Текст книги "Тайны смерти русских писателей"

Автор книги: Виктор Еремин

Глава 4
Александр Пушкин, или Погиб поэт

 
Недвижим он лежал, и странен
Был томный мир его чела.
Под грудь он был навылет ранен;
Дымясь из раны кровь текла.
Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь—
Теперь, как в доме опустелом,
Все в нем и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окны мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, Бог весть. Пропал и след.
 

A.C. Пушкин. Из Евгения Онегина»

1

23 сентября 1990 г. в Москве состоялся первый за годы советской власти крестный ход. Маршрут его пролегал от Успенского собора Кремля к храму Вознесения Господня в Сторожках, более известному как храм у Никитских ворот. Возглавлял крестный ход Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

Когда начало хода с Патриархом во главе свернуло у площади Арбатских ворот с проспекта Калинина[101]101
  Ныне эта часть проспекта называется ул. Воздвиженка


[Закрыть] на Суворовский бульвар[102]102
  С 1993 г. ему возвращено старинное название Никитский бульвар.


[Закрыть] и прошло к храму у Никитских ворот, сопровождавшая шествие милиция без каких-либо объяснений или предупреждений перекрыла движение, оттеснила рядовых участников хода на проспект и стала избивать людей дубинками. Продолжалось это несколько минут, после чего резко прекратилось, и побитым дали возможность продолжить путь. Так в преддверии уничтожения СССР срочно «перестраивавшиеся» на ограбление толпы власти целенаправленно возбуждали народ, весьма профессионально опорочивая коммунистическую идею и советский строй. Сейчас об этом старательно умалчивают, я же рассказываю как непосредственный участник событий.

Пока взвинченные люди приходили в себя, у храма началась праздничная церемония. Алексий II обратился к собравшимся. В патриаршем слове, в частности, было сказано и о том, что именно в храме у Никитских ворот в 1831 г. Александр Сергеевич Пушкин венчался с Натальей Николаевной Гончаровой. Едва Патриарх произнес это, как в ответ ему крикнули:

– Со Смертью он своею венчался! Со Смертью!

Слова эти на мгновение повисли над умолкшей площадью, а затем привычный ко всему Алексий II продолжил речь.

Выкрикнула столь явную для обывателя крамолу Кира Павловна Викторова (1923–2001), головная боль, бич и крест отечественных пушкиноведов 1980-х – 1990-х гг. Выдающийся исследователь, необычайно проницательная женщина, Кира Павловна более тридцати лет занималась изучением жизни и творчества Александра Сергеевича, но при этом так и осталась стихийным дилетантом. Я бы сказал, грандиозным дилетантом, что изначально позволило ей отвергнуть шоры официальной пушкинистики, а потому сделать целый ряд неординарных научных выводов, которые ныне буквально взрывают наши двухсотлетние представления о Первом русском поэте и его судьбе.

Сегодня обычно ссылаются на немногочисленные прижизненные публикации Киры Павловны, на ее единственную книгу «Неизвестный, или Непризнанный Пушкин», на опубликованное пока только на родине барона Геккерена – в Нидерландах – исследование «Муза Пушкина, или Утаенная любовь», на немногочисленные статьи, опять же напечатанные преимущественно за рубежом – в журнале Королевского Амстердамского университета «Русская литература» («Russian Literature»). Однако работы эти мало что могут дать просто читателю. Как это и свойственно дилетантам, Викторова умела гениально точно излагать свои идеи устно, но едва бралась за перо, тут же превращалась в сумбурно, зачастую бездоказательно либо слабо аргументированно излагающего обрывки мыслей засушенного канцеляриста. Киру Павловну надо было слушать, с нею надо было общаться, чтобы осознать значимость и глубину ее открытий. Публикации же ее, подобно поэзии Велимира Хлебникова, служат теперь генеральной основой для новейшего этапа исследований жизни и творчества Александра Сергеевича, но мало что могут сказать сторонним любителям.

Теоретическая база исследований Викторовой зиждется на трех основополагающих идеях:

1. В жизни каждого великого поэта, как правило, есть единственная любовь, непременно трагическая, терзающая душу. Для Пушкина такой любовью стала супруга Александра I императрица Елизавета Алексеевна. Именно ей и ее памяти посвящено все творчество поэта. Наталья Николаевна Гончарова оказалась только слабой тенью, отражением возлюбленной поэта, но была любима им, как ребенок, которого он взял под личную опеку, и уважаема как мать его детей – Пушкин искренне дорожил уютом своего дома и своей семьи и тщетно берег его. Все прочие влюбленности, на которые обычно ссылаются пушкиноведы, лишь мимолетная игра или поиск успокоения от житейских тревог, для творчества Пушкина никакого значения не имевшие. Доказательством же такого снисходительного отношения к жене служит тот факт, что в творчестве поэта нет ни одного произведения, хотя бы отдаленно с нею связанного, не то что напрямую посвященного Наталье Николаевне.

2. Равнозначное триединство пушкинского гения – гениального поэта, гениального историка и гениального философа.

3. Многочисленные рисунки на рукописях Пушкина, которые поэт делал в процессе работы над произведением, есть «неотъемлемая компонента, равновеликая часть творения, без которой полнота смыслового содержания не может быть постигнута»[103]103
  Викторова К. П. Неизвестный, или Непризнанный Пушкин. СПб., 2000.


[Закрыть]. Такой метод работы с рукописями гения Викторова определяла как семиотически-визуальный[104]104
  «Семиотический, основанный на учете звукового (словесного) и визуального (графическо-рисуночного) рядов содержания, как двух полноценных компонентов образной системы Пушкина» (Викторова К. Л. Указ. соч.).


[Закрыть].

Из вышесказанного понятно, что исследовательница не испытывала к Наталье Гончаровой особого пиетета, который долгие годы столь жестко навязывается обществу традицией, сложившейся прежде всего согласно предсмертному пожеланию самого Александра Сергеевича. Более того, Кира Павловна, случайно оказавшаяся в рядах пушкиноведов щеголевско-ахматовского[105]105
  Наиболее последовательными теоретиками и пропагандистами именно бытовой версии причин роковой дуэли A.C. Пушкина были П. Е. Щеголев и А. А. Ахматова (1889–1966). В. В. Кожинов написал но этому поводу: «…в 1960–1970-х годах часть пушкиноведов в значительной мере возвратилась к давнему и, казалось бы, полностью пересмотренному представлению о событиях 4 ноября 1836–27 января 1837 года. Д. Д. Благой считал (и не без оснований) инициатором этого возврата А. А. Ахматову, питавшую своего рода «ревность» к жене Пушкина, ревность, которую можно понять и даже принять – как состояние души Ахматовой-поэта, но которая едва ли уместна в исследовании истории пушкинской дуэли, а Анна Андреевна долго работала над сочинением «Гибель поэта». Благой писал тогда же об этом сочинении: «До крайних пределов осуждения и обвинения жены Пушкина дошла Анна Ахматова…» И поскольку главной «виновницей» гибели Поэта оказывалась его жена, вся история дуэли с неизбежностью превращалась в чисто семейно-бытовую драму» (см. Кожинов В. В. О тайне гибели Поэта//Журнал «Москва», 1999, № 6). Отметим также, что К. П. Викторова весьма отрицательно относилась к A.A. Ахматовой как к человеку и совпадение их точек зрения по столь сложному вопросу весьма симптоматично.


[Закрыть] лагеря, утверждала, что именно жена Стала главной виновницей гибели поэта: прямо ли, косвенно ли, сама ли или через своих родственников – не суть важно. Об этом он и заявила публично тогда, в сентябре 1990 г. А все эти интеллигентские стенания и вопли «Ах, Натали!», «О, Натали!» и пр., с ее точки зрения, представляют собой лишь дешевые игры легковесных болтунов с чувствительной публикой в еще более чувствительных интеллектуалов.

Я не намерен опровергать (за исключением одной явной глупости) либо доказывать версии исследователей о причинах и виновниках гибели поэта. Все это копание в грязном белье в любом случае чрезвычайно оскорбительно для памяти как поэта, так и его близких. Не стану выдвигать и собственную версию: одна из тех, что будет здесь рассмотрена, мне ближе других, но, как и остальные, не имеет достаточно прочной доказательной базы. В данной главе я постараюсь кратко познакомить читателей с событиями, предшествовавшими трагедии, с основными трактовками причин и хода дуэли у Черной речки, где был смертельно ранен Александр Сергеевич Пушкин, и также коротко расскажу о последовавших затем двух предсмертных днях поэта. Поскольку сохранилось много воспоминаний обо всем случившемся и воспоминания эти неоднократно публиковались, я постараюсь не злоупотреблять цитированием и просто отошлю читателя к соответствующим запискам: в первую очередь познакомьтесь с воспоминаниями П. А. Вяземского, К. К. Данзаса, В. А. Жуковского, И. Т. Спасского[106]106
  См.: Пушкин в воспоминаниях современников. М.: Захаров, 2005.


[Закрыть].

2

Среди великих россиян почти невозможно отыскать кого-либо, чья жизнь была бы более детально исследована и описана, чем жизнь Пушкина. Даже о В. И. Ленине мы знаем гораздо меньше. Чуть ли не по часам нам известен каждый день Александра Сергеевича, за исключением нескольких дней ранней осени 1825 г., когда поэт выпал из поля зрения пушкиноведов. По наиболее распространенному среди специалистов предположению, именно тогда он пытался тайно бежать за границу. По весьма любопытной версии К. П. Викторовой, в те дни Пушкин тайно покинул место ссылки, чтобы встретить Елизавету Алексеевну, которая направлялась в Таганрог официально – лечиться, но все знали, что больная чахоткой императрица живой уже не вернется. Сопровождавший ее к месту лечения Александр I уехал несколькими днями раньше. Прощальная встреча поэта с его тайной любовью, видимо, состоялась 6 сентября 1825 г. на Псковщине, между селами Пшево и Святые Горы. Документального подтверждения эта версия не имеет.

Если жизнь Александра Сергеевича столь детально изучена и описана, невольно возникает вопрос: почему же история дуэли и смерти поэта остается весьма запутанной и непонятной? Почему вокруг нее столько споров, но ни одна сторона неопровержимо доказать свою правоту не может?

Замечательный отечественный пушкинист, историк и литературовед Павел Елисеевич Щеголев (1877–1931), будучи автором основательной монографии, доказывающей, что главной виновницей гибели поэта стала его жена H.H. Пушкина (Гончарова), утверждал: «Друзья Пушкина поставили своей задачей охранение чести Пушкина и чести его жены и так тщательно укрыли тайну дуэли и смерти, что нам приходится разгадывать ее и до сих пор по крупицам»[107]107
  Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследование и материалы. В 2-х книгах. М.: Книга, 1987. Многие фрагменты переписки и воспоминаний современников поэта даются по этому изданию.


[Закрыть].

К этим словам надо добавить и тот факт, что тайна гибели Пушкина в еще большей степени создана биографами поэта, бесспорно пытавшимися показать Александра Сергеевича живым человеком, но при этом всегда представлявшими его чугунным памятником с исключительно положительным, сильным, без существенных изъянов характером, непременно со светлыми чувствами и благородными мудрыми помыслами, к подножию которого чуть ли не при жизни поэта толпы восхищенных поклонников возлагали цветы. И самое главное, с их точки зрения, Пушкин не мог быть слабым, наивным и тем более несправедливым или обозленно ненавидевшим кого-либо!

А тайна гибели поэта заключена в единственном вопросе, на который сегодня нет (и, возможно, никогда уже не будет) ответа: за что Пушкин столь резко (в считаные дни!) и неожиданно возненавидел барона Луи Геккерена?! Будет доказательный ответ на этот вопрос – кончится тайна. Не будет – обществу останется довольствоваться выбором из многочисленных версий, что и происходит уже без малого 200 лет.

Ведь если Геккерен и в самом деле стал виновником тех злодеяний в отношении поэта и его супруги, которые приписываются ему без малого два столетия, то Пушкину не стоило особого труда уничтожить барона и без дуэли, поскольку одновременно анонимщик нанес своим пасквилем куда более значительное оскорбление Николаю I, и Александр Сергеевич это отлично понимал. Более того, по версии того же В. В. Кожинова, поэт накануне дуэли посвятил императора в ее причины, чем сделал самодержца злейшим врагом несчастного Геккерена. Другими словами, перед нами неизбежно встает вопрос: донес Пушкин царю на своего врага или нет? Тем более что сегодня лишь малый процент исследователей готов безоговорочно признать барона автором гадкого пасквиля, а подавляющее большинство отвергают его авторство. Тогда я вынужден поставить вопрос резче: оклеветал Пушкин Геккерена пред царем или нет?

Вообще складывается впечатление, что Пушкину ничего не стоило без тени сомнения опорочить невинных людей, которые потом навечно остались залитыми грязью его выдумок. Первой такой жертвой поэта стал Антонио Сальери (1750–1825) – гениальный композитор, дирижер и педагог, учитель Л. Бетховена, Ф. Шуберта, Ф. Листа и др. Через шесть лет после кончины композитора Александр Сергеевич опубликовал знаменитую трагедию «Моцарт и Сальери» (1831), сюжет которой был основан на услышанной им где-то по случаю сплетне. И сколько бы мы ни толковали о праве поэта на художественный вымысел, для большинства образованных людей, не желавших и поныне не желающих вникать в «мелочи», великий творец и педагог обратился в ничтожное существо, из зависти погубившее всемирного гения. Ведь после появления пушкинской трагедии одно время даже музыку Сальери было неприлично исполнять на публике!

Еще более несчастной жертвой беспочвенных обвинений видится барон Геккерен, о котором каких только гадостей нынче не понаписано, и защитить беднягу почти никто не возьмется – мало того что высокопоставленный чиновник-аристократ со всеми присущими таким чопорностью и ханжеством, так еще и гей с пристрастиями к хорошеньким мальчикам. И хотя невиновность барона в каких-либо происках против поэта и его семьи стократно продемонстрирована объективными исследователями, для большинства россиян Геккерен по-прежнему остается злобным стариком, этаким мерзким пауком, плетущим жуткие липкие тенета интриг, в которых задохся величайший творец нашего Отечества.

И все эти годы пушкиноведы, подгоняя документальную базу под свои концепции, замалчивают не устраивающие их документы, не замечают неудобные, колеблющие их версию факты и события, но при этом с радостью обличают в тех же хитростях своих оппонентов. Об этом весьма ярко сказано в уже цитированной здесь статье В. В. Кожинова[108]108
  Вадим Валерианович Кожинов (1930–2001) – выдающийся отечественный литературный критик, публицист, историк, философ; один из духовных вождей русского национального возрождения последних десятилетий коммунистического режима и жесткий объективный защитник интересов русского народа в эпоху ельцинизма.


[Закрыть], который, в свою очередь, не избежал того же соблазна.

В советский период, да и до революции – в демократической среде – распространенной была и остается версия о том, что Пушкин пал жертвой заговора Николая I и его окружения. Кулуарно, особенно в постсоветский период, муссируется мысль о заговоре масонов, как вариант – о заговоре космополитов салона графини Нессельроде и ее мужа. Якобы и приверженцы царя, и масоны были столь могущественны, что, заметая следы, легко уничтожили все нежелательные свидетельства преступления. Ведь не секрет, что после кончины Пушкина и после того, как его кабинет опечатал В. А. Жуковский, в доме покойного был произведен тайный обыск с тем, чтобы наиболее важные документы были доставлены для прочтения Николаю I. Василий Андреевич был этим весьма обескуражен и оскорблен[109]109
  См. Жуковский В А. Письмо к А. Х. Бенкендорфу от 25 февраля – 8 марта 1837 г. // Пушкин в воспоминаниях современников. В 2-х томах. Т.2. СПб.: Академический проект, 1998. В дальнейшем это письмо цитируется по указанному изданию.


[Закрыть].

О возможности заговора мы еще побеседуем. А сейчас сделаем некоторое напоминание. Прежде всего надо вспомнить, кем был Александр Сергеевич Пушкин в России 1837 г. Не о поэзии, конечно, идет речь. Из 61 035 210 (шестидесяти одного миллиона тридцати пяти тысяч двухсот десяти!) официально зарегистрированных в названном году жителей[110]110
  См.: Статистический ежегодник России. 1913 г. Издание ЦСК МВД. СПб., 1914.


[Закрыть] империи, из примерно почти одного миллиона дворян страны Пушкин входил в число первых сотен наиболее близких к романовскому императорскому двору людей! Но и среди них он был далеко не последним, а В. В. Кожинов незадолго до кончины утверждал, что поэт постепенно продвигался в первые советники (!) императора и вскоре мог стать российским Гете у пьедестала самодержца. Более того, поэт и его супруга являлись составной частью Николаевского двора, причем в силу сложившихся обстоятельств они были посвящены в некоторые альковные тайны двух императоров! Подчеркну, из великих мировых поэтов в 1830-х гг. такое же (и даже гораздо более важное) общественное положение занимали только умерший в 1832 г. И. В. Гёте в малюсеньком Веймарском герцогстве и Василий Андреевич Жуковский в огромной России. А теперь вспомним (см. главу 3 «Кондратий Рылеев…» в данной книге), как вдовствующая императрица Мария Федоровна собственноручно обыскивала труп вдовствующей императрицы Елизаветы Алексеевны! Как искали дневники покойной и как торжествовали венценосные сын и мать после того, как отловили доверенное лицо Елизаветы и сожгли ее записи. Бумаги Пушкина вполне могли представлять не меньшую опасность для царствующей фамилии. Поэтому нет ничего удивительного и в тайном обыске, и в цензуре относительно сведений о дуэли и смерти поэта. Значение же таких записей, да и документов вообще, менее чем за пятьдесят лет до описываемых событий наглядно продемонстрировала Великая французская революция, так что венценосцев можно понять. Однако вряд ли это имеет какое-либо прямое отношение к трагическому финалу Александра Сергеевича.

3

Историю дуэли логичнее начать с венчания A.C. Пушкина и H.H. Гончаровой (1812–1863) в храме Вознесения Господня у Никитских ворот. Случилось это 18 февраля (2 марта) 1831 г. Пушкину шел тридцать второй год, Гончаровой – девятнадцатый.

Сам поэт об этом событии написал тогда же сестре: «Боюсь, Ольга, за себя, а на мою Наташу не могу иногда смотреть без слез; едва ли мы будем счастливы, и свадьба наша, чувствую, к добру не приведет. Сам виноват кругом и около: из головы мне выпало вон не венчаться 18 февраля[111]111
  Александр Сергеевич был очень суеверным человеком. В частности, у поэта имелся выписанный из старого астрологического календаря список несчастливых для него дней: «Оных дней в януарии семь: 1,2,6,7,11,12,20; в февруарии три: 11,17,18; в березове четыре: 1,14,24,25; в травине три: 1,17,18; в маис три: 1,6,26; в иунии один: 17; в иулии два: 17,21; в серпене два: 20,21; в септемвере два: 10,18; в октобрии три: 2,6,8; в ноевембрии два: 6,8; в декемврии три: 6,11,18». 18 февраля оказалось днем несчастливым.


[Закрыть], а вспомнил об этом поздно – в ту минуту, когда нас водили уже вокруг аналоя». Во время этого хождения с аналоя упали крест и евангелие, несколько раз гасли свечи. А мать невесты разбила зеркало, громко пробормотав при этом: «Добра не будет!»

Контраст новобрачных был поразительным!

Пушкин – свой человек в среде высшей столичной аристократии. Гончарова, невзирая на прошлое матери – фрейлины императрицы Елизаветы Алексеевны, – провинциальная девица на выданье, если любимицу московского великосветского общества можно так назвать… Можно. Вспомним знаменитые слова приятеля Пушкина, талантливейшего поэта Василия Ивановича Туманского (1800–1860): «Не воображайте, однако ж, что это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина – беленькая, чистенькая девочка, с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки. Видно, что она и неловка еще, и неразвязна. А все-таки московщина отражается в ней довольно заметно. Что у нее нет вкуса, это видно по безобразному ее наряду. Что у нее нет ни опрятности, ни порядка – о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть и расстройство мебели и посуды». Или из заметок Петра Петровича Каратыгина (1832–1888): «Воспитание сестер Гончаровых (их было три) было предоставлено их матери, и оно, по понятиям последней, было безукоризненно, так как основами такового положены были основательное изучение танцев и знание французского языка лучше своего родного. Соблюдение строжайшей нравственности и обрядов православной церкви служило дополнением высокого идеала «московской барышни»». Чего стоил этот «идеал», расскажем позже.

Здесь необходимо разъяснить, кто были родители жены поэта. Наталья Ивановна Гончарова (1785–1848), урожденная Загряжская, в молодости славилась красотой. В1807 г. она вышла замуж за слывшего богатым (позднее выяснилось, что его отец промотал почти все состояние), весьма привлекательного и высокообразованного Николая Афанасьевича Гончарова (1787–1849). В 1815 г., участвуя в скачках, Николай Афанасьевич упал с лошади, сильно ударился головой о землю, получил травму и заболел. Помешательство у него было ужасное, с периодическими буйными припадками. Наталья Ивановна неоднократно пыталась поместить мужа в психлечебницу, но врачи отказывали ей в этом. Церковь не позволяла развестись. От такой жизни бедная женщина пристрастилась к алкоголю, стала истеричной, а затем при живом муже начала открыто сожительствовать с крепостными мужиками. Колотить дочерей по малейшему поводу и без оного вошло у нее в привычку. Одновременно Гончарова была искренне верующей и очень сентиментальной дамой. Все это вместе взятое отложило значительный отпечаток на психику все трех дочерей Гончаровых, а впоследствии во многом определило трагический исход Первого русского поэта.

Продолжая тему, укажем, что новобрачная была признанной красавицей, ее же супруг внешне выглядел весьма непрезентабельно, да еще роста был невеликого, гораздо ниже жены (рост Гончаровой был 180 сантиметров., Пушкина – 160 сантиметров), и склонен к полноте. Недаром в обществе их порой называли Вулканом и Венерой. Ведь хорошо известные нам прижизненные портреты поэта кисти В. А. Тропинина (в меньшей степени) и особенно O.A. Кипренского чрезвычайно льстят ему. А после тридцати в дополнение ко всей своей некрасивости Александр Сергеевич начал быстро лысеть.

Если Николай I признал Пушкина «умнейшим человеком России», то недалекость Гончаровой и признавать не приходится – она так и выпирает из переписки современников и особенно из писем самого Пушкина жене. Вот хотя бы запись из дневника Д. Ф. Фикельмон: «Александр Пушкин, вопреки советам всех своих друзей, пять лет тому назад вступил в брак, женившись на Наталье Гончаровой, совсем юной, без состояния и необыкновенно красивой. С очень поэтической внешностью, но с заурядным умом и характером…» А престарелый князь Александр Васильевич Трубецкой, бывший когда-то ближайшим другом Дантеса (его воспоминания чрезвычайно критикуют пушкиноведы, поскольку записаны они были, когда автор находился в полумаразматическом состоянии), без тени смущения заявил: «Дело в том, что Гончаровых было три сестры: Наталья, вышедшая за Пушкина, чрезвычайно красивая, но чрезвычайно глупая…»[112]112
  Трубецкой А. В. Рассказ об отношениях Пушкина к Дантесу // Пушкин и его современники: Материалы и исследования. Вып. 25/27. Пг.: Комис. для изд. соч. Пушкина при Отд-нии рус. яз. и словесности Имп. акад. наук, 1916. Далее воспоминания Трубецкого цитируются по этому изданию.


[Закрыть]

П. Е. Щеголев на основании писем поэта особо подчеркивает меркантильность его супруги и безразличие ее, если не презрение к литературе как роду занятий. Барон Модест Андреевич Корф (1800–1876), соученик Пушкина по Царскосельскому лицею, в своих «Записках» отмечал: «…прелестная жена, любя славу своего мужа более для успехов своих в свете, предпочитала блеск и бальную славу всей поэзии в мире и – по странному противоречию, – пользуясь всеми плодами литературной известности Пушкина, исподтишка немножко гнушалась тем, что она, светская женщина par excellence[113]113
  Превосходная в высшей степени (фр.).


[Закрыть], привязана к мужу home de letters[114]114
  Писателю (фр.).


[Закрыть], – эта жена с семейственными и хозяйственными хлопотами привила к Пушкину ревность…»[115]115
  Корф М. Л. Записки. М.: Захаров, 2003.


[Закрыть]

Как известно, зная характер Натальи Николаевны, император лично поручил В. А. Жуковскому оформить и подготовить к хранению рукописи покойного дуэлянта. Не опечатай их власти, сейчас мы наверняка не имели бы большинства подлинников и черновиков великих творений. После Натальи Николаевны Ланской (Пушкиной) сохранилось очень мало писем, и все они касаются преимущественно денежных вопросов, собственного кокетства и супружеской ревности.

К сожалению, новобрачные были, мягко говоря, небогаты для аристократической среды, но вполне обеспечены для среднего дворянства, что еще больше усугубляло положение в семье. За Натальей Николаевной не дали ни гроша приданого. Чтобы соблюсти приличия, небогатый Пушкин одолжил родителям невесты 11 тысяч рублей, о чем сразу же после свадьбы все разом забыли. Заботы о мирском поставили Александра Сергеевича в тупиковую ситуацию: деньги он умел зарабатывать только литературой (Пушкин даже стал одним из первых русских писателей, кто начал зарабатывать себе на жизнь творчеством), но мирская суета и добывание средств на содержание семьи выбивали его из колеи и лишали вдохновения. На содержание и развлечения Натальи Николаевны требовались огромные средства, и это при том, что часть расходов взяла на себя тетушка жены Е. И. Загряжская.

Говоря словами Марины Ивановны Цветаевой, «пара по силе, идущей в разные стороны, хотелось бы сказать: пара друг от друга. Пара – врозь»[116]116
  Цветаева М. И. Проза. Мой Пушкин. Кишинев: Лумина, 1986.


[Закрыть].

По всеобщему признанию, Александр Сергеевич был влюблен в жену. Восемнадцатилетней же красавице Наталье Николаевне надо было срочно выйти замуж, чтобы отдалиться от полусумасшедшего отца и строгой до жестокости матери. Но она тогда вообще ни в кого не была влюблена и с нежностью, внушенной воспитанием, верностью и уважением относилась к своему супругу. Не более того. Правда, биографы обычно отмечают, что Наталья Николаевна побаивалась мужа в силу его вспыльчивости, но сохранилось свидетельство только того, как она дала пощечину Пушкину.

В обществе этот брак оценили весьма скептически. Большинство жалело Наталью Николаевну, полагая, что продержится поэт не долго и скоро вновь ударится в привычную рассеянную жизнь. Некоторое, наоборот, поговаривали о том, что быть Пушкину «рогоносцем». В конце жизнь Александр Сергеевич и вправду какое-то время был этим обеспокоен, но не долго, и не ревность привела его к катастрофе. Не столько из ревности, сколько в порядке нравоучения юной супруге в письме жене от 30 октября 1833 г. поэт разъяснял: «Ты радуешься, что за тобою, как за сучкою, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу: есть чему радоваться! Не только тебе, но и Парасковье Петровне[117]117
  Пушкиноведы предполагают, что Пушкин пишет о тяжелобольной дочери кн. Петра Андреевича Вяземского, умершей в 1835 г


[Закрыть] легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников; стоит разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, свиньи будут». При этом он писал: «Я не ревнив, да и знаю, что ты во все тяжкие не пустишься; но ты знаешь, как я не люблю все, что пахнет московской барышнею…» По свидетельству княгини Веры Федоровны Вяземской (1790–1886), со временем Александр Сергеевич сам пустился во все тяжкие: «Пушкин… открыто ухаживал сначала за Смирновой[118]118
  Александра Осиповна Смирнова (ур. Россет) (1809–1882) – одна из любимых фрейлин сначала вдовствующей императрицы Марии Федоровны, а после се кончины – императрицы Александры Федоровны; личная подруга (не любовница и не фаворитка) Николая I и великого князя Михаила Павловича. Хорошая знакомая А. С. Пушкина, В. А. Жуковского, Н. В. Гоголя; известная мемуаристка.


[Закрыть], потом за Свистуновою[119]119
  Надежда Львовна Свистунова (ур. Соллогуб) (1815–1903) – графиня; флиртовала с A.C. Пушкиным, вызвав большую ревность у Натальи Николаевны.


[Закрыть] (ур. гр. Соллогуб). Жена сначала страшно ревновала, потом стала равнодушна и привыкла к неверностям мужа». Вряд ли привыкла, скорее поставлена была в ситуацию, когда вынуждена была умолкнуть. Причем не супруг, тем более не Смирнова или Свистунова ее в эту ситуацию поставили.

Но поначалу прогнозы скептиков не оправдались. Обе стороны ценили свое супружество и были настроены решительно. Первое время новобрачные были счастливы, однако скоро им пришлось поспешно покинуть древнюю столицу. Пушкин разъяснил причину их отъезда в письме теще: «Я был вынужден оставить Москву во избежание разных дрязг, которые, в конце концов, могли бы нарушить более, чем одно мое спокойствие; меня изображали моей жене, как человека ненавистного, жадного, презренного ростовщика, ей говорили: с вашей стороны глупо позволять мужу и т. д. Сознайтесь, что это значит проповедовать развод. Жена не может, сохраняя приличие, выслушивать, что ее муж – презренный человек, и обязанность моей жены подчиняться тому, что я себе позволяю. Не женщине в 18 лет управлять мужчиною в 32 лет. Я представил доказательства терпения и деликатности; но, по-видимому, я только напрасно трудился».

Уже из этих строк видно, что недоброжелателей у четы Пушкиных изначально появилось много, в их числе оказалась и назойливая теща, но расстроить брак они не сумели, поскольку поэт, будучи человеком мудрым и деликатным, на первых порах сумел полностью подчинить своему влиянию нигде более не имевшую поддержки жену.

В Петербурге, точнее в Царском Селе, где обосновались молодые, оказалось еще больше желавших вмешиваться в их жизнь. Главную скрипку здесь стала играть тетка Натальи Николаевны по матери Екатерина Ивановна Загряжская (1779–1842), весьма влиятельная придворная дама. Она приняла на себя роль советчицы и руководительницы племянницы вплоть до того, что сама на свои средства покупала Наталье Николаевне наряды и давала ей деньги на личные расходы. Александр Сергеевич не вмешивался, поскольку такими суммами не располагал. Со стороны женщин это было более чем бестактно, но приходилось терпеть ради жены. А Наталья Николаевна стала потихоньку нащупывать почву под ногами и выходить из-под влияния мужа.

Уже в августе 1831 г. императрица Александра Федоровна (1798–1860) высказала пожелание сделать Пушкину придворной дамой.

А что же Александр Сергеевич? Как пишет П. Е. Щеголев, «женившись, Пушкин должен был думать о создании общественного положения. Ему, вольному поэту, такое положение было не нужно: оно было нужно его жене… Звание поэта не имело цены в свете – и Пушкин должен был думать о службе, о придворном звании». Другими словами, в первый же год брака девятнадцатилетняя Наталья Николаевна благодаря своей внешности заняла более уважаемое место в высшем обществе, чем тридцатидвухлетний Александр Сергеевич – в повседневной жизни женские прелести очередной раз в истории человечества стали выше природного ума и гения. Позднее доброжелательная Д. Ф. Фикельмон сказала о Наталье Николаевне в своем дневнике: «…она с самого начала заняла в свете место, подобавшее такой неоспоримой красавице. Многие несли к ее ногам дань своего восхищения, но она любила мужа и казалась счастливой в своей семейной жизни». Со стороны все выглядело достаточно мило, но на деле для мужчины с характером Пушкина оказывалось необычайно унизительно, хотя вины супруги в данном случае не было никакой.

Как совершенно точно отметила Анна Андреевна Ахматова (1889–1966), «тридцатые годы для Пушкина – это эпоха поисков социального положения. С одной стороны, он пытается стать профессиональным литератором, с другой – осмыслить себя, как представителя родовой аристократии»[120]120
  Ахматова А. Л. Последняя сказка Пушкина // Ахматова А. А. Избранное. М.: Худож. лит., 1974. Далее произведения А. А. Ахматовой цитируются по указанному изданию.


[Закрыть]. В том же 1831 г. хлопотами В. А. Жуковского Николай I взял поэта на службу в Министерство иностранных дел с жалованием в 5 тысяч рублей в год. Должность его звучала как придворный историограф: Пушкину было поручено написать «Историю Петра Великого». Начальником его стал небезызвестный граф Карл Васильевич Нессельроде (1780–1862) – полновластный министр иностранных дел России. Он патологически ненавидел Александра Сергеевича и первые три месяца службы поэта под различными предлогами не выплачивал ему жалованье.

Та же Ахматова о звании историографа писала: «Для Пушкина это звание неотделимо было от образа Карамзина – советника царя и вельможи, достигшего высокого придворного положения своими историческими трудами.

Однако Николай I и его приближенные вовсе не предназначали Пушкина для такой высокой роли».

Под влиянием Жуковского, который принимал живое участие в судьбе Пушкина, в 1831 г. Александр Сергеевич создал стихотворение «Клеветникам России». Первыми слушателями его стала царская фамилия. После этого против поэта ополчилась вся либеральная мразь не только в России, но и в Европе. Расхожим стало мнение вроде: «Он мне так огадился как человек, что я потерял к нему уважение даже как к поэту» (Николай Александрович Мельгунов).

31 декабря 1833 г. Николай I пожаловал Александра Сергеевича из придворного историографа в камер-юнкеры. С подачи самого Пушкина считается, что сделано это было ради Натальи Николаевны, чтобы она обязана была присутствовать на придворных балах в Аничковом дворце. По сему поводу принято возмущаться и рассматривать чин насмешкой. Это и в самом деле было младшее придворное звание, но придворное звание!

В те годы имелся всего 161 камер-юнкер, из которых старше и гораздо старше Пушкина по возрасту были 23 человека, другое дело, что само звание было им дано в более молодом, чем у Пушкина возрасте. В Петербурге жили примерно 80 камер-юнкеров[121]121
  Рейсер С. А. Три строки дневника Пушкина // Временник Пушкинской комиссии, 1981 / АН СССР. ОЛЯ. Пушкин, комис. Л.: Наука. Лснингр. отд-ние, 1985. Далее материалы по камер-юнкерству Пушкина цитируются по указанному изданию.


[Закрыть], очень разных по ранжиру. Официально Пушкин числился титулярным советником – весьма низкий чин IX класса из 14 по Табели о рангах, поэтому камер-юнкерство его значительно возвысило. Все по тому же ранжиру в придворных званиях далее сразу следовал камергер (соответственно, современный контр-адмирал или генерал-майор сухопутных войск).

Пушкин в течение всей жизни официально состоял на статской службе лишь с 1817 по 1824 г. и с 1831 г. Из Лицея он был выпущен в чине коллежского секретаря (X класс). В1824 г. был уволен и сослан в Михайловское в том же звании. На службу в Министерство иностранных дел в ноябре 1831 г. поэта взяли в том же чине, но через месяц, в декабре, повысили до титулярного советника (IX класс).

И такой «служака» в прошлом сразу получает звание, которое ставило его выше «отпахавшего» не одно десятилетие на парусном судне капитана I ранга, не говоря уже об окладе. Безусловно, следует сделать значительную скидку на тот социальный слой, в котором прошла вся жизнь поэта, там были свои критерии и ориентиры. Но «если классный состав камер-юнкеров был невысок, то он существенно компенсировался исключительным уровнем дворянского ценза. Мы находим здесь самые аристократические и родовитые имена, какие только можно себе представить в России тех лет. Назову для примера: гр. Бобринский, кн. Волконский, кн. Гагарин, кн. Голицын, кн. Долгоруков, бар. Икскуль, бар. Корф, кн. Кочубей, гр. Голенищев-Кутузов, светл. кн. Ливен, бар. Медем, кн. Мещерский, кн. Оболенский, кн. Одоевский, кн. Понятовский, гр. Потоцкий, кн. Репнин, кн. Италийский – граф Суворов-Рымникский, гр. Толстой, кн. Трубецкой и др. Во всяком случае, для Пушкина никаких оснований быть травмированным с этой стороны не найти: его шестисотлетнее дворянство соседями по камер-юнкерскому корпусу унижено не было». Из писателей в те годы камер-юнкерами были В. Ф. Одоевский (1803–1869) и Ф. И. Тютчев (1803–1873). Оба были всего на три года младше Пушкина.