Текст книги "Советская разведка в Китае. 20-е годы XX века"

Автор книги: Виктор Усов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Здесь уместно сказать о позиции США. Хотя официальные дипломатические отношения между Советской Россией и Америкой были установлены только в 1933 г., уже в начале 20-х годов беспокойство Америки по поводу растущего влияния Японии в Азии предопределило «прорусскую позицию» американских военных кругов. Эти «симпатии» проявлялись в неформальном сотрудничестве американских разведывательных служб с большевиками. Такое сотрудничество было зафиксировано во Владивостоке, американцы предоставляли службам ДРВ информацию разведывательного характера о планах Японии в Сибири и на Дальнем Востоке. Так, в конце лета 1920 г. российской стороне американцами было сообщено об отходе Японии от политики прямого военного вмешательства и ее попытках сохранить свое влияние в регионе, поддерживая белогвардейские силы.[447]447
  Архив внешней политики России (АВПР), секретариат Карахана. Оп.3. П.1. Д.9. Л.3–4. – Цит. по: М.В.Фукс. Ук. соч. С.155.


[Закрыть]

В октябре 1921 г., после провала первой фазы российско-японских переговоров в Дайрене, когда Япония выдвинула ДВР и Советской России целый ряд унизительных требований, американские источники вновь проинформировали нашу сторону о дипломатическом давлении на Японию, предпринятом правительством США, и готовности последней пойти на значительные уступки в ходе следующего этапа переговоров.[448]448
  М.С.Фукс. Ук. соч. С.155.


[Закрыть]

Несмотря на то что японские спецслужбы вели работу в основном на высоком профессиональном уровне, были у них и слабые места. Япония, чувствуя себя хозяином в Маньчжурии, недостаточно внимания уделяла особенностям местной оперативной обстановки и недооценивала возможностей иностранных разведок. В частности, японцы довольно легкомысленно относились к пересылке своей служебной и дипломатической документации. Эти слабые места были использованы советской разведкой. Резидентура тщательно изучила важнейшие японские объекты в Маньчжурии, их распорядок работы, почтовые каналы. На главных пунктах, через которые следовала японская секретная почта, была приобретена или внедрена агентура.

Меморандум Танаки был добыт через Перекреста. Получение его было «звездным часом» харбинской резидентуры.

В 1929 г., в разгар антисоветской кампании в Китае, в китайском журнале «Чайна критик» «Меморандум Танаки» с помощью российских спецслужб был опубликован. Его публикация вызвала широчайший резонанс в дипломатических кругах и оказала большое воздействие на развитие международных отношений в тот период и на многие годы вперед как в Азии, так и в других регионах мира. В нем впервые открывались истинные планы Японии по завоеванию мира. «…Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные азиатские страны и страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами… Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы. Но захват в свои руки контроля над Маньчжурией и Монголией является первым шагом».[449]449
  Очерки истории российской внешней разведки. Т.3.1933–1941.М.1997. С.224.


[Закрыть]

Итак, обозначались этапы осуществления этой задачи: сначала подчинение Маньчжурии и Монголии, затем Китая. После овладения ресурсами Китая Япония должна была перейти к завоеванию Индии, стран бассейна Тихого океана, Малой и Центральной Азии и, наконец, Европы. Одновременно в качестве «программы национального развития Японии» в меморандуме выдвигалась «необходимость вновь скрестить мечи с Россией». «Японо-советская война, – писал Танака, – принимая во внимание состояние вооруженных сил СССР и его отношения с иностранными государствами, должна быть проведена нами как можно скорее. Я считаю необходимым, чтобы императорское правительство повело политику с расчетом как можно скорее начать войну с СССР.

Разумеется, нам нужно осуществить продвижение до озера Байкал. Что касается дальнейшего наступления на Запад, то это должно быть решено в зависимости от обстановки, которая сложится к тому времени. Япония должна будет включить оккупированный Дальневосточный край полностью в состав владений Японии… Япония для достижения своих целей должна применить политику «крови и железа». Япония должна завоевать мир, а для этого она должна завоевать Европу и Азию, и в первую очередь – Китай и СССР».[450]450
  Очерки, Т.2. С.254.


[Закрыть]

Предание гласности экспансионистских устремлений Японии усилило недоверие к ее внешней политике не только в СССР и Китае, но и в Великобритании, владевшей тогда наряду с Индией многими другими колониями в Азии, а также во Франции, господствовавшей во французском Индокитае и многих территориях в Тихоокеанском регионе, в Голландии – владелице Нидерландской Индии, в Португалии – с ее колониальными территориями и, конечно же, не в последнюю очередь – в США. Оказавшись под мощным дипломатическим прессингом со всех сторон, Япония вынуждена была заявить, что «на самом деле никакого такого меморандума не было и якобы быть не могло…»

Интересно, что дело с меморандумом Танаки получило свое продолжение в Корее, имел место уникальный случай в практике разведслужб, когда один и тот же документ почти одновременно был добыт нашими разведками в разных странах. «Меморандум Танаки» в Сеуле в 1927 г. был добыт молодым сотрудником Иностранного отдела ОГПУ, являвшимся в 1927 г. генеральным консулом СССР в Сеуле Иваном Андреевичем Чичаевым (1896–1984).[451]451
  И.А.Чичаев (1896–1984), русский. Родился в с. Ускляй Кокчетавского уезда Акмолинской области в крестьянской семье. Окончил церковно-приходскую школу. С 1911 г. проживал в Москве, работал рассыльным, грузчиком, книгоношей. В 1916 г. призван в армию, воевал на Юго-Западном фронте. После Февральской революции 1917 г. являлся членом полкового Совета солдатских депутатов, избирался председателем дивизионного комитета.
  С 1919 г. Чичаев сотрудник ВЧК, председатель ревкомиссии и ЦК г. Рузаевки. С 1920 г. председатель ЧК на станции Алатырь. В 1921–1923 гг. представитель ГПУ на Московской железной дороге, обеспечивал восстановление железнодорожного транспорта.
  В декабре 1923 г. командирован по линии КРО ОГПУ в Монголию под «крышей» заведующего консульским отделом полпредства СССР. В 1924 г. переведен в ИНО ОГПУ. С 1924 г. резидент внешней разведки в Тувинской Республике под «крышей» консула СССР в Кызыле. В 1925–1927 гг. референт НКИД. С сентября 1927 г. резидент ИНО ОГПУ в Корее под прикрытием должности генерального консула СССР в Сеуле. В 1930 г. вернулся в СССР, работал в аппарате НКИД, затем начальником отделения ИНО ОГПУ. С 1932 г. резидент в Выборге под «крышей» генерального консула. В 1934 г. резидент в Эстонии. В 1934–1938 гг. в центральном аппарате разведки. С августа 1938 по апрель 1939 г. резидент в Риге. Затем работал резидентом в Стокгольме, Лондоне, Праге. В 1947 г. по возращении в Москву работал начальником отдела, а затем, с 1948 г. заместителем начальника Управления КИ при СМ МИД СССР. Одновременно преподавал в ВРШ. В 1952 г. после перенесенного инфаркта вышел на пенсию по состоянию здоровья. Стал заниматься литературным трудом. Автор трех книг («Незабываемые годы», «Страницы минувших дней», «Рузаевка на заре Октября») многочисленных статей и очерков.(А.Колпакиди, Д.Прохоров. Внешняя разведка в России. М.,2001. С. 388–389.)


[Закрыть] Он сумел завербовать сотрудника японской полиции и наладить через него поступление секретной документальной информации о политическом и экономическом положении в Китае, Корее, работе японских спецслужб против СССР, в том числе об агентуре японцев из числа белоэмигрантов, китайцев и корейцев, засылаемых на территорию советского Дальнего Востока с целью шпионажа и проведения диверсионных акций.[452]452
  Очерки истории российской внешней разведки. Т.3.1933–1941. С.223.


[Закрыть]

Это как раз отвечало тем задачам, которые ставились перед разведчиками, работавшими в Корее. «В дальнейшей работе особенное внимание обращайте на выявление всяких фактов подготовки агрессии против СССР вообще и советских интересов в Северной Маньчжурии, в Монголии и на Дальнем Востоке в частности», – говорилось в указании, полученном резидентурой в Сеуле из Центра.[453]453
  Там же. С. 224


[Закрыть]

Причем Центр довольно положительно оценивал деятельность разведчиков в Корее. «Среди присланных Вами материалов, – говорилось в письме из Москвы, – были очень интересные документы… доклад 2-го отдела Генштаба по маньчжуро-монгольскому вопросу, перевод которого Вы прислали. Такие документы весьма важны и их обязательно надо фотографировать».[454]454
  Там же.


[Закрыть]

В эти годы упор в работе разведки был сделан на получении подлинных секретных документов и вскрытии иностранных шифров с целью выяснения планов японских милитаристов.

В 1924–1927 гг. резидентом в Харбине под «крышей» сотрудника генконсульства СССР был Федор Яковлевич Карин.[455]455
  Крутянский Тодрес Янкелевич (Федор Яковлевич Карин, в Болгарии – А.Корецкий, 1896–1937). Еврей, уроженец с. Суслены Бессарабской губернии. Член компартии с 1919 г., с 1919 г. в РККА, затем в том же году – в органах ВЧК. В 1922–1924 гг. разведчик-нелегал в Румынии, Австрии, Болгарии. В 1924–1927 гг. – резидент в Харбине. В 1928–1933 гг. – резидент в Германии и Франции. В Разведупре Штаба РККА с 1934 г. 20 января 1935 г. назначен начальником 2-го отдела Разведупра. Корпусный комиссар. Арестован 16 мая, а расстрелян 21 августа 1937 г. (В.Кочик. Советская военная разведка: структура и кадры. – Свободная мысль. 1999, № 8. С.87; А.Колпакиди, Д.Прохоров. Ук. соч. С.358.)


[Закрыть]

Вместе с Кариным работала сотрудница резидентуры в Харбине Юна Сосновская и немец Эрик Такке.[456]456
  Очерки истории российской внешней разведки. Т.2. С.255.


[Закрыть]

В 1924 г. консулом, в 1925–1926 гг. генеральным консулом СССР в Харбине был А. Я. Зейбот (Грант), резидент ГРУ.[457]457
  Арвид Янович Зейбот (Грант, 1894–1934) советский военный разведчик, латыш. Родился в Риге, закончил реальное училище, затем учился на физико-математическом факультете Петроградского университета. С 1916 г. – на нелегальном положении. После Февральской революции – депутат Рижского совета, член Исполкома латышских стрелков. Во время немецкой оккупации арестован, освобожден после заключения Брестского мира. Осенью 1918 г. вернулся в Ригу. Комиссар статистики советского правительства Латвии. С мая 1919 по октябрь 1920 г. – начальник политотдела 15-й армии. С сентября 1920 г. – помощник начальника Регистрационного управления Полевого Штаба РВСР. С апреля 1921 г. – врид начальника Региструпра ПШ РВСР. С ноября 1922 по март 1924 г. – начальник и военком Разведотдела Штаба РККА.


[Закрыть]

В конце 1925 г. в генеральном консульстве появился резидент Василий Петрович Рощин (Яков Федорович Тищенко).[458]458


[Закрыть] Ему был поручен отдел дипкурьерской связи и диппочты, с конца ноября 1926 г. он был переведен на другой участок работы – в сектор по борьбе с белогвардейцами. В его задачу входило выявление деятельности эмигрантских группировок, из которых формировались отряды для вывода их на территорию СССР с диверсионно-разведывательными целями. А так как основную роль в создании таких отрядов в те годы играла японская разведка, то борьба с ее агентурой стала повседневной работой В. П. Рощина. Его заслуге принадлежит выявление имен эмигрантов-офицеров, которые были выбраны японцами на роль руководителей отрядов, и использовать эти сведения для внедрения в формирующиеся банды своей агентуры. Агентура подбиралась также из числа бывших офицеров царской армии, которые были близко знакомы по прошлой службе с руководителями отрядов и пользовались их доверием. Такими людьми были, в частности, бывший полковник царской армии А. А. Клюканов и В. Е. Сотников, в прошлом служивший в армиях Колчака и генерала Дитерихса и разочаровавшийся в «белом движении». Им удалось внедриться в первые два из формировавшихся отрядов, выявить маршруты движения, место и время перехода советской границы. Помогал им в этом и «Браун» – бывший офицер-каппелевец, полковник китайской армии, награжденный высшим китайским военным орденом, который стал сотрудничать с советской разведкой в Харбине с 1927 г. Наша резидентура характеризовала его как образованного, решительного, смелого человека, ставившего на первое место в жизни работу, пользующегося доверием в китайских и белоэмигрантских кругах. Он активно работал в таких белых организациях, как «Братство русской правды», «Дружина русских соколов», «Российский общевоинский союз», пользовался уважением в руководстве амурского казачества и у семеновцев. От него поступала информация о деятельности этих организаций, попытках японцев через Семенова сформировать вооруженные казачьи части для будущей войны против МНР и СССР, о подготовке диверсионных и разведывательных отрядов и их выходах на советскую территорию, о засылке в СССР отдельных агентов японской разведки.[459]459
  Очерки истории российской внешней разведки. Т.3.1933–1941. М.1997. С.230.


[Закрыть]

В результате этих операций бандформирования были наголову разбиты, что привело в итоге к расформированию остальных отрядов, замысел японской разведки провалился.[460]460
  Там же. С.254


[Закрыть] В Харбине «Браун» проработал до ноября 1930 г., затем был переведен на работу в центральный аппарат разведки в Москву.

Затем с 1927 по 1928 г. генеральным консулом в Харбине был Владимир Яковлевич Аболтин (1899–1978).[461]461
  Владимир Яковлевич Аболтин (Аварин) (1899–1978). Участник подпольной борьбы в Латвии и гражданской войны. В 1925 г. окончил восточный факультет военной академии им. М.Ф.Фрунзе. Аварин попал на Дальний Восток сначала как председатель комиссии ЦИК по принятию от Японии (в 1925 г.) Северного Сахалина. После возвращения в СССР в 1929–1930 гг. он преподаватель, затем заместитель директора, в 1931–1935 гг. сотрудник Института мирового хозяйства и мировой политики, с 1935 г. доктор экономических наук без защиты диссертации. В 1956–1976 гг. Аболтин был заместителем директора Института мировой экономики и международных отношений. (В.Н.Никифоров. Ук. соч. С.358.)


[Закрыть]

Харбин считался отличным центром по разведывательной деятельности в отношении Японии. «Резидентура ИНО ОГПУ в северной Маньчжурии с центром в Харбине, – докладывал начальнику ИНО ОГПУ М. А. Трилиссеру из Харбина резидент в 1926 г., – ведет регулярную и систематическую работу по перлюстрации дипломатических и других секретных почт целого ряда японских учреждений. Японский Генеральный штаб, военные японские миссии в Китае, японские армии: в Квантунской области (Порт-Артур), Корее (Сеул), Китае (Тяньцзинь) и другие вошли в сферу действия нашей разведки».[462]462
  Очерки истории российской внешней разведки. Т.3. С.226


[Закрыть]

К апрелю 1926 г. в Москве созрела идея подписания тройственного соглашения между СССР, Японией и Китаем с целью, ценой определенных уступок, оторвать Японию от Англии, для чего следовало подготовить политическую и дипломатическую почву. Для этого следовало более точно ознакомиться с позицией японской стороны, ее мнением о международной ситуации в целом, ее отношение к позиции великих держав, проанализировать существующую опасность столкновения СССР с Японией в будущем.

В августе 1926 г. по поручению совесткого правительства временный поверенный в делах СССР в Японии Г. З. Беседовский обратился к заместителю Министра иностарнных дел Японии Дэбути с предложением заключить пакт о ненападении, аналогичный совестко-германскому, подписанному в Берлине 24 апреля 1926 г. 2 сентября Политбюро поручило НКИД «разработать и представить в Политбюро конкретные дипломатические меры по вопросу об улучшении наших взаимоотношений с Японией».

30 сентября Дэбути заявил представителю НКИД, что Япония не может сейчас пойти на заключение пакта о ненападении, так как стороны еще не исчерпали обязательств, взятых по подписанной 20 января 1925 г. Конвенции об основных принципах взаимоотношений между СССР и Японией. По его словам, следовало бы звключить рыболовную конвенцию и торговый договор, решить проблемы предоставления Японии концессий, а затем думать о новых обязательствах.

В июне 1927 г., выполняя поручение Политбюро, советский полпред В. С. Довгалевский в беседе с премьер-министром Танакой вновь подчеркнул желание СССР заключить пакт о ненападжении. Танака отметил «несвоевременность» заключения политического договора, которому должно предшествовать подписание торгововго договора.[463]463
  ВКП(б), Коминтерн и Япония. 1917–1941. М. 2001. С. 16–17


[Закрыть] Таким образом, поручение Политбюро в 1926–1927 гг. не было исполнено из-за нежелания японской стороны.

Вот такой был политический фон японо-совестких отношений с 1 марта по 1 сентября 1926 г., когда в поездке по Маньчжурии находился видный востоковед Д. М. Позднеев,[464]464
  Дмитрий Матвеевич Позднеев (1865 – 1937) родился в Орле в семье священника. Семья была большая (16 детей, но выжили только три сына и четыре дочери), с крепкими патриархальными устоями. Правда, во второй половине века эти устои начинали колебаться: старший брат, Алексей (1851–1920), отказался после семинарии от проторенного прошлыми поколениями семьи Позднеевых пути в духовную академию, поступил в Петербургский университет, стал одним из крупнейших монголоведов своего времени, он был наиболее талантливым и трудолюбивым учеником монголоведа К.Ф. Голстунского, позднее Алексей стал первым руководителем Восточного института во Владивостоке.
  В тринадцатилетнем возрасте произошел очень неприятный случай с братом Алексея Димой, вызвавший шок у всех домочадцев. В руках у Димы неожиданно взорвалась бутылка с сельтерской водой, осколки которой попали в левый глаз, и он на всю жизнь остался без глаза. Уже взрослым, будучи в Японии на стажировке, он сделал себе серо-голубой фарфоровый глаз, который выглядел как настоящий.
  Дмитрий в 1889 г. окончил историческое отделение Киевской духовной академии, в 1893 г. поступил на факультет восточных языков Петербургского университета по китайско-монголо-маньчжурскому разряду, где сразу же выделяется своими исключительными способностями. Все три его курсовые работы отмечаются золотыми медалями («Историко-географический очерк юго-восточной Монголии по Мэн-гу-ю-му-цзи», «История восточного Туркестана в ХУШ веке», «Исторический очерк уйгуров»). В 1894 г. становится приват-доцентом университета, лектором по истории Китая. По окончании университета он едет в годичную командировку, где совершенствует знания в библиотеках Лондона, Парижа, Берлина (1893–1894). Затем в 1898–1904 гг. он в командировке в Китае. Во время восстания ихэтуаней Позднеев с женой и годовалой дочерью находился в осажденном посольском квартале в Пекине. Он принимал участие в обороне, рыл окопы, нес караул. В Пекине он вел дневник, который потом был обработан и издан в Орле с приложением перевода императорских указов, печатавшихся в Пекине во время восстания. Работая в министерстве финансов у С.Ю. Витте, последний обращает внимание на редкие деловые качества и работоспособность Д.Позднеева и делает его опорой в форсировании торгово-экономических связей России с Китаем. 15 марта 1903 г. Д.Позднеев от имени России подписывает один из первых договоров с Китаем – соглашение о новом дополнительном тарифе для русского морского ввоза. С.Витте подключает своего молодого и способного сотрудника к делам КВЖД: назначает его управляющим отделением Русско-китайского банка, созданного в конце 1895 г., и заведующим Пекинским отделением правления КВЖД). (Член Правления Русско-китайского банка, статский советник Давыдов, с которым он, видимо, активно общался, являлся русским разведчиком в Пекине, там же работал служащий этого банка Фридберг, помогавший Давыдову.) Одновременно его назначают заведующим Пекинским отделением правления «Общества КВЖД». За плодотворную деятельность китайский император Гуансюй пожаловал ему орден Двойного Дракона 3-й степени. За четыре года службы в министерстве финансов (пока не ушел со своего поста С.Ю.Витте) Д. Позднеев многократно ездил по Китаю, Маньчжурии и Монголии, изучал природные условия, экономику, обычаи народов. До 1903 г. им опубликована серия статей по практическим вопросам торговли (порты Маньчжурии, пошлины). В 1904 г. он возвращается в Россию.
  В 1906 г. Позднеев уже находится в Японии, где служит в отделении телеграфного агентства и изучает японский язык. Преподаватель Петербургского университета (1896–1898), Восточного института (Владивосток, 1904–1905). Когда встал вопрос о новом руководителе Восточного института в связи с нервным переутомлением и желанием старшего брата вернуться в Орел, где овдовели его сестры, то была предложена в 1903 г. кандидатура Дмитрия. Когда о нем спросили Г.А.Платова, заведующего дипломатической канцелярией наместника на Дальнем Востоке, тот ответил, что «Дмитрий Позднеев (Пекинский) лучше брата» и что «едва ли можно иметь препятствие к его назначению». Он с энергией приступает к реорганизации учебного процесса в институте. Однако требовательность и дотошность нового директора не вызвали особого восторга у профессоров. Возникли трения и конфликты. В России надвигались события 1905 г. Дмитрия Позднеева возмущало лицемерие части профессоров, поддакивающих студентам на сходках, а на ученых заседаниях требующих немедленно пресечь беспорядки. Сам директор, в принципе, не одобрял участие студенчества в политической борьбе: «Студенты не имеют права тратить молодые силы ни на что другое, кроме усвоения науки», считал он. В 1912 г. Дмитрий Матвеевич создает свой печатный орган «Бюро русских журналистов», выходивший вплоть до 1917 г., в каждый из номеров которого он писал статьи. Д. Позднеев был директором Практической восточной академии и преподавал там японский язык (1910–1917). В это время он написал свой капитальный труд в трех книгах «Материалы по истории Северной Японии и ее отношений к материку Азии и России». После 1917 г. он работает штатным профессором Петроградского университета, читая курсы по экономике и истории Японии и Китая. В 1923 г. он начинает работу в Москве, преподает в Военной академии РККА.


[Закрыть] официальной целью которого был сбор материалов для нового издания книги по Маньчжурии. Параллельно с этим он выполнял просьбу советских разведывательных органов оценить ситуации в Китае и в Маньчжурии, и «прощупать» позиции Японии, ее отношение к Англии. Человек со знанием китайского, японского и английского языков, обладающий аналитическим умом, издавший множество статей и книг по Японии и Китаю, имеющий большой вес в научном мире и лично знакомый со многими зарубежными ориенталистами, несмотря на его возраст, понятное дело, мог оказать большую помощь разведывательным органам в Москве, находящимся в тот период в сложном положении.

Проезжая по всей Маньчжурии и встречаясь со многими русскими, китайцами и японцами, Д. Позднеев внимательно присматривался к ситуации в Китае, к переменам, которые произошли там за последние годы. По приезде в Пекин он отправляет несколько отчетов и записей бесед, а также материалы по Маньчжурии в качестве приложения к отчетам.

По результатам своей четырехмесячной поездки Д. Позднеев 14 июля 1926 г. послал донесение помощнику начальника Разведывательного управления штаба РККА А. М. Никонову. В нем он делал основные и очень важные выводы, интересовавшие Москву: 1) «Япония несомненно готовится к войне и готовит свой маньчжурский тыл к этому событию». 2) «Война эта, вероятнее всего, будет с СССР». 3) «Как показывают сроки программ военной подготовки Японии, она задается целью окончить последнюю к 1930 г., после чего можно ожидать начала военных действий». 4) «Для обеспечения продовольствием Япония ведет усиленную подготовку политики колонизации Маньчжурии корейцами и через них расширения запашек рисовых полей». 5) «Усиленное внимание обращается на изучение района Северо-западной Маньчжурии и прилегающих к ней округов Монголии с центром Сан-бэйсэ». 6) «Расселение корейцев и сооружение Ху-хайской железной дороги с ее продолжением до Благовещенска показывает намерение отрезать всю полосу территории от устья Тумэнь-ула до Благовещенска, от СССР».[465]465
  РЦХИДНИ. Ф. 627. Оп. 1. Д. 19.Л. 29.


[Закрыть]

В своих «Заметках по Маньчжурии», прилагаемых к отчету о поездке, Д. Позднеев обращал внимание Центра на ряд недочетов и недоработок, увиденных им в Маньчжурии. Одним из существенных недостатков разведработы в Китае он считал плохое изучение местной прессы и отсутствие людей, знающих японский язык. «Самый основной недостаток постановки дела в отношении изучения местной жизни заключается в недостаточном использовании туземных источников, – писал Д.Позднеев. – В частности, в Маньчжурии обращают гораздо больше внимания на китайский язык, нежели на японский. И тот и другой, конечно, важны. И китайцы, и японцы сейчас по существу ведут одинаково агрессивную политику в отношении СССР. Разница между ними только в том, что китайцы агрессивны открыто, а японцы скрытно. Но тем больше оснований нам стараться проникнуть именно в замыслы последних и быть, возможно, больше осведомленными именно в отношении их. В отношении изучения Китая и китайцев в Маньчжурии необходимо сказать, что чтение газет ведется более или менее во всех учреждениях, но до толстых осмысленных журналов и до китайских книг мы не дошли. Заведующий экономической частью КВЖД Г. Н. Дикий сказал мне, что они выписывали некоторое время много китайских журналов, но потом оставили, так как практика показала, что существующие силы в состоянии только читать газеты, да и из них только те статьи, которые относятся непосредственно к ж.д. вопросам, остальные же стать (так в тексте. – В. У.) переводятся, поскольку только возможно, а лучше сказать не переводятся совершенно.

В отношении японского языка дело поставлено еще слабее. На всю КВЖД имеется один работник Незнайко, который в постоянном разгоне и теперь давно уже отсутствует из переводческой комнаты, так как связан все время с Мукденскими конференциями. Кроме того, имеется его заместитель Перетолчин, но более слабый в языке, нежели Незнайко.

Кроме этих двух лиц, в Харбине имеется еще служащий в консульстве Мацокин, хорошо, говорят, знающий язык и много пишущий по японским источникам, и вот все наши силы.

Работают в большинстве случаев туземцы, т. е. китайцы и кое-где корейцы, но на них полагаться в известных случаях нельзя, и поэтому дело обстоит в этом отношении очень слабо. Нам необходимо обратить самое усиленное внимание на командировки окончивших курсы востоковедных институтов в Китай, Маньчжурию и Японию, для того чтобы иметь как можно больше переводчиков к 1930 г. Три года еле-еле достаточный срок, чтобы студент, оканчивающий курс наших институтов, был с состоянии освоиться с языком на месте».[466]466
  РЦХИДНИ. Фонд 627.Оп.1.Дело 19. Л.42.


[Закрыть]

Помимо специалистов с китайским и японским языком он считал необходимым иметь людей, знающих монгольский язык. Он приводил пример с неким Зайцевым, с помощью которого можно многое сделать для разведки.

«Кроме того, нам необходимо думать и об монгольском языке, – писал Д. Поздеев в Центр. – Конечно, у нас есть известный контингент образованных бурят, но я никак не могу забыть, что даже такие из них, как Жамцарано, Ринчино и др., ныне играющие большую роль в независимой Монголии, в 1919–1920 гг. играли видную роль на съезде в Чите, который признал необходимость создания Великой Монголии под главенством и протекторатом Японии, что они были сторонниками Семенова, которого хотели поставить монгольским Ханом.[467]467
  Д. Ринчино в то время был бурятским националистом, выступал за ориентацию бурят на Японию. Ц.Жамцарано также одобрял помощь японцев панмонгольскому движению, которое должно было привести к созданию независимой от Китая и России объединенной Бурят-Монголии. В январе 1919 г. Семенов создал в Чите свое правительство, которое не подчинялось правительству Колчака, находившемуся в Омске. По инициативе Семенова, бурятская Народная дума решила созвать общемонгольский съезд. Съезд открылся в Чите 28 февраля и продолжался до 6 марта 1919 г. В нем присутствовали 6 бурят – Д.Сампилун (председатель Народной думы), Д. Ринчино (уполномоченный Народной думы по делам просвещения), Ч.Цыдыпов и Б.Вампилун (члены думы), Н.Дылыков (от бурятского аймака) и Бимбаев, работавший ранее переводчиком по Внешней Монголии; 4 делегата от Внутренней Монголии; 4 делегата от Барги, переводчик Шадрин и японский капитан Суцзуки, посланный японским разведчиком капитаном Куроки. Присутствовали также атаман Семенов, его заместитель Волгин. От бурятского комитета в Урге присутствовал в качестве наблюдателя школьный учитель Дашиев. Все делегаты съезда высказались за создание единого самостоятельного монгольского государства, в которое должны войти Внешняя и Внутренняя Монголия, Бурятская Монголия и Барга. Съезд избрал Временное правительство объединенного монгольского государства. Съезд постановил послать делегацию на Парижскую мирную конференцию с целью добиться признания ею объединенного монгольского государства (Подробнее см.: Е.А.Белов. Россия и Монголия. М.1999. С. 170–171).


[Закрыть] Вся эта история подробно описана в оставленной у вас мной рукописи Монголии.

В этом отношении случай помог мне наткнуться также на одного человека, который, по моему убеждению, также мог бы быть нам очень полезен. В русском переводческом отделе ЮМЖД служит некто Ник. Ник. Зайцев, уроженец Монголии, знающий монгольский язык как свой родной. Он состоит чертежником в данном отделе и чертит японцам карты. Он передавал мне, что хорошо знал моего брата Алексея во время его путешествия по Монголии, что брат останавливался у его отца, бывшего торговца в Монголии, и об этом можно прочитать в 1-м томе «Монголия и монголы». Я не помню этих страниц, но вы, конечно, можете отыскать. Н. Н. Зайцев служит у японцев из куска хлеба, получает у них 100 иен в месяц, и мне кажется, что его непременно нужно было бы перекупить. Сделать это очень легко. Стоит только Коммерческой части КВЖД пригласить его на службу с окладом, скажем, в 200 рублей в месяц, и он с удовольствием пойдет. Если бы его назначить на ст. Маньчжурия или Хайлар, то со своим знанием монгольского языка он представился бы человеком весьма ценным и, конечно, стоящим этих денег.

Этот Зайцев передал мне, что у японцев сейчас необычайно сильный интерес к Монголии. Они сыпят туда деньги, покупают монголов и всяким образом стараются упрочиться не только в Восточной Монголии и Барге, но и в независимой Халхэ. Главным агентом их в последней является некто Сато, офицер японского генерального штаба, который уже 10 лет проживает в Урге в виде ламы в одном из ургинских монастырей. Говорит по-монгольски великолепно. Он пригласил один раз Зайцева на прием монгольских князей, приезжающих из Восточной Монголии в Дайрэн, и знание им монгольского языка поразило Зайцева. К сожалению, Зайцев, как не знающий японского языка, не мог мне сказать имени этого японца, а знать только фамилию Сато без имени, это то же, что знать в России Иванова. Я, однако, приложу все старания к тому, чтобы при обратном проезде через Маньчжурию узнать об этом японце Сато поподробнее. Теперь времени не было, так как я узнал об его существовании в день отъезда из Дайрэна.

Если приглашение Зайцева на службу КВЖД состоится во время моего здесь пребывания, то я очень просил бы поставить меня об этом как-нибудь в известность. У него множество сведений, но он сам не знает их цены и не умеет их облечь в должную форму. Увидев его, скажем, в Харбине или Хайларе, я мог бы использовать его в смысле получения данных очень плодотворно.

При помощи этого Зайцева мне удалось выкрасть из русского переводческого отдела ЮМЖД прилагаемую при сем японскую карту Монголии (Приложение 4-е), которая представляет, по-моему, большую ценность. Зайцев увеличивал ее в 10 раз и наносил все знаки, а потом она у него была взята для писания иероглифов, или каны, что делали японцы. Красные линии обозначают те варианты железных дорог, по которым произведены изыскания и которые японцы планируют к постройке в Монголии. Эта карта является фактически подтверждением того, что замыслы Японии в Монголии действительно огромны, и нам необходимо это принять к самому серьезному вниманию.

Я думал о том, чтобы утилизировать Зайцева на том месте, где он находится, но, полагаю, что он неподходящ. Он очень недалек, сдался мне малоразвитым и производит впечатление забитого и трусливого человека. Японцев он боится страшно. Поэтому его лучше забрать совсем, использовав его может быть данные в Монголии как чертежника и топографа, который при знании языка и Монголии может дать необычайно много. При его помощи легко можно будет следить за всеми проживающими в Монголии японцами, о которых он легко может узнать у монголов. Политических убеждений у него, по-видимому, никаких нет. Просто забросила судьба. Впрочем, с этой стороны я его не знаю. Японцев не любит очень и служить у «этих косоглазых», по ему (так в тексте. – В. У.) словам ему противно. Да и платят плохо. Я спрашивал его о переходе на КВЖД, он сказал, что пойдет, если дадут больше.»[468]468
  РЦХИДНИ. Фонд 627.Оп.1.Д. 19. Л.44.


[Закрыть]

Д. Позднеев обращал внимание руководства на развернутую японцами в Маньчжурии работу по изучению СССР, чем еще раз доказывал агрессивные планы Японии по подготовке войны с СССР.

«В составе ЮМЖД имеется исследовательский отдел с русским отделением (Мангэцу Циоса Росиа га Кари), в который привлекаются все японцы, знающие более или менее русский язык, – сообщал он. – Из русских служит в нем Гумелюк Ив. Герас., окончивший курс СПБ Университета по китайскому разряду, названный Зайцев и какая-то переписчица. Гумелюк состоит для объяснения трудных русских фраз и выражений переводчикам-японцам. Работа ведется огромная, народу работает человек 20–30, под ближайшим руководством Миядзаки, бывшего переводчика на одной из московских конференций. Книги получаются как непосредственно из России, так и из Лондона, Берлина и Америки. Для издания этих книг ЮМЖД заключила договор с издательством Осака Маиници в Осака, которое публикует книги. Список изданных книг при сем прилагается. (Приложение № 5) дает характеристику выбора японцами изданий к переводу. Я просил дать мне программу изданий в будущем, но мне Миядзаки ответил, что таковой нет, но это ложь, так как от служащих и переводчиков мне удалось слышать, что задумана огромная спешная работа по изучению экономического положения СССР в 180 томах, план которого уже разработан профессорами-экономистами в Токио. Кроме того, конечно, ведется еще здесь же секретно переводческая работа, о которой мне пришлось слышать мельком, что «имеются книги, которые Правление ж.д. не может выдать».[469]469
  РЦХИДНИ. Фонд 627.Оп.1.Д. 19. Л.44.


[Закрыть]

Советскую разведку как и руководство в Москве интересовала позиция Японии того времени, поэтому Д.Позднееев идет на встречу с японскими корреспондетами и послом в Китае для более детального выяснения позиции Японии. Об этом говорит его отчет о встрече в 12 часов дня 12 апреля 1926 г. с японским послом Танакой следующего содержания:

«12 апреля в воскресенье ко мне явился Сэнума и сказал, что Уоксi (так в тексте. – В. У.) рассказал Танаке о посещении Умэурой меня в Ленинграде, и Танака сказал, что он был бы очень рад меня видеть. Из скорости появления Оэнумы и потом из сообщения по телефону в 9 ч. утра о том, что Танака с удовольствием примет меня в 11 ч. утра того же дня, я понял, что моего визита ждут с интересом. Я поехал в Селект и с Уоксi и Сэнума отправились к Танаке. Он был один в кабинете и, видимо, нас ждал. Принял немедленно.

Танака выразил удовольствие видеть меня, сказал, что много обо мне слышал и еще сказал несколько подобных любезностей. Я ответил тоже комплиментами и затем перешел к своей поездке для собирания материалов по пересмотру моей книги о Маньчжурии и возобновления данных о стране и о Китае. После этого Танака держал (по-английски) целую речь такого содержания:

– В своих исследованиях Маньчжурии, Вы, конечно, немедленно увидите, что в ней произошли колоссальные перемены, и что эти перемены в массе обязаны своим проведением в практику Японии. Маньчжурия для Японии имеет самое жизненное значение и важность (vital importance). И это не с точки зрения территориального приобретения, а с точки зрения совместной экономической работы с Китаем. Я признаю совершенно определенно, что мы наделали много промахов в Маньчжурии в прошлом, и если бы этих промахов не было, то наше экономическое влияние в Маньчжурии было бы гораздо сильнее. Во-первых, мы недооценивали значения китайского народа. Мы работали с отдельными лицами и с китайской буржуазией. Но жизнь показала, что это ошибочно, и что нужно заботиться об объединении интересов китайской народной массы и особенно с крестьянством. Во-вторых, китайцы во многих отношениях оказались сильнее нас. Напр., наш Цесэн-гинко (Корейский банк) был совершенным глупцом (quite foolish), назвав свои финансовые операции по введению банкнотов в золоте в Маньчжурии. Он не сообразил, что китайцы искони веков имели дело с серебром и только с серебром, что они в серебряном деле большие специалисты и что конкурировать с ними на этом поприще необычайно трудно. И что же вышло? Китайцы искусственно поддерживали курс на банкноты в различных местах различный. Они скупили их там, где они были дешевы, и продавали банку там, где они дороги. В результате Цесэн-гинко понес огромные потери. Я не умею точно сказать, какие суммы, я думаю, что Вы узнаете о них в Маньчжурии, но знаю, что огромные. Я знаю, что Вы близко знакомы с практикою банковского дела, и потому уверен, что по достоинству оцените подобную «банковскую глупость» (banking foolishness). И знаете ли, кто больше всего нажился на этой нелепости Корейского банка? Цесакурги (то есть Чжан Цзолинь). Он чрезвычайно силен в арбитраже и биржевой игре и, организовав целую кампанию против банкнот Цесэн-гинко, нажился на их купле-продаже страшно.

Вторая подобная же операция Цесэн-гинко оказалась с постройками в Хотэне (Мукдене). Банк вложил очень крупные суммы в постройку домов на японском участке, рассчитывая тем усилить японскую эмиграцию в Маньчжурию и сдать все помещения японцам. Самая абсурдность этой затеи Вам, как банкиру, понятна. Цесэн-гинко – банк эмиссионный, а не ипотечный. И вдруг он вздумал помещать свои капиталы в такую долгосрочную операцию! В результате еще оказалось, что японских эмигрантов подходящих не нашлось, и, во избежание дальнейших потерь, банк оказался вынужденным сдавать свои дома не японцам, а китайцам. И вот на японском участке мы имеем теперь в домах Цесэн-гинко очень много китайских магазинов, предприятий, складов. Скажите, в наших ли интересах было затрачивать такие капиталы для китайских выгод?

Эти и другие уроки убеждают японцев, что совместная работа с китайской администрацией и буржуазией очень невыгодна. В объединенных товариществах (joint stock Co) китайцы также применяют свой старый преступный обычай вымогательств (coverlet custom of squeezing), что делает совместную работу почти невозможной.

Тем не менее, японцы работают и работают очень упорно (are working very narrowly). Я думаю, что нами вложено до сего времени не меньше 1 ½ миллиарда иен, и если Вы увидите Южную Маньчжурию совершенно измененною за 15 лет, когда Вы там не были, то это, конечно, результат именно этих капиталов, и энергии моих соотечественников.

Но в умах Японии за последнее время произошла большая перемена в отношении Маньчжурии. Вам известно, что в результате мировой войны Япония разбогатела. Нам нужно применение наших капиталов, и вполне естественно, что мы ищем их применения в Маньчжурии. Однако, если раньше японцы думали, что они могут быть «господами Маньчжурии» (masters of Manchuria), то теперь эта идея совершенно оставлена. Мы во многом слабее китайцев, нам приходится у них учиться, и потому мы решили работать с ними совместно (to co-operate with them), и главным образом с китайскою массою, а не с администрацией, часто совершенно случайною, и с буржуазиею, вымогающей все в свою пользу.

Существуют и другие трудности для японской работы в Маньчжурии. Возьмем, например, Аньшаньчжаньские железные копи и при них железоделательный завод. Мы возлагаем на него большие надежды. Теперь там работают две домны, но предположено построить шесть. Однако ввоз железных болванок в Японию должен облагаться одинаковою пошлиною с английским и американским железом на основе права наиболее благоприятствуемой нации (la clunse de la nation la plus favorisee). В отношении же к иностранному ввозу железа у нас покровительственная пошлина. Поэтому, если мы понизим пошлину на Аньшаньчжаньское железо, то будем вынуждены понизить ее на английское и американское, что для нас невозможно.

Нужно, следовательно, сделать Аньшаньчжаньское производство таким дешевым, чтобы оно выдерживало конкуренцию с американским и английским при одинаковой ввозной в Японию пошлине. На это и направлено сейчас внимание ЮМЖД, хотя это нелегко. Ныне в Аньшаньчжане вырабатывается до 200 тыс. тонн болванок.

– А как же в таком случае обстоит дело с ввозом полуфабрикатов с Ханьепинских заводов из Китая? – спросил я.

Танака несколько задумался, потом сказал: «Там несколько иные нормы. Там вложен государственный капитал, и продукция идет на казенный сталелитейный завод Явота, а здесь – частное предприятие. (Меня, конечно, такое объяснение не удовлетворило, но я не счел возможным требовать дальнейших объяснений.)

В дальнейшем на вопрос о маршруте я отвечал, что при современном положении дел в Китае определить заранее нельзя, что я хотел бы быть в Пекине и Шанхае, но не знаю, будет ли это возможно. Он предложил мне дать рекомендательные письма к Квантунскому губернатору, Председателю ЮМЖД и властям в Мукдене и облегчить мне устанавливание отношений между Университетом и Просветительными учреждениями и обществами Японии в Маньчжурии, а в письме к Иосидзава в Пекин будет просить об оказании такого же содействия в Китае. В заключение он советовал мне расширить маршрут и проехать в Корею и Японию, но я сказал, что это едва ли возможно в этом году, хотя подумаю.