Текст книги "Когда нам семнадцать…"

Автор книги: Виктор Александровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Глава пятая
В старой каменоломне

Картофельное поле заводских огородников у самой реки. За голубой ангарской ширью – зеленеющие луга с просветами озер, холмы, волнистая синева горизонта…

Отставив лопату, Павел вздыхает:

– Утиная пора, Алеха. Апрель на исходе…

Заметив, что я обгоняю его, брат начинает быстро и сосредоточенно копать, потом, схватив горсть земли, смеется. На ладони у него дождевой червяк.

– Скажи, какое мясо пропадает! Нажива на окуня.

– А ты сегодня веселый, – говорю я.

– На природе, Алеха, всегда хорошо. Только ты не думай, я с тобой все равно ругаться буду.

Павел вытаскивает пачку папирос, но его неожиданно схватывает кашель. Отбросив лопату, брат идет к костру.

– Тьфу! Не забывает, стерва, – тычет он пальцем под сердце и, как будто что-то нащупывая в груди, шевелит плечом. – С ней, видно, и в гроб заколотят… Да нет, шалишь. Пуля – не дура, но и мы за так не сдадимся! Иди-ка, Алеха, поговорим…

Присев на корточки, Павел выхватывает из пепла дымящуюся картофелину, бьет по ней кулаком и, взяв в пальцы чашечкой, долго и старательно дует на белоснежную мякоть.

– Слышь-ка, Алеха, говорят, будто нынче десятые классы откроют?

– Читали нам в школе такое решение.

– А ты чего же молчишь?.. Передай соль.

Я передаю соль, беру сучок и копаюсь в горячем пепле.

Картофелина, вытащенная мной, дымится, я не решаюсь разбить ее, как Павел, кулаком.

– Не бойся, не сгоришь, руки-то, поди, не дворянские. Вот так, так. Еще раз ее по макушке. Ну!

А мне уже расхотелось есть…

– Так как же ты решил? – не отступает Павел.

– Работать пойду.

– Слыхал уж! – Брат сердито отшвыривает обугленную кожуру. – Так! Отец неучем век прожил – понятно, не те времена были. Я рано работать пошел поневоле – семья. Ну, а ты-то чего куролесишь? Да и меня еще впутываешь.

– Тебе тоже надо учиться.

– А я не знаю? Гляди, глава семьи выискался!

«Сказать разве ему все начистоту? Будь что будет!» – решаю я.

– Пойми, Павел! – начинаю я. – Учиться в школе стало неинтересно. Со спасением челюскинцев закрылись лучшие страницы жизни.

– Чего, чего? Какие страницы? Ишь ты, как высоко завернул! Подбрось-ка, парень, веток в костер.

Облокотившись на землю, брат вытащил папиросу.

– Говоришь, закрылись лучшие страницы жизни? Ты, выходит, и не рад, что летчики спасли челюскинцев?

– Ну, знаешь!..

– Ладно. Я просто хотел наглядно показать, что дешевая романтика приводит к чепухе, к бессмыслице.

– Там, на Севере, – настоящий труд и романтика настоящая!

– Вот-вот… – задымил папиросой Павел. – А ответь-ка мне, Алеха, на такой вопрос: за что я свое токарное дело люблю? Молчишь? Боишься меня обидеть? Не бойся! Я свою романтику задешево не отдам. – Павел улыбнулся каким-то своим мыслям и продолжал: – Вот я тебе случай расскажу. Подходит как-то к моему станку наш главный конструктор завода – не знаешь? – товарищ Чернышев. Уважаемый инженер. Подает мне чертеж и говорит: «Вот, Рубцов, тебе задание: выточить эту деталь. Сделаешь – опытный образец машины войдет в строй, нет – значит, всю технологию перекраивать заново. Эту штучку не просто сделать, предупреждаю». И я взялся. Два дня и две ночи не отходил от станка. Ну и горячился же я! Одну деталь запорол, другую пришлось еще раз точить. И все же сделал: в машину мою деталь поставили. Народ собрался смотреть. А я места себе не нахожу. «Пойдет, – думаю, – машина или нет?» И машина, Алеха, пошла! В детальке весу-то всего граммов двести, а без нее экая махина – ни с места! Это как понять? Не романтика?

Рассказ брата не тронул меня. Просто не хотелось огорчать его. Я сбивчиво заговорил о рабфаке, куда Павел собирался поступать, и о том, что я уже не маленький и что мне пора начинать самостоятельную жизнь.

– В рабфак я, между прочим, идти раздумал, – ответил Павел.

– Это чтобы я закончил десятый класс?

Павел сделал последнюю затяжку и бросил окурок в костер.

– Нет, решил готовиться в техникум. Как ты считаешь, в течение года осилю за седьмой класс? Без отрыва от станка. Помогать-то станешь?

– Павел!

– Ну, вот и договорились. А ты… ты поучись еще годок в школе – и на индустриальный факультет. А потом хоть на север, хоть на юг езжай. Гляди, на какую стройку страна размахнулась! Вот ты давай в инженеры подавайся, а я в техники. Василий Лазарев когда-то станки по картинкам знал, а теперь, гляди, в токари выходит! А ты заладил: «Кончились лучшие страницы…»

Снова принялись за работу. Рыхлая земля отдавала весенней прелью, легко рассыпалась под лопатой. Камни и стекло мы отбрасывали на межу. Вдруг Павел нагнулся, попытался поднять какой-то предмет, но не смог и подозвал меня.

– Обыкновенное железо. Да еще ржавое… – пожал я плечами.

– А вот и не железо, а чугун! – усмехнулся Павел. – Спица вагонного колеса… Как же ее сюда затащило?

– Нашел, из-за чего ломать голову!

– Чудак, ведь интересно же! – Он громко засмеялся. – Ты иди-ка сруби палку, да потолще, – негромко приказал он.

Когда я вернулся из леска, брат, докопав огород, сидел возле находки.

– Так… Палка подходящая, – повертел он в руках березину. – А теперь прикручивай к ней спицу, вот тебе проволока.

Я молча выполнил его указание.

Пощупав, крепко ли привязано, Павел поднялся, взвалил на плечи лопаты, показал мне глазами на спицу:

– Берись за тот конец, я за этот.

– Куда? Зачем?

– На завод. В вагранку.

– Вот уж ерунда какая! Такую паршивую ржавчину нести по городу! Смеху наделаем и только.

– Да, действительно, не романтика. Просто черный труд!

Подойдя к спице, я со злостью взялся за палку. Молча, стараясь не раскачивать тяжелый груз, мы пошли по полю. Передохнули, снова взялись. Тропинка повела в гору, к Заводской улице. Солнце припекало. Рубаха неприятно липла к спине. Заныли руки, ключица. Хотелось бросить проклятый березовый конец, сесть вот тут, на краю дороги, и плакать от злости.

Но брат, молчаливый, строгий, упрямо шагал вперед, и я подчинялся его размеренному шагу.

«Ребят бы не встретить, засмеют», – осмотрелся я при входе на Заводскую улицу.

Но Павел, как нарочно, свернул с тротуара на мостовую и так же размеренно шел, не обращая внимания на взоры любопытных. Вдруг впереди, у магазина, я увидел нарядное платье, знакомое хорошенькое лицо под затейливым зонтиком… Милочка Чаркина! Узнав меня, она сошла с тротуара и крикнула свой «приветик». Меня бросило в жар. Павел усмехнулся и предложил переменить руку. Он и тут не произнес ни слова. И только когда мы пришли на завод к литейному цеху, бросили в общую кучу металла спицу, брат сказал:

– Ну вот, теперь пойдем домой, обедать.

Утром, перед уроком, ко мне подошел Андрей Маклаков.

– Что, копеек двадцать вчера подшиб? – спросил он с нагловатой усмешечкой.

Я отошел от него, но он снова настиг меня.

– Утилье по дворам собираете? И как, выгодное дельце?

– Уйди, гад! – бросился я на него с кулаками.

– Но, но! – Маклаков загоготал.

Схватившись за борта своего широкого пиджака и махая ими, как крыльями, он пошел разносить новость по школе.

– Что случилось, Алеша? Что это к тебе Недоросль привязался? – удивлялась Тоня, когда мы возвращались домой из школы.

– Да так, ничего, – буркнул я.

– Нет уж, говори, – не отставала она. – Что это за «утилье», какое там у тебя «дельце»?

Пришлось рассказать, как мы с Павлом нашли на огороде чугунную спицу и как Павел заставил нести ее на завод. Конечно, насчет разговора о романтике – ни слова.

Тоня, задумавшись, шла рядом со мной.

– Интересное совпадение. Отец вчера пришел с завода – он там осмотр производил, – говорит, на заводе все без конца твердят о чугуне.

Тонин отец работал в больнице. В городе его хорошо знали. Высокий, могучего телосложения, с черной купеческой бородой, он говорил всегда громко, грубовато, насмешливо. Я побаивался его.

– Знаешь, Леша, пришла мне в голову мысль: устроим воскресник, поможем заводу, а? – Тоня заглянула мне в лицо.

– Капля в море! Павел говорит, что в вагранки ежедневно идет двенадцать тонн. Двенадцать тысяч килограммов! Понимаешь? Из-за этого у меня и спор с братом вышел…

– Нет, Леша, давай все же посоветуемся с ребятами.

Первый, кого мы спросили на следующий день, был Филя. Он тут же произвел подсчет:

– Тонну, две чугуна может собрать каждая школа. В городе, кажись, более тридцати школ… Выходит, пятьдесят тонн, не меньше, можно собрать в один воскресник. А если повторить?

– Вот видишь! – посмотрела на меня Тоня.

На следующей перемене я решил посоветоваться насчет воскресника с Игорем.

– Эх, Лешка, мне не до чугуна!.. Смотри, чем я вчера занимался.

Игорь вынул из парты кусок ватманской бумаги, на которой были начерчены какие-то продолговатые коробки.

– Понимаешь? Лыжи… по воде ходить. – Игорь медленно провел пальцем по чертежу. – Видишь два продолговатых каркаса? Они обтягиваются брезентом, потом красятся, становятся непроницаемыми для воды. Вот здесь киль, клапаны. Ремешками я прикрепляю лыжи к ногам и скольжу себе спокойно по воде.

– Ты что это, сам придумал? – с недоверием уставился я на Игоря.

– Это неважно, – со скромной загадочностью ответил Игорь. – Но признайся, дело сто́ящее! Особенно при переходе со льдины на льдину во время охоты на моржей…

Охота на морского зверя не была для меня злободневным вопросом, и я прервал друга:

– Лыжи лыжами, моржи моржами, но почему ты отказываешься собирать чугун?

– Леша! Друг мой! В воскресенье я начну делать каркасы. Это поважнее!

– Правильно, – вмешался Вовка. – Тоже мне, черепки, обломки собирать! Я думал, ты предложишь лететь на Южный полюс. Очень в нас нуждается завод! Без нас справятся!

– Вовка! – пробасил Филя. – Опять ты с заоблачными мечтами! Вся школа выйдет на воскресник. Впрочем, как хочешь, а я пойду договариваться с Ковбориным.

Из кабинета Ковборина Филя вышел… нет, скажем прямо – вылетел необыкновенно быстро.

– Ну что? – подскочил к нему Вовка.

Филя растерянно вынул из кармана рубахи гребешок и с ожесточением вонзил его в волосы.

– Ясно! Опять латынь! – догадался я.

– И по-русски, и по-латыни, – сокрушенно признался Филя. – По-русски: «Не рекомендую», а по-латыни… Ну, забыл. Лопатос… нет, кульпатос!

– А что такое «кульпатос»? – спросил Игорь.

– А черт его знает! «Тупица» или «идиот», наверно.

– Ах, так! Ну, тогда и я кульпатос! – вскипел Игорь. – Не хотел идти, но пойду.

– А ты, Вовка?

– Ну вас!

– Твое дело! А мы пойдем, – сказал Филя. – Мой братишка Петька рассказывал недавно, что знает места, где лома этого целые завалы!

Из-за горы, где были старые каменоломни, выкатилось яркое, приветливое солнце. Утренний ветерок доносил лесную свежесть. Вдали шумел просыпающийся город.

Тоня смеялась, на ходу осматривая каждого из нас.

– Ты, Лешка, похож на трубочиста, – она дернула меня за рукав старенькой братниной спецовки, – а Игорь – на турецкого дипломата!

– Сама-то уж, – обиделся Игорь, – цыганка не цыганка… Зачем-то и ведра взяла.

Тоня, смеясь, оглядела себя – свой ситцевый сарафан, физкультурные шаровары.

– Это я нарочно, чтобы Филе понравиться!

Домик, где жили Романюки, стоял на самом краю железнодорожного поселка. Выцветший от времени, с покосившимися стенами, он напоминал дремучий пень, вросший в землю. За ветхим забором заливчато лаяла собачонка.

Тоня храбро открыла калитку, и мы вошли. Навстречу нам, отчаянно тявкая, выбежала черная дворняга. В просторном дворе было пусто, из дому тоже никто не показывался.

– Эй, есть тут кто? – крикнул Игорь.

На крыше сарая, стоявшего в глубине двора, сначала показалась вихрастая голова, а потом и весь мальчуган в длинных штанах, рубахе без пояса, в картузе с лакированным козырьком. На груди у него болтался подвязанный на веревочке старенький «цейс» с дырками вместо линз.

– Ну, чего вам? Мать ушла на базар, отец уехал на паровозе, а я занят.

– А ты кто? – улыбаясь, спросила Тоня.

– Петька я.

– Ты Филин брат?

– Ну, брат! Все равно некогда мне: я на наблюдательном пункте, – ответил Петька.

– Ты что же, разведчик или командир? – снова заговорила с ним Тоня.

– Артиллерист я.

– Вот оно что! А где же твое орудие?

Петька, пошвыркивая носом, показал нам на большой глиняный горшок около сарая. Дно лежащего на боку горшка было выломано, из него торчало деревянное дуло.

– Тут и лафет и замок – закрывать снаряды, – объяснил Петька. – А вот панорама куда-то пропала… Эх, была бы у меня настоящая!

– Скажи-ка, какой бравый! – с восхищением поглядел Игорь на Петю. – Молодец! А теперь отвечай: где Филя?

– А вы кто?

– Товарищи Фили, кто же еще.

– А он не велел говорить, – хмуро ответил Петя. – И не скажу.

– Петя! Петенька! – ласково заговорила Тоня. – Он нам очень нужен…

В это время Игорь, обойдя вокруг сарая, поманил нас к щелистой его двери.

– Ребята, поглядите, тут целая обсерватория! Ого, что мы видим!

В самом деле, на дощатом полу сарая высился стол и на нем в треноге – медная трубка. Верхний конец трубки уходил под самую крышу, где зияло отверстие. Возле треноги возился Филипп Романюк. Он оторопел, когда мы все гуськом вошли в сарай.

– Это же телескоп! – заволновался Игорь, заглядывая внутрь трубки. – Кто его делал?

– Мы с отцом, – нехотя откликнулся Филя. – Паровозный машинист он и вот астрономией увлекся… Ну, а я так, помогаю… А что в этом телескопе мудреного? В трубку с обоих концов линзы вставили, и вся недолга.

Сквозь отверстие в крыше виднелся голубой кусочек неба. От дуновения ветерка в сарае шелестела солома, как бы оживляя нехитрую обстановку «обсерватории».

– И ты как же, Филя, – робко спросила Тоня, – смотришь на небо, изучаешь? Может, звезду неоткрытую найдешь?

– Черти вы этакие! – незлобиво сказал Филя. – Разыскали, проникли, угадали! Что с вами поделаешь! Вот, читайте!

Он достал с полки потрепанный журнал «Вокруг света» и показал небольшую заметку. «Наблюдайте за небом!» – призывал ее заголовок, а под ним рассказывалось об удивительном факте. Двое московских ученых, Паренаго и Кукарин, открыли недавно формулу, позволяющую предсказывать появление на небе новых звезд. Воспользовавшись этой формулой, другие советские ученые предвосхищали появление новой звезды в 1934 году.

– А где, в каком месте? – спросил я, передавая Тоне журнал.

– Вот здесь, – ответил Филя. Он уже открыл «Атлас звездного неба» и вел пальцем по Млечному пути. – Вот, глядите: созвездие Геркулеса… отойдем немного в сторону… девять звездочек видите?

– Ну? – пожал плечами Игорь. – Ну и что? Чего же их открывать, если они на карте?

– Среди этой группы звезд должна появиться десятая звезда, новая, – терпеливо пояснил Романюк.

– А увидишь ты ее в свою трубку? – Игорь насмешливо покачал головой. – Ученые, знаешь, какие телескопы имеют!

– Ну, это посмотрим! А сейчас довольно прохлаждаться, – сказал Филя. – Надо дело делать… Петь, слазь с крыши. Покажешь, где чугун лежит.

– Ну еще! Далеко! И некогда мне.

– Слазь, говорю!

Петя спрыгнул с сарая.

– Ближний покажу, а дальний нет, – сказал он.

– Начнем с ближнего, – согласился Романюк-старший.

Напялив поглубже картуз, Петька командирски махнул рукой, и мы вышли на пустырь.

Солнце припекало. Ветер стих. Из кустов багульника пахнуло жарким смолистым ароматом. Вскоре извилистая тропинка привела нас к обрывистому краю заброшенной каменоломни. Петька, сняв картуз, показал вниз:

– Вон торчит железина, видите?

– Чугунная?

– А кто ее знает… Железина!

– И все? – разочарованно спросил Игорь.

– Чего еще вам надо?

– Маловато, – заметил Филя. – Ты же говорил, что железа видимо-невидимо.

– То не здесь, то за горой, – деловито пояснил Петька. – А думаете, эта железина махонькая? Ребята говорят, она из самого центра земли тянется.

– Вот это железина! – серьезно сказала Тоня. – Заводу на сто лет хватит.

Держась за руки, мы стали спускаться с кручи. Под ногами осыпа́лась земля, падали камни. В одном месте спугнули серо-зеленую змейку, и наш храбрый артиллерист, присмирев, долго поглядывал в сторону, куда она скрылась. Наконец достигли дна каменоломни, заваленного щебнем и глиной, заросшего бурьяном. Несло сыростью, где-то невдалеке журчал ручей… Прямо перед нами торчала из земли Петькина железина. То был обычный рельс, поржавевший от времени.

– Зачем нам эта штуковина? – разочарованно протянул Игорь. – Она стальная, а сталь в вагранку не идет. И возни сколько: откапывать да выволакивать наверх.

Я вспомнил, что на заводе будет пущена электрическая печь для плавки стали. В конце концов, пригодится и рельс.

– Когда-то это еще будет… Да и чем копать? Ни лопат, ни кайл.

– Ерунда! – выкрикнул Петька. Глаза его хитровато блеснули из-под козырька фуражки. – Я с ребятами давно думал откопать эту железину. Инструмент у нас заготовлен! – Он побежал к темневшей невдалеке пещере и вскоре притащил кайло с лопатой. – Бежим, там еще есть! – позвал он Тоню.

Игорь, нехотя взявшись за кайло, стал долбить каменистую землю. Я отбрасывал лопатой сырые комки. Тоня с Филей работали ломами. Время шло, а яма углублялась медленно, каждый сантиметр давался нам с трудом. Игорь вскоре выдохся и, присев на бугор, стал смахивать рукавом пот со лба. Петька, поковыряв немного лопатой, тоже устал и побежал к ручью умываться.

«Стоит ли, в самом деле, из-за какого-то куска стали терять чуть ли не целый день? – подумал я. – Не проще ли пойти в другое место?»

Вдруг мое кайло стало при ударе отскакивать. Я нагнулся, но, кроме рельса, ничего не обнаружил. Тотчас же что-то звякнуло под кайлом у Фили.

– Смотрите! – вскрикнула Тоня и разгребла землю руками.

Откопанный конец рельса оказался скрепленным с железной рамой. Торчали проржавевшие заклепки, обод деревянного колеса… Дальше снова шел грунт.

Вскоре на дне ямы показался угол какой-то замысловатой части.

– Ей-ей, «ископаемое», да еще чугунное! – определил Игорь.

– Скорее, скорее! – торопил Петька. – Дайте я сам! Говорю – из центра земли!

– Не вертись под ногами! – отгонял его Филя.

– Я нашел, понятно? Все равно, я нашел!

Филя, запустив под «ископаемое» лом, приподнял его и, косясь через очки, стал не торопясь разглядывать:

– Чугунное… Длинное… Пустотелое… Что же это может быть?

– Разве ты не видишь? – закричал изумленный Игорь. – Пушка! Пушка петровских времен!

Перед нами лежал ствол небольшой примитивной пушечки. Толстыми обручами ствол был скреплен с лафетом, сделанным из старых рельсов.

Пушка! Это открытие поразило нас. Чья она? Как здесь очутилась?

– Отдайте пушку! – захныкал Петька. – Знаете, как она мне нужна…

– Отстань ты! – пригрозил Филя.

Но это не помогло. Заметив, что мы поглядываем вверх на край обрыва, Петька снова захныкал:

– Ничего, что высоко! Я соберу ребят со всей улицы, вытащим!

Тоня притянула к себе Петьку, погладила его по вихрастой голове:

– Погоди! Мы после решим, кому отдать находку. А пока вот что, Петя. Ты знаешь, где наша школа?

– Еще бы! Я осенью поступаю в первый класс.

– Тогда вот что. Ты же артиллерист, человек военный, выполняй приказ: беги сейчас в школу и скажи завхозу, что мы пушку нашли. Пусть немедленно грузовик присылает с людьми и веревки. Понял?

Петька недоверчиво посмотрел на Тоню, напялил на уши картуз и скрылся в бурьяне.

– Погоди! Мы после решим, кому отдать находку.

Глава шестая
Открытие Тони Кочкиной

На школьный двор пушка была доставлена поздно вечером. Деревянные колеса пушки совсем развалились, и ее примостили у яблони под окнами нашего класса. В тусклом электрическом свете – свет падал на пушку из окон школы – она казалась еще более древней и загадочной.

Мы устали, проголодались, но расходиться по домам не хотелось. Петька, увивавшийся за нами целый день, оказался хорошим помощником. Он то исчезал, то появлялся снова, с военной точностью выполняя все наши поручения. Нам опять понадобились лопаты, потом обтирочные «концы». Наконец Петька притащил из дому огромную кастрюлю горячих щей.

Поужинав, мы снова принялись за работу. Филя взялся чинить колеса, мы с Тоней соскребали лопатами грязь с лафета, а Игорь обтирал тряпкой ствол.

– Похоже, что пушка петровская, – настаивал Игорь. – Я помню по картинке. А может, ее еще Ермак привез, когда Сибирь покорял? Я такую пушку видел в Москве, в Историческом музее.

– Лафет-то у нашей пушки из рельсов, – заметила Тоня. – А разве при Ермаке или даже при Петре железные дороги были? Истории, Игорек, не знаешь…

– Ну и что? – возразил Игорь. – Лафет-то могли и потом приделать, верно ведь?

– Нет, – ответила Тоня, – не то, не то! – Она уже, наверно, в пятый раз обходила пушку кругом. – Партизанская это пушка, – внезапно сказала она. – Читала я, что у партизан были свои самодельные пушки.

– Где же партизаны их отливали? В тайге, что ли? – попробовал сострить Игорь.

– Вот и давайте выяснять, где, – спокойно ответила Тоня.

На другой день спозаранок мы снова были у пушки – продолжали счищать с нее грязь, скребли железо изо всех сил…

Возле пушки сгрудились ребята. Некоторые даже забрались на яблоню и глазели на пушку сверху.

Подошел и Вовка Челюскинец.

– Разве так грязь счищают?

– А как?

– Водой надо. Эх, вы!

По всему было заметно – ему неловко и обидно, что не пошел вчера с нами. Он постоял с минуту, потом исчез и появился со старым пожарным шлангом. Размотав шланг, деловито посапывая, стал прикручивать резиновый рукав к торчавшей поблизости водопроводной трубе.

– Помочь ему, что ли?

Но Романюк придержал меня за плечо:

– Не мешай. Ишь, совесть парня мучает…

Наконец шланг был подключен к крану. Вовка, взявшись за брандспойт, направил струю на пушку. Вместе с водяными брызгами полетели кусочки глины, песок, мелкие камешки.

Вмиг возле пушки никого не осталось.

Вдруг откуда-то со стороны подошли к пушке Маклаков и Чаркина. Маклаков – в новом синем костюме, Чаркина – в светлом нарядном платье.

– Вовочка, – с деланным изумлением произнесла Чаркина, – ты что, на войну собираешься?

– Что ты, Милочка! Это он из полярника да и в дворники, – пробасил Маклаков. – Поздравляю! Не та, видно, фортуна!

И тут же струя воды окатила обоих с ног до головы. Милочка, подхватив края платья, бросилась наутек. Маклаков попытался спрятаться за яблоню. Однако и тут настигла его струя. Тогда мокрый, всклокоченный, Маклаков с кулаками бросился на Вовку. Он вцепился в шланг, но Вовка вывернулся. Они вырывали друг у друга брандспойт, и то один, то другой оказывались под струей воды. Все же Маклаков, более сильный, оттолкнул Вовку и завладел шлангом.

– А, вы все против одного! – С победоносным видом он вскочил на пушку, направляя струю из-под пальца веером то на меня, то на Тоню.

Но в тот же миг деревянное колесо пушки подломилось, и Маклаков плюхнулся в грязную лужу, образовавшуюся возле яблони. Под общий смех он, отряхиваясь, пошел к школе.

– Ну погодите, пушкари! – пригрозил он кулаком на ходу.

А через минуту кто-то крикнул:

– Ковборин! Максим Петрович!

Максим Петрович почти бежал, а директор школы шел не спеша, отмеривал ровные длинные шаги, как всегда заложив руки назад. Что-то недоброе почувствовал я в его уверенной походке. В отдалении плелся Маклаков.

– Любопытная штучка! – сказал Максим Петрович, подойдя вплотную к пушке. – Из таких в гражданскую войну по белякам палили.

– Я же говорила! – воскликнула Тоня. – А можно про пушку точно узнать, кто ее сделал и какой части она была?

– Вероятно, – ответил Максим Петрович, с беспокойством поглядывая на подошедшего Ковборина. – В архиве, должно быть, сохранились документы, воспоминания.

– Очень может быть, – холодно откликнулся Ковборин. – Только школьникам это ни к чему.

Он стоял позади ребят и точно окаменел, глядя на пушку. Я незаметно придвинулся к нему. Впервые в жизни так близко и не через стекла пенсне я увидел его глаза. Округленные, немигающие, они смотрели безжизненно, дико – мне даже стало страшно. Что с ним?

– Владимир Александрович, – обратился к директору школы улыбающийся Грачев, – не кажется ли вам, что эта пушка может дать выстрел?

– Что… что вы сказали? – очнулся Ковборин. – Что вы имеете в виду?

– Многое… Начиная с поисков в архивах, – все так же улыбался наш классный руководитель.

Ковборин, видимо, пришел в себя, поправил пенсне.

– Вам мало недавних дурацких споров, лыжных дуэлей и попыток бежать на Чукотку? Простите, но я не понимаю вас… Учащийся должен учиться! Завхоз! – крикнул он в сторону школьного гаража. – Немедленно очистить двор от этого хлама!

– Как – хлама? – вспыхнула Тоня. – Это же пушка… Партизанская пушка!

– Партизанская? Откуда вам известно? – сказал Ковборин точно в пустоту. – А может, белогвардейская, а?

Сколько яда было в этих словах!

Тоня, вся пунцовая от волнения, замолчала. А я готов был броситься на него с кулаками.

– Убрать на свалку! – негромко, но жестко повторил директор свой приказ.

Я посмотрел на изменившееся лицо Тони, и мне стало жаль ее…

Что же делать? Как перехитрить Ковборина?

Не знаю, как мне пришла в голову эта счастливая мысль.

– Поручите мне вывезти пушку, – лихо, почти весело сказал я.

Ребята переглянулись. Филя вытащил свой гребешок. У Тони вытянулось лицо.

– Вам? – недоверчиво спросил Ковборин, и я вдруг подумал: «Сейчас латынью обзовет!» – Ну что же, юноша, – усмехнулся Ковборин, – пожалуй, это вам по силам. – Он круто повернулся и пошел к школе.

Что-то обидное скрывалось за последними словами Ковборина, но мне в ту минуту было не до обид.

– Ребята, приходите вечером, поможете! – громко обратился я к товарищам.

– Что ты задумал? – спросила Тоня, когда мы гурьбой пошли в класс.

– Увидишь.

– Улыбнулась пушечка-то! – подмигнул Маклаков.

Никто не отозвался на эти слова.

В большую перемену я побежал на завод к Павлу.

Ровно в девять часов вечера за дощатым забором школьного двора раздался протяжный и сиплый гудок грузовика. Филя и Тоня открыли ворота. Сверкнули фары, шум мотора стал яснее и громче. Но сидел ли кто в кабине рядом с шофером?

– Сюда, сюда подкатывай! – крикнула Милочка.

Грузовик подошел вплотную к яблоне, где стояла наша пушка. Щелкнула дверца кабины, и из нее выпрыгнул… Василий Лазарев. На сердце у меня отлегло. Все идет так, как задумано.

– Откуда вы? – осведомился у Лазарева Ковборин. Он вышел на шум из своей квартиры при школе.

– С завода. Тут у вас металлолом, говорят, есть.

– Есть, есть, молодой человек!

Вежливо и деловито попросив у Ковборина веревку и доски, Лазарев стал командовать погрузкой. Мы с трудом затащили пушку на площадку грузовика.

– Вася, – приставал к Лазареву-старшему Лазарев-младший, – верно, на переплавку?

– Отстань! – шепотом отозвался Василий. – Тут, паря, ход конем!

Пушка наконец была погружена. Филя, я и Вовка прыгнули в кузов. Василий, усевшись рядом с шофером, свистнул, и грузовик, обдав ребят бензинным перегаром, рванулся к воротам.

– Налево, налево сворачивай! – начальнически крикнул Маклаков.

– Можно и налево, – высунулось из кабины хитроватое лицо Василия.

Грузовик быстро помчался, петляя по темным улочкам города.

Шли дни. Уже давно над городом пролетели караваны уток, отгремели далекие охотничьи залпы, и моя длинностволая бердана снова покоилась за шкафом. В раскрытые настежь окна вползала густая летняя теплынь. Кружа голову, она тянула в поле, на реку…

– Ты, парень, поменьше бы в окошко заглядывал, – покрикивала на меня Зина. – Испытания ведь… За девятый класс.

– Знаю, не маленький! – склонялся я над учебниками. А сам не в силах был отогнать назойливые думы.

К хорошо известному чувству тревоги – как-то пройдут экзамены! – примешивалось какое-то смутное, безотчетное беспокойство. Наконец я понял, из-за чего. Пушка! Да, пушка! Спрятав ее, мы как бы бросили негласный вызов тому, кто приклеил ей ярлык «белогвардейская»… А что мы сами знали о нашей пушке? Вдруг из нее и вправду стрелял бандит-каратель?

По ночам, когда небо тревожилось заревом лесных пожаров и в окно влетал тягучий запах гари, воображение рисовало самые невероятные картины. Вот о нашей проделке узнает Ковборин. Возьмет да и сообщит, скажем, в уголовный розыск. «Зачем спрятали пушку?» – спросят. «Не увозить же ее было на свалку». – «Да, но можно было на завод, в вагранку». – «Правильно. Мы так и хотели». – «Директор вам ясно сказал, что она принадлежала карателям. Это доказано, вот свидетели…»

Однажды, когда я чуть не в десятый раз представил себе эту картину, я громко захлопнул учебник, чтобы улечься спать. Павел как бы невзначай спросил меня:

– Слышал я, будто ваш Маклаков в гараж ходил.

– В какой гараж?

– Да в наш, заводской. Искал того шофера, что пушку вашу отвозил… К чему бы это?

Вот, вот, начинается…

Чего добивался Маклаков, сказать трудно. Последнее время он неожиданно подобрел и даже разговаривал с Вовкой. Разнюхал? Разузнал про нашу тайну? Может быть, пушки в том месте уже не было?

Всю ночь я не мог заснуть. Как только пропели петухи и рассвело, я вышел из дому. Утренний холодок ободрил, я ускорил шаг.

Вот знакомая улочка, погруженная в сонливую тишину. В разрыве между домишками – длинный забор, в нем – меченая доска. Стоит ее отвернуть – и открывается нутро сарая, примыкающего вплотную к забору.

Метку на заборе я нашел без труда, огляделся, прилег. Все, кажется, шло, как и в те разы, когда подходила моя очередь проведывать пушку. Я взялся за нижний конец доски, потянул на себя, и вдруг в сарае послышались шорохи. Меня бросило в жар: «Кто-то есть!» Затаив дыхание, я прислушался… На другой стороне улицы по-утреннему задорно пропел петух. Золотистый луч солнца коснулся столбика забора. «Не век же лежать тут», – решил я и снова потянул доску. Зашуршала бумага, в которую была упрятана пушка, но тут же все стихло. Я вгляделся в открывшуюся мне темноту сарая. Вот вырисовывается краешек брезента, которым мы прикрыли лафет. Брезент на том же месте, значит, и пушка должна быть здесь. Но что это? Я всмотрелся пристальней и среди вороха старых вещей, принесенных в сарай с клубной сцены для маскировки пушки, увидел неподвижный человеческий силуэт. Я окаменел, как и тот неизвестный… Когда прошел шум в ушах и я овладел собой, я опустил конец доски и поднялся. Надо было немедленно предупредить ребят.

В доме Русановых еще спали. Однако на мой стук из приоткрытой двери показалась седенькая бородка Виталия Львовича, отца Игоря. У профессора было твердое правило вставать рано поутру. Оказалось, что Игорь тоже давно уже встал (у него, впрочем, такого правила не было) и ушел испытывать свои водяные лыжи на Ангарскую протоку. «Нашел время для опытов!» – подосадовал я и, не теряя времени, отправился на реку.

Мне по-прежнему не верилось, что из сумасбродной затеи Игоря может получиться толк. Однако то, что я увидел, отвлекло меня на короткое время от неприятных мыслей. Игорь проводил свои опыты в мелкой и тихой заводи Ангары. Стоя на длинных коробчатых поплавках, окрашенных в зеленоватый цвет, очень похожих на те, что значились у него в чертеже, Игорь пытался раскатиться по воде. Но получалось у него это плохо. Лыжи, напоминающие обрубки шпал, подвертывались или расходились в стороны, и изобретателю приходилось принимать самые невообразимые позы, чтобы как-то сохранить равновесие.