Текст книги "13 черных кошек и другие истории"

Автор книги: Виктор Астафьев

Соавторы: Лев Давыдычев,Алексей Домнин,Олег Селянкин,Евгений Баранов,Семен Шмерлинг,Александр Граевский,Николай Чикуров,Ирина Фукалова,Владимир Воробьёв,Ю. Серебренников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)

Тут я, кажется, провалился сквозь землю вместе с бабушкой и не – мог разобрать, что говорила она дальше, потому что закрылся полушубком, забился в него, чтобы помереть скорее.

Но сделалось жарко, глухо, стало невмоготу дышать, и я открылся.

– Своих вечно потачил! – шумела бабушка. – Теперь этого! А он уж мошенничает! Что потом из него будет? Каторжанец будет! Вечный арестант будет! Я вот еще левонтьевских в оборот возьму! Это ихняя грамота!..

Убрался дед во двор, от греха подальше. Бабушка вышла в сенки, заглянула в кладовку. Я крепко сомкнул веки.

– Не спишь ведь, не спишь! Все-о вижу!

Но я не сдавался. Забежала в дом бабушкина племянница, спросила, как бабушка сплавала в город. Бабушка сказала, что слава тебе господи, и тут же принялась рассказывать:

– Мой-то, малой-то! Чего утворил!..

В это утро к нам много приходило людей, и всем бабушка говорила: «А мой-то, малой-то!»

Бабушка ходила взад-вперед, поила корову, выгоняла ее к пастуху, делала разные свои дела и всякий раз, пробегая мимо дверей кладовки, кричала:

– Не спишь ведь, не спишь! Я все-о вижу!

Я знал, что она управится по дому и уйдет. Все равно уйдет поделиться новостями, почерпнутыми в городе, и узнать те новости, какие свершились без нее на селе. И каждому встречному бабушка будет говорить: «А мой-то, малой-то!..»

В кладовую завернул дедушка, вытянул из-под меня кожаные вожжи и подмигнул: «Ничего, не робей!» Я заширкал носом. Дед погладил меня по голове, и так долго копившиеся слезы хлынули безудержно из моих глаз.

– Ну что ты, что ты? – успокаивал меня дед, утирая большой жесткой рукой слезы с моего лица. – Чего ж голодный-то лежишь? Попроси прощения… Ступай, ступай, – легонько подтолкнул меня Дед.

Придерживая одной рукой штаны, а другую прижав локтем ц глазам, я ступил в избу и завел:

– Я больше… я больше… – И ничего дальше сказать не мог.

– Ладно уж, умывайся да садись трескать! – все еще непримиримо, но уже без грозы, без громов сказала бабушка.

Я покорно умылся. Долго и очень тщательно утирался рушником, то и дело содрогаясь от все еще не прошедших всхлипов, и присел к столу. Дед возился на кухне, сматывая на руку вожжи, еще чего-то делал. Чувствуя его незримую и надежную поддержку, я взял со стола краюху и стал есть всухомятку. Бабушка одним махом плеснула в бокал молока и со стуком поставила посудину передо мной.

– Ишь ведь кацой смиренненькай! Ишь ведь какой тихонькай! И молочка не попросит!..

Дед мне подморгнул – терпи. Я и без него знал: боже упаси сейчас перечить бабушке или даже голос подать. Она должна для успокоения разрядиться, даже высказать все, что у нее накопилось.

Долго бабушка обличала меня и срамила. Я еще раз раскаянно заревел. Она еще раз прикрикнула на меня.

Но вот выговорилась бабушка. Ушел куда-то дед. Я сидел, разглаживал заплатину на штанах, вытягивал из нее нитки. А когда поднял голову, увидел перед собой…

Я зажмурился и снова открыл глаза. Еще раз зажмурился, еще раз открыл. По замытому, скобленому кухонному столу, как по огромной земле с пашнями, лугами и дорогами, на розовых копытцах скакал белый конь с розовою гривой. А от печки слышался сердитый голос:

– Бери, бери, чего смотришь? Глядишь, за это еще когда обманешь бабушку…

Сколько лет с тех пор прошло! Уж давно нет на свете бабушки, нет и дедушки. А я все не могу забыть того коня с розовой гривой, того бабушкиного пряника.

И. Губайдулин
Орлята
Из рассказов летчика

По обочине шоссе шли, оживленно разговаривая, три мальчика.

Когда ребята подходили к околице, откуда-то издалека донесся басистый дрожащий звук.

Он то усиливался, то совсем пропадал.

– Ребята, самолет! – радостно вскрикнул Валерик.

Вдали, чуть повыше извилистой линии горизонта, виднелась черная точка. Быстро приближаясь, она становилась все больше, больше и скоро выросла в белокрылый почтовый самолет. С гулким рокотом он пронесся над головами мальчиков.

Ребята подбежали к посадочной площадке, которая зеленым квадратом лежала недалеко от дороги. Они остановились под полосатым конусом ветроуказателя и следили за самолетом. Он делал круг над селом. Вдруг Валерик, тревожно вздрогнул, крикнул:

– У него колеса нет!

– Отпало, наверно, – растерянно отозвался Ваня.

А самолет тем временем делал последний разворот и, медленно снижаясь, шел на посадку. Стало ясно, что пилот не знал о неисправности.

– Как же он без колеса-то? – проговорил Витя, глядя на друзей испуганно мигающими глазами. – Разобьется! Крикнуть бы, да не услышит!

Первым вышел из оцепенения Валерик. Сорвав с шеи пионерский галстук, он привязал его к палке и начал размахивать им над головой.

– Маши! Маши! Не давай ему садиться! А я сбегаю за знаком, – сказал Валерик, сунул флажок Вите и помчался к селу.

Валерик бежит так быстро, что на его спине пузырем вздувается белая рубаха. «Успеть бы!» – твердит он.

На полпути Валерик беспокойно оглядывается назад, и в его глазах загорается радость: самолет, ревя во всю мощь, уходит на повторный круг. Это значит, что пилот заметил и понял сигнал.

Дома никого нет. Все ушли на работу. Валерик срывает с кровати две простыни и бросается на улицу.

Самолет кружит над площадкой. На ней, точно белая заплата на зеленом ковре, появляется буква «Г». Сигнал этот говорит пилоту, что неисправна левая часть шасси. Судьба самолета теперь зависит только от искусства летчика. Ребята отбегают в сторону, ждут, что будет дальше.

Самолет опускается все ниже и ниже. Мотора почти не слышно. Машина низко проносится мимо ребят с многозвучным свистом и громким шуршанием. Наступает самый острый момент. У ребят на миг останавливается дыхание.

А самолет летит на полметра от земли и, кажется, приноравливается сесть как обычно – на три точки.

«Неужели не понял сигнала?» – со страхом думает Валерик.

Но перед самым приземлением самолет вдруг клонится вправо и, мягко коснувшись земли, катится на одном колесе. Метров пятьдесят он пробегает прямо, как по струнке, а потом начинает валиться на левую плоскость. Мотор глохнет, и машина устало ложится на крыло. Затем она круто заворачивает влево и резко останавливается – носом туда, откуда шла на посадку.

Пилот как ни в чем не бывало вылезает из кабины, спокойно осматривает машину и с довольной улыбкой на обветренном лице встречает подбежавших ребят.

– Здорово вы меня выручили! – говорит он. – Орлята!

Сбросив на крыло кожаные перчатки и меховой шлем, пилот здоровается с ними за руку, легонько сгребает их в одну кучу и ласково прижимает к груди.

– Как это вы сообразили? Кто вас надоумил?

Ваня и Витя растерянно глядят на Валерика, и он рассказывает:

– У меня брат летчик. Только он – военный, на реактивных летает. Я к нему в гости ездил. И у него книжки про авиацию читал. И там все знаки в тетрадку вычертил.

…В этот солнечный день в жизни Валерика, Вани и Вити произошло еще одно событие. Они впервые поднялись на самолете в воздух.

В. Воробьев
Сима
Рассказ

– Как тебя зовут? – спросили они.

– Сима…

– Говорю, девчонка, – неспешно произнес плотный паренек.

– А почему тогда в штанах? – спросил и лукаво сощурил хитроватые черные глаза другой.

Долговязый, в больших отцовских сапогах, заявил:

– Да это она нарочно.

– Вообще-то меня Серафимом зовут, – промолвил Сима и шагнул с крыльца.

Сейчас он увидел себя глазами этих ребят: пышные льняные волосы колечками, как у девчонки. Белая, будто кофточка, рубашка и сандалии с узором из дырочек…

– Айда с нами, – неожиданно улыбнувшись, сказал плотный паренек, отодвинув плечом долговязого.

Так встретили Симу новые товарищи.

Сима приехал только вчера. Здесь, на маленькой железнодорожной станции, его отец будет работать связистом. Это были родные места его отца, по его словам, самые расчудесные на свете. О здешней речке Черемшане он говорил: «Войдешь в воду по грудь – ногти видать на ногах».

Новые товарищи привели Симу на самый край поселка. Здесь, над обрывистым берегом Черемшана, окруженный фруктовым садом, стоял домик поселкового милиционера Митрича.

В поселке все жители были мичуринцами. А специальностью милиционера в этом деле были ягоды.

Сейчас там, за высокой, плотной, без просветов изгородью, нежилась на грядках знаменитая Митричева виктория – клубника чуть ли не с куриное яйцо.

– Вот сейчас видно будет – Сима ты или Серафим, – тихо сказал длинный. Он вытер рукавом пот со лба, привалился к забору. Черноглазый Венька влез к нему на плечи и заглянул в сад. Там гулко гавкнула собака. Венька шепотом объявил:

– Чанкайши на цепи.

Долговязый – Андрей, – покачав головой, заметил как бы про себя:

– Разорвет! – и взглянул на Симу.

Венька поддакнул:

– Он, знаешь, какой, Чанкайши1 – и ладонью показал высоко от земли. – Запросто цепь обрывает.

– Хватит пугать, а то еще сами сдрейфите, – остановил их коренастый Пашка.

Тут же ребята наметили план «операции». Один из них пойдет к калитке и забарабанит в нее палкой. Чанкайши начнет, конечно, бесноваться и греметь цепью. На его лай выйдет старая полуслепая мать Митрича. И в то время, пока старуха будет унимать собаку, спрашивать через калитку, кто да зачем, ребята перелезут через забор и похватают ягод. А что Митрича дома нет – мальчишки знали.

Но Сима тряхнул головой и заявил:

– Нет, я воровать не буду!

– Что ты сказал?! – Андрей прищурился и сжал костлявый кулак.

– Так мы, по-твоему выходит, воры? – Венька вплотную надвинулся на Симу, жарко дыша.

Андрей толкнул в плечо Симу и зашипел:

– Трус, Симочка несчастная! Катись отсюдова!

Пашца молчал. И было в его молчании такое, от чего Сима покраснел. Казалось, сейчас он от стыда не только в сад, а и на трубу Митричева дома залезет. Но он повернулся и пошел прочь.

Тогда Венька схватил комок сухой глины и запустил ему в спину.

А немного позже, когда Сима одиноко сидел на своем крыльце, он увидел ребят, они возвращались с «операции». Пашка шел впереди и, казалось, не замечал Симу. Венька только зыркнул уголками глаз. Зато бредущий сзади всех Андрей остановился прямо перед ним и выругался.

Сима вскочил и тычком ударил Андрея в подбородок.

Ойкнув, Андрей успел размахнуться, и Сима от оглушительной оплеухи полетел с ног. Едва он поднялся, как снова очутился на земле. Но, вскочив в третий раз, он поднырнул под руку Андрея и снова ударил его в подбородок.

Теперь лежал на земле Андрей. И не злоба, не боль, а недоверчивое удивление проступило на его лице.

Сима попятился от Веньки с Пашкой, но те и не думали нападать. А когда Андрей поднялся и, рассерженный, бочком-бочком пошел на Симу, Пашка встал между ними улыбаясь.

– Не тронь, – сказал он спокойно.

Андрей еще было хотел достать кулаком Симу, но Пашка пригрозил:

– Кому говорят? Моего боксу захотел? – Симу он больно хлопнул по плечу и добродушно сказал: – Правильный мужик;! Я же говорил – не девчонка!

А Венька кружил вокруг Симы, похохатывал, приветливо и лукаво разглядывал его.

В это время из окна позвали:

– Си-мо-чка! Кушать!

Ребята так и прыснули. Венька тоненьким голоском выкрикнул:

– Он уже скушал кой-чего!

В тот же день вечером ребята позвали Симу на рыбалку с ночевой. Вчетвером они отчалили в Панщиной большой трухлявой лодке, без приключений добрались до места, закинули удочки.

– Сейчас начнется, – горячим шепотом пообещал Пашка.

Долго и невесело догорала заря. Пашка, потряхивая удилищем, сматывал леску.

– Спортили реку, – мрачно заявил он. – Мертвая вода. Взрывчаткой глушат, острогами бьют.

– Кто глушит? – спросил Сима.

– Да ваши же, городские. Как понаедут… И наши тоже… – Он безнадежно махнул рукой.

Свернул удочку и Сима.

Развели костер. Андрей кинул в котелок листья черной смородины. Достали хлеб.

Осторожно, дуя в кружки, долго тянули ароматный кипяток, громко хрумая сахаром. А потом, кто где сидел, так и повалились.

Костер попритух, в темном небе пошевеливались яркие звезды. Пашка, покусывая травинку, говорил сквозь зубы:

– А еще ставнями, ловушками таскают рыбу проклятые контрабаньеры.

– Браконьеры, – сердито поправил его Сима.

– Я видел, как наш Митрич одного к себе в милицию волок. Как был тот в трусах, так его и взял. Даже штаны не дал надеть.

Вдруг Андрей приподнялся на локте, крикнул:

– Гляди, ребята!

Все вскочили.

По черной глади Черемшана плыл огонек.

– А что это? – спросил Сима.

– Не видишь, рыбу острогой бьют!

Симе еще никогда не приходилось видеть, как рыбачат с острогой. Он только знал, сколько при этом уничтожается рыбы. Ведь далеко не всякий раз попадает острога в цель, а куда чаще раненая рыба погибает в воде.

Зловещий огонек все приближался. Берестяной костер, разведенный браконьером на носу лодки, позволял ему видеть дно неглубокой речки.

Вот красноватые отблески упали на берег.

– Ребята, – горячо шептал то одному, то другому Венька, – давайте его поймаем? А чего? К Митричу приведем. Получай, мол!

– Так он тебе и пойдет в милицию, – мрачно проговорил Андрей. – Утопить его и всё!

– Айда! – вдруг весело скомандовал Пашка. – Заарестуем, а не пойдет, лодку перевернем.

Веселый азарт охватил всех.

В лодку опять успела набраться вода. Пока ее вычерпывали, рассаживались по местам и отвязывали лодку, браконьер уже скрылся за поворотом реки.

За весла взялся Андрей. Он, натужно изгибая спину, греб изо всех сил, и вскоре ребята вновь увидели огонек. Теперь можно было различить, как в лодке, не торопясь, едва пошевеливая веслами, сидел человек в фуражке и брезентовом плаще.

Браконьер обернулся на отчаянный скрип весел, когда обе лодки уже сошлись борт о борт.

– Дронов! – вырвался у Веньки испуганный крик.

Мгновенное, не понятное Симе замешательство наступило среди ребят. Пашка крикнул:

– Эй, Дронов! Закона не знаешь?

– Опять за свое взялся? – неожиданным басом гаркнул Андрей и, бросив весла, ухватился за борт лодки браконьера. Это был путевой обходчик, нелюдимый человек, живший в своей сторожке недалеко от станции. Про его браконьерство давно всем было известно. Знали также, что сбывает он рыбу в вагоны-рестораны. Говорили, что будто даже сам Митрич побаивается его.

– А ну геть! Поганцы! – рявкнул браконьер. Он сильно дернул за корму Пашкину лодку на себя. Ребята попадали с мест. Потом он резко накренил лодку и оттолкнул. Она, всем бортом черпнув воду, будто облегченно крякнула и пошла ко дну. Четыре ребячьих головы поднялись среди пляшущих на воде бликов пламени.

Ребята плыли к близкому берегу, а Дронов хохотал и гукал им вслед.

Сима, умевший плавать только «по-собачьи», молотил по воде руками, таращил глаза, отфыркивался, не понимая, что лишь кружит на месте. Брызги попадали в нос и в рот. Сима закашлялся, задергался, судорожно хлебнул и скрылся под водой. В тот же миг он почувствовал острую боль в голове и вновь очутился на поверхности. Дронов крепко держал его за волосы и тянул в лодку. Еще мгновение – и Сима уже барахтался в лодке. С берега, на который уже выплыли ребята, раздались их голоса.

– Эй, Дронов! – цричал Пашка. – Отдай Симку!

– Я из него уху сварю! – пообещал Дронов громовым голосом.

– Только тронь! За Митричем пойдем! – прокричали ребята.

– Все равно мы вас поймали, – икая, проговорил Сима. – В милицию, к Митричу, идемте.

– Че-го? – изумился браконьер, хлопнув себя по коленям и весело загоготал. – А если тебя туда? – Он кивнул на речку.

Сима с тоской огляделся… Черная стена ночи вокруг. Где-то злорадно квакали лягушки.

А где ребята? Не слышно…

– Я и сам могу… а вы не спасайте, – неожиданно для себя проговорил Сима. – Только за то уговор…

Острый взгляд Дронова сверкнул любопытством:

– Какой же уговор, будет, лягушонок!

– А такой, – сорвавшимся голосом пискнул он. – К Митричу пойдемте!

– Понятно. Айда, коли так!

Сима сидел на корточках и в самом деле казался себе глупым и жалким лягушонком. Черная вода маслянисто поблескивала в свете показавшегося в небе рогатого месяца.

– Ты, жабий сын, скажи хоть напоследок перед смертью, как тебя зовут. Вроде бы наших мальчишек я всех знаю. Приезжий, что ль?

– Сима Говорков я. Отец на станции будет работать. Мы вчера приехали. А мой папа здесь и родился…

Сима вдруг стал надеяться, что этот разговор все изменит, что браконьер повернет лодку к берегу. Больше всего на свете жаждал Сима сейчас, чтобы Дронов повернул лодку. Но тот лишь переспросил:

– Говорков?

– Ага! Говорков я, Серафим, – все еще на что-то надеясь, пробормотал Сима.

– С таким имечком долго не живут, парень. Это верно. Ну дак что ж? Мыряй!

Сима взглянул на воду и почувствовал, как натянулась и стала тугой кожа на теле. Он медленно полез через борт лодки. Вода оказалась неожиданно теплой, но только вблизи своей чернотой пугала еще больше. Сима насилу заставил себя выпустить шершавый борт из рук и поплыл, вернее, задергался в воде, неистово шлепая по ней ладошками. За брызгами исчезло все, даже лодка. И вот снова в широко открытый рот Симы предательски плеснула вода и уже была готова сомкнуться над ним. Сима увидел над собой щетинистое ухмыляющееся лицо. Стиснув зубы и громко отфыркиваясь, Сима с неизвестно откуда взявшимся спокойствием и силой подгребал под себя руками, не поднимая брызг.

Минута, другая, а он все плывет. Ни злости, ни страха больше не чувствовал, весь уйдя в сосредоточенную работу рук и ног. И все плыл, плыл.

Но вот силы как-то сразу вдруг оставили его, будто кто-то за ноги потянул ко дну.

Рука Дронова схватила его за волосы, слегка придерживая голову над водой.

Еще немного – и Сима задел ногой мягкое дно, встал на ноги, глубоко и тяжко вздохнул…

– Эй, Серафим! Мы ту-та!

– Дронов! Плохо тебе будет! – где-то близко кричали ребята, видимо, напропалую, через ивняк, продираясь к берегу.

Сима взглянул на месяц, легкой лодочкой плывущий над головой, и, не оглядываясь, грудью раздвигая уже теперь не страшную, ласковую воду, пошел к берегу, радостно и сипловато выкрикивая:

– Он здесь! Здесь он, ребята! Арестованны-ый!!

Г. Кайгородов
Перед экзаменом

 
Вова хвастал важно дома:
«Мне электрика знакома.
Изучил законы так,
Что экзамены – пустяк».
 
 
А сестренка отвечала:
«Ты исправь утюг сначала
Да у плитки провода —
И поверим мы тогда».
 
 
Мастер дела не боится,
Пот с электрика струится.
В доме лязг, и шум, и стук,
Но не греется утюг.
 
 
Неудачною попыткой
Завершилось дело с плиткой,
Лишь ее включили – вдруг
В пробках треск, и свет потух.
 
 
Ночь. Спокойно спит сестрица.
Вове снится единица.
 

Н. Чикуров
Веревка
Рассказ

Нынче летом нас с Аркашей Самариным колхозный пастух дядя Егор взял к себе подпасками.

Дядя Егор знаменит на всю округу. Он пасет колхозный скот и за то, что хорошо его откармливает, не раз ездил на совещания в область, а два раза – в Москву.

Аркаша так и заявил:

– Теперь мы с тобой, Митька, тоже знатные люди, потому что с самим дядей Егором скот пасем.

Он даже по этому случаю свою шевелюру подстриг под бобрик, надел солдатскую гимнастерку старшего брата и ремнем широким подпоясался. И мне сказал, чтобы я космы на голове подстриг, слюни не распускал, да и выправку солдатскую приобрел.

Но где уж мне было до Аркаши! У него отец, братья, а у меня – одна мать. У него одних штанов штук пять, а у меня – все на мне. Да и ростом Аркаша чуть не на голову меня выше, а силищи в нем!.. Куда мне со своим видом!

Больше всего на свете Аркаша любил командовать.

Прикажет дядя Егор завернуть стадо, а Аркаша уж во всю свою здоровую глотку орет:

– Митька! Чего ты расселся? Не видишь, что телят надо завернуть? А ну, марш бегом!

Побегу я, обгоню телят, весь упарюсь, пока бегаю! И он же потом меня ругает:

– Ну и тюфтя же ты, Митька! И стадо-то завернуть как следует не можешь, провозился чуть не целый час. Смотри, нагорит тебе от дяди Егора, разжалует из подпасков. Стыдобище-то будет.

Не успею я отдохнуть, а Аркаша опять уже горланит:

– Ми-итька-а-а!!! Не видишь, вон телята в овсы подались!

И опять я бегу сломя голову.

А тут как-то взяли да и вызвали дядю Егора на совещание в район. Что только было! Аркаша словно ума лишился. Весь день мне покоя не давал.

Измучился я под вечер. Подхожу, а он дрыхнет. Такая тут меня злость взяла! Разбудил я его и кричу:

– Долго ты еще филонить будешь?

Он от удивления даже с места привстал.

– Ты что это, Митька, на меня глазищи-то выставил?

– Ах ты, – говорю, – такой-сякой! Я весь упарился, а ты дрыхнешь.

– Сплю, а что? Нельзя? Кто здесь старший?

А я ему:

– Плевать мне, что ты старший. Вот узнает дядя Егор, что мы телят как следует не пасем, нагорит нам обоим.

– А что я… мы же пасем.

– Пасем! – крикнул я и силу в голосе вдруг такую почувствовал, что даже дух захватило. – А где Чернушка? – А сам все на Аркашу наступаю. В руках у меня кнутовище дяди Егора, чуть не в мой рост.

Или Аркаша моего вида испугался, или кнутовище ему слишком большим показалось, только он вдруг бросился бежать. Я ему вслед кричу:

– Чтоб Чернушка тотчас же тут была!

Чернушка – телка. Уж очень она бодливая, так и норовит кого-нибудь рогами поддеть. Сколько ни бились с ней, а толку никакого. Вот и привязали ей веревкой рога к ноге, чтобы она не бодалась. И любила еще эта Чернушка плутать. Только спусти с нее глаз – телки и след простыл. Так случилось и сегодня. Пока я отгонял от посева телят, Чернушка исчезла.

Вечерело, пора было стадо гнать домой, но Аркаша все еще не появлялся.

Телят надо было прогнать через узенький мостик у плотины, а в потемках это боязно: еще столкнут в воду друг друга. Ждать я больше не мог и погнал стадо.

Аркаша с Чернушкой нам встретились по пути. Вид у него был жалкий и измученный. Я пошел впереди стада, Аркаша остался подгонять телят. Он спешил: мы запаздывали на целый час.

Я ему несколько раз кричал, чтобы он не торопил телят, а то на мосту тесно будет. Аркаша меня не слушал. Орет на телят что есть моченьки, витнем своим хлещет – спасу нет.

– Аркашка! – кричу. – Остановись! Плотина впереди!

А он свое – нахлестывает. И тут случилось то, чего я больше всего боялся. На самой середине моста телята сгрудились, замычали, друг на друга полезли. Вдруг перила треснули, и одна телка упала в воду. Она неуклюже барахталась в воде, силилась повыше поднять морду.

Я весь похолодел. Утопить телку! Что скажут дядя Егор, колхозники?! Не помню, как добежал до плотины. Вгляделся – Чернушка! Так вот почему она не могла вылезти на берег: ей мешала привязанная за рога к ноге веревка! Надо немедленно перерезать ее – на как?!

Чернушка все приближалась к омуту. Еще несколько минут – и телка утонет. Как подплыть к ней, когда она так яростно бьет ногами в воде?

Аркаша первым подбежал к плотине, быстро снял рубашку, потом в нерешительности остановился, потоптался на месте и бросился наутек.

– Куда ты? – крикнул я.

– В деревню, за мужиками!

– Чернушка-то утонет!

– Не утонет, успею!

– Не успеешь! Давай вместе попробуем.

– А ну ее, еще утопит!

Аркаша убежал.

Я вытащил перочинный ножик и бросился в воду. Телка теперь была уже недалеко от берега. Ее ноги еле-еле доставали до дна. Она из последних сил приподнимала голову, чтобы глотнуть воздуха.

Наконец передо мной метнулась морда Чернушки. Я невольно остановился, но ухватился за веревку и решил приподнять над водой Чернушкину морду. Но тут телка так на меня навалилась, что я оказался под водой. Ухватился обеими руками за веревку и решил не выпускать ее, пока не перережу. А веревка, как назло, плохо поддавалась ножу. Она мочалилась, раскручивалась. Чернушка мотнула головой, и у меня ножик из рук вылетел. Схватил я веревку и давай ее зубами кусать и рвать.

Наконец веревка разорвана. Телка метнулась к берегу. Я поплыл за ней и только тут почувствовал во рту неприятную липкую слизь. На берегу я вытер рукавом лицо и увидел на рубашке пятна крови. Во рту все горело, из десен сочилась кровь.

Я растянулся на траве. В это время подбежал Аркаша с колхозниками.

После этого мне районный доктор еще с неделю изо рта мочалки вытаскивал.

– Ты, – говорит, – Митя, столько мочала себе в десны всадил, что из него целую веревку свить можно.