд. – Но до того, как этот приказ пойдет по цепочке, о нем узнаем мы.
– Есть гарантия? – вскинул брови Иванов.
– Есть, – уверенно ответил Бухбанд. – Мы надежно контролируем ход событий в Главном штабе, в «молодежной сотне» и на каналах связи с горами. Сигнал о восстании в первую очередь получим мы. По возможности пытаемся одновременно препятствовать развитию событий.
– Каким образом? – спросил Иванов.
– Выявлена утечка секретной информации на телеграфе. Оставлять этого человека там уже было нельзя. Арест его мог вспугнуть остальных. Продвинули скромного служащего на руководящую должность.
– Даже так? – усмехнулся Иванов. – Подбираете кадры?
Ему нравилось, что чекист, возглавивший большую работу, постепенно и настойчиво склоняет всех к своему плану продолжения операции. Аргументы его убедительны и логичны. Эта уверенность как-то незаметно овладела и Ивановым.
– Что же было делать? – ответил Бухбанд, – Человека повысили до поры до времени. Он рад, что находится вне подозрений. Но доступ к секретной информации он все-таки утратил. Кроме того, удалось приобрести кое-кого из связников.
– И нашим и вашим? – улыбнулся Иванов.
– Через них пошла дезинформация и в отряды, и в штаб. Однако наши позиции в крупных бандах Лаврова, Конаря значительно слабее. Попытка внедрить туда наших товарищей пока окончилась неудачей.
– Разрешите высказаться и мне!
Секретарь губкома партии подошел к Бухбанду и стал рядом.
– Я разделяю тревогу товарищей. Не в игрушки играем. Перед нами серьезный, опасный враг. И все же, поймите меня, судьба Советской власти решается сегодня не здесь. Скоро весна. А станицы и села наши терроризируют банды. Если есть у вас уверенность, что враг не сможет нанести удар внезапно, если мы сможем предотвратить его, я всецело склоняюсь к предложению товарища Бухбанда. В этом, и только в этом случае операцию следует продолжать.
Он возвратился к столу.
– Судьба нашей власти сейчас зависит от наших хозяйственных, экономических успехов, товарищи. Потому главные усилия должны быть направлены на то, от чего эти успехи зависят. Не дать врагу сорвать весенний сев – первейшая наша задача сегодня.
– И второе, – продолжал Иванов. – В степи и в горах сейчас тысячи людей. Кто-то сорван с места, мобилизован под страхом смерти, кто-то напуган, кого-то завело в банду ложное казацкое братство. Думайте о них. Думайте о том, как вернуть этих людей к честной жизни. Не вина это их, а беда, что не разобрались сразу, с кем идти, за кого стоять.
«Молодец, – откровенно радовался Бухбанд. – Высказал то, что интуитивно чувствовали многие».
– Чека – могучее оружие нашей партии, нашей власти. Но жестокостью не уничтожить жестокость. Об этом еще Маркс говорил. Помните о том, что Советская власть требует от вас в первую голову защитить тех, кто может стать ее другом, кто завтра может быть ей полезен.
Секретарь немного помолчал и закончил:
– Губком очень надеется на вас, дорогие товарищи. Вливайтесь в банды, ведите там разъяснительную работу. На днях будет оглашено решение губвоенсовещания об амнистии всех, кто сложит оружие и возвратится к мирному труду. Пусть будет острым ваш меч, но и прочен щит.
Большинство членов коллегии губчека голосовало за предложение Бухбанда.
Когда секретарь губкома ушел, объявили приговор Мачульскому.
Изменился он неузнаваемо. Горе перечеркнуло его высокий лоб глубокими бороздами, лицо посерело, глаза глубоко запали, а сутуловатая фигура и вовсе сгорбилась.
Мачульский не сел, когда ему предложили табурет. Он заставил себя поднять голову, чтобы прямо выслушать приговор. Яков Арнольдович не мог без боли смотреть в это постаревшее лицо, но взгляд его оставался таким же суровым и беспристрастным.
– ВЧК утвердила приговор, вынесенный нашей коллегией, – сказал он. – Слово для зачтения – председателю.
Бухбанд заметил, как вздрогнул Максим при первых звуках голоса Долгирева, как постепенно ниже и ниже опускалась его голова.
– …признать виновным в том, – читал Долгирев, – что будучи сотрудником Тергубчека злоупотреблял ее доверием и пытался продать пятьдесят восемь чистых бланков с печатями различных учреждений темным личностям со спекулятивными целями. Применить к гражданину Мачульскому высшую меру социальной защиты – расстрел.
Мачульский побледнел, поднял лицо, но глаз открыть уже не смог. Так и стоял вслепую, вцепившись ногтями в побелевшие ладони.
– Но, принимая во внимание, – продолжал читать приговор Долгирев, – его прошлое, долгую подпольную работу среди белых и тяжелое материальное положение, вызвавшее данное преступление, – на иждивении семья в шесть человек, – заменить высшую меру – условно. Из-под стражи освободить и навсегда лишить чести и права служить в органах Всероссийской Чрезвычайной Комиссии.
Губы Мачульского вдруг мелко-мелко задрожали. Он медленно опустился на табурет, а из-под закрытых век на небритые щеки покатились слезы.
– Иди, Максим, – сдавленным голосом приказал Бухбанд, чтобы как-то прервать тягостную сцену.
– Прощайте, товарищи, – только и смог сказать бывший чекист.
* * *
Звонок был настойчивым, резким. Бухбанд поднял голову и непонимающе оглянулся. Затем, будто кто толкнул его, резко сбросил на пол шинель, подбежал к телефону и поднял трубку:
– Слушаю!
– Яков Арнольдович? Извини, побеспокоил ночью, – бубнила трубка, а Бухбанд лихорадочно соображал, кто бы это мог быть.
– Ничего, ничего, – пытался он оттянуть время. – Это мелочи. Слушаю…
– Срочно нужен. Дело есть, – глухо донеслось из трубки.
– Саша! – узнал Бухбанд и радостно закричал в телефон: – Здравствуй, дорогой, здравствуй! Я ждал тебя! Как ты там?
Трубка молчала.
– Алло! Алло! – Бухбанд сильно дунул в нее. – Ты слышишь?
– Жду тебя в сквере у «двух братьев», – услышал он тихий ответ. – Если можешь, побыстрей…
– Я мигом! – понял свою оплошность Бухбанд.
Он сунул ноги в холодные сапоги, накинул шинель и заторопился к выходу. «Что случилось? Может, началось? Не ко времени бы…»
«Двумя братьями» называли они меж собой каменных атлантов, державших карниз над парадной особняка бывшего градоначальника. Место было тихое, надежное: в тупичке сквера и днем-то редко появлялись прохожие.
Увидев на углу одинокую фигуру, Бухбанд ускорил шаг.
Они обменялись рукопожатием и, не мешкая, свернули в глухую заснеженную аллею.
– Ну и здоров ты спать! – усмехнулся Степовой. – Еле дозвонился.
– Да понимаешь, трое суток на ногах, – смущенно буркнул Бухбанд.
Степовой засмеялся:
– А ты никак оправдываешься?
Он помолчал, обнял Бухбанда за плечо.
– До чего дошел, а! Сон в вину ставишь. Будто не люди, а? И слабости людские нам недоступны?
– Сам знаешь, время какое…
– Какое? Самое что ни есть время, чтобы и жить, и любить, и петь, и грустить. Наше время, Яков, наше! Я, например… Хотя об этом потом. Сначала дело.
Они сели на скамейку под развесистой ивой.
– Главная сейчас у «Штаба» забота – склонить крупные банды к своему плану восстания. Дело нелегкое, если учитывать, что каждый бандит себя волостным считает и не прочь отхватить атаманскую булаву.
– Кому поручены переговоры?
– Полковнику Лукоянову и его группе. Ведь он возглавил военный совет.
– Ну что же, это на руку, – усмехнулся Бухбанд. – Думаю, твердокаменный монархист вряд ли быстро сумеет уломать атаманов.
– С Конарем, может, и не сговорится, а с Лавровым…
– Да, одного поля ягоды…
Теперь усмехнулся Степовой:
– Вот это-то я и имел в виду.
Бухбанд вопросительно глянул на него.
– Ты как-то говорил, что не можете закрепиться у Лаврова. Вот у меня и появилась одна мыслишка…
В аллее, где они сидели, вдруг посветлело: огромный шар луны выкатился из-за тучи. Засеребрились снежинки, ветки ивы закачались, заструились в этом холодном призрачном свете. Набежал ветерок, и по дорожке ночной аллеи лениво потянулась февральская поземка.
Минут через двадцать двое мужчин поднялись, неторопливо подошли к особняку и остановились.
– Ну, а теперь о жизни, – задумчиво сказал Степовой. – Где-то в Таганроге два года назад остались самые дорогие мне люди. С тех пор, сам понимаешь, ни слуху о них ни духу… А сердце стонет.
– Семья? – спросил Бухбанд.
– Жена и сын. Сынишке шел третий… Озорной такой карапуз, – грустно усмехнулся Степовой. – Стихи уже вовсю лопотал. «У лука моля пуп зеленый». – Он тихо рассмеялся, но внезапно смолк и грустно вздохнул.
– Запросим Таганрог, а там уж найдут.
– Если бы все было так просто. Мне передали, что когда-то они собирались уходить от белых. Может, и след их уже затерялся. Россия-то велика…
– Россия велика, да человек не иголка! А Русанова не просил помочь?
– Да как-то все не с руки было…
– Ну вот, а мне тут агитпропы читаешь о человеческих слабостях! Так что, попробуем?
– Знаешь, – сказал Степовой, – в Таганроге тогда Демьян Сафроныч чека заправлял. Уж он-то должен знать что-нибудь о них. Если жив…
– Поищем, – заверил его Бухбанд. – Обязательно поищем, Саша! Надо будет – до Москвы дойдем!
– Ты уж извини меня за лишние хлопоты…
Бухбанд укоризненно взглянул на него. Постояли несколько секунд глаза в глаза, затем обнялись и зашагали в разные стороны.
* * *
После встречи Бухбанда со Степовым прошло пять дней.
Яков Гетманов оставил коня в эскадроне и появился в губчека к вечеру.
– Что так долго? – встретил его дежуривший в то время Горлов. – Тезка твой два раза уже интересовался. Волнуется, видно. Да и мне скучновато стало.
Глаза Якова озорно блеснули.
– А я кралю мировецкую отыскал. Загулял у нее: живи – не хочу!
– Да иди ты, баламут, – Сергей радостно ткнул друга в бок. – Слышь? Яков Арнольдович говорил, чтобы, как приедешь, срочно к нему. Понял? Сейчас все у «бати».
За два месяца, что жили они на квартире (Яков перебрался к тете Глаше по настоянию Сергея), ребята еще больше сдружились. И хоть Гетманов был всего-то на год старше, для Сергея он стал непререкаемым авторитетом. «Старый рубака, хороший разведчик», – по-хорошему завидовал ему парень. Сам того не замечая, он перенимал у Якова некоторые жесты, привычки, пытался даже однажды усики отрастить. Да и Яков привязался к Сергею, у которого никого из родных в живых не осталось. Между ними установились те доверительные отношения, которые возникают между людьми, искренне симпатичными друг другу. Ни один из них, однако, привязанности своей показывать не хотел. Скрывали ее за грубоватыми шутками, постоянным подтруниванием друг над другом. И еще успели они за эти два месяца изобрести свой условный язык. В этой почти мальчишеской игре немалое место было отведено придумыванию псевдонимов для сослуживцев. Озорных, родившихся из характерных особенностей или незначительных, но довольно-таки комичных промахов друзей. Лишь двое избежали этого: «тезка», как для конспирации назвали они Бухбанда, и «батя» – предгубчека.
Яков легко взбежал по лестнице и прошел к кабинету Долгирева, откуда доносились приглушенные голоса. Шло совещание оперативного отдела. Говорил председатель. Гетманов протиснулся в приоткрытую дверь, стараясь не шуметь, и поискал свободный стул.
– А-а, прибыл уже, – заметил его Долгирев. – Проходи. Вот место есть. – Он кивнул в сторону Бухбанда.
Тот подвинулся и, когда Гетманов сел, зашептался с ним.
– Таким образом, – снова заговорил председатель, – действия группы товарища Моносова были единственно правильными и решительными. В результате мы имеем два пулемета, семь верховых коней, тачанку, а банда перестала существовать. За решительные действия товарищ Моносов представлен к награде.
Чекисты одобрительно загудели.
– Но учтите, – продолжал Долгирев, – все эти мелкие банды не так опасны, как крупные отряды Лаврова и Конаря. Поэтому я прошу товарищей с большой ответственностью отнестись к работе на порученном участке. План един, а потому от каждого зависит общий успех операции. Вот и все. Товарищи свободны. Остаться прошу Бухбанда и Гетманова.
Все оживленно потянулись в коридор, дружески тормоша «именинника». Моносов шутливо отмахивался и застенчиво улыбался. Кабинет быстро пустел.
– Как съездил? Познакомился со своим двойником? – спросил Гетманова председатель.
– И дело листал, и письма читал, да и с самим хорунжим Никулиным две ночи в камере толковали.
– Не подведет легенда?
– Ну разве что скрыл он или наврал. Тогда, конечно, риск есть. А где его нет?
– Слушай, Яков, – вступил в беседу Бухбанд. – Мы договорились с товарищами, что на днях они шуганут остатки той банды, откуда был Никулин. В тот же день тебе придется начать свой переход. Чтобы, если будет проверка, мог рассказать все детали и дорогу.
– Теперь слушай внимательно и запоминай, – предупредил Долгирев. – Нашего товарища узнаешь по большому черному перстню, на котором изображена голова Медузы Горгоны.
– Что еще за медуза? – растерялся Яков.
Бухбанд объяснил:
– По греческой мифологии существовали три женщины, три Горгоны. Одна из них – Медуза Горгона. Вместо волос у нее были змеи. И каждый, кто взглянет на нее, превращался в камень.
Рисунок головы Медузы Горгоны, сделанный Я. А. Бухбандом.
– Сказка, что ли? – недоверчиво спросил Яков.
– Ну да, миф. Так вот, у него будет такой перстень с головой этой Горгоны.
– В общем, на пальце – гидра контрреволюции. Ясно.
– А пароль такой: «У моей тетки похожий перстень был. Она его турку какому-то продала».
– Сплошные гидры и турки. Жуть! – засмеялся Гетманов.
– Ты не дури, слушай, – остановил его Бухбанд. – Времени мало. Он поможет тебе закрепиться в банде. Там будет проверка. Городецкий свирепствует. Если насчет Ракитного, то знай, что он в прошлом месяце расстрелян в Ростове. Лавров его знает, но с ним не служил. Другим ничем помочь не сможем. Полагайся на себя. Никаких записей не делать. Главная задача – план Лаврова и других крупных банд, с которыми он имеет связь. Вопросы есть?
– Один. Связь со мной?
Бухбанд вопросительно глянул на председателя. Тот молча кивнул.
– Горлов. Места встреч обусловим, а уж вырываться на них старайся сам. Первое – Харламов курган. Запасное – через три дня на «Невольке». В случае явной опасности немедленно покинуть банду.
* * *
Среди живописных садов укрылся женский монастырь. Оберегаемые от мирских соблазнов высокими глухими стенами и настоятельницей Поликеной, коротали в нем свой век десятка два монахинь да несколько послушниц. Случалось, заглядывали сюда к ночи нежданные гости и, пройдя потайным ходом, укрывались в просторной келье Поликены. Тогда, подгоняемые жгучим любопытством, шастали по глухим коридорам взад-вперед послушницы, стараясь невзначай хотя бы краем глаза глянуть на приезжих, будораживших воображение отшельниц.
И как ни пыталась мать Поликена держать свое духовное стадо в послушании и неведении, как ни высоки были стены обители, а все ж и сюда долетали слухи о бурных мирских неурядицах. И уж, конечно, появление сразу трех офицеров да еще с дамою не ускользнуло от острых взглядов сестер господних. Догадки да пересуды усилились, когда послушница Стеша, ходившая к колодцу за водой, увидела возле ограды притаившихся за редкими кустами кабардинцев из офицерской охраны.
И только монахиня Аграфена, наперсница и духовная сподвижница настоятельницы, посвященная в святая святых Поликены, знала об истинных целях этих ночных визитов. Кто, как не она, Аграфена, пересчитав монастырские доходы, щедро делилась ими с полковником Лавровым. У гостей от нее не было тайн. Да и Поликена не могла обойтись без своей верной наперсницы.
Прикрикнув на сестер, задав им неурочную работу, Аграфена спустилась в холодный подвал, вынесла оттуда четверть сладкой монастырской наливки, тщательно проверила запоры и прошла в келью.
– Останься, сестра, – задержала ее Поликена. – Разговор у нас интересный. А чтобы не докучать расспросами, познакомься с господами офицерами.
Поликена холеной пухлой рукой указала на гостей:
– Якова Александровича ты знаешь. А это – полковник Лукоянов, штабс-капитан Городецкий и супруга его, княгиня Муратова. А теперь присядь и послушай, о чем умные люди разговор вести будут.
– Так вот, уважаемая Елизавета Петровна… Ничего, что я вас так, по-мирски? – спросил Лавров.
Настоятельница согласно кивнула и налила высокие рюмки.
– Дело в том, что в этом уезде вся надежда только на вас. Никто ваших сестер не заподозрит, обители ничто не угрожает. Зато мы будем знать о каждом шаге наших врагов. А насчет дурного влияния, так ведь тут и стены не уберегут. Зато оба мы будем делать угодное и сердцу нашему, и господу.
– Насчет угодного дела ты бы помолчал, Яков Александрович. Уж я-то наслышана… Лют ты больно. Дружба с тобой доброй славы обители не принесет. Не разбираешь ни правого, ни виноватого. Прощать надо врагов своих, прощать…
Лавров громко рассмеялся.
– Прощать их, Елизавета Петровна, это хорошо. Но надо же, чтоб и у врагов наших было, что прощать нам.
– Бог с тобой, делай, как знаешь. А я доброе имя обители замарать боюсь.
Поликена насупилась. Чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, заговорила Муратова.
– Вопрос этот сложный, матушка, сразу его не решишь. Да и спешить некуда. Ночь впереди большая, успеем обдумать все. Вы бы лучше нам о себе немного рассказали. Говорят, знаете вы много о святом храме в горах.
– Правду говоришь, голубушка, правду истинную. Сентинским тот храм величался.
– Я как-то слышал об этом, – сказал Лукоянов. – Говорят, фрески там старинные обнаружены. Вы действительно бывали там?
– Какое бывать! Считай, всю жизнь свою отдала ему.
Поликена собрала щепоткой крошки печенья, отряхнула подол и налила себе рюмочку.
– Об этой святыне еще итальянец один, прости господи, не упомню его имени, в прошлом столетии писывал. Стоит храм на самой горе, верстах в семидесяти от Баталпашинской у реки Теберды. Фрески на куполе разрисованы, гробницы в нем и крест каменный. Только многие лета в запустении была святыня господня, служа местом приюта разве что скоту в ненастную погоду. И вот две послушницы из сестер милосердия приняли на себя нелегкий труд. Мне тогда годков семнадцать, поди, было. Стараниями нашими, особенно сестры Евдокии, признанной строительницы, у подножия горы возникла женская обитель – Спасо-Преображенский монастырь. На пожертвования утвари церковной купили, установили иконостас, на вершину горы в четыре версты дорогу в камнях прорубили. И все сами, трудом своим тяжким. А в девяносто шестом, октября двадцать второго дня, освятили храм во имя преображения господня. Впервые после молчания долгого раздалось в нем слово божие!
Монахиня Аграфена, молчавшая до сих пор, перекрестилась и будто для себя молвила:
– Труды-то какие положены. Почитай, вся жизнь отдана делу господню. А ноне, говорят, безбожники да богохульники злобствуют в святом храме, надругаются.
Она многозначительно глянула на Лаврова. Тот закивал головой и глубоко вздохнул:
– Только ли над храмом святым? Над народом русским измываются, жидам Россию продали.
Аграфена подхватила:
– Кабы мужиком была, прости господи, давно бы уж на коня села да айда рубить головы нехристям. А тут разве чем поможешь делу правому?
– Так предлагают ведь! – возразила Поликена. – Сестер наших по окрестным станицам пустить. Шпионить да смуту в народ сеять.
– И то дело! Слава те, господи, надоумил Яков Александрыч.
– Подумаю, – вздохнула настоятельница.
– Подумай, матушка, подумай. Как и Сентинский храм святой восстанавливала, вступайся за дело господне. – Аграфена захлопотала у стола, подставляя гостям закуски.
В коридоре раздались топот и голоса. Аграфена выскользнула из кельи, но сразу же воротилась.
– Яков Александрыч, батюшка, бусурманы там твои что-то тебя кличут.
Лавров вышел.
– Что же вы молчите, матушка? – спросила Муратова. – Поможете делу правому?
– Творец наш дал нам два уха, голубушка, да только един рот, указуя на двойную работу ушей в сравнении со ртом.
Снова замолчали.
Вскоре вернулся в келью Лавров, нахмурившийся, озабоченный.
– Лазутчика захватила охрана. Говорит, будто из Кабарды идет. Прослышал о нашем отряде да заплутал ночью. Хотел в саду монастырском отсидеться. Что-то он мне не нравится. Допросить бы надо… Позволишь, Елизавета Петровна?
– Избави бог! А вдруг помрет ненароком. Грех на душу не возьму! О прежнем, считай, договорились. А уж этого мазурика вези куда ни то, да там и допрашивай. Не обессудь, не могу дозволить…
– И на том спасибо, матушка. – Лавров обернулся к офицерам. – Поехали, господа!
Утром в лесной сторожке, затерявшейся в глухой чаще, Лавров и Лукоянов присутствовали на допросе.
В потрепанной черкеске, уставший и голодный парень сидел на лавке между двумя крепкими кабардинцами, прислонившись затылком к обшарпанной закоптелой стене. В уголках рта запеклись бурые пятнышки крови. Он изредка болезненно морщился.
– Значит, хорунжий Никулин? Где служил?
– В Осваге у полковника Ракитного.
– В приятели набиваешься? – удивился Лавров. – Я дружил с Ракитным, но тебя что-то не помню.
– Я тоже вас вижу впервые.
Плечистый, ладно скроенный парень с крохотными усиками на верхней губе отвечал спокойно, даже несколько безразлично. Не юлил, не угодничал, и это еще больше бесило Городецкого.
– Значит, ты мой коллега? Но, как контрразведчик, ты должен знать, что таинственных пришельцев расстреливают.
Городецкий ехидно улыбался.
– Что делали в монастыре?
– Я не был в нем. Зашел в сад. Там и взяли.
– Зачем шли в монастырь? – допытывался Лукоянов.
Никулин устало вздохнул.
– К чему все это, господа? Я уже говорил…
– Откуда идете?
– И это вам уже известно. Но я повторю. Иду из Кабарды. Был в отряде Адилова. Он убит в бою. Начались облавы. Решил уйти. Вспомнил, как Адилов рассказывал о Лаврове. Решил найти его.
– Врешь! – прервал Городецкий. – Две недели назад наши люди были в горах. Жив-здоров атаман Адилов!
– Недели! – горько усмехнулся Никулин. – Что они значат сейчас, эти недели, когда огромная Россия, и та за одну ночь стала красной!
– Мы проверим! – пригрозил Лавров. – И если врешь – не завидую.
– Я именно этого и хочу. Надоело! Чужих ненавидишь, а свои не верят.
– А кто для вас свои? – спросил Лукоянов.
– Те, кто борется за Россию.
– Ну, хватит играть героя! – вмешался Лавров. – Посмотрим, что ты запоешь, когда повиснешь вниз головой над костром. Кто тебя послал?
– Ни к чему это, господа. Смерти я не боюсь. Не верите, ставьте к стенке.
– Последний вопрос, – сказал Лавров. – С кем дружил у Ракитного?
Он выжидающе смотрел на хорунжего. Тот безразлично ответил:
– Капитан Леонтьев, подхорунжий Власов и секретарша. Вероникой звали.
– Приметы ее! – насторожился Лавров.
– Блондинка, тощая, высокая. Ходит в вельветовом бордовом платье. Курит. Желтые пальцы от табака. Перстень мужской – череп и кости. Вечно от нее кислым потом прет.
По мере того, как Никулин говорил, Лавров с удивлением приглядывался к нему. Затем он забарабанил пальцами по столу и задумался.
Наконец, поднялся и подошел к лавке:
– Я полковник Лавров.
Его слова не произвели должного впечатления. Никулин усмехнулся в распухшие губы и ответил:
– Приятно получить пулю в лоб от того, к кому стремился…
– Встать, щенок! – крикнул Лавров.
Никулин вскочил и вытянулся перед полковником.
– Вот так-то лучше, хорунжий, – усмехнулся Лавров. – Уведите!
Когда кабардинцы вывели Никулина, Лавров взъерошил волосы, словно хотел освободиться от сомнений.
– Странно, – произнес он. – Я действительно помню эту шлюху у Ракитного, ее прокуренные пальцы и запах немытого женского тела. Уж этого не придумаешь… Но почему я нигде не встречал его?
– Видимо, были чрезвычайно заняты этой девицей, – улыбнулся Лукоянов.
– Неуместная шутка, Сережа, неуместная, – нахмурился Лавров.
– Вы могли забыть, – успокоил его Городецкий. – И кроме того, разве вы знали абсолютно всех сотрудников Освага?
– Конечно, – буркнул Лавров. – А хорунжий производит приятное впечатление. Как ваше мнение, Сергей?
– Вы хозяин положения, вам и решать. Может быть, он действительно пригодится службе Городецкого. Лазутчик не был бы так спокоен. И о дисциплине быстренько вспомнил… Скажите, а те люди, о которых он упоминал, они что, действительно, были у Ракитного?
– Леонтьева хорошо помню, о Власове как будто что-то слыхал… Вот что, Городецкий. Возьмите-ка его и вправду к себе да хорошенько проверьте. Вы это умеете…
Городецкий благодарно кивнул, а Лавров усмехнулся. Он очень хорошо знал своего контрразведчика, словно рожденного от тайного брака Недоверия и Злобы.
– Пора бы, господа, согрешить за трапезой, – предложил Лукоянов. – Княгиня, пожалуй, заждалась. Вы часом не ревнуете, капитан? – спросил он, заметив мелкое нервное подергивание мохнатой брови Городецкого.
– Что вы, полковник! Жена Цезаря – вне подозрений!
– Хе! – хмыкнул Лавров. – А вы уверены, что вы Цезарь?
* * *
С тяжелым чувством собирался Сергей Горлов на встречу с Гетмановым.
Вчера он снова увидел Лену (имя ее недавно узнал у подружек). В густом людском потоке у Цветника он не сразу заметил ее, потому что серая пуховая шапочка делала лицо девушки совсем незнакомым. Увидел лукавые карие глаза уже в трех шагах от себя и почувствовал, как вспыхнуло его лицо. Как он презирал себя в этот миг! «Лопух несчастный, да она даже не замечает тебя!»
Лена и правда уже не смотрела в его сторону. Она внимательно слушала своего спутника, долговязого парня в гимназической курточке с короткими рукавами. Но она видела, видела его! В этом Сергей мог поклясться. Он уловил даже знакомый блеск в ее всегда удивленных глазах.
Не удержавшись, Сергей оглянулся и тут только обратил внимание на рыжий затылок, который плыл рядом с пуховой шапочкой.
«Ах, вот как!» Злость и обида поднялись в душе с новой силой. «Вот тебе какие ухаживатели нравятся».
Гимназист неожиданно оглянулся. Сергей так и замер на месте. Лицо показалось ему знакомым. Где он его видел? Смутное беспокойство закралось в душу. Обида как-то враз исчезла.
Весь день он думал об этой встрече. Тревога не проходила. И вдруг вспомнил Сергей, что видел однажды того гимназиста с «музыкантом» Кумсковым. Всплыли в памяти последние донесения о «молодежной сотне». Да, несомненно, Казимир Яловский и был спутником Лены.
Хотя Горлов и был лишь одним из исполнителей этой сложной операции, не знал, конечно, всех деталей дела «Штаба бело-зеленых войск» и «Союза трудовых землевладельцев», он мог предположить, что ожидает участников заговора. Он знал, что змеиное гнездо уже обложено, что все эти «музыканты» и «гимназисты» гуляют до поры до времени и под надежным контролем.
Сергей страстно ненавидел всех этих прихвостней, мешающих строить новую жизнь. Он мечтал учиться, верил, что это будет, когда очистят край родной, страну от всякой нечисти. И сил не жалел для того, чтоб скорее настало это время.
Не было у него жалости к яловским и кумсковым. Но Лена? Почему она с ним? Случайный попутчик или давний друг? «Не может она быть с ними, – успокаивал он себя. – Но почему? Что он знает о ней? Живет с матерью где-то на окраине, работает на почте. Вот и все. А если с ними заодно?»
У Сергея похолодело в груди от этого предположения. Начнутся аресты, в них придется участвовать и ему…
Так мучился он, качаясь в седле на пути к Харламову кургану, где должен был ждать Гетманов. Сначала он хотел поделиться с другом своими сомнениями, но передумал: Гетманов выполняет сложное задание, у него заботы поважнее, да и вряд ли поймет он все эти «интеллигентские переживания».
Сергей вспомнил, как еще в первые дни их совместного житья проболтали они до самых петухов. Говорили о жизни будущей, о том, какими люди станут, когда вся эта смута кончится. Укладываясь поудобнее, Сергей под конец проговорил мечтательно:
– Эх, влюбиться бы!
Яков даже присел на кровати от неожиданности.
– Вот дурья кровь! Ты что, гимназистка какая или буржуй? Это они поначитались там всяких романов. Вот им любовь и подавай. Движущая сила, вишь, истории! Мура все это, Серега.
– Я тоже читать люблю, а какой я буржуй, ты знаешь, – обиделся Сергей.
– Чего ты в пузырь лезешь? Удивил ты меня. Жениться человеку надо, это я понимаю. Пришла пора – выбирай девку поядреней, да и женись, рожай детей. Хотя сейчас нам и об этом думать нельзя: чекисты мы. – Яков поскреб пальцем свои щегольские усики и еще раз скептически усмехнулся в темноте. – Ишь ты, влюбиться…
Узнай Яков сейчас, насколько «интеллигентские переживания» захватили его друга, не миновать бы Сергею разноса. А главное, прав будет Гетманов: не об этом сейчас душа должна болеть…
* * *
Поздно вечером музыкант 37-х Тихорецких командных курсов Иван Кумсков, озираясь по сторонам, шмыгнул в калитку дома Кордубайловой. Смеркалось. Но в окнах не видно было ни одного огонька. Иван дернул за веревочку самодельного звонка и еще раз торопливо ощупал туго набитый бумагами внутренний карман. Здесь были копии отношений, поступивших от своих людей из исполкома и других советских учреждений, и несколько удостоверений советских органов. Кумсков должен был передать их Зуйко для пересъемки печатей и подписей.
