Текст книги "Голова Медузы Горгоны"
Автор книги: Виктор Пономарев
Соавторы: Валентина Пономарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
– Фальчикова, – представилась гостья.
– Фальчикова? Фамилия ваша мне как будто знакома…
– Вероятно, вам доводилось в прошлом слышать о заместителе председателя Терского войскового круга есауле Фальчикове. Это мой муж… Бывший. – Она усмехнулась.
Зуйко понятливо кивнул.
Тимофей Чеботарев – человек верный, хороший конспиратор. К тому же мужик с заглядом вперед, кого попало рекомендовать не будет. Свояченица, конечно, не жена и не сестра, за них и то в смутную нашу пору не всяк поручится. Но коль Тимоша с ней грамотку прислал, использовать на работе можно. Люди надежные позарез нужны. Уже несколько месяцев, как мы создали свою организацию. А что сделано? Бумажки, листовочки, плакатики… Беззубо! Надо и это, конечно, но главное – укрепление связей с западом и югом, создание отрядов и единой мощной армии. А тут хорошенькая «свояченица» ой как может пригодиться! Бравые атаманы и полковники на такую наживку клюнут, как пить дать. Однако проверить надо, каково настроение у милейшей Анны Федоровны.
Зуйко пытливо взглянул на Фальчикову:
– Полагаю, Анна Федоровна, что жить вам лучше в каком-нибудь частном пансионате. Это дешевле и удобнее. Да, кстати! На днях у мадам Кордубайловой, где мы с женой снимаем две комнатки, съехала вдова отставного полковника. Отчего бы вам не поселиться на ее месте, если такое жилье вас не шокирует?
– Вдовий кров? – опять усмехнулась Анна. – Что ж, это мне подходит, благодарю. – Глаза ее были так же холодны.
– Вот и чудесно! Сенная площадь, двадцать, дом Кордубайловой. Долго искать не надо. И с работой что-нибудь придумаем. Не сегодня, так завтра. Чем бы вы предпочли заниматься?
– У меня диплом об окончании школы рисования и живописи. Музыкальное образование домашнее, однако недурное.
– Прекрасно! Остается подумать, в какую школу вас определить. Это дело нескольких дней. А сейчас желаю вам понравиться мадам Кордубайловой. Язычок у нее, надо сказать…
– Ничего, – прервала его Фальчикова и поднялась. – Это уже не столь существенно. Искренне признательна вам. До свидания!
– Одну минутку! Не забудьте: мы с вами еще не знакомы.
– Хорошо, если для вас это имеет значение.
– И для вас, – мягко поправил ее управделами.
Фальчикова строго взглянула на него и вышла, не промолвив ни слова.
«Хороша!» – еще раз восхищенно отметил Зуйко. Походив из угла в угол, снова вернулся к своему массивному столу и удовлетворенно задвигал ящиками, мурлыча веселую песенку.
После работы он против обыкновения сразу направился домой. Жена встретила его упреком:
– Что же без обеда?
– Задержался, Зиночка. Дела, – извиняющимся тоном произнес Зуйко. Он видел, что Зинаида чем-то раздражена и с трудом сдерживается.
Она тяжело переносила первые месяцы беременности, дурнела на глазах, готова была вспылить по любому поводу. Муж старался не оставаться с нею долго наедине и всегда ссылался на свою занятость. Зинаиду невнимание его бесило. Разумом она понимала, что придирками и истериками отталкивает мужа, но поделать с собой ничего не могла. И на этот раз она не удовлетворилась его объяснениями.
– Дела, дела, дела… Я жду, волнуюсь, места себе не нахожу. Да что тебе до этого! Кто я для тебя?..
– Ну-ну, Зинуля, – притворно ласково заговорил Зуйко, чувствуя, что назревают слезы. – Что за глупости ты говоришь! Я задержался, но сейчас вот пораньше пришел.
Когда жена чуть успокоилась, мягко выговорил ей:
– Нервы, Зиночка, нервы. Нехорошо. Ты знаешь, я тебя предупреждал: не время сейчас. Выходит, я же и виноват. Извини, но сидеть около тебя я просто не имею права.
– Да-да, я понимаю. Постараюсь сдерживаться, – сникла Зинаида. Она снова взялась за свое вязание и, словно желая сменить тему разговора, сообщила:
– У мадам Кордубайловой новая жилица. Довольно интересная особа.
Муж равнодушно пожал плечами:
«Вот что тебя, голубушка, взвинтило…»
По вечерам все жильцы мадам Кордубайловой собирались за общим столом на чай. Хотя в эту голодную пору понятие «вечерний чай» имело чисто символическое значение, традиции никто не нарушал. Любили затем перекинуться в картишки, обменяться последними городскими новостями, посудачить о ценах на черном рынке.
Во главе стола восседала, как всегда, сама мадам в каком-то невероятного цвета капоте, по обе руки ее – дочь Евдокия с мужем, бывшим подпоручиком, ныне сотрудником отдела снабжения Пятигорского наробраза. Дальше обычно помещались две-три старые девы, почему-то похожие друг на друга, долговязый учитель школы первой ступени, супруги Зуйко и сорокалетняя жена присяжного поверенного, около полугода скрывавшегося в горах.
Все уже были в сборе, когда вошла Анна Фальчикова. И в домашнем платье она отлично выглядела и немедленно привлекла всеобщее внимание. Мадам приветливо улыбнулась ей и представила домочадцам.
– Садитесь, Анна Федоровна. Ваше место будет здесь. – Хозяйка указала на венский стул против Зуйко. Зинаида вспыхнула, встретившись с холодным взглядом новенькой.
Едва досидев до конца чаепития, она быстро вышла из столовой, забежала в комнату и, разрыдавшись, бросилась на кушетку. Гаврила Максимович зашел следом и плотно прикрыл дверь.
– Да что же это, Зинаида? – Он не скрывал своего возмущения. – Ты ведешь себя, как глупая девчонка!
– Почему, почему она посадила ее тут, против тебя? – захлебываясь слезами, выкрикнула Зинаида.
– Господи, я-то здесь при чем?
– Я вижу, она тебе понравилась…
– Ну, знаете! Эт-то уж слишком! – Зуйко выскочил из комнаты и в сердцах хлопнул дверью.
Возвратился он, когда жена уже спала. Преферанс успокоил его, но на душе было смутно. «Как все это некстати сейчас. Жена-истеричка. Ребенок. Приходится нервы трепать по пустякам. А впереди дело большое, игра крупная, прибыльная. Только успеть бы козыри прибрать к рукам». И невольно подумалось, насколько бы легче было вести эту игру, будь рядом такая сильная и гордая натура, какою представлялась ему новая соседка.
* * *
Яков Гетманов медленно брел по узкой тропинке мимо облезлой стены военного лазарета. Он все еще не знал, с чего начнет, как поведет себя, разбираясь с жалобой раненых бойцов. Думал, что на месте будет виднее. Установка-то, в общем, ясная: действовать согласно революционной совести. А тут, как назло, ни одного больного вокруг. К начальству идти не хотелось. Начнутся расспросы: кто, зачем, откуда.
Гетманов остановился на углу и оглянулся: в проеме двери показался здоровенный парень. Он лениво лузгал семечки.
– Бог в помощь! – пошутил Яков, но парень будто и не заметил его. Он сплевывал в руку шелуху и поглядывал в сторону флигелька, что затерялся в глубине запущенного сада. Яков постоял минутки две, тоже посмотрел на флигель и, наконец, не выдержал:
– Глухой ты, что ли?
– Валяй себе мимо. Не мешай, – лениво протянул парень и плотнее запахнул ворот засаленного стеганого халата.
– Ну и занятие же ты себе нашел. То-то морду отъел на казенных харчах.
Парень сердито посмотрел на Якова и зло выматерился.
– Как же! Поди раздобреешь, коли не подохнешь.
Он швырнул к ногам Гетманова шелуху и флегматично отвернулся.
– Слышь, – спросил его Гетманов, – ты Герасименку знаешь?
– А на кой он тебе? – насторожился верзила.
– Да так, нужен.
– А-а… Ну, коли так, валяй мимо.
– В части одной служили, понимать надо!
– Вот зануда, – пробурчал парень. Подождал немного, сплюнул в сердцах и негромко крикнул куда-то себе за плечо. – Лешка!
В коридоре послышался быстрый стук костылей. Из-за широкой спины верзилы выглянул худой небритый красноармеец:
– Поди, идет?
– Да нет, – неторопливо сказал первый. – Тут фраер один…
Небритый с любопытством осмотрел Гетманова.
– Чего надо?
– Герасименко? Дело есть к тебе. Выдь на минуту.
Красноармеец чуть подумал, затем легонько подвинул локтем соседа и застучал по ступеням крыльца.
– Смотреть, что ли? – буркнул ему вслед детина.
– Миром решали, так чего спрашиваешь? Твой ведь черед.
Яков и Герасименко углубились в кленовую аллею.
Боевая подготовка чекистов.
– Айда сюда, – раненый заковылял к поломанной скамейке. – Выкладывай, кто ты есть и чего от меня надо.
– Из губчека я…
– А я почем знаю? Может, ты контра какая…
– Письмо писал? Вот меня и направили разобраться. – Яков показал бумагу.
– А что разбираться? Вас пока дождешься – сдохнешь с голоду. Письмом вызывать приходится. Сами не догадаетесь порядок навести…
– Откуда ж знать было?
– Ты все должен знать, раз ты чека!
После махорки, которой угостил Яков, красноармеец заметно подобрел и стал рассказывать:
– Как попал я сюда, так думаю, куда это меня занесло? Масло, значит, прут. Конфекты тоже почем зря. Молоко отродясь не давали. А как комиссия какая – на задних лапках перед ею: мы и так, мы и эдак. Растудыт! Ну, погоди! Мы уж нонче сами, как у нас на миру – за лапу вора да потрясем, чтоб неповадно было!
– Ты брось! Это же самосуд. Надо по совести.
– А это по совести?! – вскрикнул Герасименко и вытянул вперед ногу, завязанную грубой грязной тряпкой. – Другую неделю прошу перевязать. Гнить начала. А те руками разводят: бинта, вишь, нету. А недавно эта стерьва скоко марли уволокла, бинтов одних ворох! По совести!.. – ворчал красноармеец.
– Ты не кипятись, ровно самовар у поповны. Давай-ка по порядку.
Они сидели минут двадцать. Из рассказа раненого Гетманов узнал об исчезновении лекарств, продуктов, перевязочных материалов. Узнал он и о том, как разозленные красноармейцы поймали на днях повара. Хотели намять ему бока, да выяснилось, что ни при чем он: что получает, то и закладывает в котел. А делами тут вершит сестра-хозяйка, только хитро так обдуривает всех, что никак ее с поличным не поймаешь. А поймаешь – на любой случай отговорки есть.
– Только сегодня не проскочит, – сказал Герасименко. – Вон охрана выставлена. Озлились ребята…
– Молодцы, – одобрил Гетманов. – Только без рук давайте, баба ведь…
Герасименко с сожалением вздохнул:
– И то верно…
Когда окончательно обо всем договорились, Яков ушел в дальний конец сада, откуда хорошо проглядывалась запасная калитка, а Герасименко отправился к своим товарищам.
Прошел почти час. Незаметно подкрались сумерки. Бездействие тяготило. Яков в душе уже проклинал себя за то, что поддержал план красноармейца. А если сегодня сестра-хозяйка никуда не пойдет? Говорил же Герасименко, что она иногда в ночь остается. А если пойдет, да ничего у нее не будет? Нет, здесь надо было как-то по-другому…
Легкий свист насторожил Якова. До него донесся дробный топот и сердитый женский возглас у калитки:
– Отстаньте! Чего вам надо? Я буду кричать!
– Кричи, милая. На свою шею. Поизмывалась, стерьва, над нами! Держися теперь! А ну, хватай ее, братва!
Гетманов побежал на шум, выхватил из кармана наган.
У калитки, окружив женщину, галдели раненые. И каждый норовил, несмотря на уговор, ткнуть ее побольнее. Женщина заслонялась руками, истерично взвизгивала.
– А ну, кончай! Стрелять буду!
Сестра-хозяйка почувствовала поддержку и кинулась к Якову.
– Помогите, товарищ! С ума все посходили. Накинулись, словно звери!
– Спокойно, спокойно. Разберемся, – утешил ее Гетманов и повернулся к раненым. Некоторые поспешно покидали свои места, остальные растерянно мялись. Чекист поспешил избавиться от своих помощников.
– Я из губернской милиции. Разойдись!
Раненые скрылись, а Герасименко на прощанье подмигнул Якову. Благо, что приходившая в себя сестра-хозяйка ничего не заметила.
– Спасибо вам. Вы так кстати появились, – со смущенной улыбкой заговорила она.
– Ну что вы. Такая служба. За что они вас?
– Озверел народ. Ни за что убить могут. Словно бандиты…
– Вы не волнуйтесь, я провожу.
– Я так признательна вам…
Яков подошел к калитке, где валялась огромная сумка. Вокруг были разбросаны медикаменты, бинты, марля, флаконы – и обыскивать незачем. Он нагнулся и с безразличным видом стал укладывать в сумку лекарства. Женщина торопливо объясняла:
– Главный врач распорядился срочно отвезти в Пятигорск. Нужно торопиться, а тут эти… Боже мой, если бы не вы…
– Вот кстати, – перебил ее Гетманов. – Мне тоже в Пятигорск. Живу там. Так что помогу в дороге, а то вон как вас нагрузили! Неужто никого посильнее не нашли?
– Некому, знаете… Ведь не каждому можно доверить в такое-то время.
Они направились к вокзалу. Яков шел сзади, неся огромную тяжелую сумку.
* * *
Старенькая «кукушка», тужась изо всех сил, пыхтя и обволакивая вагоны густой копотью, тащила состав. Его мотало из стороны в сторону и резко потряхивало на стыках. Было тесно и душно. От забивших вагон мешочников несло прелым запахом кож, который смешивался с густым махорочным дымом и резкой вонью туалета.
Притиснутые к закопченному и пыльному окну, двое смотрели, как мимо мелькают верхушки деревьев и частый кустарник, взбегающий вверх по отлогому взгорью.
Молодая красивая женщина в черном платке, поднеся к лицу маленькую изящную муфту, брезгливо морщилась, а мужчина, армейскую выправку которого вряд ли мог скрыть его «цивильный», не по фигуре сшитый костюм, изредка бросал на нее иронические, но понимающие взгляды.
Поезд дал протяжный гудок, вагоны резко дернуло, и за окном все медленнее и медленнее поплыли деревья: начинался подъем. Вскоре состав потащился так тихо, что, казалось, его без особого труда можно было обогнать пешком.
Внезапно что-то изменилось в вагоне. Мешочники засуетились, тревожно зашептались. Очередная станция была еще не скоро, но некоторые стали пробираться к выходу. И тут гул прорезался криком влетевшего из тамбура взъерошенного подростка:
– Аттанда! Фараоны!
Шпана пырснула из вагона, люди загалдели. Женщина беспокойно посмотрела на спутника.
– Видимо, облава, – встревоженно прошептал тот.
– Что делать, Жорж? Думай же быстрее!
– Не успеем. Спокойно, Нина. Ведь документы в порядке…
А в вагоне уже появились милиционеры. Один из них, седовласый, осипшим голосом объявил:
– Всем оставаться на местах! Проверка!
Двое молодых его помощников пошли по вагону, а старший окинул взглядом соседей и протянул руку к женщине:
– С вас начнем?
Она медленно достала из муфты листок и протянула его милиционеру. Старший пробежал глазами бумажку:
– Учительша, значит. Муратова. А вы?
Он взял в руки протянутое ему удостоверение, прочитал мельком, сунул назад, но, сделав пару шагов, внезапно обернулся и стал пристально рассматривать мужчину.
– После ранения, говоришь? Это где ж ранен-то?
– Разве это имеет значение? – пожал плечами мужчина. – Документ ведь в порядке.
– В порядке, – протянул задумчиво старший и вдруг громко крикнул: – Сашка! Иван! Айда сюда! – А сам не сводил глаз с мужчины.
Тот беспокойно зашевелился, глядя, как к нему приближаются милиционеры.
– Гляди ж ты! – воскликнул старший. – Вот уж не думал не гадал! Ан довелось встретиться, господин штабс-капитан!
– Вы ошибаетесь! – возразил мужчина и придержал пальцами слегка подрагивавшую от нервного тика бровь.
– Какой там! Разве забудешь, как ваша милость лично порола меня в Осваге? Я твою рожу на всю жизнь запомнил. А ну, айда! – старший махнул револьвером к выходу.
– Это недоразумение! – вступилась женщина, но седовласый кинул на нее сердитый взгляд:
– А ты, значит, Муратова, с ним? Айда тоже!
Их повели в хвост поезда, в небольшой служебный вагончик с узким тамбуром.
– Вот тут и погутарим, ваше благородие! Подыми-ка руки! – сказал старший и прикрыл дверь. – Обыскать !
Молоденький белобрысый милиционер поставил в угол винтовку и дотронулся до кармана.
– Вона-а! – удивленно воскликнул он и вытащил пистолет.
– Тэк-с! – удовлетворенно произнес старший и сунул пистолет в карман галифе. – Поройся-ка еще…
Белобрысый протянул ему несколько исписанных бумажек, взял винтовку и отошел в сторону.
– Тэк-с! Это потом почитаем.
– Пистолет для защиты! От бандитов! – воскликнула Муратова.
– Молчала бы лучше, – прицыкнул на нее старший. – У самой-то чего в карманах?
Приняв его вопрос за команду, белобрысый помощник провел руками по карманам пальто Муратовой.
– Наглец! Как вы смеете! Перед вами женщина!
– А ты не ори здеся, – заявил старший.
– Может быть, мне прикажете раздеться? – гневно воскликнула она.
Белобрысый хмыкнул:
– А не мешало бы, Егорыч, а?
Но старший сунул ему под нос огромный кулачище и отрезал:
– Сопляк! Чего несешь? – И, повернувшись ко второму помощнику, распорядился:
– В общем, так. Ты, Сашок, постереги тута их благородия, пока мы с Ванькой закончим. Да смотри! Господин Городецкий – дюже прыткий офицерик…
Он с белобрысым вышел, а конвоир прикрыл дверь, поглядывая сквозь небольшое дверное оконце из тамбура на арестованных.
– Что же теперь, Жорж? – тихо спросила Муратова.
– Сумеешь прыгнуть? – прошептал Городецкий. – Ведь еле ползет!
Она выразительно посмотрела на конвоира, и когда тот отвернулся, быстро протянула Городецкому муфту.
– Помоги тебе бог!
В руке капитана блеснула вороненая сталь маленького дамского браунинга.
– Услышат выстрел, – прошептал Городецкий.
– Решайся…
Конвоир снова взглянул в оконце, но в этот миг офицер всей тяжестью тела ударил в дверь. Та распахнулась, оттолкнув милиционера. Городецкий кинулся к нему, смял, схватил за горло, но парень, упершись ногами в стену тамбура, выворачивался. Чувствуя, что ему не сладить, Городецкий обернулся к Муратовой и зло крикнул:
– Прыгай! Ну!
Женщина выскользнула в тамбур, открыла дверь и, энергично оттолкнувшись, прыгнула под откос.
Парень сорвал с горла руку офицера, крепко сжал ее в запястье, но подняться не мог. Они горячо дышали в лицо друг другу, а поезд внезапно рванул и стал набирать скорость.
Городецкий выпростал руку с браунингом, второпях взмахнул ею и ткнул рукоятью в бок конвоира. Освободившись, приподнялся и метнулся из вагона.
Он упал под откос, больно ударившись плечом, но сразу же вскочил и побежал к видневшейся вдалеке Муратовой.
А когда оглянулся, то увидел, как из болтающегося хвоста вагона выпрыгнул конвоир.
Городецкий прислонился к телеграфному столбу и взвел курок. Парень бежал к нему, держа винтовку наперевес.
– Стой! – кричал он, задыхаясь. – Стой, стрелять буду!
Городецкий прицелился. Но конвоир вдруг вскинул винтовку, и пуля, отщепив полоску столба, ударила в руку.
Офицер оцепенел, а конвоир снова побежал к нему.
Тогда Городецкий, не целясь, выстрелил раз, другой, третий…
Парень словно споткнулся, по инерции пробежал еще несколько шагов и, неловко согнувшись, лицом вниз упал на пологий откос.
* * *
Тишина и покой никогда не покидали южную слободку Кисловодска. И к нашествию белых, и к приходу красных она была одинаково равнодушна. Ее размеренная жизнь нарушалась лишь с наступлением нового курортного сезона: в поисках интимных наслаждений сюда устремлялась пестрая толпа приезжих.
Перед самым уходом белых на одном из заброшенных неказистых домишек появилась аляповатая вывеска. Слободку это совершенно не заинтересовало. Соседи знали, что в развалюхе поселился сапожных дел мастер, старый бобыль по фамилии Волков. Но дел с ним не водили, разве приносили изредка на починку свою ветхую обувку.
Бобыль с утра уходил в город на поиски заказов и возвращался поздно. Плотно запирал на засов высокую калитку и наглухо прикрывал ставни.
Иногда появлялись у него клиенты со свертками, но таких визитов становилось все меньше: люди, видимо, предпочитали обходиться без посторонней помощи. Бобыль, казалось, стойко переносил невзгоды судьбы и, невзирая на скудную выручку, которой едва хватало на пропитание, не снимал вывеску с развалюхи.
Глубокой ночью в плотно закрытые ставни раздался тревожный стук. Хозяин не спал. Он торопливо сложил в дорожный сундучок толстые обрезки резины, снял тяжелый фартук и пристально осмотрел рабочее место. Убедившись, что все надежно спрятано, одернул жилет и устало зашаркал к двери.
Впустив ночных посетителей, хозяин проследил, чтобы они набросили щеколду. Все так же молча провел их в небольшую комнатку без окон, которая служила ему рабочим уголком, и прибавил в лампе огня.
– Что это за новости? – только теперь сурово спросил он Городецкого.
Тот присел на краешек старой скрипучей кровати и прижал к груди руку, туго перевязанную черным платком жены. Муратова прислонилась к стене, заложив руки за спину.
– Единственный выход, Иван Назарович, – сказала она. – Мы ехали к Кубанскому. Жорж стрелял.
– Опять фейерверки! Сколько можно повторять одно и то же: вживаться! Тихо, упорно вживаться!
– Не сердитесь. В поезде была облава. Если бы не Жорж, сидели бы мы сейчас в подвале чека.
– Тем более нечего было соваться ко мне! Вас предупреждали? Только в крайнем случае!
– Это как раз тот самый крайний… – начал было Городецкий, но старик резко оборвал его:
– Ты уверен? А если за вами потянулись хвосты?
– Я не думала, что офицер контрразведки Яицкий может струсить и бросить в беде своего коллегу, – язвительно заметила Муратова.
– При чем здесь Яицкий? Своими глупыми выходками вы можете погубить важное дело! Кой черт понес вас самого, Жорж, к Кубанскому?
– Мне надоело корпеть над этими листовками. Я хотел просить у него настоящего дела.
– Разве вы не знаете, что интересы нашей борьбы…
– Ладно, не ворчите. Теперь это ни к чему, – сказала Муратова. – Лучше помогите промыть рану.
Хозяин вышел в другую комнату и сердито загремел там склянками. Городецкий воспаленными глазами посмотрел на жену:
– Неудачник! Одни только хлопоты доставляю вам всем. И тебе, и другим… Но пусть Яицкий не волнуется – мы сейчас же уйдем отсюда!
– Куда ты пойдешь, глупец! На всех дорогах уже наверняка нас ищут.
– Да-да! Нина Александровна права, – появился в дверях Яицкий. Он держал тазик, полотенце и флакон с йодом. – Вам не следует больше появляться в городе. Нужно уходить!
Муратова взяла у него таз, легкими движениями сняла повязку и стала осторожно обрабатывать рану. Городецкий стонал, закусив губу и прикрыв глаза. На лбу его выступили крупные капли пота.
– Ничего опасного… Мякоть слегка задета.
– Слава богу, – вздохнул за ее спиной Яицкий. – Отдохните пока. К утру я вас отправлю в горы. Оказия такая нынче имеется.
Он вытащил из кармашка толстый резиновый кругляшок и протянул его Муратовой:
– Взгляните, княгиня, какую я «липку» славную сделал. Ладан от всех чертей. С нею вас ни один разъезд не задержит.
– От-дел… – по слогам начала разбирать Муратова надпись на болванке печати.
– Вот-вот. «Отдел уголовного розыска». А? Прелесть! Жоржа сделаем уполномоченным по особо важным делам, а вас, Нина… Вас устроит должность медика?
– Но мы не знаем дороги.
– Вам этого и не требуется. Через… – Яицкий достал из кармашка жилета часы на длинной серебряной цепочке. – Через три часа приедет ваш проводник. Сегодня как раз отправляем в горы новую партию медикаментов. Сядете на повозку, и вас доставят до места. На худой конец соврете, что добираетесь на место происшествия. К документам вашим комар носа не подточит. Ну, отдыхайте пока…
На рассвете в соседней комнате Городецкому послышался приглушенный разговор.
– На кой ляд она там сдалась?
Городецкий обеспокоенно посмотрел на Нину, но та спала, свернувшись калачиком у него в ногах. Он снова прислушался.
– Оставлять ее здесь мы не можем, Семен! И потом, не ваша это забота.
– Да бог с ней, Иван Назарович. Что передать?
– Скажешь атаману, что Терцев обещал достать в ближайшие дни тысяч триста. Следующая отправка будет через две недели. А в штабе скажи, что нужны новые бланки. Последние вот на них испортил, а люди все идут. Что там твой новый знакомый в чека?
– Пока мнется. Но скоро можно будет разговаривать…
– Ну уж нет! Им никогда ничего нельзя доверять. Ты уж предоставь это дело мне. Я что-нибудь похитрее придумаю…
Голоса смолкли. Распахнулась дверь – на пороге стоял в темном дождевике и больших сапогах, поигрывая хлыстом, Семен Доценко.
– Живы, Аники-воины?
Нина проснулась.
– Прошу прощения. Собирайтесь…
* * *
В кабинете следователя военной секции губчека Александра Запольского сестра-хозяйка, доставленная сюда Гетмановым, держалась вызывающе. Она возмущалась незаконным арестом, кричала о высоком долге медицинского работника, о тирании чека, позволяющей себе издевательства над честными советскими служащими.
Александр спокойно слушал и не без интереса разглядывал молодую женщину в наглухо застегнутом опрятном платье с высоким воротом и белоснежном накрахмаленном переднике медсестры. Он привык к таким крикам, к истерике. Он думал, какую тактику изберет, когда предъявит известные ему улики и убедит арестованную в бесполезности ее хитростей.
Наконец сестра смолкла. Запольский распрямился и пододвинул к себе бланки допроса.
– Вот и хорошо. Теперь начнем по порядку. Откуда у вас хинин, аспирин и марля?
– Я уже говорила, что везла их по приказу врача.
– Неправда. Врач заявил, что такого приказа не было. И вообще он удивляется, откуда у вас столько лекарств. Кому бы везли их?
– Я должна была отдать в Пятигорске в больницу. Там не хватает их.
– И, конечно же, этих шести аршинов марли тоже не хватает?
Сестра-хозяйка молчала.
– Ваша фамилия?
– Сколько говорить можно! Серафима Ивановна Горохова…
– И опять неправда! – твердо произнес Запольский. – Ваша фамилия Фабр. Двадцати семи лет. Дочь надворного советника, высланного с Кавказа за антисоветскую деятельность. Живете по чужому документу. Постановление чека о выезде с Северного Кавказа не выполнили, скрылись. Достаточно?
Александр Сергеевич Запольский.
Фабр молчала. Она думала, что чекистам известно все, и даже не подозревала, что это был последний и главный козырь Запольского.
– Итак, кому предназначались медикаменты? Не тяните время и не заставляйте меня отвечать на свои же вопросы. Еще раз напоминаю вам об ответственности за дачу ложных показаний. Итак, кому?
– Доктору Акулову, – хрипло прошептала Фабр.
– Так я и думал. А теперь выпейте воды, успокойтесь и давайте продолжим нашу беседу.
…К ночи ветер утих. Александр Запольский устало откинулся в кресле, потянулся до хруста в суставах. Он вытряхнул из потрескавшейся пепельницы груду окурков, смахнул со стола пепел и снова углубился в показания Фабр.
На последнем допросе она, кажется, рассказала все. Больше ничего не сможет добавить, если бы даже и захотела. Видимо, ее не очень-то посвящали в дела, предоставив лишь догадываться об истинном назначении украденных ею медикаментов и продуктов. Чувствовалось, что она не лгала, когда рассказывала о знакомстве с Александром Акуловым, сыном генерала, дворянином, врачом станичного участка, и о его предложении помочь «отважным патриотам». В память об отце она приняла советы доктора. Конечно, не безвозмездно. Акулов дважды передавал Серафиме деньги. «Не из нашего кармана, – говорил он, – берите! Если Советская власть считает, что у нее есть лишние деньги, почему бы ими не воспользоваться…»
Значит, Акулов имеет где-то источник, откуда черпает деньги. Александр машинально чертил цепочку на листке бумаги. В маленьком кружке он вывел фамилию Фабр, черкнул от него стрелку и увенчал ее острие жирным кругом – Акулов. Но ведь должен он куда-то девать получаемые лекарства! Куда? От жирного круга стрельнула в сторону линия и уперлась в размашистый вопросительный знак. Нужны связи доктора! Так все равно ничего не высидишь…
Александр устало собрал бумаги, аккуратно завязал тесемки папки и запер свой сейф.
– На сегодня все!
В чека было тихо. Из кабинета Бухбанда падал тусклый луч света. Александр прошел по пустынному коридору, гулко топая и скрипя половицами, и, будто стряхнув с себя тяготившие его заботы, легко сбежал вниз.
* * *
Вечером на трамвайной остановке у городского сквера доктора Акулова остановил широкоплечий парень в кубанке:
– Александр Васильевич?
– Не имею чести знать вас…
– Случилось несчастье, нужна ваша помощь!
– Но я уже кончил свою работу! Обратитесь в больницу!
– Доктор, тут совсем рядом!
Акулов сердито тряхнул саквояжем.
– Ладно, ведите…
Они свернули за угол, где на безлюдном месте стояла машина.
– Садитесь! – приказал доктору его провожатый и подтолкнул к раскрытой дверке.
– Однако… – воспротивился доктор, но Гетманов легко втиснул его в машину и сел рядом.
– Что это значит? – возмутился Акулов.
– Вы арестованы. Я сотрудник чека. Вот мандат.
– Вон как, – растерянно протянул Акулов и больше не произнес ни слова…
В сопровождении чекиста он спокойно прошел в кабинет Запольского и решительно заявил:
– Произошла ошибка, товарищ! Я честно служу нашей Советской власти с первых же дней. Это могут подтвердить и партийные товарищи, которые знают меня…
– Садитесь! И объясните мне, куда деваются краденые медикаменты, которые вы получаете от Фабр?
– Вы ошибаетесь. Не краденые, а купленные. Я честно покупаю…
– А для вас их честно воруют!
– Простите, но ко мне это не имеет абсолютно никакого касательства.
– Прямое. Введите Фабр!
– Ах, вот оно что, – собираясь с мыслями, пробормотал Акулов. – Значит, эта женщина – воровка? Но откуда я мог знать, что покупаю краденое?
На все показания Фабр доктор отвечал взрывами негодования и отрицал каждое ее слово. Наконец, обессиленный двухчасовой беседой, он придумал новый ход.
– Я никогда не подозревал, Фима, что вы настолько мерзкий человек. Я знаю, почему вы сейчас меня оговариваете. Вы мстите мне за то, что я отказался стать вашим любовником. Низко это! Мерзко!
Фабр будто задохнулась от возмущения, но, подумав мгновение, отрешенно махнула рукой и отвергалась к окну.
– Уведите! – распорядился Запольский.
Утром Бухбанд просмотрел протоколы допроса, очной ставки и нахмурился.
– Крутит этот Акулов, изворачивается. Но ведь нужны доказательства! А их у нас, увы, нет…
– А показания Фабр?
– Слова! Мы все равно не добьемся от доктора признания. Хуже того, он прикинется незаслуженно гонимым…
Бухбанд долго молчал и хмурился. Но вдруг повеселел, подошел к Запольскому и тихо сказал:
– Слушай, отпусти-ка ты Акулова. За недоказанностью…
– А как же его спекуляция лекарством?
– И все же придется выпустить. Да еще извиниться для приличия. Мол, проверили по работе. О нем хорошие отзывы. Надо же их как-то успокоить. Горлов уже здесь?
– У дежурного.
– Так что расшаркайся перед этим господином, Александр Степанович. Дескать, и на старуху бывает проруха. А Горлова срочно зови ко мне.
* * *
Доктор Акулов, освобожденный из-под ареста, ошибок не совершил. Весь день он бесцельно бродил по городу, изрядно измотав чекистов.
Так продолжалось двое суток. Доктор рано выходил из дома, а поздно вечером все тем же сквером возвращался обратно.
– Ничего, – успокаивал Долгирев, – Не могут они так просто от него отказаться. Появятся!
И появились. Неожиданно, в воскресный день.
Прибывший на пост Сергей Горлов увидел, как по Ручиной улице к дому Акулова медленно направляется высокий мужчина с футляром в руках.
