Текст книги "Северный ветер"

Автор книги: Виктор Астафьев

Соавторы: Петр Краснов,Иван Уханов,Владимир Турунтаев,Виктор Стариков,Эльза Бадьева,Михаил Аношкин,Зоя Прокопьева,Виктор Потанин,Николай Воронов,Станислав Мелешин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

2

В конце лета Стрельников, оставив участок на попечение Володи Сафонова, ушел организовывать новый – электромонтажный. Предстояло строить линии электропередач на поселки Новый, ЗЯБ (завод ячеистых бетонов); в ведении энергорайона была также ЛЭП, питающая электроэнергией строительство Нижнекамской ГЭС; множилось число подстанций на объектах – в общем, монтажных работ предвиделась уйма.

Именно в эти дни Мансур устраивал свои семейные дела. Приехала Фирдоус, ее надо было спешно прописывать на жительство, чтобы не упустить место продавца промтоварного магазина в Челнах. День он потратил на то, чтобы сломать неподатливого коменданта и вселить жену в общежитие, второй – чтобы прописать ее. Но выяснилось, что с мелекесской пропиской на работу Фирдоус не возьмут. И еще мытарился он, выписывая жену из Мелекеса и прописывая у одной хозяйки в старых Челнах.

Наконец, вздохнув облегченно, он вышел на работу.

– Тебя Стрельников искал, – сказали ребята.

«Может, насчет квартиры...» – подумал Мансур и поехал в контору энергорайона.

Стрельников звал его к себе на новый участок.

– Каждый, кто поработал на стройке хотя бы полгода, уже ветеран, – говорил Стрельников. – Во всяком случае, сам я за полгода перезнакомился со всеми службами и считался ветераном. Много молодежи приняли, народ все грамотный, но по нашему профилю не совсем подходит. Учить надо ребят. Ну? – сказал он нетерпеливо.

– У меня жена приехала, – сказал Мансур.

– Завезем передвижные домики и поставим прямо на участке. Ты же знаешь тот пустырь? Обнесем оградой, построим бытовку, склады. Места небось хватит. Ну? – Опять сказал он.

– Ладно, – ответил Мансур и немного удивился тому, как откровенно повеселел Стрельников.

...Участок начинался буквально на голом месте. Обогреться и то негде. Обтерханный вагончик, куда однажды явился Мансур, не вмещал всех. Электропроводка, пилы, топоры и прочие инструменты и материалы некуда сложить. Каждое утро «вахтовка» увозила ребят в поле, часть людей оставалась на базе готовить опоры, а еще часть отдельной артельной строила бытовку и склады. Пареньки обтесывали бревна, носили раствор и кирпичи и злились, что их романтический пыл находит выход в скучном и тяжком деле. Они оживлялись, когда на участке появлялся Дюмин, начальник энергорайона. Он был высок, строен, хотя и плотен фигурой. Очки делали его лицо интеллигентным и строгим. Однако слегка окающая, с простоватыми словцами речь смягчала его строгость. Ребята гордились тем, что их Николай Сергеич был летчиком-истребителем. Ему было восемнадцать лет, когда он поднялся в небо на учебном самолете и повстречался с немецким истребителем. Но вражеский летчик, видимо, пренебрег учебным самолетом или, может быть, слишком спешил. За войну Дюмин сменил пять самолетов, его ранило и калечило. Он и в пехоте повоевал, но и там не расставался со шлемофоном, как моряки не расстаются на суше с бескозыркой.

Дюмина знали в Нижнекамске и Заинске – там он строил электростанции. А еще раньше работал на строительстве Волго-Балта, Волго-Дона, Куйбышевской ГЭС. Названия эти звучали, как названия регалий.

Ребята строили склады, готовились завезти на участок передвижные домики, бетонировать дорожки, провести водопровод.

– Построим баню, – говорил Дюмин, и его лицо становилось лукавым. – Иметь свою баню – понимаете? Ну, в крайнем случае душевую.

Когда он говорил так, строительство бани казалось интересным и необходимым делом...

Здесь могут быть свирепые морозы, но выдаются и теплые зимы; слякотная осень здесь как проклятье, но не каждая осень гнилая. А лето без пыльных бурь не бывает. Наскочит с полей ветер, понесет тягучий свист по улочкам старых Челнов, огромно взметнется перед каменными домами поселка энергетиков и, ослабев, распластается, заскользит понизу и потеряется. Но нередко возродится ураганом и бесчинствует немилосердно...

В четыре часа пополудни, когда полевики ехали в город, на дорогах вихрились мелкие смерчи. Выгрузившись на базе, не стали расходиться, расположились на бревнах посреди двора. Смерчи поигрывали возле их ног, не суля пока никакой беды, и ребята заскучали. Шофер «вахтовки» Володя Нещеретнов завел нудный разговор о том, что в Казахстане он возил районное начальство; там тоже природа не райская, но ураган не ураган, а в положенный час он уходил домой, по пути забирая двух малышей из садика, в то время как жена нянчилась с третьим. Ребята помалкивали, и жалобы его звучали совсем невпопад: вот жена вынуждена была устроиться на завод лишь потому, что завод рядом и можно наведываться в вагончик, поглядеть, как там малыш; а если бы его в садик устроить, то, конечно, жена не работала бы на заводе.

– А где бы она работала? – спросил кто-то из ребят.

– В медицине, – ответил Володя. – Или, может быть, в столовой, в кафе. Отпустили бы вы меня, ребята, – сказал он вдруг.

Бригадир Вася Филиппов махнул рукой, и первым ушел Володя, за ним вскоре разбрелись остальные. А через час над Челнами, над округой пронесся ураган, покрывая дома теменью и шумом, а следом хлынул ливень. Еще через полчаса Вася Филиппов собирал ребят по вагончикам и вслух сожалел, что рано разошлись: ребята, живущие в Новом городе, уже небось в общежитии, а тут лишь половина бригады. Вскоре «вахтовка» держала путь к берегу реки, где проходила линия на Нижнекамск. Следом должны были двинуться буровая установка, «телевышка», автокран и колесный трактор с прицепом.

Над Камой, над грузной насыпью вдоль берега висела шумящая вода. Они проехали совсем немного и увидели за насыпью лежащие вповалку опоры. Оборванные провода повисли словно застывшие струи мутного ливня. Попрыгав из кузова ребята побежали вдоль насыпи согнувшись, будто соблюдали условия маскировки. Повреждено было шесть опор, иные вывернуты целиком, на других сломало деревянные приставки – «пасынки».

Стрельников интересовался по рации, подошли ли автобур и трактор с лесоматериалом, и сообщал, что Старый город, а также центральная котельная без света.

Ливень усиливался с каждой минутой, теперь он не просто гудел, а словно бы и тарахтел; наконец в проране ливневой пелены показался трактор, выделывающий зигзаги по размытой дороге. Следом еще нерешительнее продвигался автобур... Рытье ям давалось подозрительно легко, но вскоре ямы осыпались, их заливало водой.

– Оставим до утра, – сказал Вася Филиппов. – А утром придется вызвать экскаватор.

Кое-кто взялся было за лопаты, но Вася их удержал и послал вязать опоры. Компрессор все шумел, и его шум становился как бы все матовее, вживаясь в шум ливня и растворяясь в нем. Так прошли, может, часы, а может, всего полчаса.

– Как тихо стало-о-о, – протянул вдруг Ильяс Хаматдинов, и ребята услышали, как становится отчетливей, отдельней гудение компрессора.

– Ливень стихает, братцы!..

Белая вертикальная завеса оказалась как бы сброшенной, и сквозь сетчатое мелькание струй проглянуло сумеречное небо над камской водой, а река матерински полно, с достоинством шла в своих берегах – будто именно она приняла на себя падение тяжелого потока, приняла, растворила в себе и понесла-покатила.

Мансур снял с себя совершенно мокрую ковбойку, бросил на траву возле насыпи. Глянул на обнаженные руки, и они удовлетворили его густою смуглотой, мускульной округлостью. Он обматывал проволокой опору и вплотную притертый к ней «пасынок», накручивал ломиком.

Вспыхнули фары автомобиля, и туманный полусвет вокруг загустел, стал темнотой. Вася Филиппов махал рукой, Нещеретнов потихоньку подвигал машину, направляя свет на работающих парней.

На рассвете дождь совсем прекратился. Пришел экскаватор и тут же начал рыть ямы. В половине седьмого явились ребята, живущие в Новом городе. Коля Хадыкин босиком, с подвернутыми штанинами подбежал к груде лопат и, выхватив первую же, принялся выбрасывать из ямы землю...

– Осман, теперь дело за тобой! – крикнул Вася Филиппов.

Осман Куртасанов, водитель автокрана, молча направился к кабине. Вызывающие нотки в голосе бригадира как будто бы задели его, но он, казалось, решил промолчать.

– Далековато стоит кран, – пробормотал Нещеретнов.

– Вижу, – огрызнулся Вася Филиппов.

Да, кран стоял на насыпи. Осман правильно выбрал позицию, на прочном грунте. Но опоры лежали слишком далеко за насыпью.

– Их бы трактором подтащить, – сказал Нещеретнов.

– Нет трактора! Где ты видишь трактор? – взъярился Вася. – Может, «Беларусь» ты принял за трактор? Осман! – крикнул Вася и опять помахал рукой.

И точно в ответ ему стрела крана стала медленно, но неуклонно выдвигаться вперед. Все – на полном вылете стрела. Значит, его подъемная сила сокращена теперь в три раза, но опору он, пожалуй, осилит. Ребята закрепили первую опору, подали знак: можно подымать.

«Рискует Осман», – подумал Мансур, но он ни за что не сказал бы этого вслух.

Опора поднялась-таки, ее быстро вкопали, затрамбовали. Когда подняли третью опору, Мансур не удержался:

– Рискует Осман.

Вася кивнул ему, будто речь шла о чем-то таком, что они знали только двое. Осман был мастер, он действовал на острие возможного и невозможного с микроскопической точностью, которую ни глазом, ни рукой не ощутить. К одиннадцати часам, подняв все шесть опор, решили пообедать, а вернувшись, натянуть провода. Невдалеке, в котловине плотины, имелась столовая под дощатым навесом – отправились туда. Опять стал сыпаться дождь, настырно шелестящие струи как бы пробудили ветер. Сидя под навесом и хлебая суп, они слышали разгул ветра и ливня и презрительно молчали. Они управились с обедом в полчаса, но за это время снесло четыре опоры, которые с таким трудом подняли и вкопали.

Все-таки природа на этот раз помилосердствовала: ветер и ливень были недолгие. И Вася Филиппов, пробормотав, что, мол, хорошо хоть опоры не сломало, а только выдернуло, крикнул с прежним выражением веселого вызова:

– Осман, теперь дело за тобой!

И снова они подымали и вкапывали опоры, а потом, не давая себе передышки, стали раскатывать барабан с кабелем. «Вышка», елозя колесами по грязи, двинулась вдоль опор. Навесив на ролики провода и натянув их, ребята вздохнули свободно; теперь остается «подвязать» провода, это час работы – и можно будет сообщать, на базу, что все в порядке.

Мансур, вскинув на руки когти, направился к опоре. Долгие часы он работал рука об руку с другими – накручивал проволоку, махал лопатой, натягивал провода, и все его напряжение, выносливость, ловкость не были отдельны, а как бы поглощались общим потоком работы. Теперь же он мог венчать свою работу личным, отдельным мастерством. Лучше всего это видно тем, кто внизу. Он «пляшет» на высоте: то откидываясь на ремне, то подтягиваясь почти вплотную к опоре, он вяжет – накручивает провод к подвесному изолятору и вот уже скользит вниз, в то время как другие все еще наверху. Вот только Виктор Глотов, пожалуй, да сам бригадир не уступают Мансуру...

В девять часов вечера Вася Филиппов сообщил на участок, что работа кончена. «Вахтовка» двинулась в сторону города. Сумеречный туман качался в уличках старых Челнов, окна домиков были еще слепы, и фонари на столбах тоже не горели. Но прежде чем падет темнота, старый город получит свет... Даже грубая тряска в кузове действовала убаюкивающе. Мансур закрывал глаза, но, открыв их, видел перед собой осунувшееся, задумчивое лицо Коли Хадыкина. Он казался присмиревшим, даже чуточку, может, напуганным. Нынешний день, пожалуй, стал для него днем испытания. Приехав на стройку, он сразу же попал на новый участок к Стрельникову. Крикливый и самоуверенный, не признающий никакой дисциплины, он вывел из себя даже терпеливого Стрельникова, и тот перевел его в бригаду Филиппова. «Если там не сработаешься, то пеняй на себя», – так сказал ему Стрельников.

Глядя на Колю Хадыкина, Мансур вспоминал ноябрьские дни на автозаводстрое, когда он дневал и ночевал там, и усмехался умудренно: уж он-то свое испытание прошел, теперь что бы ни было, все будет казаться не таким трудным, как те дни...

Когда Мансур подошел к своему вагончику, то увидел жену. Она мыла порог. Он скинул тяжелые сапоги, оглянувшись, стащил с себя рубашку и брюки и на цыпочках, в трусах прошел в свое обиталище, пахнувшее ему в лицо чистым домашним запахом.

– Я воды согрела, – услышал он слова жены, но не ответил.

Он лежал, уступая сну, с блаженной, глуповатой улыбкой на расслабленном лице.

Мельком он подумал о том, что хотел же и не сказал Коле Хадыкину каких-то важных слов...

3

Хозяйство Володи Сафонова росло быстро. На участке, где они когда-то начинали и где стояла одна временная подстанция и десятка три КТП, вступила в строй самая мощная в Челнах подстанция, а количество КТП перевалило за две сотни. Мансур более месяца провел на новой подстанции, делая ревизию, в то время как там уже действовали наладчики оборудования. Володя Сафонов в редкие минуты досуга делился новостями, мешая производственные с личными. Оказывается, участок намереваются превратить в РЭС, район электросетей, и начальником хотят назначить Володю.

– Ничего, – сказал Мансур, – грамотешка у тебя есть, потянешь.

Володя засмеялся и рассказал, что получил комнату в десятом комплексе и у него родился сынишка. «Чудеса, – подумал Мансур. – Стройка едва началась, быт не налажен, а у ребят то свадьба, то пополнение в семье. За последние два месяца женился Ильяс Хаматдинов, родился ребенок у Гены Коломацкого, и вот теперь Володя стал отцом. Чудеса!..»

– Ты, может, помнишь Надю Шумейко? – спрашивал между тем Володя. – Она на ГЭС работала, на подстанции. А теперь у нас. Оперативные переключения, быстрота и точность! – Он рассмеялся. – Мы всех новичков направляем к ней на стажировку – ветеран. А ветерану двадцать лет. Наташа Трифонова в энергостроительный поступила, тоже девка с головой.

Еще раз привелось ему работать с парнями Володи Сафонова. На строительстве Нового города сгорел трансформатор, погасла распределительная подстанция. Пока действовала резервная линия, надо было срочно менять трансформатор. Сафонов созвал самых опытных ребят да еще попросил помощи у Стрельникова. Тот послал Мансура и Васю Филиппова. Володя не скрыл радости, опять встретившись с Мансуром. Когда поставили новый трансформатор, закончили монтаж и подключения, он снова заговорил о своих девчатах, о той же Наде Шумейко, а потом неожиданно предложил Мансуру перейти на РЭС.

– Брось ты, – сказал Мансур. – Брось ты! – резко повторил он. – Ну что я тебе, что? На фотожелатиновом заводе меня даже не спросили, почему я увольняюсь, – вот как нуждались!

Володю смутила его резвость, Мансур это заметил сразу. Но вместо того чтобы загладить неловкость, он продолжал:

– Брось, говорю! Пусть молодежь работает. «Быстрота и точность!» Они молодые, техникумы заканчивают. А я что, я вечный монтер.

Ему было приятно, что Володя хочет заполучить его к себе, да и сам он знал теперь цену своему умению. Но было ему отчего-то невесело. Он завидовал этим девчонкам и паренькам, а время, когда бы и сам он учился, казалось ему упущенным: где уже там, тридцать лет! Нет, он останется в своей бригаде.

Он останется, а многие ребята с пуском завода уйдут. Ильяс Хаматдинов по направлению дирекции КамАЗа учился в Казани; будет работать на монтаже электрооборудования. Гена Коломацкий тоже ждет не дождется, когда пустят завод, – у него диплом техника. Коля Хадыкин сдал экзамены в энергостроительный техникум. Вася Филиппов тоже заговаривает об учебе. И Осман Куртасанов уходит из бригады. Неуемная душа, он взялся отремонтировать старый автокран и поднял его на ноги. А Дюмин видит, что парень мастак и по фрезерному делу, и по токарному, и кровельщик, и электрик, говорит: принимай мастерские. Действительно, Осман мастер, но у него еще и диплом.

«На шофера, что ли, выучиться? – думал Мансур. – Но техникум все-таки лучше. Продавцы и те учатся...»

Его старательная Фирдоус поработала всего-то ничего, а ее уже послали учиться на курсы в Казань. Вернется в Челны заведовать отделом в магазине... «Скорей бы приезжала», – думал он, нему становилось так неспокойно, как будто Фирдоус могла и не приехать. Он перелистывал альбом с фотографиями. Быстротечно проносилась перед его глазами череда прошлых лет: вот он мальчик-четвероклассник с пионерским галстуком на белой рубашке, он – с челкой на лбу, в гимнастерочке, с приятелями из ремесленного, а вот они вдвоем с Фирдоус, отважно застывшие перед объективом, а вот уже с дочкой... Однажды, захлопнув альбом, принялся писать жене письмо: «Фирдоус! Я купил пианино и считаю, что сделал правильно, пусть Эльмира учится». Больше он не находил слов, главное, казалось, он высказал – поэтому исписал страницу приветами и поклонами и запечатал письмо.

На следующий день ребята помогали ему втаскивать пианино в вагончик и недоуменно спрашивали: чего, это, дескать, ударило ему в голову?

– Так ведь в кредит! – отвечал возбужденно.

Потом, остыв немного, объяснял, что дочка будет играть, ничего удивительного. Но ребята как будто не совсем понимали его поспешность: приехала бы жена, посоветовались, а там бы и купили...

Придя с работы, он первым делом заглядывал в почтовый ящичек, потом шел в вагончик и, открыв пианино, мягко ударял по клавишам... «Скорей бы приезжала», – опять думал Мансур.

– А не съездить ли в Казань? – произносил он вслух и не находил в себе никакого побуждения ехать.

Жизнь в большом городе не была им отринута вовсе, шатания с приятелями в парке, яркая суматоха городских празднеств и сейчас казались соблазнительными. Но все это вроде относилось не к взрослой поре его жизни, а к той, когда он был парнишкой с челкой на лбу. Самым приятным в том давнем было смутное чувство ожидания, которое связывалось то с будущей работой на большом заводе, то с девочкой-десятиклассницей, о которой он тогда мечтал, то с поездками в другие страны. А потом чувство ожидания исчезло, и были только рассудочные соображения о том, как найти взаимопонимание с родителями и жить в трехкомнатной квартире, а в свободное от работы время не упускать радостей жизни большого города. Грустное настроение не часто посещало его тогда. А сейчас в собственной грусти он находил еще и давно забытое чувство ожидания. Он ждал, когда жена приедет в их дом. Он ждал дочку; как только вернутся, пусть мать сводит ее в музыкальную школу. Ждал, не заикнется ли еще раз Володя Сафонов о работе на подстанции...

Он вдруг вспомнил о давней своей страсти – рыбалке. Купил у одного старика в Челнах лодку, заклепал, подлатал; теперь он просыпался раньше зари и бежал к реке. Когда рыбалка бывала удачной, сушил рыбу, нанизав ее на нитку, и нес на участок угощать ребят.

Вася Филиппов напросился с ним на рыбалку. Мансура это очень обрадовало. Он будил Васю на рассвете, и вместе они шли пустыми улочками к реке, отвязывали лодку и выгребали в протоку. Вася был не рыбак, он старательно забрасывал удочку и не сводил глаз с поплавка. Потом он начинал скучать, нервничать, и это передавалось Мансуру, и у него тоже не клеилось дело. Тогда они заводили разговоры о том, о сем, машинально забрасывая и выдергивая удочки.

– Скоро в отпуск, в деревню поеду, – говорил Вася.

– Тянет все-таки? – опрашивает Мансур.

– Там мать. Да иной раз интересно вспомнить, как бригадир утром стучит кнутовищем в раму: «Эй, Вася, езжай за дровами!» Запрягаешь лошадь, едешь за тридцать километров. Обратно рядом с возом идешь...

– Мать небось зовет?

– Ну нет! Мы ведь городские, москвичи. В сорок первом отец ушел на фронт, а мать с бабушкой эвакуировались в Мордовию. Когда бываю в Москве, то заворачиваю в свой район. Вот, думаю, где-то здесь мы жили. А сам родился в Пичпанде. И с отцом так и не виделись – ни он меня, ни я его... Нет, не зовет мать, хотя, конечно, скучает.

– А правду говорят, что поездил ты как дай бог каждому?

Вася смеялся:

– Как не дай бог!

– А меня в шестьдесят восьмом занесло вон аж куда – на станцию Пап, между Кокандом и Наманганом. Старшим кондуктором ездил. Но, честно говоря, я всегда хотел жить в Казани. Ты жену мою знаешь? Разве похожа она на бабу-ягу?..

И он, дивясь своей полной доверчивости, рассказывал о стычках с родителями, о славной своей женушке, которую он не давал в обиду. Говорил, что Фирдоус заканчивает курсы в Казани, скоро вернется, и они наверняка устроятся здесь прочно.

В седьмом часу утра они подгоняли лодку к берегу и, замкнув ее на замок, впритруску бежали на участок, развеивая дрему, разминая затекшие ноги. Вася, посмеиваясь над собою и хваля искусство Мансура, рассказывал парням о рыбалке. Он только умалчивал про те разговоры, которые они вели в надводной тишине. И Мансуру было приятно, что Вася хвалит его и что умалчивает о разговорах, как бы делая из них тайну. В эти минуты беспечного веселья, необычайной легкости, единения с ребятами вдруг словно выталкивалась грустная мыслишка: не вечная бригада – ребята уйдут на завод, придут другие, тоже, может быть, мировые парни, но все уже будет по-другому...

В семь часов они выезжали. Перед их глазами проносились картины строящегося города: рабочие на строительных лесах, стрелы кранов в утренней голубой высоте, панелевозы на дорогах. Эти картины были неизменны в глазах Мансура все время, пока он жил в Челнах. Но именно они с быстротой необыкновенной меняли город. Глядя на них, нельзя было не испытать восторга и ожидания. Ожидание сквозило в разговорах и молчании людей. Дома вдоль камского берега неуклонно подымались, как бы привставали, чтобы объять многооконным взглядом Каму и челнинский порт. В порту тоже шли работы: речники готовились принять будущей весной первое оборудование для завода.

Вот дома восьмого комплекса, уже заселенные. Окна их по вечерам ярки. Но днем пустоглазы, не цветут занавесками, у подъездов не видать мирно сидящих стариков и мамаш с детскими колясками. В этом тоже одна из примет города: город приноравливается, чтобы разместить множество своих граждан, и в домах восьмого комплекса по-общежитийному живут молодые рабочие автозаводстроя, жилстроевцы, шоферы. Потом эти дома станут жилищем для семей.

Вот и окраинные дома остаются позади, и вокруг – высокие эстакады, несущие в даль полей тяжкие трубы, груды и горы то черного, то желтого грунта, котлованы. Но перед глазами Мансура все еще видения домов, обращенных окнами на Каму. Скоро бетонные дорожки развернутся перед подъездами, пространство между домами и рекой станет гладкой набережной. И дома приобретут милый и веселый вид семейного обиталища.

К этим домам у него особое отношение. Он то и дело ходил туда исправлять неполадки в сети, которые возникали из-за частых замыканий. А замыкания происходили из-за дождей. То есть сами по себе дожди, конечно, не делали аварии. Но, обитатели домов промокшие возвращались с работы в холодные комнаты (пуск котельной задерживался) и включали самодельные электрические печки, сушили спецовки и ватники. И провода, конечно, перегорали, погружая огромный дом в темноту.

Исправив повреждение, Мансур заходил в какую-нибудь из квартир и внушал юнцам:

– Ну как вы не понимаете, что энергия рассчитана на утюги и телевизоры, а не на эти?.. – Он даже пнул однажды печку и ушиб ногу: такая она была громоздкая и тяжелая.

У него душа болела за покоробленные полы, стены в потеках. Да если бы Фирдоус оказалась в таком жилище, она бы на цыпочках ходила и обувь оставляла у порога. А после этих юнцов надо капитальный ремонт делать. Мансур и начальству своему говорил:

– Что же они делают, жилье калечат! (Так и говорил: калечат.) Надо отобрать у них печки.

А Дюмин отвечал:

– Как же они обогреются и обсушатся, если мы печки отберем? Надо усилить наружную сеть, заменить трансформаторы.

И они трудились: тянули линию в шесть киловольт и еще одну в четыре киловольта, устанавливали две трансформаторные подстанции. Автобур и кран увязали в грязи, от опоры к опоре их подтаскивали трактором. В пятом часу начало темнеть, но они продолжали работу и закончили ее только в десять.

– Ну, я поеду к Саше Мавлютову, – сказал Стрельников.

Мавлютов был контролер Энергообыта и жил в поселке ЗЯБ. Мавлютов приехал, поглядел их работу и сказал:

– Можно включать.

Ребята из домов (они все порывались помочь электрикам, но их не пускали – не специалисты) восторженными воплями встретили эти слова.

Кажется, тогда Мансур уяснил для себя одну истину: здесь, на стройке, ни одной из сегодняшних забот не отдается предпочтение перед другими. Равнодушие к нынешним, пусть однодневным, проблемам может губительно повлиять на завтрашние дела.

Когда Мансур работал на фотожелатиновом заводе и задумывался о будущих днях, то они, будущие дни, представлялись ему очень далекими и неясными. А здесь он впервые, кажется, ощутил, как могут быть взаимосвязаны нынешний день и завтрашний. Здесь сроки были коротки, а перемены значительны. Люди не говорили о том, что будет через десять лет, говорили: в будущем году придет оборудование, пустят литейный комплекс, через два года выпустим первый автомобиль, население города увеличится вдвое. Он с обостренной чуткостью прислушивался к разговорам ребят. Для них год казался очень вместительным: за лето можно подготовиться в техникум, за год пройти курс двух лет. Через год, а никак не позже, стройке понадобятся мозаичники и плиточники, а заводу – специалисты по оборудованию. Если хочешь работать по новой специальности, действуй – у тебя год впереди...

Заводу и городу нужны, нужны, нужны... Вот Фирдоус уехала учиться на курсы, вот его зовут на самую мощную подстанцию. Тревожно веселела, шла кругом голова.

Фирдоус приехала с курсов, поработала в новой должности и вскоре ушла в декретный отпуск.

Мансур думал о будущем дне, когда родится их малыш, и удивительным казалось то, что ему наперед известно, как поступят ребята. Соберутся в бытовке, и Вася Филиппов скажет: «Сегодня в Казани у нашего товарища родился сын. Его назвали Дамиром, как давно мечтал отец». Ребята в один голос скажут: «Дать телеграмму. А где Валера Реутский?..» Валера мастак покупать подарки, во всяком случае ребята так считают. Когда женился Ильяс Хаматдинов, он купил столовую посуду, так что не пришлось одалживаться по соседям, а Коломацким по случаю рождения малыша подарили столько одежки, что хватило бы на двойню...

В декабре Фирдоус уехала в Казань к родителям, а в январе и Мансур взял отпуск и поехал следом. Он очень волновался и хотел, чтобы родился мальчик. Мать и отец тоже волновались, но не говорили, как прежде: «Вот если бы она мальчика родила...»

Малышу было всего лишь одиннадцать дней, когда они засобирались в Челны. Это произвело переполох в обеих семьях, но они были непреклонны, жизнь диктовала, как поступить: Мансуру пора выходить на работу, дочке Эльмире тоже надо возвращаться, чтобы в дальнейшем не пропускать занятий в подготовительной группе музыкальной школы.

Прадед мальчика, пораженный тем, что малютку подымут в самолете на пятикилометровую высоту, говорил:

– Поездом, конечно, долго, зато не так высоко.

Они приехали в Челны, открыли свой домик, и Эльмира подбежала тотчас к пианино, а он донес сына до кровати и положил. И тут взгляд его упал на окно, и он увидел пеструю картину двора: детские санки на узкой между сугробами дорожке, развешанное белье, собачью конуру, желтый, как бы вскипающий в солнечном свете ворох стружек у штабеля бревен, мотки проволоки, автокран и еще одна, с крытым верхом, машина, которая только что стала у дверей бытовки. Из ее кузова выпрыгивают ребята. Среди темных ушанок нарядно маячит белая заячья шапка Васи Филиппова...

Потискивая в руках дочкин платок, смотрел он в окно, лукаво и ласково улыбаясь. Он обладал тайной, способной произвести веселую суматоху, стоило ему только выбежать к ребятам и прокричать о ней. Но он решил подождать до завтра.

Отвернувшись от окна, он оглядел свое жилище. Домик много дней пустовал, и сейчас каждое движение, жест, шепотом сказанное слово наполняли его жизнью, в нем парило чистое дыхание ребенка.

Вспоминал ли в эту минуту Мансур Кадыров свои давние расчетливые соображения о том, что в большом городе не стоит заводить много детей?

1974 г.