Текст книги "Северный ветер"
Автор книги: Виктор Астафьев
Соавторы: Петр Краснов,Иван Уханов,Владимир Турунтаев,Виктор Стариков,Эльза Бадьева,Михаил Аношкин,Зоя Прокопьева,Виктор Потанин,Николай Воронов,Станислав Мелешин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
ТАКАЯ ДУША
1В шахте Пазников работать не собирался. Скептически говаривал Ушакову, своему закадычному школьному дружку:
– Нет, меня калачом не затянешь. Ишачить там, в темноте, не намерен. Федор Пазников простор уважает...
Словно опасаясь того, что придется невольно – поселок-то шахтерский: одни терриконы да копры – выбирать профессию горняка, он, провалившись на экзаменах в геологоразведочном техникуме, домой не вернулся, а подался по комсомольской путевке в Сибирь на строительство Ангарской ГЭС.
По прибытии в Ангарск и его и еще одного товарища послали в отдаленный леспромхоз заготавливать дрова. Коротко объяснили: «Кому-то и этим делом надо заниматься».
Надо так надо, и вместо великой стройки оказался Пазников в глухой таежной деревушке. И быстро, будто на сквозняке постоял, выветрился из него начисто тот захватывающий запал, с которым он ехал в Сибирь и который разгорался в поезде, где всю дорогу напролет возбужденно спорил, до хрипоты горланил песни, распивал привокзальные бутылки кислого заграничного вина. Все было просто и буднично.
Рубили деревья на дрова, а по длинным вечерам «жарились» в карты, «стучали» в домино, повадились ходить к вдовам. Товарищ был постарше, поопытнее, он быстро освоился, убеждал напарника:
– А зачем нам эта стройка? Все эти ура, штурмы... Знаем мы эту комсомольскую лихорадку... Шум один, а денег никаких... Так что не рвись ты, Федюша, не строй из себя героя... Все это сплошное кино...
Но Пазников быстро скис. Ему надоела медлительно-сонная жизнь деревушки, картежная игра и похожая на игру любовь к красивой, но скучной и вялой тридцатилетней вдове Полине.
– Так и живешь? И никуда не тянет? Нет? – выпытывал он у нее и слышал в ответ одно и то же:
– Мы привычные. Ничо не деется.
Пазников, озлобляясь, передразнивал:
– Ничо не деется, – и сердито, распаляя себя, кричал: – Так уж и не тянет! Нисколечко? Жить, поди, скучно, неинтересно? Одна тайга – и все! Ты вот шахту, например, не видала... А это – копры, терриконы, шум вентилятора, такой ровный, басистый, будто зверь какой из-под земли ревет... А еще огни, как на маскараде... Много огней, ярких, сверкающих... Ты понимаешь это?
– Нет, не понимаю, – и звучно хлопала ладошкой по округлому рту.
– Так пропадешь ты здесь! Сдохнешь!
Полина приваливалась большим жарким телом, тихонько посмеивалась, будто от щекотки, лениво цедила:
– Дурачок-от.
Пазников сердился, обзывал ее безмозглой чуркой, но выдержать одиночества больше двух дней не мог и снова приходил к Полине.
Так прожил он всю долгую зиму, а весной случайно занесло в деревушку киношника Григорьева, распутного и веселого парня. Он легко отговорил Пазникова от возвращения в Ангарск и предложил ему стать своим помощником.
Пазников согласился. И началась у него суматошная, бродячая жизнь, но и она быстро наскучила, не давала облегчения. Григорьев этого не понимал, пожимал плечами, спрашивал:
– Чо тебе надо, чо?
– Не знаю... Душа у меня такая...
Все чаще снились терриконы и копры, он даже чувствовал тот привычный с детства горьковато-угарный запах, которым был пропитан каждый уголок поселка. Хотелось взглянуть на бешено крутящиеся шкивы копра, на маскарад сверкающих огней, на почерневшие от угольной пыли лица шахтеров, поднявшихся на-гора. Тоска по родным местам настигала его и в дождь, и в знойный полдень, и в холодную ночь.
Он отпустил бороду и усы, закоржевел и свою одежонку обтрепал так, что стыдно вдруг стало, когда приехал однажды в Ангарск. И понял: жизнь его крутится не в ту сторону, и еще сильнее потянуло домой. К Григорьеву он уже не вернулся, а, рассчитавшись, поехал на родину.
Осенним вечером Пазников сошел с поезда и уже затемно добрался на попутной машине до поселка. Домой шел не центральной, ярко освещенной улицей, а притихшими, полутемными переулками. Он вспомнил, что за все это время разлуки написал домой всего писем шесть или семь, не больше, последнее было отправлено в середине лета. Мать его грамоты не знала, письма просила писать кого-нибудь из двух старших замужних дочерей, давно уже переехавших в областной город. Те всегда от себя добавляли: «Пиши, Федя, чаще, не убивай мать». Видно, обиду свою на брата они высказывали и матери, и та, женщина робкая, тихая, не решалась часто ездить к ним, терпеливо ждала его письма. Поэтому последние два письма он получил только в ответ на свои, а так как он уже не писал три месяца, то и не знал, как живет сейчас его мать.
Вот и двухэтажный деревянный дом, широкий двор с детской площадкой, с кустами акации под окнами. Гулко забилось сердце, и Пазников крепко прижал к груди ладонь, будто боялся, что сердце не выдержит – разорвется.
По деревянным, рассохшимся ступенькам поднялся на верхнюю лестничную площадку, не в силах больше справиться с волнением и дрожью, с ходу постучал в обшарпанную дверь с накосо прибитым ящиком для писем и газет. Прошаркали мелкие шаги, и прежде чем голос матери спросил кто, Пазников хрипло, срываясь, зашептал:
– Мама... это я... Федор... сын твой.... – и слезы обожгли его впалые, худые щеки.
На следующий день приехали из города нарядные сестры со своими мужьями, которым скорее всего было любопытно взглянуть на «сибирского бродягу». А «бродяга», в наспех заштопанных матерью брюках и рубашке, сидел на табуретке, поджав босые ноги. Рассказ вел путано, сбивчато, сердился от того, что смотрят на него «родственнички» с нескрываемым сожалением. Честно говоря, он ожидал от них помощи деньгами, а не советами, потому и терпел, но как только ему стало ясно, что помочь они ему деньгами не сумеют, он повел себя развязно, грубо, и сестры с мужьями уехали в крепкой обиде. После их отъезда мать тихо заплакала:
– Как жить-то будешь, Федюша?..
2В тот же вечер пришел Пазников к своему закадычному дружку Леонтию Ушакову. Тот уже работал на шахте бригадиром, был женат и жил отдельно от родителей в своей двухкомнатной просторной квартире. Жена его, Нина, красивая блондинка, ждала ребенка, и Ушаков, отрываясь от разговора и ласково провожая глазами жену, то и дело предупреждал:
– Ты осторожно, Ниночка, я сам принесу, отдохни...
Пазников вдруг почувствовал себя в этом тепле и уюте лишним, пришедшим как бы из другого мира. Он резко поднялся, чтоб уйти, но Ушаков усадил его, грубовато сказал:
– Не ерепенься, Федор... Хватит... Вот бери, – и положил на стол пачку денег.
Федор покраснел, замотал головой:
– Спасибо... я не за этим... я...
– Ты плохо думаешь о друзьях, Федор... Выпьем лучше, за встречу.
Они быстро договорились о том, что он, Федор Пазников, станет работать на шахте в бригаде Ушакова.
– Только запомни, Федор, никаких поблажек, – предупредил Ушаков и напомнил: – Ты меня знаешь.
– Знаю, – коротко ответил Пазников.
Еще в девятом классе поручили Ушакову взять Федора Пазникова на поруки: никак тому не давалась тригонометрия. Не разбирался ни в синусах, ни в косинусах, да и не хотел постигнуть эту мудреную науку. «Мне бы лишь троечку вывели – и ладно», – честно признавался он Ушакову. Но цепким и настырным оказался учитель, от Федора требовал знаний точных и совершенных. Никаких поблажек не допускал. Измотал своего подопечного так, что не выдержал тот, предупредил, что если Ушаков переступит порог его квартиры, то он вышвырнет его за дверь. Был он сильнее Леонтия и был уверен, что так оно и получится. Но Ушаков пришел, и все кончилось тем, что сел Пазников за учебник. А потом он уже сам приходил на дом к товарищу. В это время они крепко сдружились, и когда Пазникову приходилось слышать от Ушакова упрямые слова: «Никаких поблажек», то понимал: так оно и будет.
И на этот раз Пазников не ошибся. Было трудно, так, что ноги подкашивались, спину ломило, а Ушаков требовал одного: не отставать.
– Как все, так и ты, понял?
Но помогал – много и полезно. Не прошло и месяца, а Пазников уже работал не хуже опытных навалоотбойщиков. Тогда на лавах еще не было комбайнов. Уголь подрезали врубкой, взрывали, и нередко забой после взрыва выглядел страшновато: выбиты стойки, оголенная кровля, груда угля вперемешку с породой. А высота лавы всего метр или самое большее полтора.
Не только на коленях, лежа приходилось «вкалывать».
Думал поначалу Пазников: не привыкнуть. Одно удерживало, как ему казалось, – долг. А потом стал замечать, что не остается после работы прежней смертельной усталости и привычного осадка, который скапливался от ощущения безвыходности своего положения.
Через месяц-другой он считал себя уже полнокровным шахтером, и теперь то, что было связано с далекой Сибирью, с глухой таежной деревушкой, с Полиной, с Григорьевым, – все казалось коротким, как вспышка, сном.
3Так прошло несколько лет. Пазникова не однажды сватали в бригадиры, но он шутливо отговаривался:
– Куда мне без Ушакова... Душа у меня такая... Не могу...
Но два года тому назад неожиданно признался:
– Хочу на комбайнера выучиться. Захватило меня. Не возражаешь? – и уехал на курсы в Свердловск. Вернулся вовремя: Леонтию Ушакову предложили освоить на своем участке комбайн «Донбасс».
И если успех пришел к бригаде так быстро, то, наверно, благодаря Федору Пазникову, его умению управлять комбайном. На шахте он стал одним из знаменитых машинистов комбайна, его портрет висел на доске Почета, о нем написал размашистый очерк корреспондент городской газеты.
И вдруг – буквально за несколько недель – случилось невероятное. Пазников, который на курсах попутно получил удостоверение взрывника, написал заявление, в котором просил перевести его на участок ГПР – горно-проходческих работ – взрывником. Никакие уговоры не помогли. Ушакова он грубо обрезал:
– Хватит, не вечно в долгу мне быть. Сам жить хочу!
Это было столь неожиданно, сколь и непонятно. Какая причина? Шли упорные слухи, что все это затеял Федор только потому, что влюбился в газомерщицу Лиду Адамову и хотел быть рядом с ней постоянно, каждый день. Леонтий тоже готов был поверить, но Федор женился на девушке из города. Вскоре после свадьбы Ушаков откровенно спросил его:
– Почему ты все-таки ушел из машинистов?
– Ты уж лучше спроси, почему я на Лидке не женился, – и усмехнулся. – Жить хочу самостоятельно.
– Разве ты жил не самостоятельно?
– Значит, нет.
– Может, вернешься? А то нехорошо получается.
– Вот-вот, нехорошо, – неожиданно вскипел Пазников. – Пока делал так, как тебе нравилось, был хорош...
– Что-то не пойму я тебя, Федор... Не ссорились, жили в ладу, в согласии... Нет, не пойму.
– Не надо понимать... Голова распухнет...
После этого разговора они встречались все реже, да и то накоротке. В гости к себе Пазников не звал, а Ушаков не напрашивался, и холодок отчуждения, возникший неизвестно отчего, все возрастал. И все же Ушаков надеялся, что придет время, сойдет хандра с его школьного дружка, с которым и раньше творилось неладное, и вернется он в бригаду.
Но шли дни, а Пазников и не думал возвращаться. Кажется, профессия взрывника ему пришлась больше по нраву. Да и сам как-то признался:
– Хорошая должность, самостоятельная... сам себе хозяин...
Но не сказал он Ушакову того, что изредка останавливает знакомых ребят и спрашивает их о том, кто работает сейчас на его комбайне, и сам Пазников не мог объяснить, зачем он это делает.
4Вот и сегодня Пазников окликнул Михаила Ерыкалина. Тот, не дожидаясь, когда подойдет к нему Пазников, сам устремился навстречу, спросил:
– Новость слыхал? Нет?.. Наш-то бригадир, всеми уважаемый Леонтий Михайлович, номер выкинул... Сбежал.
– Как – сбежал?
– А вот так просто, среди бела дня.
– Куда?
– Эх ты, дружок липовый, – грустно усмехнулся Ерыкалин, с силой ударил себя в грудь. – От нас, от бригады своей. На другом участке будет работать, с новыми людьми. А нас, значит, побоку. Вот как! – и навострился бежать дальше.
– Погоди, – растерянно проговорил Пазников. – Ты толком объясни, что случилось?
– А нечего объяснять, – сердито махнул рукой взбудораженный Ерыкалин. – Хошь, сам спроси.
И, оставив в недоумении Пазникова, заспешил прямиком – через шпалы в кусты тальника, росшего вдоль железнодорожного полотна, – к дороге, ведущей к быткомбинату.
«Неужто правда, – подумал Пазников, глядя вслед торопливо удалявшемуся Ерыкалину. – Сам меня ругал, а тут на тебе – сбежал... Да нет, ерунда все это, разыгрывает меня Ерыкалин, – и, схватившись за эту мысль как за спасительную палочку, уже увереннее подумал: – Так и есть, разыгрывает, шутов охотничек. Он соврет – недорого возьмет».
Пазников, уже было повернув обратно, к быткомбинату, решительно зашагал в сторону поселка.
Было раннее утро последней недели марта. Легкий морозец, напоминающий о крепкой зиме, еще схватывал по ночам подтаявшие за день дорожные лужи тонким слоем прозрачного льда. Когда наступал на него Пазников, он хрустко ломался, брызгами сыпал из-под ног. Снега на дорогах и тропинках уже не было, он лишь держался в поле, в самых низинах да в глубоких оврагах.
Уже ярко светило полное солнце, но тепла от него еще не было, и было приятно идти по свежему морозцу, похрустывать льдинками и прищуривать от солнца глаза, чуть покалывающие после ночной смены.
Хотелось ему застать еще в постели теплую, податливую от сна Ирину, крепко прижать к груди, услышать мягкий, текучий голос:
– Ну, медведь, раздавишь...
Но Ирина уже поднялась. Одетую, он встретил ее на пороге квартиры. Даже задержать не удалось.
– Ой, Феденька, миленький, спешу, – чмокнула в щеку и уже за дверью крикнула: – Завтрак на столе. Не скучай.
Работать она здесь, в поселке, устроилась в интернат врачом. В последние два дня уходила из дома рано – ждала какую-то ревизию. Пазников знал об этом, и все же то, что не удалось ему сделать так, как подумалось дорогой, расстроило его.
«Тоже мне, нашла работенку», – буркнул он и, сняв пальто и шапку, прошел к столу, но выпил только стакан молока. Есть почему-то не хотелось. Да и спать тоже, хотя в голове была та непривычная тяжесть, какая наступала в результате бессонницы. Не раздеваясь, прилег на диван, глубоко вздохнул, но облегчения не наступало. Что-то тупое, твердое стискивало грудь.
«Дернул меня черт остановить этого болтуна Ерыкалина, – зло подумал он и постарался успокоить себя. – А впрочем, какое мне до всего этого дело. Я уже там не работаю. И хватит тебе, Федор, пресмыкаться, ходить тенью за Ушаковым. Пора жить самостоятельно. Ты уже работаешь взрывником, доволен, зарплатой не обижают, а чего еще надо. Закрывай глаза и спи. Ты заслужил на это полное право... Отпалил по первому разряду, ребята остались довольны. Значит, все правильно и честно, и нечего еще о чем-то думать...»
В дверь постучали.
«Это Ирина», – обрадовался Пазников и, метнувшись к порогу, едва не споткнулся о свои ботинки. Пихнул их под кровать и звонко, резким поворотом ключа, щелкнул замком.
На пороге стоял Леонтий Ушаков. Пазников отступил назад и некоторое мгновение растерянно смотрел на своего бывшего школьного дружка.
– Ну, проходи, – смущаясь, проговорил Пазников.
– Здравствуй, – сказал Ушаков и не удержался от улыбки. – Не ожидал?
– Нет, – признался Пазников. – Раздевайся.
– А я вот пришел. Как в то далекое школьное время, – и весело напомнил, скинув пальто: – Драться будем?
– Зачем? – и первым спросил: – Это верно, что ты из бригады ушел? Вроде на другой участок переметнулся?
– Верно.
– Неужто правда! – воскликнул Пазников. – Как же так, а? А я в болтуны хотел Ерыкалина записать. Значит, зря?
– Поторопился, – сказал Ушаков и опять напомнил о недавнем прошлом. – Тебе спешка, Федор, еще никогда на пользу не шла.
– Я ведь не такой, как ты, – огрызнулся Пазников и, отойдя к окну, повернулся к гостю спиной. – Зачем пришел? – спросил нарочито грубо и резко: не понравилось, что его собираются вновь поучать. Ждал ответной грубости, но Ушаков неожиданно спокойно сказал:
– А у меня к тебе дело есть, Федор. Важное.
– Ну, говори, – насторожился Пазников, но не повернулся.
Помедлил немного Ушаков, видно, ждал, когда поглядит на него Пазников.
– Ну, говори, – повторил бывший школьный дружок.
– Хочу пригласить тебя, Федор, к себе в новую бригаду, машинистом комбайна. Комплекс будем осваивать.
– Какой еще комплекс?
– Сам еще точно не знаю.
– Как это не знаешь? – резко повернувшись, пристально посмотрел на Ушакова: не шутит ли? – Что же получается? Оставляешь свою бригаду, свое привычное место, идешь на другой участок да еще не знаешь, что тебя ожидает?.. Хотя на тебя это похоже. Ты всегда стремился попасть в передовые.
И опять – чего никак не ожидал Пазников – не сорвался на грубость Ушаков, а снова спокойно опросил:
– Как, пойдешь? Я надеюсь на тебя.
– Я пока еще рассудка не лишился, – усмехнулся Пазников. – Ты вон Ерыкалина возьми. Он за тобой побежит...
– Ну, ладно, – шумно вздохнул Ушаков и направился к двери.
– Счастливо! – крикнул Пазников.
А когда закрылась за Ушаковым дверь, кинулся вслед, но остановился посреди комнаты и резко взмахнул рукой, будто отсекал от себя что-то мешающее.
«Зачем? – устало подумал он. – Какая мне в этом выгода. Работа у меня хорошая, ни от кого не завишу. Сам себе хозяин. Вот телефон обещают поставить. Проведут – совсем будет хорошо. Сиди, чай попивай да жди звонка...»
Но чем дальше успокаивал он себя, тем противнее становилось на душе, и никак не мог понять, отчего это происходит.
Думал: пройдет. Не дома, так на работе обязательно. Все-таки работа взрывника ему сразу приглянулась. Еще на курсах в Свердловске кто-то из-ребят посоветовал:
– Не теряйся, Пазников, отхвати заодно и удостоверение взрывника. Пригодится... Добрым словом меня помянешь...
Правда: добрым словом помянул. Если б не было удостоверения, ни за что бы ему не попасть на участок ГПР. А туда он действительно пошел из-за Лидки Адамовой. Понравилась она ему покорностью своей, тем, что сразу в него влюбилась, готова была за ним на край света пойти – только кликни. И ждала, терпеливо ждала. И эта покорность ее, верность, похожая на собачью преданность, не приглянулась Федору. «Что за девка, сама вяжется. Так она любому будет верна, помани только сладким кусочком. Безвольная, вялая». Охладел к ней быстро, а как на именинах у старшей сестры познакомился с Ириной – гордой, независимой, так сразу показалась ему Лидка жалкой дурнушкой, будто не от мира сего была, и сам удивился, как он с такой время свое убивал. Сухо и четко сказал ей:
– Вот что, Лидия, забудь, что я есть такой. Потому женюсь я скоро. Вот так.
Не взглянул на Лидку, не увидел, как сжалась она, маленькая, худенькая, в комочек, будто озябший воробей на дороге, ни слова не сказала, даже не заплакала, не кинулась ему на грудь. Ушла – тихо, неслышно.
Пожал он плечами, когда узнал, что рассчиталась Лидка Адамова, в другой поселок уехала. Не тронуло его печальное известие.
– Из-за тебя, Пазников, ушла, – зло проговорила сменщица ее, которой одной на свете поверяла свои девичьи нехитрые секреты покорная Лидка Адамова. – Гад же ты, Пазников, – ругнулась она да еще сплюнула ему под ноги. – На месте Лиды я бы тебе все глаза повыцарапала...
– Ну, ты, – нахмурился Пазников. – Ты не особенно выражайся... Что я ей сделал?.. Как была девочкой – так и осталась. А в выборе каждый свободен... И ты у меня разными словами не раскидывайся. Ишь, нашлась адвокат... Вот так, поняла?
– Чего уж не понять...
Пазников быстро забыл об этом разговоре. Его другое больше волновало в эти дни. Познакомила его Ирина с родителями, и будущий тесть Сергей Акимович, уже после того как раскрылся ему Пазников, сказал:
– Мягкой ты, Федор, ой, мягкой... Нет в тебе жилки хозяйской, на поводу у людей идешь. Так-то не проживешь, обтрепешься, – и, будто в шутку, добавил: – Я-то еще погляжу, стоит ли мне девку нашу за рохлю такого отдавать... Она ведь у нас дочь единственная.
Вот тогда и посмотрел на себя со стороны Федор и согласился: верно, рохля он, на поводу идет: то у матери, то у сестер, а на работе то у бригадира, то у горного мастера. Безотказный, послушный. «На таком только воду возить», – вспомнилась колкость Сергея Акимовича. А может, он вовсе и не шутит, как-никак отец родной, по всему видно: слушается его Ирина. Испугался, быстро сказал:
– Не такой я... Мало знаете...
– Дай-то бог, – улыбнулся загадочно Сергей Акимович.
И если была еще жива мысль вернуться в бригаду, то после той встречи с будущим тестем твердо решил: останется он в взрывниках. Должность обособленная, сам себе хозяин.
Но не мог забыть Федор своей прежней должности, ничего не получалось. Как встретит кого из знакомых ребят, так не выдержит – спросит. Только Ушакова не останавливал, избегал. По этой причине и на свадьбу не пригласил. Думал: обидится школьный дружок и обиду ему свою выскажет. Но Ушаков при случайных встречах вел себя так же, как прежде. О здоровье спрашивал, о том, как работается, вот и все. В последнее время Пазников и ребят стал избегать. Хотел верить: пройдет месяц, другой – и забудет, что работал он когда-то в бригаде Ушакова машинистом комбайна.
Но вот пришел к нему Ушаков и растревожил. «Пойдешь ко мне, Федор, на лаву новую, машинистом?» И опять неспокойно на душе у Федора, хоть бери расчет и беги, как Лидка Адамова от него, в другой поселок на другую шахту.
