Текст книги "13 черных кошек и другие истории"
Автор книги: Виктор Астафьев
Соавторы: Лев Давыдычев,Алексей Домнин,Олег Селянкин,Евгений Баранов,Семен Шмерлинг,Александр Граевский,Николай Чикуров,Ирина Фукалова,Владимир Воробьёв,Ю. Серебренников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
В. Астафьев
Бабушка с малиной
Рассказ
На сто первом километре толпа ягодников штурмует поезд «Комарихинская – Теплая гора». Поезд стоит здесь одну минуту, а ягодников – тьма, и у всех посуда: корзинки, ведра, кастрюли, бидоны. И вся посуда полна. Малины на Урале – бери не переберешь. Леса повырубили – простор малиннику и раздолье ягодникам.
Шумит, волнуется народ, гремит и трещит посуда – поезд стоит всего минуту. Но если бы поезд стоял полчаса, все равно была бы давка и паника. Так уж устроены наши пассажиры: всем хочется попасть в вагон сию же секунду и там уж ворчать:
– И что стоит? Чего ждет? Рабо-о-отнички!
У одного вагона гвалту и суеты особенно много. В узкую дверь тамбура пытается влезть разом штук тридцать ребятишек, и среди них копошится старушонка. Она проталкивается остреньким плечом, достигает подножки, цепляется за нее. Кто-то из ребятишек хватает старушку под мышки, пытаясь втащить наверх. Бабка подпрыгивает, как петушок, становится на подножку, и ведерный туес, привязанный на груди платком, опрокидывается. Из него высыпается малина, вся, до единой ягодки. Туес висит на груди, но уже вверх дном. Ягоды раскатились по щебенке, по рельсам. Бабка оцепенела, схватилась за сердце.
Машинист, уже просрочивший стоянку минуты на три, просигналил, и поезд тронулся. Последние ягодники прыгали на подножку, задевая бабку посудой, а она, совершенно ошалелая, смотрела на уплывающее красное пятно малины, расплеснувшееся по белой щебенке, и, встрепенувшись, крикнула:
– Стойте! Родимые, подождите! Соберу!
Но поезд уже набирал скорость. Проводница сочувственно сказала:
– Чего уж там собирать! Что с возу упало… Шла бы ты, бабушка, в вагон и не висела на подножке.
Так, с болтающимся на груди туесом и появилась бабка в вагоне. Потрясение все еще не сошло с ее лица. Сухие сморщенные губы дрожали; руки, много и проворно работавшие в этот день, руци старой крестьянки, тоже дрожали.
Ей поспешно освобождают место, да и не место, а всю скамейку, притихшие школьники, видимо всем классом выезжавшие по ягоды.
Бабка молча садится, внезапно замечает пустой туес, срывает его вместе со стареньким платком через голову и запинывает пяткой под скамейку.
Она сидит с сердитым, отчужденным лицом, одна на всей скамье, и неподвижно смотрит на пустой фонарь, подпрыгивающий на стене. Дверца у фонаря то открывается, то закрывается. Свечи в фонаре нет. И фонарь ни к чему. Поезд этот с вагонами еще дореволюционного образца давно уже освещается электричеством, а фонарь просто запамятовали снять.
Пусто в фонаре. Пусто в туесе. Пусто у бабки на душе. А ведь еще какой-то час назад она была совершенно счастлива. В кои-то веки собралась по ягоды, переламывая свои многочисленные немочи, лазала по колоднику и лесным завалам, быстро, со сноровкой обдаивала малинник и хвастала встретившимся ребятишкам:
– Я прежде таровата была! Ох, таровата! По два ведра малины в день насобирывала, а черники либо брусники, да с совком – и по пять ведер черпывала. Свету белого не видать мне, если вру, – уверяла она пораженных ребят. И раз, раз, незаметно так, под говорок, обирала всю малину с кустов под носом у ребят да еще усмехалась – простофили, дескать.
Ловка бабца и на диво говорлива. Успела рассказать и о том, что «человек она ноне одинокий, пережила, слава тебе, господи, всю родову», прослезилась, помянув внучка Юрочку, который погиб на войне, потому что был «дикой парень» и не иначе как «на танку бросился»… И тут же, смахнув платком слезы с реденьких ресниц, затянула:
В саду ягодка-малина
Под у-у-укрытием росла-а-а…
И даже рукой плавно взмахнула. Должно быть, компанейская бабка когда-то была, а теперь вот молчит, замкнулась. Горе у бабци. Ведь предлагали же ей ребята помощь, хотели взять туес и занести в вагон. Не дала. Не доверила. «Я уж сама, милёнки, уж как-нибудь, благословись. Сама я еще таровата, ух, таровата!»
Вот тебе и таровата! Вот тебе и сама! Была малина – и нет малины!
На следующем разъезде в вагон вваливаются три рыбака. Они пристраивают в углу связки удочек с подсачниками, вешают на древние чугунные крючки вещмешки и усаживаются подле бабки, поскольку только возле нее и есть свободные места.
Устроившись, они тут же грянули песню на мотив «Соловей, соловей, пташечка»:
Калино, Лямино, Левшино,
Комариха и Теплая гора!
Песня им, как видно, пришлась по душе. Они ее повторяли раз за разом. Бабка косилась на рыбаков: «И чего горланят, непутевые!»
Молодой рыбак в соломенной драной шляпе крикнул:
– Подтягивай, бабусь!
Бабка с сердцем плюнула, отвернулась и стала смотреть в окно. Один из школьников подвинулся к рыбаку и что-то шепнул ему.
– Ну-у! – удивился рыбак и повернулся к бабке, все так же отчужденно и без интереса смотревшей в окно. – Как же это тебя, бабусь, угораздило? Экая ты неловкая.
И тут бабка не выдержала, подскочила.
– Неловкая?! Ты больно ловкий! Я ране, знаешь, какая была! По пять ведер! Я раньше… – Она потрясла перед рыбаком сухим кулачишком и так же внезапно сникла, как и взъерошилась.
Рыбак неловко прокашлялся. Его попутчики тоже покашляли и больше уже не запевали. Тот, что был в шляпе, хлопнул себя по лбу, будто комара пришиб, вскочил, двинулся по вагону, заглядывая ребятам в посуду.
– А ну, показывай трофеи! Ого, молодец! – похвалил он конопатую девчонку в лыжных штанах. – С копной малины набрала! И у тебя с копной! И у тебя! Молодцы, молодцы. Знаете что, ребятки? – хитро, со значением прищурился рыбак. – Подвиньтесь-ка поближе.
Школьники потянулись к рыбаку. Он что-то пошептал им, подмигивая в сторону бабки, и лица у ребят просияли.
В вагоне все разом оживилось, школьники засуетились, заговорили. Из-под лавки был извлечен бабкин туес. Рыбак поставил его возле ног и дал команду:
– Налетай! Сыпь каждый по горсти. Не обедняете.
И малина потекла в туес по горсти, по две. Девочка в лыжных штанах сняла копну со своего ведра.
Бабка запротестовала:
– Чужого не возьму! Сроду чужим не пользовалась!
– Молчи, бабусь, – урезонивал ее рыбак, – какое же это чужое? Ребята ж эти внуки твои. Хорошие ребята. Догадка только у них еще слаба. Сыпь, хлопцы, сыпь, не робей!
И когда туес наполнился доверху, рыбак торжественно поставил его бабке на колени.
Она обняла посудину руками и, шмыгая носом, на котором поплясывала слеза, все повторяла:
– Да милыя! Да родимыя! Да зачем же это! Да куда мне эстолько? Да дай вам бог здоровья!
Туес был полон, с копной даже. Но еще не все ребята высыпали свою долю. Они толпились вокруг бабки и требовали:
– Куда отделять?
Бабка отодвинула туес, сорвала платок с головы и с готовностью раскинула его на коленях.
– Сюда, милыя, сюда, родимыя. Не сомну, не сомну ягоду. Я бережливая. Да касатики вы мои, да внучатики вы мои!
Рыбаки снова грянули песню. Школьники подхватили ее:
Эх, Калино! Лямино! Левшино!
Комариха и Теплая гора!
Поезд летел ц городу. Электровоз рявкал озорно, словно бы выкрикивал: «Раздайся, народ! Бабку с малиной везу!» Колеса вагонов поддакивали: «Бабку, бабку, с малиной, с малиной, везу, везу!»
А бабка сидела, прижав к груди туес с ягодами, слушала дурашливую песню и с улыбкой покачивала головой.
– И придумают же, придумают же, лешие! И что за востроязыкий народ пошел?
А. Толстиков
Повестка
Рассказ
Лодку поставили на якорь на самом глубоком месте плеса.
– Теперь тихо, – шепотом говорит Митька, разматывая удочку.
– Все равно клевать не будет, – так же шепотом возражает Сенька, – рано еще. Разве елец какой сдуру подскочит. А язи после гудка брать начинают.
– Ну да, они только в ночную смену клюют!
– Выходит так, – не замечает насмешки Сенька, – до одиннадцати сидят где-то, а как прогудит на заводе – жди клева. Уж это я знаю, не первый раз.
Мальчишки забросили по три удочки и притихли. Солнце опускалось все ниже и ниже, становилось тусклей, красней, как вынутая из горна остывающая железка.
Все кругом затихло. Лишь вода журчит на перекате да на левом берегу звонко плещется ручей, с радостным урчанием вливается в реку.
Из-за горы, где раскинулся завод, донесся могучий басовитый рев гудка.
– Одиннадцать… Теперь клевать будет, – прошептал Сенька. Вот он протянул к удилищу руку и замер, как застыл. Конец удилища легонько вздрогнул и вдруг резко наклонился к воде. Быстро подсек Сенька клюнувшую рыбу. Хоть и тихоня, а рыбак ловкий. Рыбина упорно не хотела выходить из глубины, сгибала в дугу упругое удилище. Но Сенька знает, что надо делать. Не торопясь, умело он выводит язя на поверхность, заставляет глотнуть воздуха и, присмиревшего после этого, притягивает к лодке, подхватывает сачком.
– Во, какой дядя попался! Сразу уха на всю семью, – шепчет Сенька, укладывая в корзинку широкобокую золотистую рыбину.
Митьке хочется подержать язя в руках, рассмотреть его, но он не двигается с места, старается казаться равнодушным.
– Сейчас и я поймаю…
– Конечно, поймаешь. Теперь будет клевать.
До часу ночи поклевки были часты, Сенька поймал пять язей да Митька трех. А после часу клев прекратился. Сидят рыбаки молча, на кончики удилищ посматривают: лески уже не видно. Тишина кругом, на небе тусклые звездочки чуть теплятся. Изредка коростель на правом берегу заскрипит. Противная у него песня, ничего птичьего в ней нет, а ведь про себя-то, наверное, думает, что он тоже певец.
На берегу за ручьем, где огороды стоят над самым обрывом, скрипнула калитка. Кто-то спустился по вырубленным в обрыве ступенькам и подошел к воде. Захрустела галька под ногами человека, который. повозился у воды и поднялся на берег. Прошло немного времени, человек снова спустился с обрыва и опять поднялся.
– Что он там ковыряется? – спросил Митька.
– Душин тут живет. Это рядом с нами.
– А чего твой Душин делает?
– Он коновозчиком в торге работает.
– Это днем. Сейчас-то чего делает?
– Наверное, дрова носит.
– Какие?
– Куренные. Их отпускают с гавани на Вильве. Тут некоторые к берегу пристают, обсыхают.
– Так ведь это не его дрова.
– Ну да, не его, сплавной конторы.
– Ворует, значит, твой Душин!
– Никакой он не мой. Сосед просто. Он тут давно живет, а мы недавно.
– А вы воруете дрова?
– Нет, покупаем. Душин говорит, что мы дураки.
– Проучить надо этого Душина, чтобы забыл, как воровать, – уже громко говорит Митька.
А Сенька все шепчет:
– Он хитрый, он сразу же ночью пилит, колет и в сарай складывает, а сарай на замке. Не увидишь и не придерешься. Такой хитрюга…
– Хватит, поехали домой! – решительно заявил Митька и поднял якорь.
Лодка поплыла вниз, подгоняемая течением.
Мальчики пристали к берегу и молча привязали лодку к вбитому в землю колу.
– Ишь, пилит, паразит! – сквозь зубы проговорил Митька, прислушиваясь к доносившемуся глухому звону пилы, грызущей сырое дерево. – Ты знаешь, как его зовут?
– Душина-то? Семен Федотович.
– Вечерами он дома бывает?
– Всегда. Он все около дому, все делает что-нибудь. Он мужик хозяйственный.
– Хозяйственный! – презрительно протянул Митька. – А дом номер какой у него?
– Тридцать три. Зачем это тебе?
– Ладно. Знай помалкивай. Надо.
Утром Митька вспомнил про Душина.
«Ишь ты, хозяйственный… Чего бы ему такое сделать? Пойти в сплавную контору и сказать? А чем докажешь? Душин скажет: я купил дрова, и вовсе они были не куренные. Он хитрый».
Размышления прервала бабушка. Она подала сумку и сказала, что за деньгами надо зайти к маме на работу. Мама у Митьки работает машинисткой в горфинотделе.
Возле горисполкома Митька встретил одного из своих дружков – Бориса Шибанова. Его мать работает уборщицей в суде, а он на лето принят туда рассыльным.
– Борька, ты что перестал на футбол ходить? Мы почти каждый вечер мяч гоняем.
– А я вот тут за день по городу с разноской намотаюсь – вечером месту рад, – с солидностью ответил Борька. – Вот опять, видишь, пошел. Кого вызываем в качестве ответчика, кого – в свидетели. Получите повестку. Распишитесь в разносной книге. Приходите в указанное время. За неявку – сами понимаете… Ну, пока! Спешу.
Этот разговор натолкнул Митьку на одну мысль…
– Так и надо сделать. Так и сделаю, – шептал он, и глаза его озорно блестели.
Вернувшись домой с хлебом, Митька разыскал свой старый школьный дневник и начал переделывать его. Он вшивал в него листы чистой бумаги, что-то клеил, писал, чертил по линейке. Часа через три на столе перед ним лежала пухлая книга, и на корочке ее, на приклеенном листочке глянцевой бумаги, было старательно выведено печатными буквами: «Разносная книга».
– Осталось повестку сочинить – и будет всё, – сказал он сам себе и принялся писать. Морщил лоб, чесал затылок, писал, рвал написанные листочки и снова писал.
Много времени потратил Митька на сочинение повестки, иной раз к урокам меньше готовился, а все-таки получилось-то не так.
Уже в пять часов Митька ходил по берегу реки с разносной книгой под мышкой. Он был в школьной форме, хотя прежде все лето бегал в трусах и майке. Держаться старался солидно. Его заметил Сенька и, подбежав, начал было разговор о рыбалке.
– Мы с тобой друг друга не знаем, – пробурчал Митька и отвернулся.
– Как так не знаем? – удивился Сенька.
– Ладно, ладно! Отходи. Так надо. Потом расскажу.
Сенька обиделся и ушел. Митька остался один. Он еще с час ходил по берегу, нетерпеливо заглядывая в переулок, где стоял дом Душина. Наконец заметил, как в калитку дома, тяжело ступая, вошел кряжистый бородатый мужик.
– Наверное, он, – решил Митька и, одернув рубаху, двинулся к калитке. Во дворе его встретила огромная лохматая собака, которая с яростным лаем металась на цепи, грозя порвать ржавую толстую проволоку, протянутую поперек двора от сарая к стайке. Минут пять гремела цепь, визжала проволока под кольцом, пес рвался к вошедшему, вставая на дыбы. То ли от ярости, то ли оттого, что при рывках ее душил ошейник, собака начала хрипеть и брызгать слюной.
«Ух, зверюга! – думал Митька, прижавшись к калитке. – Такой доберется, разорвет в клочья».
На крыльцо вышла девчонка лет двенадцати и пронзительно крикнула:
– Разбой, перестань!
Собака сразу затихла и бросилась к девчонке, помахивая хвостом и подхалимски извиваясь всем телом.
– Тебе кого надо?
– Семена Федотыча. Вот… по серьезному делу. – Митька показал разносную книгу.
– Папаня, к тебе пришли! – крикнула девчонка.
На крыльцо вышел сам Семен Федотыч. Разбой заюлил около era ног.
– Тебе чего, углан? – угрюмо бросил хозяин. – Ну, поди сюда. Ага, боишься!.. То-то!
«Сейчас я тебя самого напугаю», – подумал Митька и звонко сказал:
– Вам повестка!
– Повестка?! Какая?
Семен Федотыч отпихнул сапогом Разбоя, тяжело спустился с крылечка и не спеша направился к калитке. Митька развернул книгу, уверенно отчеканил:
– Получите повестку, распишитесь в разносной книге. Приходите в указанное время. За неявку… сами понимаете… – Митька сунул в руку Душина карандаш: – Вот в этой строке расписывайтесь.
– Сперва надо узнать, за что расписываться. Роспись – дело непростое. – Душин взял повестку и, отнеся от глаз на вытянутую руку, принялся разглядывать. – Мелко написано, не вижу. Нюрка! Принеси очки!
– Давайте, дяденька, я вам прочту.
– Прочти, милок, прочти, – ласковым голосом заговорил хозяин и тут же закричал: – Нюрка! Не надо очков! Копаешься там!
– Душину Семену Федотычу. Улица Береговая, дом номер тридцать три, – скороговоркой читал Митька. – Повестка! Предлагаю явиться в сплавную контору шестнадцатого июля к одиннадцати часам утра по делу о беззаконном присваивании государственных дров. Явка аккуратна и обязательна. Начальник сплавной конторы.
– Шестнадцатого – это завтра? – глухим голосом спросил Душин.
– Завтра, – сказал Митька, опустив глаза, боясь выдать свою радость. Он видел: Душин здорово перепугался.
– Это все соседи наболтали. Уж такой народ пошел, будь он неладен!
– Не знаю, – тихо ответил Митька и добавил решительно: – Вы распишитесь, товарищ Душин, а то с меня спросят.
Душин, кряхтя, нацарапал свою фамилию крупными буквами не в той строке, где указал ему Митька.
Уже вечером Митька думал: «Ну, придет Душин в сплавную контору, а там скажут, что его не вызывали. Так и отделается он одним испугом и будет, как раньше, дрова воровать. Нет. Так оставить это нельзя».
Утром, еще не зная, что делать дальше, он пошел в сплавную контору и вертелся около крылечка. Увидев приближающегося Душина, юркнул в коридор. Семен Федотыч долго топтался перед дверями начальника конторы. Наконец решился, снял кепку, пригладил волосы и с робостью открыл двери. Митька, поколебавшись с минуту, решительно взялся за никелированную скобу дверей.
– Ты куда, мальчик? – вскинулась сидевшая за пишущей машинкой секретарша.
– Я по важному делу, – ответил Митька и вошел в кабинет.
За массивным столом сидел грузный человек. Настольный вентилятор обдувал его распаренное лицо. Вздернув роговые очки на лоб, он разговаривал с Душиным. Митька услышал его последние слова:
– Никакой повестки мы не посылали. Это какое-то недоразумение.
– Повестку я написал, – глядя прямо в глаза начальнику, сказал Митька.
– Ты! Зачем?
– Он дрова ворует. Куренные, которые по реке плывут. Наши дрова, государственные.
– Ой, врешь ты, парень! – с кривой усмешкой проскрипел Душин.
– Я вру?! – крикнул Митька. – Вот сейчас пойдем да в твой сарай заглянем. Тогда увидим, кто врет. Они еще сырые, позавчера с воды взяты.
Душин мял в руках фуражку, стоял понурившись.
Начальник нажал кнопку звонка. В кабинет заглянула секретарша.
– Позовите десятника Петрухина.
Через минуту вошел Петрухин.
– Вот, – недобро сказал начальник, глядя на Душина, – пойдешь с этим гражданином и обмеряешь, сколько у него дров наших в сарае лежит. Составишь акт. Иск предъявлять будем. Пусть узнает, что покупать дрова дешевле, чем воровать.
Душин жалобным голосом начал оправдываться, но начальник махнул рукой:
– Идите. А ты, хлопчик, останься. Садись, потолкуем.
Митьца сел в большое мягкое кресло, поставленное вплотную к столу.
– Ну, как тебя зовут, пионер?
– Дмитрием. Дмитрий Кузнецов. А как вы узнали, что я пионер? На мне ведь галстука нет.
– И без галстука видно, что пионер. По делам видно. Только вот с повесткой ты, пожалуй, перемудрил. Этот Душин мог одним. испугом отделаться. Надо прямо говорить, не бояться. Заметил непорядок – пришел и сказал. Прямо! Не надо мудрить, друг Митя. Понял?
И. Фукалова
Возьмемся за руки
Из зарубежного блокнота
С чего начать рассказ о нитях, крепко связывающих нашу страну, наших советских людей со всеми уголками земного шара?
Передо мной на рабочем столе большая стопка писем. Из многих стран. Так вот с чего начать рассказ?
Может быть, мне начать рассказ с этого пожелтевшего листка, ставшего похожим на пергамент?
Письмо датировано 1905 годом и адресовано не мне, а моему деду – участнику русско-японской войны. Дед отдал мне это письмо вместе со своими старинными книгами. И по тому, как торжественно он передал мне этот листок, я поняла, что дед хранил письмо всю жизнь и оно ему очень дорого.
Вот несколько строк: «Когда зацветет дикая яблоня – пробьет и твой час. Я приду за тобой. Тако».
Помню, я спросила деда:
– Почему он тебе писал, ведь вы же воевали?
Дед сурово посмотрел на меня и сказал:
– Тако помог мне бежать из плена.
Черноглазый японец Тако, такой же солдат, как и мой дед, понимал чудовищность и гнусность той войны и помог бежать из неволи моему деду.
Внуки Тако, японские ребятишки из Хиросимы, – это их письмо лежит у меня на столе – тоже не хотят войны. Вот что они пишут:
«Мы – из Хиросимы, города печали. Много лет прошло с тех пор, как американская атомная бомба взорвалась над нашим городом. Но и по сей день лучевая болезнь уносит людей. И с каждой новой жертвой миллионы японцев все решительнее заявляют: «Не хотим новой трагедии Хиросимы!»
Мы создали общество «Оридзуру», что значит «Бумажный журавль». Мы ходим по улицам и говорим прохожим: «Мы – из «Оридзуру». Собираем деньги на памятник детям, погибшим от атомной бомбы. И люди никогда не отказывают нам.
С давних времен в Японии существует поверье: человек, который сделает из бумаги тысячу журавликов, будет счастлив. Как жаль, что это только легенда! Те, кто и сейчас умирает от лучевой болезни, сделали уже не одну тысячу бумажных журавлей… Мы горячо любим вас, люди советской страны».
А. вот письмо из далекой Гвинеи. Гвинейская пионерка Бинту Макало пишет: «В Гвинее живут тысячи мальчиков и девочек, которые, как и советские ребята, с гордостью называют себя пионерами. Самые маленькие, кому от семи до десяти, носят алые галстуки, постарше носят желтые галстуки. А самые старшие пионеры носят зеленые галстуки. Вы спросите, что означают эти цвета? Они означают цвета национального флага Гвинейской республики. У нас есть свои законы. Их десять».
Я не буду перечислять все законы гвинейских пионеров. Назову некоторые из них, которые мне особенно понравились: «Пионер – друг и брат детей всего мира. Пионер помнит о тех, кто погиб за свободу. Пионер заботится о национальном благе. Пионер отважен. Пионер всегда в хорошем настроении».
Письмо Бинту Макало заканчивается словами: «Всегда готов! Всегда вперед и никогда назад!»
…Живет в нашем Советском Союзе милая девочка Оксана Костюченко. Долгое время девочка была больна и прикована к постели. Потом она смогла передвигаться. Но только на костылях. И вот эта девочка узнает о греческом патриоте, борце за свободу Манолисе Глезосе, которому грозит смерть. Ей очень захотелось его спасти. И она стала собирать подписи людей, которые требовали освобождения Глезоса. На костылях больная девочка обошла сотни квартир и собрала тысячи подписей. Она отправила их в Афины – греческому правительству. Об Оксане Костюченко, ее прекрасном отзывчивом сердце узнали ребята всей земли. Они пишут Оксане письма.
Их адрес краток: «Город Братск, защитнице Манолиса Глезоса – Оксане Костюченко». Одна алжирская патриотка написала Оксане: «Думать о других – ваш характер. Заботиться о других – ваш характер. Жить для других – ваш характер».
…Однажды среди пассажиров парижского метро и на улицах города появились необыкновенные пришельцы. Были среди них и украинцы в расшитых рубахах, и кубинцы в широких шляпах, и вьетнамцы в шелковых куртках. Это были не настоящие украинцы, вьетнамцы, кубинцы, а французские ребятишки, которые устроили праздник – карнавал дружбы народов. Пионеров во Франции называют «отважные».
У отважных есть песня. Там есть такие слова:
Если бы мальчики всей земли захотели стать моряками,
Какой бы чудесный караван они построили из своих
кораблей
Вокруг земного шара.
Если бы девочки всей земли взялись за руки,
Какой бы чудесный хоровод получился вокруг земного
шара…
Так возьмемся же за руки!
Вильгельм Телль и Тимур
В немецком городе Веймаре, где все дышит стариной и поэзией, я и натолкнулась на этих веселых, беспокойных мальчишек.
Я приметила их, когда, отчаявшись найти нужную улицу, уставшая, присела на крыльце какого-то дома.
Они подошли. Все очень разные и в то же время похожие. Сказали свои имена: Герт, Карл, Йохем.
– Не подумайте, что мы любопытны и следим за вами. Но в нашем городе любой приезжий на виду. И когда вы стали поспешно переходить с одной улицы на другую, мы решили, что вы не просто гуляете, а заблудились…
На другое утро я снова увидела их. Они стояли у подъезда гостиницы и приветствовали меня как старую знакомую.
Герт сказал, показывая на маленький ромбик у отворота куртки:
– Мы из отряда Вильгельма Телля. Скажите своим друзьям, если они увидят мальчика или девочку с таким значком, пусть смело обращаются к ним за любой помощью.
Мальчиков и девочек с ромбиками встречали мы все три дня, пока жили в Веймаре. Они ходили за нами поодиночке и группками. Их бесхитростное милое внимание, их наивное опасение, что мы можем заблудиться, трогали до слез.
Перед отъездом мы позвали ребят из отряда Вильгельма Телля к себе. Герт рассказывал об отряде и о том, почему они его так назвали.
– Вильгельм Телль был очень добрый и справедливый. Он всегда был с теми, кто в нем нуждался.
От слов Герта веяло горячей верой в то, что Вильгельм Телль жил, боролся, дышал. Поэтому никто из нас и слова не проронил, что Вильгельм Телль никогда не жил, это – литературный герой знаменитой драмы Шиллера.
Более того, нам захотелось рассказать о нашем гайдаровском Тимуре. О том, что тысячи советских девчонок и мальчишек с гордостью носят имя тимуровец. Нам захотелось подарить этим ребятам книгу «Тимур и его команда». Мы запросили наше посольство. Книга пришла в Веймар, когда мы уже были в Дрездене. Об этом известил нас письмом сам Герт. На листке бумаги он нарисовал мужественного воина с луком и мальчишку в современном костюмчике.
Так, видимо, Герт побратал Вильгельма Телля и Тимура.
Пепа
Ее зовут Патриция. Но ребятам непонятно это имя, и они зовут ее Пепа. Она появилась в нашем доме недавно. Отец ее русский, мать – итальянка. Во время войны отца Пепы фашисты вывезли в Германию, затем он попал в Италию. Недавно эта семья приехала в Советский Союз.
Пепа еще очень плохо говорит по-русски. Может, поэтому она мало разговаривает с ребятами и держится в стороне.
Она появляется во дворе с маленькой коляской, в которой чинно сидят разноцветные, глазастые куклы. Она позволяет их трогать и пеленать, но девочки замечают, как взгляд ее в это время становится беспокойным и тревожным. Дедушка Петров, сосед Пепы по квартире, так; объясняет ребятам:
– У нее было капиталистическое детство. Подождите, пообвыкнет и будет так же голосить, как вы, неугомонные.
Однажды я очень удивилась. Я увидела в руках одной девочки, Тани Федосеевой, куклу с голубым капроновым бантом в рыжих волосах. Раньше эта кукла всегда сидела в центре Пепиной коляски.
Позднее мне рассказали вот какой случай.
Была страшная гроза. Она налетела внезапно. В этот час Таня Федосеева была очень далеко от дома. Впрочем, ливень ее не пугал: на ней были надеты теплая фуфайка и плащ. И она шла, весело напевая. И то, что не ходили трамваи, на которых за двадцать минут можно примчаться домой, даже радовало ее.
И вдруг под тополем Таня увидела маленькую девочку в легком платье.
– Пепа? – удивилась Таня. – Почему ты здесь? Заблудилась?
У Пепы дрожали губы, и уж не разобрать было: то ли дождь, то ли слезы текли по ее лицу. Таня накрыла ее плащом. Пепа дрожала всем телом. Таня сняла с себя фуфайку и укутала Пепу.
А трамвай все не шел, и улица была пустынной. Наконец на дороге показался какой-то грузовик. Таня остановила его и усадила Пепу. Самой ей сесть было некуда: в кабине, кроме Пепы, теснилось еще трое малышей. И шофер, как бы извиняясь перед Таней, сказал:
– Уже час ребят развожу. Ливень-то какой… Транспорт не ходит.
Домой Таня добралась перед самым маминым приходом. Сырое насквозь платье, туфли она спрятала на вешалке. К вечеру у нее поднялся сильный жар. Мама уложила ее в постель, поставила к ногам горчичники, напоила чаем с малиной. Таня бредила. Сквозь жар и что-то похожее на сон Таня услышала стук в дверь, потом увидела огромный букет цветов у своей кровати и смуглое лицо Пепиной мамы.
А Танина мама, бледная и встревоженная, повторяла:
– Иначе Таня поступить не могла…
И Пепина мама, хоть и плохо знала по-русски, все поняла, потому что она крепко поцеловала Таню в горячий, влажный лоб.
А затем наступил день, солнечный и светлый, когда Таня после болезни вышла на улицу. Первой, кого она увидела, была Пепа. Девочка радостно лепетала, мешая русские и итальянские слова.
Она протянула Тане куклу, самую любимую, самую красивую, с голубым бантом в рыжих волосах.
Друзья Анны-Марии
Это был обыкновенный пятый класс. Он ничем не выделялся в школе. Он не был пятым «а» и даже пятым «б», а был пятым «д».
О пятом «д» говорили:
– Так, середнячки.
Но однажды… На большой перемене Сережа Трифонов достал из портфеля завернутый в газету завтрак. Кусая булку, просматривал газету. Он часто таким образом знакомился с тем, что делается в мире. И вот ему попалась на глаза одна маленькая заметочка, набранная мелким шрифтом. Она потрясла его. Он прочитал раз, другой. Потом перочинным ножичком вырезал заметку и послал по партам.
К концу уроков весь класс прочитал ее. В заметке говорилось, что один американский священник покупает детей у родителей, которым трудно живется. Недавно он купил девочку по имени Анна-Мария из одного западногерманского города. Мать Анны-Марии в отчаянии, но возвратить дочь не может, потому что семья бедствует.
Обычно на последнем уроке пятиклассники начинали скрипеть партами, шушукаться, складывать книжки минут за десять до конца урока.
Сегодня они сидели безмолвные и притихшие. Удивленная учительница, когда прозвенел звонок, недоумевая, вышла из класса.
Еще некоторое время ребята сидели молча.
Потом Сережа стал за учительский стол.
– Мы ее выкупим.
– А где возьмем деньги? – загалдели все.
– Будем собирать металлический лом, – сказал Сережа. – Бумагу.
– Пузырьки, – подсказал кто-то.
– Медицинскую ромашку…
– Целебные ягоды…
Ребята разложили тетрадки и стали считать, сколько можно выручить денег, если они обойдут все дворы, закоулки и пустят в дело все ржавые кровати и кастрюли, склянки и пузырьки, выщиплют все загородные луга и поляны с целебной травой. Навыка в таком подсчете ни у кого не было, ребята волновались, ссорились, но упорно считали.
Потом кто-то грустно произнес:
– Но мы ведь не знаем, сколько он запросит за Анну-Марию…
Сережа сообразил:
– Нужно создать денежный резерв.
– Как?
– Нам дают деньги на завтраки… Так вот – мы откажемся от завтраков.
И класс прогудел:
– Откажемся!
– Откажемся от театра и цирка, – продолжал Сережа.
Немного помолчали, но потом класс опять прогудел:
– Откажемся!
– Откажемся от мороженого…
На этот раз молчали долго. А сластена Наташка часто-часто моргала глазами.
Но когда все потом закричали «Откажемся!», она тоже закивала головой.
…Темно на улице. Погасли огни в школе, и только на втором этаже, в пятом «д» светились окна.
