Текст книги "Голова Медузы Горгоны"
Автор книги: Виктор Пономарев
Соавторы: Валентина Пономарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
– Будет твоя забота. Бросишь против него тачанки. А сам с сотней – ко мне в резерв.
Атаку решили начать с первыми лучами солнца. А пока не завиднеет, Конарь приказал отдыхать и готовиться к утру.
Когда Яков пришел в свою сотню, далекие огоньки звезд едва мерцали сквозь белесую пелену рассвета. Бандиты давно повечеряли кто чем мог и теперь храпели на разные голоса. Яков прошел к тачанкам, черневшим у старого высохшего дерева. Здесь тоже лежали вповалку ездовые и пулеметчики. Лишь один, белый как лунь, старик Егор, прозванный в банде Молчуном, все вздыхал возле своих коней.
Он подвинулся, расправил на повозке дырявую обсмоленную по краям бурку, освобождая место для Якова. А когда тот сел, протянул ему свой кисет:
– Давно, паря, спытать тебя хочу… Ровно я где тебя видал.
– Все может быть.
– Вот и я говорю, ровно я тебя где видал. Обличив твое мне знакомо.
– А скажи-ка, дед, – спросил его Яков, чтобы отвлечь от ненужных и опасных расспросов, – чего тебя нелегкая сюда занесла? Ну ладно, я. А ты чего? Сидел бы со старухой на печи да семечки лузгал.
– Да ить как тебе сказать… Кони меня привели.
– Это как же? Век прожил, а головы своей нет?
– Голова-то на месте, да пуповина дюжее оказалась…
Яков давно уже присматривался к старику. Не мог понять, что привело к Конарю Егора, с которым разделил он когда-то на меже последнюю щепоть махры. Своими повадками Молчун здорово отличался от остальных бандитов: не грабил, когда все остервенело тащили из хат чужое барахло, не загорался в бою. Не было в нем той дикой злобы, которая отличала бандитов Конаря. Встретишь его где на стороне, кажется, мухи не обидит. Однако уже который месяц ездит он на своей тачанке. В сторону не прячется, хотя и вперед не лезет. И все молчит, все думает. За то и прозвали Егора Молчуном.
– Это как же, дед, пуповина-то? – спросил Яков.
– А так, – охотно откликнулся вдруг тот. Видно, уж очень у него наболело. – Пришел ко мне зять. Он видный у них человек оказался, как-никак офицерского звания. Давай, говорит, батяня, лошадей. Дюже, мол, они нашему делу нужные. Это как же, говорю, лошадей? Ополоумел, что ли? У меня их сам-три, своим горбом нажито, а тут за здорово живешь отдавай? Выгнал, значит, зятька свово. А он на другой раз заявился. Уже с Мавлютой покойным, станишник он наш был. Слышь, говорит, дед, давай коней-то добром. Не то отымем да плетюганов в придачу дадим. Не гляди, дескать, что сед. Вот ведь какой богопротивный был, царствие ему небесное…
Егор сплюнул, перекрестился и отметил про себя, что сотник внимательно слушает его, словно жалеючи, и продолжал:
– Испужался я. Постой, говорю, старуху спытаю. Хучь бог бабе ума не дал, а старуху мою не обидел. Мудрая, стерва. Ты, сказывает, коней Мавлюте не давай. А сам поди. Догляд за скотиной будет. А как кончится эта заваруха, возвернешься, значит, да и коней приведешь. Барахлишком, может, каким разживешься. Все в хату будет. Ну, послушал я бабу. В кои-то веки послушал, разляд ее дери! С той поры вот и маюсь. Не по душе мне все это, а уйтить не могу. Как уйдешь? Вот пуповина-то она и дюжее…
Старик спохватился: лишнее сболтнул. И теперь неуклюже попытался замять разговор.
– Да ты не слухай мой болтовню. Так это я, старый мерин, спытать тебя…
Но сотник вздохнул и похлопал Егора по плечу.
– Кабы брехня, куда бы ни шло! Да только сам я вижу, Егор, не в то дышло ты впрягся. Не резон тебе с бандой шастать. Уходи, старик.
– Вот и я тоже: не резон. Лютуить народ. Ох, лютуить! Это ж надо! Хутор под корень, животину всю! А кабы люди? Кровищи-то сколь вокруг! Разом оторопь берет, душа стынет. Это што ж народ-то честной рушим? Уйтить бы, ты прав, паря… Да ить как уйдешь? – снова забеспокоился старик. – От этих пулю схлопочешь, да и в хате схапают, когда заявлюсь: ага, мол, бандюга, попался! А какой я им бандюга? Ни одного человека не порушил. Палил, да все поверху.
– А вот так если, – Гетманов оглянулся, не слышит ли кто. – Утром бой будет. Конарь велел тачанкам против ихнего эскадрона выскочить, что в балке стоит. Вот ты и поведешь все пять тачанок к балке. Развернешься там. Но только не к балке фронтом, а к станице.
– Ишь, что удумал! А как посекут они нас? Без разбору, а?
– Повинную голову не секут. Читал листовку? Всех, кто с миром придет, по домам вертают, хозяйствовать. Добра тебе хочу, дед Егор.
– Вот, думаю, паря, где я тебя видал? Ей-богу, видал!..
– Ладно, разберемся потом. Когда магарыч за коней своих ставить будешь. Их командиру скажешь: я, мол, от Гетмана. Понял? Не тронут.
– Чего мудреного! А как в расход?
– Все сделаю, чтобы домой ушел, да с конями.
– Клади крест, паря!
Гетманов перекрестился, и старик удовлетворенно вздохнул:
– Коли все так выйдет, навроде сына родного будешь…
Старик остался ладить порванную уздечку, а Яков ушел хоть немного вздремнуть перед выступлением. Где-то недалеко, осторожно уже закричали ранние кочеты.
* * *
С рассветом в квартиру минераловодского адвоката Задорнова постучал невысокий чернобровый мужчина. Хозяин открыл не сразу, долго приглядывался через глазок, прищурив близорукие глаза. Наконец снял цепочку:
– Вы ко мне?
– Привет от Агриппины Федоровны, – сказал незнакомец.
Задорнов оживился:
– Как поживает крестная?
– Спасибо, вашими молитвами…
– Проходите, проходите, – любезно посторонился адвокат. – Как вас прикажете звать?
– Зовут спросом, – ответил Моносов, – а фамилия моя ни к чему.
– Да, да, конечно, – понимающе закивал адвокат. – Ну, а меня можете величать Гервасием Михалычем.
Он ввел Павла в квартиру.
– Мы одни. Можете говорить, не опасаясь. Цель вашего визита?
– К вам должен приехать человек, которого дальше поведу я.
– Так вы прибыли за Пономаренко? Но ведь я сообщил, что он приедет седьмого, то есть завтра. Почему вас прислали раньше? Что, я сам не мог его встретить? – настороженно спросил Задорнов. – Или Яков Александрыч мне уже не доверяет?
– Спросите об этом у него. Я тоже, признаться, не очень-то скучал по вас. Но сверху виднее. Еще вопросы есть?
– Нет, зачем же… В общем, располагайтесь, где вам понравится. Места много. Обед найдете на кухне. Можно почитать. Только пожалуйста, не мусольте пальцы и не загибайте страницы.
– И не ложитесь в грязных сапогах на чистые простыни, – добавил Моносов и снисходительно улыбнулся.
Адвокат тоже улыбнулся в ответ:
– Я рад, что имею дело с культурным человеком. Разные, знаете, приезжают. А меня не обессудьте: ухожу рано, прихожу поздно. На ваше скудное жалование долго не протянешь. Приходится подрабатывать. Кстати, почему мне не заплатили за прошлый месяц? Мы договаривались…
– С кем договаривались, с того и спрашивайте, – перебил его Моносов. – Вы не в меру любопытны и разговорчивы.
Павел Сергеевич Моносов.
– Понимаю, – обиженно пробурчал Задорнов. – Но войдите в мое положение: как крот в темной норе. Все один и один. Ну, будьте здоровы. А я, – он неопределенно помахал в воздухе ладошкой, – я отправился строить новый мир. Вернусь часиков эдак в восемь.
Моносов остался один. Не спеша осмотрел просторные комнаты адвоката, его шикарную библиотеку, невесть каким образом спасенную от реквизиций. На кухне обнаружил тарелку с картошкой, банку простокваши, огромный кусок хлеба и решил, что адвокат не обеднеет, если все это отправится по назначению.
Закончив есть, он снова обошел квартиру, улегся на диван и стал спокойно обдумывать, как лучше избавиться от лавровского связного, который появится завтра утром. Вариантов было несколько. Какой надежнее? Ведь Бухбанд очень просил сохранить эту квартиру, не трогать, по возможности, и Задорнова. Адвокат должен поверить, что передал офицера из-за границы в верные руки.
Вечером вернулся Задорнов.
– Пришлось и о вас позаботиться, – сказал он, хитро подмигнув, и протянул Павлу пузатый старенький портфель. – Изучите его содержимое и подготовьте дислокацию неприятеля. Я только сполосну свои хилые длани, и мы с вами сообща расправимся с этим врагом здоровья.
Павел вынул из портфеля бутыль мутной жидкости, несколько огурцов, две воблы и головку чеснока.
– Послушайте, Гервасий Михалыч, – спросил за ужином Моносов. – Я не могу вас попросить об одной любезности?
– Извольте, извольте, – с пьяной улыбкой откинулся на стуле адвокат. – Только не просите меня кого-нибудь зарезать или кинуть бомбу. Все равно не сумею.
– Что вы, Гервасий Михалыч! Просьба моя более скромна и интимна…
– Да? – заинтересовался Задорнов. – Интим – моя стихия.
– Дело в том, что завтра перед приездом Пономаренко здесь должны появиться две женщины…
– Ну и чудесно, мой друг! – воскликнул адвокат, потирая ладошки. – Устроим такой шарм, как в старое доброе время!
– Да, но… Видите ли, Гервасий Михалыч, нам очень дорога ваша безопасность. А женщины, знаете… Язык не на привязи. Сболтнет лишнее, и может случиться непоправимое…
– Тогда зачем они такие здесь нужны? – тупо уставился на него Задорнов.
– Мы с Пономаренко когда-то вместе служили, я знаю его вкусы и хотел бы устроить ему подобающий прием. Уж позвольте двум офицерам…
– Так вы тоже офицер? Ага! Проговорились! Я так и думал, в вас есть это самое…
– Как же все-таки, Гервасий Михалыч? – спросил его Моносов.
– Ладно, ладно, – покровительственно похлопал его по плечу адвокат.
Утром Моносов проснулся первым. Задорнов крепко перебрал вчера и теперь храпел на скомканной постели. Чекист растолкал его, и когда тот непонимающе уставился на него, напомнил о вчерашнем разговоре.
– Так рано? – пробубнил адвокат и нехотя стал собираться.
Стараниями Моносова минут через двадцать он уже стоял на пороге с неизменным портфелем.
– Надеюсь, когда в этом мире все изменится к лучшему, доблестные офицеры не забудут, на какие лишения шел старый адвокат, – пошутил он.
– Что за разговоры! – воскликнул Моносов. – Уж вас-то мы ни в коем случае не забудем! Я вам обещаю!
И снова Моносов остался один. Пока все шло хорошо: адвокат не увидит его встречи с настоящим связным. Но хватит ли времени до приезда Пономаренко? Поезд, на котором тот прибудет, неизвестен.
Не прошло и получаса после ухода Задорнова, как Павел услыхал, что кто-то копошится у двери. Он глянул в окно: возле заброшенной собачьей конуры у самого крыльца стоял незнакомый пожилой мужчина с окладистой черной бородой и шарил рукой в щели между досками.
«Ищет ключ, – догадался Моносов. – Пора встречать».
Он быстро распахнул дверь. Мужчина растерянно выпрямился и с удивлением уставился на Моносова. Павел стоял на крыльце, широко расставив ноги и подбоченясь.
– Долгонько вас приходится ждать, милейший! Как поживает крестная?
– Спасибо, вашими молитвами, – машинально ответил мужчина.
– Входите! – приказал чекист. – Нечего торчать под чужими взглядами. И чему вас тут только учат!
– Мне сказано, что вы прибудете к обеду.
«Значит, время еще есть», – обрадовался чекист и тут же строго сказал:
– Как видите, у меня несколько иные планы. Докладывайте, как будем добираться. И быстрее! Здесь мне не хочется долго оставаться. Что-то слишком любопытен ваш Гервасий.
– Это вы не сумлевайтесь, – ответил связной. – Гервасий – свой человек, надежный.
– Мне эта квартира не по душе. Чувствуешь себя, как в мышеловке. Итак, наш маршрут?
Мужчина пригладил бороду.
– Значит так, – сказал он. – Идем на вокзал. Садимся на поезд и едем до Карраса. Пережидаем на одной квартирке, а дальше верхами. Кони уже ждут.
– Поедем первым же поездом, выбраться отсюда надо быстрее.
– Как прикажете, – согласился связной. – Только ведь все едино ждать, верхами-то засветло опасно.
– Что ж, подождем там. Для начала возьмем кой-какой груз на вокзале. Понесете вы. Оружие есть?
– Что вы! Здеся с оружием никак. Засыплешься. Чека хватает без разбору.
– Ну что ж, пошли.
На вокзале Моносов приказал связному подождать его на перроне, а сам зашел в небольшую комнатку, где размещался транспортный отдел чека. Он издали показал чекистам своего спутника, попросил тихонько его арестовать и срочно направить в губчека, а сам через другие двери возвратился в город.
* * *
Командир в последний раз обошел цепи бойцов, залегших за станицей в том месте, где Кура круто сворачивает на юг. Перебросился парой слов с пулеметчиком, укладывавшим запасные ленты. Все были на своих местах, все готовились к бою. Командир рассчитывал, что Конарь ворвется в Курскую и бандиты, как всегда, начнут грабить оставленные хаты. Когда они менее всего готовы дать отпор, ворвется в станицу красноармейский отряд. Молодые ребята, большинство из которых еще не успело поскоблить бритвами свои щеки, уже не раз оказывались сильнее превосходящих по численности банд. Их командир верил в комсомольцев, как в самого себя: каждый из этих ребят готов умереть за дело революции.
В предрассветных сумерках командир снова и снова вглядывался в знакомые лица. Он накануне предупредил ребят, что банда Конаря чуть ли не вчетверо больше их отряда, что бой предстоит нелегкий. Однако ни тени сомнения или страха не видел сейчас он в глазах комсомольцев. Правда, чувствовалось напряжение. Ребята шутили, посмеивались над станичниками, примкнувшими к отряду со своими ветхозаветными берданами и старыми английскими винтовками.
С первыми лучами солнца конные сотни Конаря ворвались в станицу. Но вопреки предположениям, они на полном скаку с гиком и свистом проскочили главную улицу и вылетели прямо к реке: Скиба хорошо знал свое дело.
Командир успел передать по цепи: «Без команды не стрелять», – и прилег рядом с пареньком у пулемета.
– По коням бей, Никола, по коням…
А всадники приближались. Орущая лавина с каждой секундой увеличивалась в размере. Вот уже стал виден холодный отсвет клинков, оскаленные морды лошадей. Казалось, еще минута – и отряд будет растоптан. Но тут ударил шквал огня. Бандиты, словно наткнувшись на незримую стену, отхлынули назад. Но через несколько минут новая сотня вылетела из станицы, выходя во фланг цепи.
Командир помог Николаю перекатить «максима» на новую позицию и на ходу тронул плечо белобрысого парнишки:
– Василь! Гони в лощину! Скажи эскадронному, пусть ударит сбоку. Пора!
Парнишка бегом спустился к реке, где стояли кони, вскочил в седло и помчался к резервному эскадрону. Командир, разгоряченный боем, не заметил, как парня сразила шальная пуля, и тот, выпустив повод, упал с коня.
На правом фланге положение стало тревожным. Бандиты прижали цепь красноармейцев к самому берегу и, положив коней, вели прицельный огонь. Командир видел, как косили пули его бойцов, и все нетерпеливее оглядывался в сторону балки.
А в эскадроне, ожидавшем сигнал к атаке, вдруг с удивлением увидели, как прямо на бугор вылетели тачанки Конаря, развернулись и стали. Больше всех суетился белый как лунь старик, указывая казакам на залегшие цепи красных.
Эскадронный взмахнул клинком, и бандиты не успели развернуть свои пулеметы, как были обезоружены. Седой старик первым вскинул руки вверх. И пока его вместе с другими вели в балку, торопливо бормотал конвоиру:
– Сынок, слышь! От Гетмана я. Слыхал? Сынок, а сынок? От Гетмана…
– Молчи, дед! Вот кончится бой – разберемся. И про гетмана твоего, и про тебя, бандюгу…
А в это время из станицы вырвалась последняя сотня. Это шел в атаку сам Конарь. Он уже торжествовал победу, как вдруг с тыла, откуда он меньше всего ожидал удара, вылетели пять тачанок и стали поливать ему в спину пулеметным огнем. С громким «ура» ринулся в бой эскадрон губчека.
Банда заметалась в крепких тисках. Конарь нутром почувствовал, что это конец, но сдаваться не хотел. Отойдя с остатками банды на восточную окраину станицы, он приказал залечь и вести прицельный огонь. Не все сотники могли выполнить его приказ: эскадрон не давал спешиться, теснил бандитов все дальше и дальше. Пеших обезвреживали навалившиеся с другой стороны комсомольцы и вооруженные станичники. Бой шел уже у последних мазанок. Тогда Конарь с полусотней верховых вырвался в степь и метнулся вдоль Куры. Следом за своим главарем кинулись все, кто остался жив.
Увлеченные погоней, бойцы не сразу заметили, откуда летят им в спину меткие пули. Вот уже пятый комсомолец споткнулся о невидимый камешек, пробегая мимо старого сарая на краю улочки.
– Ишь, зараза, где притулился! – выругался сквозь зубы бежавший за парнем пожилой станичник. – Ну, погоди!
Он повернул назад, обогнул хату с другой стороны и незаметно подкрался к сараю. Сквозь дыру в трухлявой доске просунул ствол винтовки и выпустил одну за другой три пули в тот угол, где, по его расчетам, засел бандит. Остановился, прислушался: в сарае было тихо. К нему, пригнувшись, бежали отставшие от погони бойцы.
Станичник вышел вперед и резко рванул на себя покосившуюся дверцу. Яркий луч осветил сумрачное нутро сарая, большую кучу заготовленных в зиму кизяков и неловко свернувшееся тело человека.
– Тьфу, черт! Баба! – возмущенно сплюнул казак. – Сколько хлопцев загубила, гадюка проклятая!
Молодая женщина лежала на правом боку, подвернув под себя руку с пистолетом. Роскошная корона волос распалась, черный платок лежал рядом.
– Красивая была, – с сожалением промолвил молодой боец.
– Жалко стало! – вскипел станичник. – Продырявила бы тебе черепок, не жалел бы. Она вон-те пожалела, – он кивнул в сторону убитых совсем юных красноармейцев.
– Да я так, – смущенно пробормотал парень и пошел прочь. За ним двинулись остальные. Последний тихонько прикрыл скрипнувшую дверцу.
* * *
Моносов с нетерпением ожидал появления эмиссара Врангеля. В половине двенадцатого, когда затихли гудки очередного поезда, Павел вдруг увидел в кухонное окно, что к дому усталой походкой приближается мужчина в замасленной спецовке. В руке он держал небольшой узелок, из которого торчала бутылка с молоком.
«Неужто этот, – с удивлением подумал чекист. – Однако маскировочка!» Мужчина взошел на крыльцо, и Павлу ничего не оставалось, как открыть дверь на условный стук.
– С прибытием, – тихо сказал он и пропустил в квартиру врангелевского офицера.
– Уф-ф! – с облегчением выдохнул Пономаренко. – Вот мы и дома…
– Пока еще нет, – возразил Моносов. – Поедем до колонии Каррас. Там кони ждут.
– Может, пару часов отдохнем… с дороги, – с надеждой спросил прибывший. Видно было, что он действительно устал. – В самом деле, простите, не знаю, как вас…
– Прапорщик Куликов, – представился Моносов. – Иван Андреевич.
– Так как же, Иван Андреевич? Соснем? Четвертые сутки перебиваюсь…
– Можно бы, да только хозяин доверия мне не внушает.
– А что такое? – насторожился Пономаренко.
– Вчера выпили с ним малость. Так он такую околесицу нес! В общем, настроение у него гнилое. Как бы пакость какую не выкинул.
– Значит, едем?
– Едем. Только одна мелочь: оружие при вас?
– А как же. – Пономаренко кивнул на узелок.
– Не советую. После провала заговора участились обыски в поездах.
– А мне говорили…
– Здесь многое изменилось с тех пор, – прервал его Моносов.
– Так куда же его деть? Не выбрасывать же! – несколько обескураженно проговорил офицер.
– Оставьте здесь. Потом заберете, когда освоитесь. И записочку черкните Гервасию Михайловичу. Дескать, оставили игрушку на хранение…
– А вдруг обыск на квартире? – с сомнением поглядел на пистолет Пономаренко.
– Маловероятно. К тому же вам это ничем не грозит. Хуже будет, если случайно обнаружат эту штучку при вас.
– А дорога надежна?
– Ни один волосок не упадет. Голову даю в заклад.
– Не велика гарантия, – буркнул эмиссар, но все же черкнул на бумажке несколько слов. Они будут служить доказательством, что офицер благополучно убыл с квартиры адвоката.
…Приближалась колония Каррас. Пассажиры засуетились, протискиваясь к выходу. Пономаренко услыхал название разъезда и тихо подтолкнул Моносова.
– Что же вы сидите? Нам как будто здесь сходить…
– Вы ошиблись, – вежливо ответил Моносов. – Потерпите. До Пятигорска осталось совсем немного. Мы вас дольше ждали, господин Пономаренко.
– Кто это мы? – оторопело уставился на него эмиссар, все еще не веря своим подозрениям.
– Губернская чрезвычайная комиссия.
* * *
Конарь ворвался в Эдиссею. Бандиты схватили семерых местных милиционеров да одну девчонку-комсомолку, дочку священника. Забрав их с собой, Конарь круто повернул влево, стремясь сбить погоню со следа. Почти сутки металась банда по степи, как обложенный флажками матерый волк и, наконец, остановилась на хуторе Ивановском. От пятисот сабель осталось у Конаря меньше половины, но он был еще силен и опасен. Резервная сотня Якова уменьшилась на две трети. В других – потери были не меньше.
Осколком гранаты Якову царапнуло плечо и щеку. Перевязали его наспех, и теперь в грязных бинтах с пятнами запекшейся крови он мало чем отличался от других бандитов.
Во время передышек, когда конаревцы приводили себя в порядок, Яков выбирал укромное место и доставал клочок бумаги. С каждым днем рос в нем список наиболее активных членов банды, адреса их семей. Исписанный с обеих сторон, он уже не мог вместить всю ту информацию, которую собрал Гетманов за последнее время. Пришлось сейчас писать поперек строчек мелким бисерным почерком. Из случайного разговора чекист узнал, наконец, адреса седоусого сотника и скрытного писаря. Отыскивая на клочке свободное место, куда бы можно было дописать их имена, Гетманов не заметил, как кто-то подкрался сзади.
– Пишем, значит? – почти над ухом раздался вкрадчивый голос Скибы.
Яков вскочил, зажал листок в кулаке и сунул его в карман.
– Ну чего, чего? – наступал на него Скиба. – Не таись! Покажь цидульку-то. Дюже мне интересно.
Скиба потянул Гетманова за рукав и попытался овладеть листком. Но неожиданным ударом в челюсть Яков сбил его с ног.
– За показ деньги платят…
Скиба схватился за подбородок и медленно поднялся:
– Ты попомнишь это, гадюка! Дознаюсь, кому пишешь…
Он повернулся и рысцой побежал к большой хате, где расположился Конарь. Яков, будто ничего не случилось, снова присел под вязом, достал из кармана листок и стал набрасывать строку за строкой.
Не прошло и трех минут, как Скиба вышел из хаты. Яков беззаботно грыз сухую травинку и при появлении Скибы снова торопливо сунул листок бумаги в карман.
– Конарь зовет! – приказал он, и когда Яков лениво направился к хате, Скиба пристроился сзади.
В хате, кроме атамана, были два сотника, телохранитель Конаря и писарь. Атаман, у которого после сражения под Курской настроение было тяжелым, встретил Якова окриком:
– Бумагу давай!
– Какую бумагу?
– Он еще спрашивает! – заорал сзади Скиба. – Давно я доглядаю, чего это он… Ноне вот подглядел. Сидит у колодца и все по сторонам зыркает, ровно боится кого.
– Тебя, что ли? – огрызнулся Яков.
Скиба ткнул его в плечо:
– Вынимай! Или сами отымем!
– Еще схлопотать хочешь? – Гетманов круто повернулся к нему. Скиба отпрянул.
– Бумагу! – рявкнул Конарь, играя хлыстом.
– Это мы мигом, мигом, – забормотал Скиба. Он ловко запустил руку в карман, другой, выворотил их, невзирая на сопротивление Якова, и поднял с пола клочок бумаги. Гетманов рванулся:
– Не трожь, сволочь!
Но сотник и писарь уже крепко схватили его, заломив руки. Скиба подскочил к Конарю и протянул листок. Тот приказал отпустить Гетманова. Скиба злорадно улыбался, держа его на мушке своего пистолета. Конарь кивнул писарю: читай!
Тот расправил на ладони маленький обрывок. По мере того, как разбирал фразу за фразой, губы сотников кривились в усмешке.
«Поклон Вам, уважаемая Маша, – читал писарь. – Пишет Вам Ваш друг Яков. Я покамест жив и здоров, чего и Вам желаю. А еще хочу сообщить, чтобы Вы ждали меня, не то вернусь и худо будет. Где и с кем я сейчас, знать Вам не надобно. Но если ты там без меня с другим спуталась, на себя пеняй. С тем и остаюсь…»
Крысиная мордочка Скибы, которая только что светилась торжеством, теперь вытянулась, а сотники и Щербатый громко захохотали.
По лицу Конаря промелькнула усмешка.
– Дурак, – буркнул он Скибе. Потом обернулся к Якову. – Ты тоже хорош! Чего таишься? Садись!
Сотники потеснились на лавке. Конарь налил в кружку араки и подвинул ее Якову.
– А на меня не серчай. Ожегся на молоке – и на воду дую.
Он поднялся из-за стола и, расстегивая бекешу, отправился на покой. В дверях горницы остановился:
– Твой черед дежурить? – исподлобья глянул он на Якова. – Смотри, чтобы посты не спали. Шкуру спущу!
* * *
Сообщение Степового о намерении Лаврова распустить банду оказалось неточным. Распри там ненадолго прекратились, и Лавров снова повел на Тереке оживленную подготовку к восстанию под лозунгом: «Долой коммунизм, жидов и продналог! Да здравствует учредительное собрание!» Поддерживаемая зажиточным казачеством, банда окрепла настолько, что Лавров снова начал активные действия.
Банда терроризировала население Георгиевского, Пятигорского, Святокрестовского уездов, делала набеги на село Обильное, станицу Лысогорскую. Повсюду лавровцы жестоко расправлялись с коммунистами и советскими работниками.
Постепенно банда стала дробиться на мелкие группы, занимающиеся грабежами и насилиями, что еще более затрудняло борьбу с нею. Сам Лавров, уклоняясь все время от столкновений с частями Красной Армии, перебирается сначала в Железноводский, а потом в Святокрестовский уезд. Там на ограбление поезда с мукой он бросил к станции Плаксейка все оставшиеся у него силы. Это была последняя крупная операция, после которой банда фактически перестала существовать. Бандитов, рассчитывающих на легкую победу и богатую добычу, встретил ураганным огнем бронепоезд, высланный из Святого Креста. Остатки головорезов укрылись в Сафоновском лесу.
Преследуемый частями Красной Армии, полковник Лавров метался между селом Обильным, станицами Уральская, Подгорная и, наконец, решил оставить банду. Он временно передал командование некоему Боброву, жителю станицы Урупской, а сам с группой приближенных удалился в обитель матушки Поликены зализывать раны и пестовать новые кровавые замыслы.
Поликена приняла постояльцев без особого радушия. Видя, что могущество Лаврова идет на убыль, хитрая слуга господня стремилась поскорее выпроводить нежданных гостей. Она боялась, как бы не пришлось расплачиваться за щедрое свое покровительство. Однако открыто выразить недовольство полковнику она не смела, зная его крутой нрав.
…В просторной келье Аграфены темным вечером горела редкостная по тем временам десятилинейная керосиновая лампа. На широком деревянном топчане полулежал полковник Лавров в нижней рубахе не первой свежести и синих галифе, Заправленных в белые шерстяные носки. Лицо его заметно припухло от монастырских возлияний, глаза смотрели настороженно и зло из-под нахмуренных кустистых бровей.
За столом метали банк человек десять офицеров из свиты полковника и несколько главарей мелких банд. Тишина лишь изредка прерывалась резкими возгласами игроков.
– Ну, хватит, – неожиданно громко сказал Лавров и, приподнявшись на локте, жестом приказал убрать карты.
– Завтра уходим в Кабарду, – объявил полковник свое решение.
– А как же… – заикнулся было кто-то из местных.
– Все. – Лавров хлопнул ладонью по колену. – Кончено! Оставаться здесь больше нельзя, иначе всех нас передушат, как цыплят.
– Яков Александрович прав, – поддержал его Лукоянов. – Надо уходить.
Лавров сел, ухватившись за край топчана и подозрительно оглядел стол.
– Где, скажите мне, гарантия, что среди вас нет изменника? – хрипло спросил он.
Сидящие за столом возмущенно зашумели:
– Как можно!
– Себе уж не веришь, Яков Александрыч!
– Да не мы ли с тобой от самой Таврии шли? – спросил молодой прапорщик.
– Положим, некоторые присоединились к нам позже. Вот вы, скажем, штабс-капитан, и вы, милостивый государь! – Лавров ткнул пальцем в сторону седого хорунжего.
– Обижаешь, Яков Александрыч! – насупился хорунжий.
– Молчите! – взмахом руки прервал его Лавров. – Кто ответит мне за гибель Городецкого, лучшего из лучших офицеров? Кто предупредил чекистов у Плаксейки? Кто, я вас спрашиваю? Кругом предательство, измена!
Бандиты подавленно молчали.
– Что ж, пусть предатель сейчас радуется. За эту радость он заплатит мне кровавыми слезами. И пусть думают, что разбит Лавров! Обо мне еще услышит седой Терек! Вода покраснеет в реке, когда вернется сюда Лавров! – и он стукнул кулаком по столешнице. Потом спокойно продолжал:
– Уходить группами. Штаб-квартира в Нальчике. Там уже работают наши люди. Срок для подготовки восстания самый короткий. Мы должны поднять Кабарду и Терек. Большевики пекутся о признании Советской России другими государствами. Что ж, мы им поможем. Пусть там, – Лавров ехидно улыбнулся и показал большим пальцем куда-то за спину, – узнают, что жива еще настоящая Россия! Мы им устроим переговоры и конференции! Большевистскими косточками засеем вольную казацкую землю!
– Хватит ли сил, Яков Александрыч? – неуверенно спросил кто-то из казаков.
Лавров гневно сверкнул глазами:
– Тем, кто сомневается, с нами не по пути! Я так считаю: не перевелись еще вольные сыны на Тереке. Коли поодиночке действовать будем, мало толку. А как единым кулаком, – он потряс в воздухе крепко сжатыми пальцами, – несдобровать совдепии! Для начала уберем коммунистов в Нальчике, захватим склады, разоружим гарнизон и милицию. Потом соединимся с полковником Агоевым и другими честными атаманами и вместе двинем сюда.
За столом оживленно загомонили:
– Пора уже, засиделись!
– Эх, и погуляем!
– А теперь на покой! – закончил Лавров. – Будьте готовы завтра к вечеру. Ты, Сергей Александрович, останься, – повернулся он к Лукоянову.
Когда все вышли, Лавров обошел вокруг стола и сел рядом с полковником.
– Выступать приказывает Ставка. Да только приказывать мы и сами умеем. Выполнять приказы было б кому… Ты, Сергей Александрович, не хуже меня знаешь, как мало осталось верных людей. Кадровики нужны, – доверительно проговорил он, положив руку на плечо Лукоянова. Тот сосредоточенно слушал, нахмурив брови.
– Кадровые офицеры нужны, – повторил Лавров. – Хватит им по заграницам зады греть! Да и золотишка бы не мешало. Кабарда золото любит. За тем и надо человека за кордон посылать…
– Надо, – согласился Лукоянов.
– А кого пошлешь? – испытующе заглянул ему в глаза Лавров, – Из тех, что с нами пришли, одна мелкота осталась. Посылать незнакомого – хлопот много. Ты как думаешь?
Лукоянов пожал плечами.
– Тебе придется идти, Сергей Александрович, тебе, – уверенно произнес Лавров.
– Ну уж уволь, Яков Александрович! Вместе начинали, вместе и кончать будем.
– Я тебя не прошу, а приказываю. Хоть и одного мы с тобой чину, но полномочия у меня повыше. Приказываю, полковник Лукоянов! – голосом, не допускающим возражений, сказал Лавров. – В Ставке тебя знают, да и я могу положиться.
– Ну что ж, подчиняюсь, – без особого энтузиазма ответил Лукоянов.
