Текст книги "Северный ветер"

Автор книги: Виктор Астафьев

Соавторы: Петр Краснов,Иван Уханов,Владимир Турунтаев,Виктор Стариков,Эльза Бадьева,Михаил Аношкин,Зоя Прокопьева,Виктор Потанин,Николай Воронов,Станислав Мелешин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Владимир Турунтаев

НАШЕ МУЖСКОЕ ДЕЛО

Мы с ней проехали в общей сложности около тысячи километров: в то утро, когда отправлялись в Орск за битумом, на счетчике выскочила цифра с тремя нулями – сто одна тысяча, а по возвращении из последнего рейса до следующей круглой цифры оставались уже сущие пустяки.

Один из совхозных руководителей шепнул мне по секрету, что с Тоней Яровой ездить небезопасно: эта лихая девица может на обычной полевой ухабистой дороге разогнать свой «газон» километров этак до девяноста – мыслимо ли дело! «Ведь это же машина, сложнейший механизм – какая-нибудь гайка нечаянно отвернется или там болт выскочит, и конец тебе на такой скорости! Ведь девчонка – разве она удержит баранку, если что? Вы поглядите на ее руки – ими только скрипку держать, а на баранке их и не видно...»

Тоня и правда маленькая, тоненькая. В своей рабочей блузе она смахивает на мальчика, а в платье – на девочку-подростка. И только смуглое, с заостренными чертами лицо и твердый, очень серьезный взгляд темных блестящих глаз выражают совсем не детскую волю и энергию.

Что же касается ее «лихости», то на этот счету меня свое мнение. Если бы не круглая цифра на счетчике, о которой я говорил, можно было бы подумать, что Тонина машина только что сошла с заводского конвейера, – такой у нее свежий, опрятный вид. Да и не только вид: за весь тысячекилометровый наш путь – ни единой остановки «по техническим причинам», разве что у бензоколонки.

В дороге я часто смотрел на ее руки. Порою мне казалось, что они бездействуют, свободно лежат на баранке. Казалось, что им просто нечего делать – так послушна машина. Когда мы проезжали через живописные Губерлинские горы – их здесь называют «оренбургской Швейцарией», – дорога то круто взмывала вверх, то так же круто, стремительно ныряла вниз. А Тоня почти не переключала скорость: на третьей спускалась под уклон, на третьей же поднималась на очередной перевал – до того она точно рассчитывала ход машины.

...Избитая колдобинами дорога вдруг выпрямилась, выгладилась и зачернела свежим асфальтом. Я подумал, что тут-то и прокатит меня Тоня «с ветерком», тем более что мы были одни на шоссе, когда вечером подъезжали к Оренбургу. Машина шла ровно, спокойно. Асфальт, словно вскипая, приятно шелестел под колесами.

Спидометр по-прежнему показывал шестьдесят километров в час. Я не выдержал и попросил Тоню поднажать. Ни один мускул не шевельнулся на ее лице, но стрелка спидометра подобралась к семидесяти километрам.

– А еще?

– Хватит, – сказала Тоня. – Если бы новая была машина...

Двухдневный рейс в Оренбург показался мне довольно утомительным. Особенно длинны были последние десятки километров – ночью, по неровной полевой дороге. Засветятся впереди огоньки, думаешь – вот она, Николаевка, центральная усадьба нашего совхоза. Ан нет, какое-то незнакомое село. Часто спрашивать у Тони, сколько еще осталось ехать, – неловко. И вдруг вижу улыбку на ее лице:

– Засекайте время – через двадцать минут будем дома.

Она ни разу не посмотрела на часы. Но на центральную усадьбу мы приехали ровно через двадцать минут.

Вот несколько историей из ее шоферской жизни, которые Тоня рассказывала мне в дороге.

«ПРИВЕТ ИЗ ХАЛИЛОВО!»

Самая тяжелая работа у нас – зимой. В рейсы ходим целым караваном, машин по шесть-восемь, а то и больше. В одиночку – нельзя, пропадешь в снегах, степи-то у нас, в Оренбуржье, вон какие!

Вставать надо часов в шесть утра, чтобы до начала смены успеть разогреть двигатель. В восемь все водители собираются в кружок и гадают: пройдут машины или нет. За ночь все дороги заметет – как хочешь, так и езжай. Потом звонок: трактор дают. Ну, раз трактор, то и гадать больше нечего. Едем.

Чаще всего мы возим грузы со станции Халилово. Это километров сорок от совхоза.

Как-то возвращались с углем. Первые двадцать километров одолели быстро, к вечеру добрались до Ново-Рудного и оттуда стали звонить в совхоз: нас сопровождал один трактор, так мы хотели попросить, чтобы еще другой навстречу вышел. Не дозвонились – столб, что ли, телефонный бураном повалило. Все же решили ехать.

Трактор ползет впереди, разгребает снег. За ним наша головная машина – самосвал «ЗИЛ-130». На нем – опытный шофер Николай Бутенко. Буран все сильнее. Впереди на дороге сугробы все выше. Вот самосвал за трактором уже буксует. Стоп! Все шоферы выскакивают из кабин, бегут толкать застрявшую машину. Протолкнули, ждут, когда подойдет следующая. Но сил наших не хватает. Достаем тросы, по очереди цепляемся к трактору, и он нас протаскивает на буксире. Одну машину протащил метров триста, возвращается за другой, потом за третьей... Все время выскакиваешь из кабины – то цеплять трос, то отцеплять.

А потом так вовсе дороги впереди не стало – одни сугробы. Вот работенки прибавилось трактористу: пришлось пустить в ход экскаваторный погрузчик, который уголь на станции грузил.

А ночь уже. Метет так, что не видно сигнальных огней передней машины. Снегом залепило ветровое стекло, а «дворники» не работают: на резинки намерзло льда с палец.

Приходится держать открытым боковое стекло, все время выглядывать наружу.

Понемногу, но двигаемся вперед. И чем меньше остается до дому, тем тяжелей. В каких-нибудь четырех километрах от совхоза самосвал Николая забурился так, что уже и трактор не мог его вытащить. Остановилась вся колонна. Собрались мы в кружок: что делать? Главное – бензин на исходе, ведь всю дорогу буксовали.

Решили послать единственный наш трактор в совхоз за подмогой. Сидим, ждем. Я закутала ноги в запасной ватник да еще «москвичкой» запахнулась – ничего, терпеть можно. Только спать сильно хочется, глаза сами так и закрываются. Ну, тут уже мы друг за другом приглядываем...

Пришел второй трактор. Совместными усилиями вытащили из сугроба самосвал. Потом один трактор подцепил две машины, другой две – поехали! В девять утра были дома.

А то еще был случай. Тоже несколько машин с утра занарядили в Халилово за дровами. И метель была. Водители стали просить трактор. Пока они там договаривались с начальством, мы вдвоем – Гена Кулешов и я – взяли путевки и поехали. Неохота было сидеть и ждать.

– Где застрянем, там и дождемся остальных, – сказал Гена.

У меня машина совсем старая тогда была. Гена уйдет вперед, а я буксую да буксую. Мигну ему фарами – он вернется, подцепит меня, вытащит. Поедем дальше. Немного погодя опять: я завязну – Гена меня вытащит. А когда и он тоже буксовал, я его машину задним ходом выволакивала из снежной колдобины. Под конец мы не стали отцеплять трос, так на привязи друг у друга и двигались: он забурится – я его вытягиваю назад, я застряну – он меня вперед тащит.

А когда и на буксире ни взад, ни вперед – беремся за лопаты.

Но вот совсем выбились из сил. Лопаты уже в руках не ворочаются. Решили вернуться: несколько часов уже прошло, а нашей колонны не видно и не слышно. Чтобы развернуться, надо добраться до разъезда. Но разъезда все нет и нет. Развернуться никак нельзя. Мало-помалу ковыряемся, кое-как ползем. Доползли до Ново-Рудного. А дальше дорога хорошая – к двум часам были в Халилово. Сами удивились.

Оттуда сразу позвонили в совхоз:

– Привет! Где машины?

– Вышли, – ответили нам.

Ну, вышли – так вышли. Значит, скоро будут. Ждем час, ждем два. В пять вечера снова звоним в совхоз.

– Давно уже вышли машины, – отвечают, – ждите!

В восемь часов, наконец, наша колонна подъехала к дровяному складу. Водители все злые, обступили нас с Геной и давай ругаться:

– Выскочки, чтоб вас!..

А мы только посмеиваемся.

ПОСЛЕДНИЕ ДЮЙМЫ

Тоже зимой было. Мы с Николаем Бутенко везли из Халилово оборудование для комбайнов. Николай, как более опытный шофер, ехал первым, я – за ним. У меня в кабине сидела пассажирка. Молчаливая такая женщина – и десятка слов за дорогу не проронила. Не люблю неразговорчивых попутчиков. А еще того хуже, когда твой пассажир дремлет. Тогда и самой спать хочется. Говорят, если шоферу дремлется, – надо петь песни. Вот и неправда. Я сама люблю петь, но в дороге, особенно в дальней, никогда не пою. Самое верное средство от дремоты – веселый разговорчивый пассажир.

Проехали Гай, от него до совхоза уже рукой подать. Был вечер, слегка мела поземка. Вот и плотина. Вся запорошена снегом – ни дороги, ни следов не видно. Николай вылез из машины, попробовал ногами – наст твердый. Поехал дальше. Я – за ним. В самом конце плотины он опять, смотрю, останавливается и меня подзывает: поперек пути свалены огромные трубы, за ними – глубокий снег. Проезд закрыт. Надо возвращаться, искать другую дорогу.

Николай развернулся первым, отъехал, вылез из машины и закурил.

Я открыла дверцу, одна нога на подножке, другая на педали. Медленно сдаю машину назад, выкручиваю баранку. Пассажирка моя жует пряник.

Вот машина стала поперек плотины. Позади, совсем рядом, обрыв, и там, внизу, на тридцатиметровой глубине – черным-черно. Смотрю на передние колеса. Нет, не развернуться, еще немного надо сдать. Машина послушная, я за нее спокойна. Протекторы новые – не пробуксовывают. Еще чуть-чуть... Теперь, думаю, хватит: задний борт уже навис над краем плотины. Чтобы переключить скорость, надо было сесть в кабину. Я, как видно, сделала слишком резкое движение, и нога соскользнула с обледеневшей подножки. Попыталась ухватиться рукой за дверцу, но лишь провела пальцами по ребру и – прямо под машину. Приподнявшись, увидела перед собой переднее колесо. Оно медленно-медленно поворачивалось, наползая на меня: машина продолжала пятиться к обрыву. Еще немного, и она полетит в пропасть!

Но тут сработала мгновенная реакция, которая есть у каждого шофера. Все, что последовало дальше, произошло помимо моего сознания. Не помню, как выскочила из-под машины, как очутилась в кабине, как переключила скорость. Пришла в себя, когда мой «газон», чуть вздрогнув, послушно тронулся вперед.

Посмотрела на пассажирку, а она ни о чем и не догадывается – все жует пряник. Я и не стала ей ничего говорить.

КРЕСТНИК

Шофером я начала работать в Карагандинской области. Может, слыхали про Щербаковский совхоз в Нуринском районе? «Комсомольская правда» еще писала, как там у нас двое трактористов остановили пожар в поле. Пока прибыла подмога, они вдвоем опахали целый массив пшеницы и спасли хлеб от огня. Я в то время на водовозной машине ездила – обслуживала сто домов, школу, больницу и еще бригады.

Романтика: едешь, бывало, по поселку, а к тебе со всех сторон кто с ведрами, кто с бидоном, кто с кастрюлей. Знай только останавливайся, снимай шланг, а потом опять забрасывай его наверх и снова останавливайся, наливай воду.

Сто домов – сто остановок.

Раз наполнила я цистерну и поехала на отдаленный участок. Там, возле свинофермы, железный бак стоял. Только я стала в него сливать воду, как подбежал мужчина, ухватился за шланг, стал вытаскивать его из бака.

– Потом воду сольешь. Жене рожать надо – в больницу вези!..

Подъехала к дому. Усадила женщину в кабину, муж тоже хочет втиснуться, да места для него нет. Чуть не со слезами просит:

– Уж как-нибудь. Проводить надо!..

Да не садить же его на цистерну.

Двинулись в путь. Пассажирка моя обеими руками вцепилась в сиденье, охает. Дорога, известно, полевая, с колдобинами. Чуть тряхнет машину – женщина кричит в голос. Я стараюсь ехать потише. И тогда она сама начинает меня торопить:

– Ох, милая, не успеем до больницы-то!..

Я осторожно жму на педаль. Хорошо, что не успела я из цистерны воду слить: с грузом не так трясет. Но все равно каждый оборот колеса чувствуешь. Когда на дороге попадается выбоинка, невольно руки нажимают снизу на баранку: так и хочется приподнять машину.

Проехали километров пять, а у меня руки прямо деревянные, спина взмокла. Страшно я устала. Женщина принялась меня успокаивать.

– Ничего, ничего, милая, уж как-нибудь...

Заехали на центральную усадьбу. Остановила я машину возле больницы – нянечки в халатах выбежали, подхватили мою пассажирку под руки. Только ввели в помещение, как она и разродилась. Мальчик...

Еще бы немного, и пришлось бы мне самой принимать его.

На другой день заехала проведать женщину. В палату меня, ясно, не пустили. Через окошко показала она мне своего парня:

– Крестник твой.

И потом, как встретит в поселке, все кричит:

– Эй, крестная, заходи чайку попить!

ОБГОН

В уборку у нас на вывозке зерна обычно работают командированные из города шоферы. Своих не хватает.

С одним из таких у меня история вышла. Я возила пшеницу на элеватор со второго отделения,а он – с первого. Ну, как-то мы одновременно разгрузились, и он говорит: «Подожди, вместе поедем, я только в магазин забегу». Дорога почти до самого совхоза одна, только я думаю: парень незнакомый, чего это ради мне его дожидаться? Села в машину, поехала. Ко мне еще старушка напросилась. Разговариваем. Скорость – километров семьдесят в час.

Через сколько-то времени смотрю – в зеркале трехосный «ЗИЛ». Тот парень, командированный, идет на обгон, дорогу просит. Ну, я его пропускаю. Поравнялся, рукой помахал. Смеется. Мол, знай наших. Вышел вперед и давай потихонечку сбавлять скорость. Сбавляет, сбавляет, а я не сразу сообразила, что он это нарочно. Тоже притормаживаю. Гляжу, на спидометре уже сорок километров. Ну, думаю, хватит! Захожу слева, сигналю, прошу дать дорогу. И он тоже подался на левую сторону. Не пропускает меня и все сбавляет скорость. Я уже к самому кювету прижалась – нет, не пропускает. Нервничаю: ему шуточки, а я время теряю.

Погрозила кулаком. Вижу в его зеркале, как он скалит зубы.

Но вот он взял правее, и я вышла вперед. «Газончик» мой опять, как на крылышках, полетел.

А парень позади маячит на своем «ЗИЛе». Опять скалит зубы и просит дорогу.

Что мне было – тоже с ним играть? Пропустила. Он пронесся мимо и потихонечку прибавляет и прибавляет скорость, но не так, чтобы очень, а словно вызывая меня наперегонки. Когда стрелка дошла до семидесяти километров, я решила, что хватит, а он все дразнится и дразнится: то умчится далеко-далеко, то опять маячит перед глазами, пылит в самое лицо.

Ладно. Мы со старушкой не обращаем на него внимания, разговариваем. Проехали уже половину дороги. А парень все резвится. И вот старушка моя вдруг примолкла, подалась ближе к ветровому стеклу и даже потерла его концом полушалка. Потом тронула меня за руку:

– Погляди, милая: никак, горит!..

Из-под кузова «ЗИЛа», с правой стороны, где выхлопная труба, вьется черненький дымок.

И сразу у меня к этому дурню отношение переменилось. Вот, думаю, ни за грош машину угробит и сам без прав останется. Дурень, думаю, и только! Решила догнать его, предупредить.

А «ЗИЛ» уже еле виден на дороге. Я прибавила скорость. На спидометре семьдесят пять... Ничего, дорога укатанная, можно ехать.

Помаленьку догоняю. Вот поворот. Парень притормозил. Я ему в окно рукой показываю, чтоб остановился. Куда там! Опять загазовал. Пыль теперь в сторону стало относить, и нам со старушкой хорошо было видно, как все гуще и гуще дымило под кузовом.

Я опять нагнала его. Сигналю вовсю, прямо как на трубе играю. И руку из окна не вынимаю, машу.

Нет, не дает дорогу! Смеется! А тут старушка хватает меня за другую руку, которая на баранке:

– Ну его, милая, к лешему! Ведь убьемся-а!

Как назло, ни одной встречной машины.

Но вот, смотрю, «ЗИЛ» подался вправо. Уступил дорогу. Но впереди – поворот, и значит – обгонять нельзя. За поворотом парень снова прибавил газу. Старушка охает:

– Смертынька... Смертынька...

Я тогда остановила машину, старушку высадила и – догонять парня. Огонь у него ветром так раздуло, что уже и язычки видно стало.

Все же когда я голову из окна высунула и пальцем возле лба покрутила – понял, наконец, что я не играю с ним. Затормозил. Потушили мы с ним огонь. А потом уж я за той старушкой вернулась.

ЧАСЫ С БОЕМ

Постойте, куда же я тогда ездила?.. Кажется, в Челкар за запчастями. Восемьсот километров туда, восемьсот обратно. Вымоталась изрядно. Домой вернулась на четвертые сутки, среди ночи. Поставила машину в гараж и сама – на боковую. Было воскресенье. Думаю, на работу не идти – отосплюсь за весь рейс.

Не тут-то было! Рано-рано забарабанили в дверь: в контору зачем-то понадобилась.

Прихожу, а мне говорят:

– Готовься, Тоня: сегодня соревнования, тебя включили в совхозную команду.

Я глаза вытаращила:

– Какие еще такие соревнования?

– Районные, – говорят, – по фигурному вождению. В «Вишневых горках», на стадионе, будут проводиться.

– Да вы смеетесь! – чуть не плачу в ответ. – Я спать до смерти хочу...

А мне:

– Поспать, Тоня, всегда успеешь. Подумай о чести родного совхоза.

Делать нечего, пришлось ехать.

Команду нашу возглавил сам завгар Маяковский Василий Данилович. Он первый и выступал. Три ошибки сделал: колечко не снял со столба, по доске одним задним колесом проехал, а не обоими, еще на последнем, самом трудном управлении срезался.

Ездили на одном и том же самосвале. Судья рядом сидит. Смотрит, чтоб скорость была постоянная – двадцать километров в час. Время на все фигуры – десять минут.

Села в кабину – низко, ничего впереди не вижу. Все смеются надо мной. Положила на сиденье чей-то полушубок, вроде ничего стало.

Поехала. Первая фигура – «Заезд в гараж». Надо было в один прием развернуться на узенькой дорожке и задним ходом войти в ворота. Ну, да места много было.

А вот на восьмерке я свалила флажок. Думала, он слева должен остаться. А судья вдруг говорит: справа. Уже поздно было отворачивать.

На последней фигуре тоже сплоховала. Надо было на скорости остановиться у черты сперва передними колесами, а потом – задними. Передними колесами я правильно остановилась. А задними немного не дотянула – машина-то не своя.

В общем, второе место мне присудили. И приз: часы настенные с боем. Они у меня в комнате висят.

* * *

Я бы не стал утверждать, что женское дело, – водить грузовые машины. Скорее всего, это дело сугубо мужское. И если бы кто-нибудь из женщин у меня спросил совета: идти ли работать шофером на грузовую машину, я ответил бы: нет, лучше не надо. Потому что очень уж тяжелая для женщины эта работа.

Но ведь можно и так рассудить: если Тоня Яровая выбрала себе мужскую профессию, значит, на свете нет другой профессии, которую она сумела бы полюбить так, как эту. А любимая работа не может быть слишком тяжелой.

Ей предлагали перейти на легковую машину, да она не согласилась. Я спросил – почему.

– Всякому свое, – ответила Тоня. – Мне нравится в далекие рейсы ездить. Нравится, что в грузовике я сама себе хозяйка, подчиняюсь только дорожным правилам и маршруту, который указан в путевке. И почти всегда уходишь в рейс и возвращаешься из рейса с новым пассажиром, который чего тебе только не расскажет в дороге. А на легковой машине – что... Привез ты начальника, скажем, на зерноток, и он там занимается своими делами час, другой... А ты дремлешь в машине, смотришь, как другие шоферы нагружают кузова зерном, везут хлеб на элеватор, возвращаются и снова становятся под погрузку...

Да, всякому свое, ничего не скажешь. И, наверное, очень даже неплохо, что в мужском коллективе совхозного автопарка есть такая Тоня Яровая.

1972 г.

Рустам Валеев

ДОЛЖНО ЖЕ БЫТЬ В ЖИЗНИ ЧТО-ТО ТАКОЕ...

1

Друзья как будто бы не понимают его скоропалительного решения, а ему не хочется долго объяснять. Он только говорит:

– Должно же быть в жизни что-то такое...

– Да, да, – кивают друзья.

На их лицах недоумение: зачем такие разговоры и почему Мансур Кадыров, компанейский парень, не пьет пива и портит им культурный отдых?

Они выходят из кафе, небрежно набросив на плечи шуршащие плащи. В Казани осень, тепло, дождливые нити играют в свете фонарей, тополя несут вдоль блещущих тротуаров купы сумеречного тумана.

– Должно же быть в жизни что-то такое... – говорит Мансур Кадыров.

И вот он уже в Челнах. Он стоял перед дощатой, почерневшей от сырости будкой с вывеской «Энергорайон», осунувшийся от волнений, и говорил себе, что согласится работать только по своей специальности, потому что он не бетонщик и не плотник, а вечный монтер. Может, он подспудно надеялся, что монтеров на стройке хватает и тогда он вернется в Казань, не мучаясь от укоров совести.

Едва ступив на порог, он ощутил тошноту от табачного дыма и от того, что с утра ничего не ел. Над самодельной электрической печкой сидели двое. Это были мастера.

Тот, что поближе, развернул трудовую книжку Мансура, а второй заглянул через плечо первому и сказал:

– Да ты, брат, не работал на высоковольтных линиях.

– Не подходишь ты нам, – сказал первый и помолчал. – Ну, напиши заявление.

– А чего писать, – сказал Мансур почти с горечью, – чего писать, если я не подхожу?

Мастера ничего ему не ответили.

Он повернулся будто для того, чтобы придержать распахнутую ветром дверь, и услышал за спиной:

– Да вон Стрельников идет.

Мансур увидел человека, легко шагающего в огромных резиновых сапогах через захламленный пустырь. Тот, кого называли Стрельниковым, остановился перед входом и спросил:

– Дюмин не звонил?

У него было округлое бледноватое лицо, широкий нос надежно удерживал толстые очки, одет был Стрельников в брезентовый плащ, клетчатую кепку; сапоги на его ногах казались вблизи еще огромнее. Что-то дрогнуло в душе у Мансура. Во-первых, он ободрился, каким-то внутренним чутьем поверив, что Стрельников не откажет ему. Во-вторых, он понял, что заднего хода ему не будет.

– Квартиру долго придется ждать, – сказал Стрельников, возвращая ему трудовую книжку. – Зарплата восемьдесят рублей. Плюс двадцать процентов премиальных. – Он слегка усмехнулся: – Ночевать-то есть где? Ну, поедем со мной.

Мансур послушно пошел за Стрельниковым, думая, что если у того большая семья или грудной ребенок в доме, то ни за что не останется ночевать.

На краю пустыря стоял грузовик с крытым кузовом. Стрельников неловко перевалился через борт, крикнув: «Залезай!» Они ехали долго, в проеме брезентового покрытия мелькали самосвалы, автокраны, «вахтовки». Затем поплыла степь с желтыми холмами...

– Там у нас вагончик, – проговорил Стрельников, мельком глянув на чемоданчик Мансура. – Будет где пристроиться и обсушиться. Да!.. – как бы осенило его. – Там, кажется, найдутся для тебя сапоги.

Перед его глазами мелькали названия городов – Магнитогорск, Калинин, Ижевск, Ивано-Франковск и еще множество разных, известных и безвестных. Они были выведены на спецовках строителей во всю спину. Незнакомые девчата (ребята сдержанней) бросались друг дружке в объятия только потому, что оказались землячками. А широко раскинутые Челны тоже были как собрание городов: вот деревянные, с резными ставнями, с палисадниками дома – это, пожалуй, некий райцентр; а вот глядящие на Каму девятиэтажные – ни дать ни взять Дербышки, новый район Казани; а за дымкою полей подобно миражу снова поднимаются высокие дома – Новый город; а вот веселой крашеной грудой раскиданы поселки из передвижных домиков. И все это Челны...

Однажды Мансур прогуливался возле кинотеатра «Чулпан», и пестрый говор кружил ему голову и рождал приятное ощущение, будто он бродил по Казани. Это ощущение было столь правдоподобно, что он не удивился, заметив знакомого парня, с которым они когда-то учились в ремесленном. Чинно шел он, держа под локоток ее – то ли подругу, то ли жену.

– Приезжай в Мелекес, – позвал он Мансура. – В общежитии Жилстроя спросишь меня. А сейчас извини...

Они отправились в кино, а Мансур еще ходил возле кинотеатра. Он скучал по жене и дочке, и ему странным показалось то, что он взял да уехал из Казани. Его пылкость была искренна, когда он говорил приятелям: «Должно же быть в жизни что-то такое!» Но смена местожительства не принесла пока отрадных перемен, и всякая мелочь тамошнего, казанского, существования казалась привлекательной сама по себе. Хорошо, бывало, ошпариться прохладным душем после жаркого дня, выйти из дому и попить пива в киоске, отправиться на стадион и поглядеть игру «Рубина» с заезжими футболистами. Что еще? Да, он любил сабантуи! Но не сельские, а именно те, в Казани, – услужливый городской транспорт вмиг доставит на место празднества, а там знакомая братва. Он любил эту жизнь в большом городе. У родителей была трехкомнатная квартира. Правда, отцу и матери с самого начала не приглянулась Фирдоус, мелкие нудные стычки раздражали его, но приходилось мириться – не уходить же из трехкомнатной квартиры и ютиться у какой-нибудь хозяйки. Они старались приноравливаться к условиям и деловито рассуждали, что не станут заводить второго ребенка. Кто в большом городе заводит много детей?

Работу дежурного электрика на фотожелатиновом заводе он считал неплохой, а сам завод был, по его мнению, не лучше и не хуже, чем другие заводы. Но когда он увольнялся, никто его не стал удерживать. Даже не спросили, почему увольняется. Выходит, в нем не очень нуждались, и это было обидно. Но потом одна очень простая мысль как будто бы успокоила Мансура: да ведь и он плакать не станет по такому заводу. Так себе заводец, «рога и копыта». Не стоит о нем жалеть. Да и должно же быть в жизни что-то такое...

На следующий день после смены он остановил попутную машину и поехал в Мелекес. С шофером был мальчонка лет четырех. Езда утомила его, однако в нем неистребимо жил интерес к машине – он не хныкал, был серьезен по-взрослому.

– А где ваша мама? – спросил Мансур.

– Мама работает, – ответил шофер. – Ниче-го-о! – сказал он, обращаясь только к мальчонке.

Мансур в тот вечер не поехал на участок – ночевал в общежитии, в комнате своего казанского друга. А потом стал ездить сюда после каждой смены и ночевал тайно, пока комендант однажды грудью не выпер за порог. Зябко поеживаясь, он остановился на крыльце, оглядываясь на яркие окна общежития. И комендант, поняв, что идти ему некуда, участливо посоветовал: пусть за него похлопочет начальство.

Мансур отправился к Стрельникову. Тот стал припоминать:

– Там Кубышкин начальник? Не помнишь? Ну да, в первом Жилстрое. Кубышкин. Николай Михайлович. Поговорю.

Стрельников знал на стройке каждый уголок, и везде у него были знакомые. Давно уж он здесь работал, к тому же который год преподавал старшеклассникам электротехнику, а студентам энергостроительного техникума – основы электроники. Где бы ни появлялся Стрельников, везде находились мальчишки и девчонки, а также солидные мужи вроде Кубышкина, которые приветствовали его с почтительностью учеников.

Итак, через два дня Мансур вселился в общежитие. Он испытал чувство если не победы, то безусловной удачи, утвердившись на равных правах с жилстроевцами.

Жилстроевская «вахтовка» привозила его в Челны, там он пересаживался в свою «вахтовку», чтобы ехать на участок. Уже ноябрь был на исходе, по здешним местам – зима, но, как и прежде, сыпалась с неба изморось, и дороги были непролазны. Их грузовик исходил из последних сил, елозя в жидкой глине. А в котловане, когда перемещали КТП (комплектные трансформаторные подстанции) вслед за передвинувшимися экскаваторами, нельзя было обойтись без трактора.

В первые дни Мансуру думалось, что они делают какую-то временную, не главную работу. Но оказалось – закладывают участок электросетей в самом центре стройки. Пока здесь ютились вагончик, мастерская, временная подстанция и с десяток КТП, трудно было вообразить, что на этом месте со временем будет самая мощная подстанция, обслуживающая строительство литейного комплекса, завода двигателей и ряда заводов-спутников.

В декабре подморозило. Морозы оказались на руку строителям, но добавили хлопот электрикам: мерзлый грунт не брали экскаваторы и в дело вступали взрывники. «Сегодня в четыре (пять, шесть) взрыв неподалеку от вашего хозяйства», – предупреждали они. Электрики отключали напряжение и ждали. В назначенный час со стороны котлована раздавалось глухое громыханье. Там, значит, тяжко брызнули мерзлые комья земли – и тонкий звон расколотых изоляторов сиротливо канул в грубый шум грохота. Они поднимались и шли на линию. Иногда работали до темноты и оставались ночевать в вагончике.

В деле они вели себя так, как если бы годы работали рука об руку. Но досуг как будто смущал их, они так мало еще знали друг друга. Рассказывая что-то, каждый как бы посмеивался над своими приключениями. Так, мастер Володя Сафонов, лишь нынче закончивший институт в Саратове, рассказывал, как добирался до Челнов: почти сутки ехал поездом через Куйбышев, Уфу, Бугульму. Смешно – сейчас-то он знает, что достаточно двух часов самолетом.

Стрельников вспомнил, как приехал в Куйбышев после окончания сельской школы, ночевал в актовом зале института на раскладушке среди прочих абитуриентов. Экзамены сдал хорошо, без троек, но конкурсы в пятьдесят шестом году были жуткие – не прошел. А уж письмо написал домой, что сдал без троек и поступит наверняка. Решил не возвращаться в деревню, было стыдно перед сестрой. Она фронтовичка, войну закончила в Берлине – уж так она старалась, чтобы он окончил школу и поступил в институт! Поехал на строительство Куйбышевской гидростанции, а в следующем году поступил в филиал политехнического института, вечерами из Жигулевска ездил в Ставрополь-на-Волге, теперешний Тольятти. Филиал института размещался там. А Валера Киселев, совсем еще парнишка, рассказывал, какой он был мотогонщик, в Иванове даже выступал за команду энергетического института, да потом автоинспектор отобрал права за явное лихачество.

Мансур слушал, и все ему было интересно. Кто знает, может быть, это были ростки его интереса к собственной судьбе, которая, пожалуй, должна была строиться не где-нибудь, а здесь.