Текст книги "Повседневная жизнь Петра Великого и его сподвижников"
Автор книги: Виктор Наумов
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)
Карлики окружали государя постоянно, сопровождали его и в заграничных поездках, и в военных походах. А великаны всегда привлекали его внимание, где бы он их ни встречал. Выше уже рассказывалось о женщине исполинского роста, которая побывала в гостях у Петра во время его пребывания в Англии в 1697 году. Десятью годами позже, путешествуя по Франции, он встретил великана Николя Бурже (Буржуа), рост которого составлял два метра 27 сантиметров. Царь не мог упустить такое чудо природы и немедленно пригласил француза к себе на службу с довольно большим жалованьем, на что тот охотно согласился. О характере занятий Николя при дворе русского царя не сохранилось никаких достоверных сведений. Вероятно, он выполнял чисто декоративную роль, участвуя в праздничных шествиях в окружении придворных карликов или украшая своим присутствием царские апартаменты. Петр надеялся вывести новую породу огромных людей, женив французского великана на рослой девице финке Василисе. Однако из этой затеи ничего не получилось – детей они не родили. Когда Николя в 1724 году умер от какой-то скоротечной болезни, Петр поручил иноземному мастеру Еншау сделать из него чучело, которое должно было стать экспонатом Кунсткамеры (304), а также заспиртовать его сердце и огромный детородный орган. Не будем оценивать явную аморальность царской причуды. Во всяком случае, она свидетельствует о том, что Петру трудно было навсегда расстаться с любимым великаном.
Большим любимцем государя являлся придворный карлик Яким Волков, с которым он никогда не расставался на долгий срок. Тот даже был с Петром в сражении под Полтавой. Заметным событием в общественной жизни Петербурга стала свадьба этого царского фаворита, состоявшаяся 13 ноября 1710 года, вскоре после бракосочетания герцога Курляндского и царевны Анны Иоанновны. Многие были склонны видеть в этом издевательский намек на размер Курляндского государства.
Для участия в свадьбе Якима Волкова Петр приказал собрать карликов и карлиц по всей России. Они прибыли в столицу 19 ноября. По свидетельству Юста Юля, «их заперли, как скотов, в большую залу на кружале (так в то время называли кабаки и таким же образом в источниках нередко именовалась гостиница «Австерия» на Троицкой площади. – В.Н.); там они пробыли несколько дней, страдая от холода и голода, так как для них ничего не приготовили; питались они только подаянием, которое посылали им из жалости частные лица». Петр не был виноват в этом недосмотре, поскольку находился тогда в отсутствии. Вернувшись в Петербург, он немедленно осмотрел карликов и распределил их всех между А. Д. Меншиковым, Г. И. Головкиным, Ф. М. Апраксиным, П. П. Шафировым и другими вельможами; «лицам этим он приказал содержать карликов до дня свадьбы карлика и карлицы, которые служили при царском дворе… Царь приказал боярам роскошно нарядить доставшихся им карликов – бывших до того в лохмотьях и полуголыми – в галунные платья, золотые кафтаны и т. п.».
Датский дипломат со свойственной ему дотошностью произвел классификацию участников этого удивительного мероприятия, разделив их на три группы: «Одни напоминали двухлетних детей, были красивы и имели соразмерные члены; к их числу принадлежал жених. Других можно было сравнить с четырехлетними детьми. Если не принимать в расчет их голову, по большей части огромную и безобразную, то и они сложены хорошо; к числу их принадлежала невеста. Наконец, третьи похожи лицом на дряхлых стариков и старух, и если смотреть на одно их туловище от головы и примерно до пояса, то можно с первого взгляда принять их за обыкновенных стариков нормального роста; но когда взглянешь на их руки и ноги, то видишь, что они так коротки, кривы и косы, что иные карлики едва могут ходить» (305).
Другой свидетель этого события, брауншвейгский резидент X. Ф. Вебер, расширил портретные зарисовки маленьких гостей Якима Волкова: «Одни были с высокими горбами и маленькими ножками, другие с толстыми брюхами, третьи с искривленными ногами, как у барсучьих собак, иные с огромными широкими головами, криворотые и длинноухие, другие с маленькими глазками, раздутыми щеками и множество других уморительных образин» (306).
В день свадьбы гости собрались у царского дома рано утром. Князья и бояре разрядили подопечных карликов и привезли их с собой. На Неве было приготовлено множество малых и больших шлюпок, на которых всё общество переехало в крепость, где в соборе должно было произойти венчание. От пристани до церкви крохотный жених шел впереди свадебной процессии рука об руку с царем; за ними выступал карлик с маленьким маршальским жезлом в руке; далее следовали попарно восемь карликов-шаферов, потом шла невеста в сопровождении еще двух шаферов-малюток, а позади нее – семь пар карлиц «и, наконец, чета за четою, еще 35 карликов». Шествие замыкали самые старшие по возрасту, некрасивые и крупные карлики. Юль насчитал в общей сложности 62 маленьких гостя Якима Волкова, но, возможно, их было еще больше. По данным Вебера, в торжествах принимали участие 72 маленьких человека. Все лилипуты «были одеты в прекрасные платья французского покроя, но большая часть, преимущественно из крестьянского сословия и с мужицкими приемами, не умела себя вести, вследствие чего шествие это и казалось особенно смешным». Свадебная процессия вошла в Санкт-Петербургскую крепость, где ее встретил «поставленный в ружье полк с музыкою и распущенными знаменами».
В Петропавловском соборе состоялось венчание по православному обряду. Петр I держал венец над головой невесты. По словам Юля, во время этой церемонии «кругом слышался подавленный смех и хохот, вследствие чего таинство более напоминало балаганную комедию, чем венчание или вообще богослужение. Сам священник вследствие душившего его смеха насилу мог выговаривать слова во время службы». Когда он спросил Якима Волкова, «желает ли он иметь в браке за собой свою невесту», тот звонким голосом произнес:
– Хочу ее и никого другую.
Невеста на аналогичный вопрос ответила:
– Это хорошее дело, и я согласна.
Из собора карлики в том же порядке направились к лодкам и шлюпкам, и весь свадебный поезд поплыл к каменному дому А. Д. Меншикова, где состоялся пир. В большой зале было накрыто шесть маленьких овальных столов с миниатюрными тарелками, ложками, ножами и прочими столовыми принадлежностями. Однако все карлики не смогли тут разместиться, поэтому был накрыт еще один круглый стол, за который посадили самых старых и безобразных. Вдоль стен были поставлены четыре больших стола для остальных гостей. За первым из них поместились женщины, в том числе новоиспеченная курляндская герцогиня Анна Иоанновна и ее младшая сестра Прасковья; за тремя остальными сидели мужчины: Петр I, герцог Фридрих Вильгельм Курляндский, А. Д. Меншиков, Ф. М. Апраксин, Г. И. Головкин и прочие вельможи.
После свадебного пира семь столов, за которыми обедали карлики, были вынесены, чтобы расчистить место для танцев. «Тут, собственно, и началась настоящая потеха, – рассказывает Юль, – карлики, даже те, которые не только не могли танцевать, но и едва могли ходить, всё же должны были танцевать во что бы то ни стало; они то и дело падали и так как по большей части были пьяны, то, упав, сами уже не могли встать и в напрасных усилиях подняться долго ползали по полу, пока, наконец, их не поднимали другие карлики. Так как часть карликов напилась, то происходило и много других смехотворных приключений: так, например, танцуя, они давали карлицам пощечины, если те танцевали не по их вкусу, хватали друг друга за волосы, бранились и ругались и т. п., так что трудно описать смех и шум, происходивший на этой свадьбе». Праздник был омрачен известием, что в тот же вечер от детской болезни скончался маленький сын А. Д Меншикова, Лука Петр. В связи с этим был отменен фейерверк, составленный самим женихом, который был обучен искусству пиротехники. Поздним вечером молодожены были отвезены в царский дворец, где для них была приготовлена постель в спальне государя. Прочие карлики вернулись в дома петербургских вельмож, где квартировали до свадьбы (307). Дальнейшая судьба их неизвестна, но можно с большой долей уверенности предположить, что многие соратники Петра в угоду государю оставили их у себя в качестве домашних шутов. Желание самих маленьких людей при этом вряд ли учитывалось.
Глава одиннадцатая
«Праздник есть дело заботное»
Новый год,Святки, Масленица
Год на Руси до 1700 года начинался с 1 сентября. Новогодние праздники, отмечавшиеся еще до смены календаря, в 1698 году, описаны в дневнике секретаря австрийского посольства Иоганна Георга Корба: «11, а по летосчислению старого календаря 1 сентября русские начинают новый год, так как они ведут свое счисление от сотворения мира. Этот день московитяне, по старинному обычаю, праздновали самым торжественным образом. Так, на самой большой Кремлевской площади устраивали два престола, весьма богато украшенных: один для царя, другой для патриарха, который являлся туда в епископском облачении, а государь в царском, для внушения большего уважения к верховному достоинству; народ смотрит на него, как на божество, редко показывавшееся ему. После торжественного патриаршего благословения сейчас же вельможи и прочие именитые лица спешили к царю с поздравлениями, и он наклонением головы и движением руки отвечал поздравляющим и желал им со своей стороны всякого благополучия. Эти обряды по причине отсутствия царя уже несколько лет не совершались…» Действительно, Петр в течение продолжительного времени во время новогодних праздников оказывался за пределами столицы: строил корабли в Переславле и Воронеже, руководил Азовскими походами, а потом совершал заграничную поездку в составе Великого посольства.
Корб справедливо предположил, что эти устаревшие обычаи уже отживают свой век: «..дух времени, стремящийся к преобразованиям, должен будет упростить древние обряды». «Впрочем, – пишет австрийский дипломат, – первый день нового года проведен был весело в пиршестве, устроенном с царской пышностью воеводой Шеиным, куда собралось невероятное почти множество бояр, гражданских и военных чиновников, а также явилось большое число матросов; к ним чаще всего подходил царь, оделял яблоками и, сверх того, каждого из них называл "братом". Каждый заздравный кубок сопровождался выстрелом из 25 орудий» (308).
Через три дня праздники продолжились. «Его царское величество, – рассказывает Корб, – велел пригласить всех представителей иноземных держав, а также бояр и разных лиц чиновных или пользующихся его расположением, на большой пир, устроенный на его счет генералом Лефортом». Во время этого обеда случился инцидент между датским и польским послами, затеявшими «несносный спор о преимуществах, и так как ни один из них не хотел уступить другому, то царь вышел из терпения и назвал обоих дураками,весьма употребительным у русских словом, означающим недостаток ума».
Когда гости сели за стол, Петр I отпустил шутку по поводу разоренной Речи Посполитой:
– В Вене я от хорошего корму потолстел было, но всё взяла назад бедная Польша.
– Дивлюсь этому, ваше царское величество, – возразил ему толстый польский посол, – я родился там, воспитался и приехал сюда, как видите, жиряком.
– Ты растолстел не там, но в Москве, – парировал Петр, намекая на большое содержание, отпускаемое из казны на нужды иностранных дипломатов (309).
Далее произошел неприятный эпизод, когда царь в приступе ярости едва не убил первого русского генералиссимуса Алексея Семеновича Шеина, о котором стало известно, что он за взятки производил своих подчиненных в полковники и другие высшие офицерские чины. Ближайшие соратники Петра сумели потушить его гнев и спасти Шеина от верной смерти. «За этой страшной грозой, – продолжает Корб, – наступила прекрасная погода: царь с веселым видом присутствовал при пляске». Петр при этом продемонстрировал свое расположение к австрийскому двору: «в доказательство особенной любезности приказал музыкантам играть те самые пьесы, под какие он плясал у своего, как он выразился, "любезнейшего господина брата"»; тем самым он дал понять, что помнит о бале, устроенном в его честь императором Леопольдом I.
Затем Корб отметил занятный эпизод: две горничные девушки пробрались было тихонько посмотреть на пляску царя и гостей, но Петр приказал солдатам их вывести. Пирушка продолжалась до половины шестого часа утра (310).
Одновременно с изменением летосчисления новогодние праздники сливаются с рождественскими. В начале января 1708 года английский посланник Уитворт сообщил Гарлею, что Петр I «занят обычными в России на святках развлечениями: пением рождественских молитв и празднествами то в одном доме, то в другом в сообществе с знатью и вообще с приближенными лицами. Он обошел все дома Москвы, которые обыкновенно удостаивает своим посещением, а в день Нового года сам угощал знатнейших особ, причем празднество закончилось блистательным фейерверком». 2 января царь обедал во дворце Меншикова в Немецкой слободе. В это время явился курьер с известием о начале наступления шведских войск. Его постарались сохранить в тайне, слух всё же распространился и заметно испортил настроение гостей. Однако царь «оставался на празднике до вечера, а затем посетил все дома, которые полагал посетить на святках, но с некоторою поспешностью, выиграв день или два, чтобы затем немедленно отправиться к армии».
Новогодние праздники 1710 года снова прошли в Москве. Уитворт сообщал статс-секретарю Бойлю 5 января: «1-го числа текущего месяца Его Величество угощал всех знатнейших особ и иностранных министров торжественным обедом. Вечером приготовлен был прекрасный фейерверк и сожжен с полным успехом. Тут было несколько изображений и надписей; особенно выдавались: Фаэтон, пораженный молнией, и намек на медаль, недавно выбитую в Швеции, на обратной стороне которой изображены две колонны; из них одна сломана у самого пьедестала, на другую кидается лев, готовясь опрокинуть ее. При фейерверке сначала засветились колонны, увенчанные императорскими коронами и украшенные множеством разнообразных огоньков, синих, зеленых палевых. Когда они погорели некоторое время, выдвинулся лев; при его приближении к первой колонне она вдруг сломалась у пьедестала, но когда лев подошел ко второй, – орел с распростертыми крыльями (изображавший царский герб) выпустил ракету, которая сорвала голову и шею льва; колонна же продолжала стоять непоколебимо. Его Величество пояснил мне эту часть потехи», Этого объяснения Уитворт не приводит, но можно понять, что первая колонна символизирует поражение русских войск под Нарвой в 1700 году, а лев с оторванной головой означает крушение шведской армии под Полтавой в 1709-м.
За обедом был провозглашен тост за здоровье всех монархов, состоящих в дружбе с русским царем. Петр при этом заявил Уитворту, что здравица относится преимущественно к английской королеве Анне, «так как он уверен, что может считать ее в ряду своих друзей» (311).
Во время утренней службы на новый, 1710 год «царь стоял посреди церкви вместе с прочею паствой… На царе был орден Св. Андрея, надеваемый им лишь в редких случаях. Он громко пел наизусть так же уверенно, как священники, монахи и псаломщики, имевшие перед собою книги; ибо все часы и обедню царь знает, как "Отче наш"» (312).
Вслед за церковной службой состоялись светские торжества. Юст Юль описывает их следующим образом: «Царь поехал со всем своим придворным штатом к тому месту, где вечером должен быть сожжен фейерверк. Там для него и для его двора была приготовлена большая зала, во всю длину которой по сторонам стояло два накрытых для пира стола. В зале возвышались также два больших поставца с серебряными позолоченными кубками и чашами; на каждом было по 26 серебряных позолоченных блюд, украшенных искусной резьбой на старинный лад; не говорю (уже) о серебре на столах и о больших серебряных подсвечниках выбивной работы». Петр I снял с себя орден Святого Андрея Первозванного и сел за стол. «Тотчас после него, – продолжает датский посланник, – сели прочие где попало, без чинов, в том числе и офицеры его гвардии до поручиков включительно. Как Преображенская гвардия, так и Семеновская стояли в ружье снаружи». В общей сложности за праздничным столом сидели 182 человека. Пир, начавшись в 10 утра, продолжался целый день и закончился через два часа после наступления темноты. Юль заметил, что за это время царь дважды вставал из-за стола и подолгу отсутствовал. При каждом тосте раздавался выстрел из поставленных перед домом орудий. Датчанин не преминул подчеркнуть экзотические черты этого празднования: «…забавно было видеть, как один русский толстяк ездил взад и вперед по зале на маленькой лошади и как раз возле царя стрелял из пистолета, чтобы при чашах подавать сигнал к пушечной пальбе. По зале лошадку толстяка водил под уздцы калмык. Пол залы на русский лад был устлан сеном по колено» (313).
Вечером 1 января был открыт сезон праздничной иллюминации, «…по всему городу, – свидетельствует датский посланник, – у домов знатных лиц были зажжены иллюминации, изображавшие разного рода аллегории. Потом они зажигались в течение всей зимы, пока вечера были долгие, и горели чуть не ночи напролет» (314).
В 1721 году французский консул Лави был свидетелем череды зимних торжеств. Он рассказывал своему начальнику Дюбуа: «Вот уже несколько недель, как их царские величества и весь двор предаются масляничным развлечениям: устраивают пиршества, катанье в санях и кавалькады самые смешные. Крещенье праздновалось по старинному обычаю, состоящему в том, что святят воду в реке, для чего во льду прорубается дыра, в которую несколько человек русских окунулись и потом выкатались в снегу» (315).
«Обыкновенно от Рождества и до Крещения, – пишет Юль, – царь со знатнейшими своими сановниками, офицерами, боярами, дьяками, шутами, конюхами и слугами разъезжает по Москве и славит у важнейших лиц, т. е. поет различные песни, сначала духовные, а потом шутовские и застольные. Огромным роем налетает компания из нескольких сот человек в дома купцов, князей и прочих важных лиц, где по-скотски обжирается и через меру пьет, причем многие допиваются до болезней и даже до смерти. В нынешнем (1710-м. – В.Н.) году царь и его свита «славили» между прочим и у князя Меншикова, где по всем помещениям расставлены были открытые бочки с пивом и водкою, так что всякий мог пить сколько ему угодно. Никто себя не заставил просить…» (316).
Эта традиция заинтересовала Юста Юля, который в своих записках уделил ей особое внимание: «В каждом доме, где собрание "славит", царь и важнейшие лица его свиты получают подарки. Во все время, пока длится "слава", в той части города, которая находится поблизости от домов, где предполагается "славить", для "славящих", как для целых рот пехоты, отводятся квартиры, дабы каждое утро все они находились под рукою для новых подвигов. Когда они "выславят" один край города, квартиры их переносятся в другой, в котором они намерены продолжать "славить"». Датскому посланнику рассказывали, что «слава» ведет свое начало от обычая православной церкви собираться вместе на Рождество и, отдаваясь веселью, петь «Слава в вышних Богу» в ознаменование того, как рождению Христа радовались пастухи. «Обычай этот, – пишет датчанин, – перешел в русскую и другие греческие церкви, но впоследствии выродился подобно большей части божественных обычаев и обрядов, в суетное и кощунственное пение вперемешку духовных и застольных песен, в кутеж, пьянство и всякие оргии». Это время, с точки зрения дипломата, было бесполезным для дел: «Пока продолжается "слава", сколько ни хлопочи, никак не добьешься свидания ни с царем, ни с кем-либо из его сановников. Они не любят, чтоб к ним в это время приходили иностранцы и были свидетелями подобного их времяпрепровождения» (317). В донесении английского резидента при российском дворе Джорджа Макензи статс-секретарю лорду Таунс-генду от 11 января 1715 года (31 декабря 1714-го по принятому в России юлианскому календарю) отмечено: «Царь в сопровождении самых приближенных особ своего двора ежедневно выезжает в санях, посещая сановников, бояр» (318).
Празднование Крещения с водосвятием в январе 1719 года описано в донесении английского посланника Джеймса Джеффриса лорду Стэнгопу: «Торжество это в известной степени рисует характер русского народа… На определенном месте реки прорубают лед; сюда приходит знатнейшее духовенство и благословляет воду. Как только благословение совершилось, – все желающие омыть грехи свои или желающие исцелиться от недуга подходят к освещенному месту. Знатные особы довольствуются тем, что омывают лицо, простолюдины же раздеваются и окунаются в прорубь с головой с таким убеждением в пользе, приносимой этим душе или телу их – смотря по потребности, – что мне оставалось только изумляться вере и здоровому телосложению принимавших участие в купании вопреки трескучему морозу. Благочестивые родители приносят сюда новорожденных детей для крещения. Уходя, богомольцы обязательно наполняют принесенные с собою сосуды святою водой и несут ее домой и хранят как ограждение от всяких бед в предстоящем году. Это один из древнейших русских обычаев, которому подчиняется и Его Царское Величество, дабы показать, что в делах веры он неразлучен с последним из своих подданных» (319).
Масленица – последняя неделя перед Великим постом – в ярких красках описывалась иностранными современниками. Они отмечали, что тогда можно употреблять в пищу молоко, масло, сыр, рыбу, но есть мясо уже запрещено. «Я бы скорее назвал это время вакханалиями, – писал в феврале 1699 года И. Г. Корб, – потому что русские в эти дни заняты только гульбой и в ней проводят всё время. Нет никакого стыда, никакого уважения к высшим, везде самое вредное самовольство, как будто бы ни один судья и никакой справедливый закон не вправе взыскивать за преступления, в это время совершаемые… Правда, что в некоторых местах стоят часовые для предупреждения этих бесчинств, но от них мало пользы, так как и они постоянно пьяны и запятнаны общими пороками, потому никто их и не опасается, а смотреть за ними некому». Десятью годами позже Ю. Юль нарисовал похожую картину: «Всю масленицу русские пьют, катаются и разъезжают человек по десяти, по двенадцати в одних санях, мужчины и женщины вперемежку, гонят лошадей, гикают, кричат, орут, шумят, поют песни, и всё это среди улицы, так что ввиду разбойников и пьяных опасно выйти за ворота. На масленицу русские ездят также к своим друзьям и знакомым и грустно прощаются с ними, словно перед смертью». Датчанин считал, что эта печаль происходит «ввиду прекращения на всё время поста всяких удовольствий и сношений, что представляет немалое огорчение для людей, столь преданных пьянству, как русские» (320).
Викториальные торжества
Новым явлением в общественной жизни России со времени царствования Петра Великого стали праздники по случаю побед русской армии над шведами. Впервые эта разновидность празднеств появилась в 1709 – 1710 годах после побед у деревни Лесной и под Полтавой, а к 1720-м годам в Петербурге и других городах России отмечалось семь «дней воспоминаний викторий», которые были посвящены основным событиям Северной войны: взятию Шлиссельбурга и Нарвы, Калишской битве, сражениям у Лесной и под Полтавой, морским победам при Гангуте и Гренгаме. В 1721 году было введено ежегодное «воспоминание» Ништадтского мира.
Дни памяти Полтавы и Ништадтского мира отмечались церковью по всей стране, другие – в зависимости от местонахождения Петра I и царского двора: в различных городах страны от Риги до Астрахани, а также за границей. В источниках зафиксировано празднование викториальных дней царем и его соратниками в Польше, Германии, Франции, Дании. Но основным центром новых торжеств являлся Петербург (321).
Празднование первой годовщины полтавской победы подробно описано датским посланником Юстом Юлем. Петр I вышел к Преображенскому полку, построившемуся за Санкт-Петербургской крепостью, и сделал различные распоряжения относительно расположения гвардейских полков на площади. Затем он пошел в собор, встал по обыкновению среди певчих и звучно и отчетливо пел в церковном хоре. После этого царь с Библией в руках громким голосом прочел перед всей паствой главу из послания апостола Павла к римлянам, а потом снова присоединился к певчим. По окончании обедни государь со своей свитой вышел на площадь к гвардейским полкам, которые стояли кольцом. Архимандрит Феофилакт Лопатинский под открытым небом произнес проповедь, которая закончилась молебном. Затем раздался пушечный выстрел, послуживший сигналом к началу пальбы с крепостного вала, Адмиралтейской верфи и четырех фрегатов, которые накануне праздника были специально расставлены на Неве. По знаку царя солдаты Преображенского полка завершили салют залпом из мушкетов. Петр потребовал чару водки и выпил ее за здоровье воинства. С площади государь и сопровождавшие его лица отправились в кружало, где начался пир с основательной попойкой под пушечные выстрелы. После праздничного обеда царь катался по Неве на своем кипарисовом буере. За ним следовали царевны-племянницы на английской шлюпке; дюжина ее гребцов была одеты в кафтаны, капюшоны и штаны из алого бархата, а на груди у каждого висела серебряная бляха размером с тарелку, с выпуклым изображением русского герба. Русские вельможи и иностранные дипломаты также сопровождали царя на шлюпках.
Затем Петр со всей компанией вернулся в кружало, где все оставались до двух часов утра; расставленные по всем углам караулы не позволяли гостям выйти за дверь. В этот день государь надел старую шляпу-треуголку, пробитую пулей в Полтавском бою (322).
Свидетельство о праздновании двенадцатой годовщины великого сражения оставил голштинский камер-юнкер Фридрих Вильгельм Берхгольц. Торжественная литургия совершалась на большой площади, перед церковью Святой Троицы, где «стояла обширная палатка с алтарем внутри, перед которым собралось все знатнейшее духовенство». Петр I находился шагах в пятидесяти от алтаря, «в том самом одеянии, которое было на нем в день Полтавского сражения, то есть в зеленом кафтане с небольшими красными отворотами, поверх которых была надета простая черная кожаная портупея. На ногах у него были зеленые чулки и старые изношенные башмаки. В правой руке он держал пику, как полковник гвардии, а левою придерживал под мышкой старую, очень простую шляпу. Позади его стояли подполковники гвардии: по правую сторону князь Меншиков, по левую – генерал Бутурлин, а за ними, в три или четыре ряда, большое число обер-офицеров, все с пиками в руках и шляпами под мышкой». Поодаль стояли в строю полки гвардии в полном сборе. Царица Екатерина Алексеевна, вдовствующая царица Прасковья Федоровна и придворные дамы наблюдали за богослужением с небольшого балкона, устроенного перед входом в церковь.
После молебственного пения «один из духовных начал читать из книги в золотом переплете, которую другой держал перед ним на бархатной подушке. В продолжение этого чтения царь и все присутствовавшие (исключая иностранцев) стояли на коленях, и когда была пущена ракета, с крепости последовало три залпа изо всех пушек, которым отвечали орудия, стоявшие за палаткою, и вся гвардия – троекратным беглым огнем из ружей, исполненным со всевозможною точностью; наконец, стреляли также с галер, расположенных у берега».
По окончании литургии духовенство вернулось в церковь, а гвардия под предводительством своего полковника-царя направилась к Неве; там были причалены галеры, перевезшие солдат и офицеров на другой берег, где полки стояли лагерем. Берхгольц отметил также, что «на реке, перед царским садом, стоял красиво вызолоченный фрегат, украшенный сотнею или более флагов и вымпелов, с которого палили из пушек во весь этот день».
После обеда состоялось гулянье в Летнем саду, в котором принимали участие Петр I, Екатерина Алексеевна, царевны Анна и Елизавета, маленький великий князь Петр Алексеевич и его старшая сестра Наталья, вдовствующая царица Прасковья Федоровна с младшей дочерью Прасковьей, а также «все здешние знатные дамы и множество кавалеров». Берхгольц отметил: «Все были в самых парадных костюмах, делавших собрание особенно блестящим, и я никогда не видал вдруг столько драгоценных камней…» Прогулки по аллеям завершились небольшим застольем царя с избранными лицами, в числе которых был герцог Карл Фридрих Голынтейн-Готторпский, его будущий зять. Вопреки обыкновению, Петр на этот раз не принуждал гостей к чрезмерной выпивке: «его величество провозгласил тост, который его высочество должен был принять, но затем получил свободу пить столько вина или воды, сколько ему было угодно».
Около девяти часов вечера из галереи вынесли уставленные сластями столы. Начался бал, который был открыт немецким танцем: Петр I танцевал с Екатериной Алексеевной, герцог Карл Фридрих – с Анной Петровной, Меншиков – с Елизаветой Петровной. Потом герцог танцевал с Анной менуэт [58], а после этого царевны попеременно находились в парах с ним и генералом Павлом Ягужинским, считавшимся одним из лучших танцоров в Петербурге. Танцы продолжались до двенадцатого часа ночи.
В полночь на нескольких стоявших на Неве больших барках был зажжен фейерверк. «Между прочим, – отметил Берхгольц, – горело изображение человека с бороною на голове для защиты от дождя и с русскою надписью наверху: Дурное прикрытие.Некоторые думали, что это намек на английскую эскадру, высланную для прикрытия Швеции. Покамест горел этот девиз, было пущено множество ракет, водяных шаров и маленьких бомб… Царица с дамами оставалась в саду до конца фейерверка, но принцесс, по причине вечерней прохлады, давно уже не было. Так кончилось празднование Полтавского сражения, и мы разошлись по домам» (323).
Торжества по случаю полтавской победы в 1723 году описаны тем же автором. Петр I перед обедом снова обрядился в старый мундир, который был на нем в памятные часы великой битвы. Меншиков также носил весь день кафтан и шпагу, «служившие ему в том же сражении». Гулянье в Летнем саду долго не начиналось из-за отсутствия Петра I, который лег отдыхать. Наконец пушечный выстрел возвестил, что государь проснулся. К моменту прихода в сад герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского в сопровождении камер-юнкера Берхгольца и прочей свиты там уже были императрица Екатерина Алексеевна, герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна, восьмилетний великий князь Петр Алексеевич [59]со своей старшей сестрой, девятилетней Натальей, и множество знатных дам. Вскоре явились цесаревны, пятнадцатилетняя Анна и тринадцатилетняя Елизавета, которые вели за руки свою пятилетнюю сестру Наталью. Младшую дочь Петра I посадили вместе с великой княжной Натальей Алексеевной на небольшую тележку, «в которую была запряжена хорошенькая лошадка», и они долго катались по саду. Императорская семья в полном составе некоторое время постояла у фонтана, в бассейне которого лежал живой тюлень. Затем начались праздничные гулянья, гостям подносили вино. В десять часов вечера начались танцы, но закончились еще до полуночи (324).
