Текст книги "Когда нам семнадцать…"

Автор книги: Виктор Александровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава шестнадцатая
Странный дневник

На большой перемене мы собрались было с Тоней в био-уголок кормить медвежонка. Но нас задержал разговор, который затеяла Чаркина.

– Не понимаю, зачем это нужно всю жизнь учиться? – разглагольствовала Мила. Она уселась на парте в окружении девочек и маленькими кусочками откусывала от бутерброда. – В нашей семье есть такой дурной пример – моя старшая сестрица. Закончила девятилетку, поступила на фило… филологический факультет. Зубрила, зубрила дни и ночи. Превратилась в щепку. На пятом курсе, представьте, втюрилась в однокурсника, у которого и ботинок своих не было, и отправили их, дураков, в сельскую местность. Теперь сидят в глуши с коровами, курами, и ни театра тебе, ни кино, ни парка, ни веселого общества.

– А ты была там? – не вытерпел я. – Знаешь, какое там общество?

– А для этого и ездить туда не надо, в нашем Сибирске – областном центре – всего один театр, и тот драматический.

– Заладила: «театр, театр»! Вся жизнь будто в театре!

– Брось ты с ней связываться, – шепнула мне Тоня. – Пошли быстрее к медвежонку.

Я вспомнил разговор с Максимом Петровичем.

– Нет, Тоня, погоди, этого оставить нельзя.

Но Тоня махнула рукой и вышла.

А я подошел к Чаркиной, которая задиристо посматривала на меня, откусывая мелкими зубками от своего бутерброда.

– Ты, Мила, в актрисы готовишься?

– Хотя бы! – с вызовом ответила Милочка.

– Вот. А сама даже не ходишь на драматический кружок.

– Зачем мне кружок? Был бы талант!

– А если у тебя нет его?

– Во-первых, есть. Во-вторых, если нет – зачем мне драмкружок! В-третьих, закончу курсы машинописи и поступлю к какому-нибудь начальнику секретарем!

– Правильно. А потом выйдешь за него замуж, будешь есть огромные бутерброды и растолстеешь.

– Ну, это положим! Вот назло тебе не растолстею! – И Мила спокойно доела бутерброд.

Те, кто был в классе, окружили нас, с интересом ожидая, чем закончится разговор.

– Эх, Мила, Мила, отстаешь ты от жизни! – начинал уже я кипятиться. – Ты, наверно, и газет-то не читаешь, не знаешь, что делается вокруг. Мелкие у тебя запросы, скажем прямо – мещанские!

– Что? Газеты? – подняла тонкие брови Милочка. – Вот уж верно, газет я не перевариваю. Когда мне не спится, я беру газету в постель и – р-раз – мгновенно засыпаю. А вообще, Рубцов, ты от меня отвяжись. Занимайся лучше воспитанием своей Тонечки. Пожалуйста, читайте вместе газеты!

Взрыв хохота заглушил мои ответные слова.

– Отчего ты такой красный? – удивленно встретила меня в дверях юннатской комнаты Тоня.

– Так, ничего!

– Провел воспитательную работу с Чаркиной?

– Как видишь…

Тоня прошлась со мной по коридору, и я думал, что вот и она внутренне посмеивается надо мной.

Но Тоня задумчиво сказала:

– Что ж, Леша, может, и хорошо, что ты поспорил с Чаркиной. Если убежден, надо доказывать. С Чаркиной – одно, с Ольгой – другое. Но с Ольгой еще труднее.

– А что с Ольгой?

– Понимаешь, Леша, у Ольги какие-то странные взгляды на жизнь.

– Она индивидуалистка, вот и все!

– А отчего? Ну скажи, отчего? Вот что у тебя нехорошо, Леша: ярлык приклеил, а дальше ничего знать о человеке не хочешь.

Я попробовал отшутиться: мол, Ольга второй день не появляется в школе и судить о человеке за глаза трудно.

– Это все несерьезно, – с досадой сказала Тоня. – Никто из нас по-настоящему не хочет разобраться в том, что происходит с Ольгой. Давай сходим к ней вечером.

Двухэтажный особняк, в котором жила семья известного при своей жизни врача Минского, стоял в глубине пустынной улицы, за нефтяным складом завода. Мы с Тоней шагали навстречу ветру, отворачивая лицо. Гудели провода на столбах, уныло покачивались редкие фонари. Вдруг Тоня вздрогнула и остановилась.

– Ты не слышал? Кажется, выстрел…

Я опустил воротник полушубка, но, кроме свиста ветра, ничего не услышал.

Мы поднялись на второй этаж. Дверь в квартиру была не заперта. Никто не вышел и на наш стук в прихожей. Тоня осторожно прошла дальше, в комнату Ольги, и тихо вскрикнула.

Ольга, бледная как мел, стянув на груди пуховую шаль, сидела на полу, держа в руке куски стекла. Вокруг нее валялось множество мелких осколков, среди них лежал разбитый будильник.

– Что случилось? – спросил я.

Ольга повернулась лицом к окну. Тюлевая штора надулась парусом, и в комнату порывами залетал холодный ветер.

– Не знаю! Кто-то стрелял… – прошептала Ольга.

– Что случилось? – спросил я.

– Не знаю! Кто-то стрелял… – прошептала Ольга.

Я подошел к окну. Вдали, над заводом, сияло багряное зарево. Ночная смена литейщиков вела плавку чугуна. А здесь, перед домом, темнела огромная территория нефтяного склада. Унылый свет фонаря падал на белую цистерну, и больше ничего не было видно. Пустынно и мертво. Кто же стрелял?

Я заткнул дыру в окне диванной подушкой и подошел к девушкам. Они уже сидели в глубине комнаты на диване.

– Вот здесь я сидела и до выстрела, – сказала Ольга. – Вспомнила, что не заведен будильник, подошла к комоду. Только протянула руку, тут звон разбитого стекла, будильник свалился и завертелся, как волчок, на полу. И портрет отца вон, у двери, покачнулся и съехал на сторону… Самое интересное, – мрачно добавила Ольга, – что я читала «Фаталиста» Лермонтова…

– Ну, это уж мистика, чепуха, – сказала Тоня.

– В жизни много бывает случайностей, – философски заметил я, поглядывая на разбитое стекло.

Ольга, не соглашаясь, покачала головой.

– На днях вечером иду мимо нефтяного склада. Темно, страшно. Вдруг навстречу мне бежит человек. Пробежал мимо фонаря. Вижу – нож блеснул у него в руке. Я застыла от страха – сейчас ударит. А он бросился на другого… на сторожа нефтяного склада. «Значит, не судьба», – подумала я тогда.

– Странные истории творятся на вашей улице и на этом складе, – сказала Тоня. – Ты хоть сказала кому-нибудь об этом случае?

– Рассказала Феоктисту Павловичу.

– Кто это?

– Ну, Бойко, отчиму…

– А сейчас дома никого нет? – прислушалась Тоня.

– Мама спит, – показала глазами Ольга в соседнюю комнату.

– Опять больна?

– Все то же, – тихо вздохнула Ольга. – Его нет четвертые сутки. Мама слегла. Сердечный приступ.

Тоня встала, принесла из прихожей веник и начала наводить порядок в комнате. Из-за двери донесся стон. Девушки тотчас скрылись в соседней комнате.

Оставшись один, я задумался. Что произошло с Ольгой? На кружевной салфетке пианино стояла ее фотография. Оля лет пять назад, наверно; в спортивном костюме с ракеткой в руках. Такой вот жизнерадостной, веселой знал я ее всегда. Правда, уже и в то время она чувствовала себя какой-то одинокой среди подруг, но причинами могли быть музыка, английский язык – эти занятия отвлекали ее от нас, от школы. Но такой, как сегодня, я Ольгу еще не видел. «Фаталист», судьба… Да еще этот выстрел, человек с ножом. Вот чертовщина! А мы, верно говорил Максим Петрович, ничегошеньки не знаем. Хороши!

Мой взгляд привлек портрет Минского. Стекло в уголке было пробито, и от пробоины расходились лучи. Не застряла ли там пуля? Я взялся за рамку и тотчас же к моим ногам упала тетрадь, видимо лежавшая между рамкой и стеной. Надписи на тетради не было. Машинально перелистав страницы, я прочел:

«О-м опять пришел домой пьяный».

Что за «о-м»? Торопливым, но довольно четким почерком было написано дальше:

«Пришел мрачный, ни слова нам с мамой. Заперся в комнате. У мамы снова приступ».

Я хотел было засунуть тетрадку за раму, но любопытство побороло стыд. И я листал страницу за страницей.

10 июля

В кафе-молочной за одним столиком я увидела Маклакова с Чаркиной. На руке у Людмилы большой блестящий браслет. Откуда он у нее? Вместе с ними была полная нарядная женщина. Мать Андрея?

Вечером гуляла в саду, сидеть дома было просто невыносимо. Снова видела Маклакова, на этот раз в обществе каких-то двух парней, по-моему, с завода. Все трое курили сигары и приставали к танцующим девушкам. О-м снова пришел пьяный. Бедная мамочка, как мне жаль ее! Но ведь она любит его!

1 августа

Весь день провела в библиотеке, дочитывала Белинского. Какая великолепная проза! Как он умел писать!

Вечером в библиотеке состоялась лекция на тему «Педология как наука». Что за педология? Выступал наш Ковборин. Я испугалась, что он увидит меня, и ушла, а потом пожалела.

7 августа

Получила письмо от Кочки с Байкала. Завтра они отправляются в поход, к своему партизану. Счастливые!

Я завидую всем счастливым и талантливым. Между талантом и счастьем можно поставить знак равенства. Человек талантливый имеет неоценимое превосходство над людьми обыкновенными. Как я завидую талантливым поэтам, музыкантам, артистам!

Решила проверить, на что я способна в музыке. За вечер разучила сонату Бетховена. Но все же: кем я хочу быть?

10 августа

«Человек не может жить на свете, если у него нет впереди ничего радостного. Истинным стимулом в человеческой жизни является завтрашняя радость» (Макаренко).

Выписку сделала в библиотеке и тут же спросила себя: «А какая радость ждет тебя, Ольга?»

Не явился домой о-м. Звонили с завода, он, оказывается, не выходил на работу. Где же он был?

13 августа

Все необычно странно. О-м явился. Весь измятый, отвратительный. Говорит, что попал в аварию. С ним пришел… Ковборин! Вот уж глазам своим не поверила! Никогда не думала, что наш сухарь-директор может с кем-то дружить. Ковборин держался со мной подчеркнуто официально.

Разговор зашел о школе. Мама стала расспрашивать о Максиме Петровиче. Ковборин говорил о нем неприязненно, со скрытой насмешкой.

16 августа

Ковборин снова был у нас. Закрылись с о-мом в его комнате, о чем-то шептались. Я это сразу поняла, так как скрипел стул, отчим вставал и ходил проверять, плотно ли прикрыта дверь. Затем зазвенели стаканы, послышался хлопающий звук, – наверное, вылетела пробка из-под шампанского. Они расшумелись. Стали доноситься слова. Я даже услышала странную, поразившую меня фразу: «А ведь это та самая пушка, черт бы их побрал!» О какой пушке у них шел разговор?

23 августа

Мне кажется, что наш дом когда-нибудь сгорит. Вчера на складе пролили целое море нефти, она потекла к заводу. Обвиняют каких-то двух парней: Антона и Семку. О-м чрезвычайно взволнован. Ведь он главный энергетик завода, в случае пожара пришлось бы отвечать.

24 августа

О-м снова пришел пьяный. Он, по-моему, больше представлялся, чем был пьян на самом деле. С какой целью он это сделал? Ко мне о-м вдруг стал добр и внимателен. Может, он не так плох и я сама виновата? На заводе будто ценят его как хорошего специалиста.

30 сентября

Нет, как все-таки хорошо жить! Хорошо, потому что на свете есть Белинский и Максим Петрович. «Ничего себе сравненьице», – сказал бы некто, кому попался бы на глаза мой дневник. А я не смеюсь. Максим Петрович талантливейший педагог! Кстати, он хвалил Володю Рябинина за успехи в драмкружке. Володя в самом деле комик от природы! Но это разглядели не мы.

1 октября

Ковборин снова сказал маме какую-то гадость про Максима Петровича. Чего он добивается? В школе он первый борец за моральные устои, за качество учебы. А почему он был против нашего увлечения челюскинцами? Почему он так возненавидел партизанскую пушку?

11 октября

Сделала открытие, о котором боюсь сказать маме. О-м действительно часто инсценирует свое «пьянство»…

– Рубцов! Как же не совестно тебе? – раздался за моей спиной возмущенный крик Ольги.

Вырвав из моих рук дневник, она скомкала его и со слезами бросилась ничком на диван.

– Что тут у вас случилось? – подбежала ко мне Тоня.

Ошеломленный, пристыженный стоял я перед ней и ничего не мог ответить…

Глава семнадцатая
Схватка у нефтяного склада

«Внимание, внимание! Говорит школьный радиоузел. Сегодня в шесть часов вечера состоится открытое комсомольское собрание, посвященное речи Ленина на Третьем съезде ВЛКСМ. С докладом выступит директор школы Владимир Александрович Ковборин. На собрании будут представители завода. Приглашаются все желающие».

Эти слова разносились на каждой перемене из всех репродукторов.

То, о чем сообщал в своем объявлении радиоузел, я уже знал. Это собрание проводилось по инициативе комитета комсомола и его секретаря Фили Романюка. Но я никак не мог представить себе в роли докладчика Ковборина. Заветы Ленина и… Ковборин! Особенно это было непонятно и дико после того, что я узнал из дневника Ольги.

Когда в зале уже не осталось свободных мест, Филя предоставил слово директору школы. Ковборин, подойдя к трибуне, положил на нее папку с докладом и пристально посмотрел в зал. Глаз его не было видно за стеклами пенсне, блестевшими, как осколки льда.

– Ленин завещал нам «учиться, учиться и учиться…» – начал свой доклад Ковборин.

«Коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество…»

Перелистывая страницу за страницей, Ковборин звучно, артистически читал одну цитату за другой. Я старался вслушаться в каждое произносимое им слово. Но странное дело: как я ни напрягался, до меня не доходил даже смысл отдельных фраз.

– Лешка, ты ведь речь Ленина на съезде читал? – наклонилась ко мне Тоня.

– А как же!

– Там все ясно, а почему сейчас будто все в тумане?

Мы сидели в первом ряду. За Тоней, в следующем ряду, сидела Ольга. Накинув на плечи пуховый платок, она с равнодушным презрением глядела на трибуну. О чем сейчас она думала? Что еще случилось у них дома? Почему в тот вечер она так решительно отреклась от своих записей в дневнике? Как сейчас, помню ее горящие, покрасневшие от слез глаза: «Все это я выдумала, все это бред, понимаешь, Алеша?» Я понимал только одно: что во всем этом надо долго и терпеливо разбираться… Что за человек Бойко? И опять налет на нефтяной склад в тот вечер, когда мы были у Ольги. Кто это сделал? Зачем? Молодец все-таки сторож – отбился. Правда, пуля из его винтовки чуть не стала роковой для Ольги…

– Педология как наука призвана быть на страже знаний учащихся, – донесся тягучий голос с трибуны.

«О чем он? Какая тут связь? – старался я понять. – Может, я не понимаю, потому что не люблю Ковборина?»

– С помощью этой науки мы поможем вам, уважаемые воспитанники, определить свои дарования, чтобы стать достойными строителями коммунизма.

– А что это за наука все же – педология? – снова наклонилась ко мне Тоня.

Я пожал плечами.

– Леший ее знает! – быстро нашелся подслушавший нас Вовка и громко зевнул.

По рядам прошел смех. Председатель позвонил в колокольчик. Но едва ли уже кто слушал докладчика.

После перерыва желающих выступать не оказалось. Смущенный этим обстоятельством, Филя долго и терпеливо упрашивал собрание. Наконец слово взял председатель учкома. Он сбивчиво прочитал свое заранее написанное выступление, и снова молчание.

– Плохо что-то вы разговорились, – упрекнул нас сидевший в президиуме представитель завода, – огонька молодого не вижу!

Это был главный конструктор завода Чернышев – седоватый, невысокий, с живой улыбкой на лице. Он вышел из-за стола, но направился не к трибуне, а в угол зала, где на возвышении стоял макет карты СССР.

Чернышев нажал на макете кнопку, и мало заметная до этого карта озарилась вдруг множеством красных точек. Все получилось так неожиданно, что ребята захлопали и стали приподниматься с мест.

– Каждый огонек – новостройка Второй пятилетки, – объяснил Чернышев. – Взять, к примеру, Сибирь. На Кузнецком металлургическом комбинате строится новый мартен. В Голодной степи прорыт оросительный канал. Забил фонтан новой скважины Эмбанефти. Начала выпускать ткани крупнейшая текстильная фабрика в Ходженте. В Москве состоялся пробный рейс первого в Советском Союзе поезда метрополитена, – протягивал он руку то к одной, то к другой точке карты. – Советские аэронавты достигли стратосферы. Блестяще завершена челюскинская эпопея!

Говорил Чернышев просто, негромко, но как его слушали!

– Ведь все это – события только последних месяцев. А если взять годы? Как быстро мы шагаем вперед! Какими образованными людьми надо быть, ребята, чтобы участвовать в этой гигантской созидательной работе! Великий вождь пролетариата Владимир Ильич Ленин поэтому и говорил: «Задача состоит в том, чтобы учиться…»

Чернышев взошел на трибуну.

– Вы – поколение строителей коммунизма, и вы должны быть людьми, достойными нашего великого учителя Ленина! Значит, надо уже сейчас, сидя в школе за партой, воспитывать в себе коммунистов. А что можно видеть в поступках некоторых людей? Пережитки прошлого. Ленин назвал эти пережитки «родимыми пятнами капитализма».

К удивлению многих ребят, Чернышев именовал «родимыми пятнами» эгоизм, недисциплинированность, трусость. Даже шпаргалки и альбомчики оказались в изображении Чернышева вовсе не такими уж безобидными вещами, как это раньше представляли некоторые ученики.

– Я тут не говорил о другом наследии старого мира, – взволнованно продолжал главный конструктор завода. – О наших классовых врагах, об их агентуре в лице троцкистов, вредителей и прочей нечисти. С ними у нас разговор иной, революционный.

Он замолчал, и мне показалось, что ему хочется сказать нам что-то важное, но он колеблется. «Наверно, о событиях на заводе». И я заволновался: сейчас он ответит на все мои вопросы…

Но Чернышев провел рукой по лбу и сказал:

– В школе, в нашей советской школе, мы должны воспитывать убежденных коммунистов!

Чернышев закончил свое выступление. И зал как-то вмиг пришел в движение. Захотелось похлопать в ладоши, подбежать к карте, поближе посмотреть на главного конструктора завода.

Я взглянул на Ковборина. Лицо его было непроницаемо. Ледяным блеском играли стеклышки пенсне.

Желающих выступать появилось сразу много. Одна из учениц потребовала прекратить в школе обидные клички как «пережиток капитализма».

– Знает ли комитет, что у всех семиклассников, кроме фамилии и имени, есть еще прозвища? Одного ученика у нас прозвали «ослом». Да-да, не удивляйтесь! И когда классный руководитель сделал замечание, кличку переменили и стали называть не «ослом», а «божьей лошадью»… Но от этого же не легче!.. И вот еще, – продолжала ученица, когда утих хохот, – нас всех интересует вопрос: как учится десятиклассница Людмила Чаркина? Она всем хвастает, что будет кинозвездой, хотя по-прежнему получает «неуды» и даже не читает газет. Говорит, от них спать хочется.

– Это возмутительно! – выкрикнула Милочка. – Мне никто не говорил, что газеты надо читать!

– Стыдно не знать этого, – заметил Чернышев.

Говорили о плохой связи школы с заводом, о том, что необходимо самим сделать такую же карту, какую принес из Дома культуры главный конструктор Чернышев. И вдруг внимание всех собравшихся привлек Маклаков.

Развалившись на стуле и посмеиваясь, он щелкал кедровые орехи и бросал скорлупу под стул. На него шикали, его дергали за рукава, но он не обращал ни на кого внимания. Тогда Вовка Рябинин вытащил из кармана газету и с невозмутимым видом расстелил ее под стулом Маклакова.

– Подумаешь, о ком заботу проявил! – с возмущением прошипел Игорь.

Но Вовка терпеливо ждал. Когда накопилась горка шелухи, он вытянул из-под стула газету, завернул сверток и, что-то написав на нем, отправил в президиум.

– Вот это да! – ахнул Игорь.

Под любопытными взглядами ребят сверток с шелухой благополучно прибыл в руки председателя.

Сняв очки, Филя осторожно развернул сверток, снова надел очки и, когда очередной оратор покинул трибуну, громко прочел надпись:

– «Я нахален, и при этом я наглядно бестолков. С приветом! Маклаков».

Зал задрожал от хохота.

– Маклаков! – тыча пальцем в сверток, сказал Филя. – Это как же? Зачем послал в президиум шелуху?

– Да я же не посылал! – протяжно крикнул Маклаков.

– Как же? Орехи щелкал, а скорлупу не посылал? Куда же ты ее девал?

– Да это же… да что вы…

– Отвечай! – настаивал Филя. – Оскорбил все собрание!

– А чего ему говорить! – вскочила с места Тоня. – Любого оскорбит! Из-за него сегодня в школу не пришел Ваня Лазарев!

– Почему? Где Ваня? Расскажи, Тоня! – посыпались возгласы со всех сторон.

– И расскажу.

И вот что рассказала Тоня.

Ваня Лазарев одержал победу в городском шахматном турнире. На другой день после окончания турнира, когда все в классе поздравляли Ваню, Маклаков подошел к нему, смерил взглядом с ног до головы и вдруг загоготал: «Смотри-ка, штаны из чепухового материала, а складки – как линеечки… Все понятно: столярным клеем намазал и потом под утюг! Ловко, чемпион. Молодец, победитель!»

– Но это еще не все, – говорила Тоня. – Если бы только этот дубина посмеялся, а то и некоторые девочки захихикали, понравилось маклаковское остроумие! – Тоня сердито взглянула на Чаркину. – А Ваня на следующий день не пришел в школу. Вот и все.

Тоня села на место. Ковборин, пожимая плечами, что-то сказал Чернышеву. Тот отрицательно покачал головой.

– Да, – сказал он, – верно, не по прихоти своей ходит Лазарев в таких брюках. Разве можно так! Не ум, не талант заметить у товарища, а складки на клею. Это же, это же…

– Подлость это! – выкрикнул Вовка.

– Оскорбляют! – завопил Маклаков. – За что? Я ничего не знаю!

– То есть как это – не знаешь? – всплеснув руками, вдруг выкрикнула Чаркина. Красная от негодования, Милочка встала и повернулась лицом к залу. – Да я же все видела собственными глазами! Честное слово, видела! Да, и я смеялась, и мне сейчас стыдно. Как ты, Андрей, смеешь отпираться?

– Ай да Чаркина! Молодец! Что это с ней случилось?

– Давно пора за него взяться! Всю школу позорит! Барин здоровый! Бока ему намять! – кричали ребята.

Ольга, пораженная выступлением Милы, повернулась ко мне и как бы спросила взглядом: «Что между ними произошло?»

А зал все шумел и шумел, и разговор на собрании шел уже по большому, настоящему счету.

Работа над номером стенгазеты подходила к концу, когда в пионерскую комнату вбежала Тоня. Беличий воротник ее шубки был разорван, косы растрепаны, и по щекам катились слезы.

– Что с тобой? – бросился я навстречу. – Кто тебя так?

– Не знаю, – всхлипывала Тоня. – Налетели двое, столкнули в сугроб. И вчера тоже!

– И вчера! Что же ты молчала?

– Думала, так, простое озорство.

Вовка, рисовавший карикатуру на Маклакова, ткнул в рисунок кисточкой. – Это Недоросль! – Он отбросил кисточку. – А ну, ребята, пошли! Они, наверно, где-нибудь тут, рядом.

– Пожалуй, – сказал Филя и решительно скатал газету.

Было темно, когда мы вышли на улицу. Начинался буран. Уныло гудели провода на столбах. Ветер с шумом и свистом сдувал с сугробов жесткий, колючий снег.

– Ноябрь – сентябрев внук, октябрев сын, зиме родной батюшка, – проговорил Вовка и зябко похлопал рукавицами.

– Погодка, прямо сказать, чукотская! – отозвался вынырнувший из темноты Игорь.

– Смотри-ка, не очень зубоскаль, – сердито ответил Вовка. – Ты откуда?

– С узла. Микрофон настраивал.

– Ну, раз пришел, пришвартовывай к нам!

На углу Филя огляделся, спросил о чем-то Тоню и предложил нам с Игорем перейти на противоположную сторону улицы. Сам же с Вовкой отправился вслед за Тоней.

Некоторое время все было спокойно. Игорь, уже знавший о происшествии с Тоней, зорко всматривался вперед. Вдруг на повороте улицы он схватил меня за руку:

– Гляди!

Перед Тоней замаячили две смутные фигуры. Мы подбежали. Филя с Вовкой были уже здесь и, включив фонарики, навели их на неизвестных. Это были парни, одетые в замасленные куртки.

– Они? – повернулся к Тоне Филя.

– Похоже, они!

– А тебе чего? Что ты фонарем в рожу тычешь? – простуженным голосом прохрипел низкорослый вертлявый паренек.

– Хочу знать, откуда вы. Заводские? – спокойно спросил Филя.

– Заводские! Ха!

Парни, переглянувшись, сошли с тротуара на мостовую. И вдруг припустили от нас.

– Аллюр три креста! – закричал Вовка.

Мы бросились вдогонку. Парни свернули в проулок.

– Куда они? – убавил шаг Вовка. – Проулок ведет к нефтяным складам и к пустырю, где мой батька дома строит. Да ну их! Гнаться в темноте, по морозу… Подкараулим в следующий раз.

Но Вовкино предложение не получило поддержки, мы свернули в проулок. Он совсем не освещался. Окна жилых бараков еле-еле мерцали, точно в них были вставлены не стекла, а куски просаленной бумаги. Под ногами змеисто струился сухой снег. А преследуемые точно растаяли в снежной мгле.

Мы остановились, решая, что же предпринять дальше. Мороз покусывал лицо, пробирался за воротник, в рукава… Я вспомнил, что где-то здесь, поблизости, живут Минские. Хорошо бы забежать погреться!

Неожиданно позади нас сквозь свист метели донесся рокот мотора. По переулку запрыгал ослепительно яркий луч.

– Грузовая, прыгай в сторону! – скомандовал Филя.

Спрятавшись за высокий сугроб, мы смотрели на быстро приближавшийся грузовик. Вот он поравнялся с нами, осторожно переехал рытвину и помчался дальше, играя впереди себя веселым зайчиком света. Шагах в ста от нас грузовик осветил две пригнувшиеся человеческие фигуры. Постояв секунду-две на дороге, они тотчас метнулись к штабелям кирпича.

– Вроде они, – сказал Игорь. – А ну, ребята!

– «Они, они»! – ответил Вовка. – На кой черт им кирпичные штабеля!

– За штабелями нефтяной склад, – напомнил я.

– Ну, и что же?

– А вот то! Их надо обязательно поймать! – сказал Филя.

– А если у них ножи? – прошептал Игорь.

– Зато нас четверо.

– Пятеро, – поправила Тоня.

– Вперед! – скомандовал Филя.

Мы, крадучись, двинулись к штабелям. Кирпич, завезенный для стройки домов и сложенный в штабеля вдоль складского забора, как бы сливался с ним в темноте. Вот край первого штабеля. Тоня осталась возле него, мы стали обходить первый кирпичный куб. Ноги вязли в снегу. Вот угол штабеля. Мы с Игорем рывком завернули за него и невольно вздрогнули: навстречу нам из темноты двигались двое. Но это были Филя и Вовка.

Сойдясь вчетвером, мы начали обходить второй штабель, третий, и результат оказывался прежним. Обошли последний штабель. Впереди, шагах в десяти от нас, забор нефтяного склада под углом заворачивал влево, а дальше темнел пустырь. Вокруг ни души, только пурга посвистывала. Мы недоуменно переглянулись: «Куда же девались парни?»

Вдруг сверху донесся гудящий металлический звук. Он повторился, пройдя ледяным холодом по нашим спинам. Гудела колючая проволока на заборе нефтяного склада.

Поборов минутный страх, мы бросились к заборной щели. Нефтяной склад стоял на широком заснеженном участке. Посредине его на высоком столбе одиноко маячил электрический фонарь, тот самый, что я видел из окна Ольгиной комнаты. Свет фонаря падал на цистерну, огромным цилиндром подымавшуюся из земли. Чуть дальше темнели очертания других цистерн.

– В этих посудинах хранится нефть для дизелей электростанции завода, – начал объяснять Вовка, но умолк.

Проволока над головой снова загудела, и от забора со стороны пустыря отделилась человеческая тень. Она быстро поползла по снегу к цистерне и скрылась за светлым кругом от фонаря.

– Это же один из них! – ахнула Тоня. – Уж не думает ли он поджечь нефть?

– Нефть на морозе загорается плохо, но, впрочем… – Филя протер очки и снова уставился в щель.

Тем временем тень от цистерны отделилась и так же быстро скользнула обратно к забору.

– Ишь, как торопится! Теперь уж не уйдешь, голубчик, – заметил Вовка.

– А как ты предлагаешь их ловить? – спросил я.

– «Как, как»! Они пойдут той же дорогой, мимо кирпичных штабелей. Ну и подкараулить.

– Верно, – согласился Филя и снял с тулупа ремень.

Мы впятером притаились у штабелей.

Сквозь вой бурана ухо уловило скрип снега под ногами и голоса. Неизвестные, шагая со стороны пустыря, приближались к краю складского забора.

– Сейчас завернут к нам, – предупредил Вовка.

В самом деле, почти рядом мы услышали обрывки фраз:

– Хозяин похвалит, – говорил один с хрипотой в голосе. – Ты не перекрутил?

– А черт его знает, – злобно ответил второй. – Когда же ты, дьявол, от меня отцепишься? Надоело мне все!

– Болтай меньше, а то худо будет!

Из-за штабеля вышли двое. Один низенький, коренастый, другой долговязый. Прошли немного вперед…

– Стой! – крикнул Филя и прыгнул на длинного.

Вовка бросился помогать. Второго свалили мы с Игорем. Уткнув его лицом в снег и не давая опомниться, мы вывернули ему на спину руки и, как он ни бился, стянули их ремнем.

– Сволочи! Дышать дайте! – хрипло орал парень, вертя головой в сугробе.

Когда мы отпустили его, он вьюном повернулся на спину, хотел что-то крикнуть, но только сплюнул, увидев нас. Тут же рядом лежал его долговязый друг, но тот вел себя спокойнее.

– Что, влипли? – усмехнулся Вовка. – Зачем к цистерне лазили?

Парень, которого связали мы с Игорем, попытался вырвать руки, ему стало больно, и он заскрипел зубами.

– Нечего разлеживать, вставайте! – посветил фонариком Филя. – Тоня, напяль-ка на них шапки, а то уши отморозят.

Пленники, неуклюже выгибаясь, поднялись на ноги.

– Куда вы нас? – спросил низкорослый парень. Он злобно глядел из-под сдвинутой на лоб шапки.

– В милицию поведем, а там разберутся, – отозвался Филя, стряхивая с себя снег.

– Может, к дежурному по заводу лучше? Мы заводские… – понуро попросил долговязый.

– И правда! – согласился Игорь. – Пусть на заводе разберутся!

По дороге к заводу низкорослый парень не переставал буйствовать и сквернословить.

– Ты чего, Антон, перед ними лбом тычешься? – хрипел он на своего напарника. – Школяры! Вредителей поймали! Ха-ха! Смотри…

– Молчи, Семка, – бубнил Антон. – Молчи! Молчи!

Но Семка не умолкал, и по всему было видно, что он считал себя за главного.

Антон и Семка… Эти имена показались Мне знакомыми.

Да ведь о них же писала в своем дневнике Ольга!

Войдя в проходную, мы вызвали через вахтера дежурного по заводу. Навстречу нам вышел высокий, худощавый мужчина в кожаном пальто.

– Что тут случилось? – сощурил он глаза.

– Товарищ начальник, разрешите высказать, – быстро заговорил Семка. – Они нам руки скрутили, а за что? Мы же для завода старались. Лазили смотреть, как закрыты вентиля после закачки нефти. Сутки на морозе собаками мерзли, нефть качали, а они руки крутить. Это что ж? – И Семка с озлоблением задвигал руками.

– Перестань, разберемся! – властно прикрикнул дежурный. – Развяжите руки обоим.

Нехотя выполнив приказание старшего, Филя, хмурясь, посмотрел на парней:

– Зачем же вы на склад лазили, а? Ворот туда, что ли, нету?

– Сторож складской ушел, – ответил Семка. – Понятно?

– А зачем ее трогали? – показал я на порванный воротник Тониной шубки.

– Кого? – удивился Семка. – Да вы что?

– Неправда! – вспыхнула Тоня. Она протянула на свет рукав, где виднелись масляные пятна. – Это от ваших тужурок нефть. И тогда были вы, только одетые в полушубки.

– Не мы, и всё! – отмахнулся Семка. – Вот пристала! Вы уж, товарищ дежурный, утихомирьте их!

Нагловатые глаза парня устремились на дежурного по заводу. А тот молчал, поглядывая на нас.