Текст книги "Когда нам семнадцать…"

Автор книги: Виктор Александровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава третья
На Север!

Проснувшись, я ощутил во всем теле необычайную легкость.

Тишина, только тиканье часов над головой. Тихо и за стенкой, у соседей: все на работе. Часам словно наскучили шаги на месте, они прошипели и пробили одиннадцать раз. «День в разгаре… Чего же я валяюсь в постели?»

Рядом на столике – листок бумаги. Знакомый размашистый почерк жены брата:

«Лешенька! В обеденный перерыв не приду, сбегаю за пайком. Горячее молоко в термосе на столике. Можешь походить. Только немного, смотри-ка! Зина».

«Смотри-ка!..» Предупреждает еще… Да меня в постели не удержит сейчас никакая сила! Хватит, за неделю належался.

Я подошел к окну, раздвинул занавески и невольно зажмурился от яркого солнечного света. Ранняя весна развернулась по-хозяйски. Улица ожила от множества лужиц и ручейков. Канавы наполнились грязно-мутной водой. От сырых досок тротуара парило. Даже сквозь двойные рамы доносились крики ребят.

А щека и подбородок все же болят. Обморожены… Перед глазами снова замелькали Вовка, Филя, Тоня… Лыжня, торосы, буран… Эх, лучше не вспоминать…

На стене против окна – фотография отца. Шапка с красногвардейской ленточкой, щетинистое лицо. А глаза какие-то удивительно живые, беспокойные. Они словно следят все время за мною. То отец смотрит строго, то вдруг подобреет. Сейчас читаю я в отцовских глазах укор: «Хвастун ты, сынок, хвастун…» Хвастун! Ведь это слово я бросил в лицо Вовке. Однако, как кружится голова. Нет, надо прилечь. «Хвастун, хвастун…» Что думают сейчас обо мне ребята?

– Леша, что же ты!

Это голос Зины. Все-таки пришла! На лбу я чувствую ее прохладную ладонь.

– Ты все спишь, не надоело?

– Как же, я недавно вставал, в одиннадцать…

– Недавно! – засмеялась Зина. – Уже шесть, мы с работы пришли. К тебе, кстати, гость явился.

В коридоре раздались шаги. Одни – Павла, другие – незнакомые.

– Он не спит? – донесся чей-то басок.

– Проходите, Лазарев, проходите! – приглашала Зина. Она отвинтила блестящую крышку термоса. – А почему молоко не выпил?

– Ладно! – отмахнулся я. – Где же Лазарев-то?

Зина со стуком поставила термос на стол и вышла из комнаты. Вот так всегда – сердится из-за мелочей.

Я, кажется, вовремя оделся. В дверях стоял Павел, а рядом с ним – широкоплечий приземистый паренек. Оба в спецовках – прямо с работы. Но Вани Лазарева с ними не было…

– Знакомься, Алеха! – Подхватив под локоть паренька, брат подвел его ко мне. – Не узнаешь? Василий Лазарев, с нашего завода.

«Как же я могу узнать, если это не Ваня Лазарев, а какой-то другой Лазарев!» – подумал я.

А глаза у брата хитрые-хитрые.

– Да, Алеша, еще бы немного… – сказал Лазарев.

И сразу я узнал этот голос, и мне вспомнились протяжные, доносившиеся откуда-то издалека слова: «Эх, паря, еще бы немного, и каюк тебе…»

Так вот это кто!

– Хорошо, что пришли! – Я протянул Лазареву руку. – Если бы не вы…

– Проезжали на машине, тут ты и подвернулся. Только и всего геройства!

Павел подставил Лазареву стул:

– Поговорите, а я по хозяйству…

Оставшись вдвоем с Лазаревым, мы долго не решались завести разговор: сидели, присматриваясь друг к другу. Волосы у Лазарева были черные, жесткие. На обветренном лице поблескивали голубые задумчивые глаза. Увидев на стене двустволку, Лазарев спросил:

– Павла Семеныча?

– Его, – ответил я.

– А ты… охотник?

– Бывает, езжу на зорьки. – Вытащив из-за шкафа свою бердану, я протянул ее Лазареву: – Вот!

– Твоя? – Ловкие пальцы его прошлись от ствола до приклада, и затем он осторожно поставил бердану к стене.

Я снова протянул ружье Лазареву:

– Берите… Насовсем!

– Зачем? Нам это без надобности. Была у меня такая. Продал, как в город поехал. – Лазарев решительно отставил бердану. – На охоту потянет, тогда попрошу. Да ведь недосуг: с завода-то не вылазишь!

– Давно вы на заводе?

– Больше года. А все не могу обвыкнуть. Эх, и леса у нас в Забайкалье! – Лазарев достал кисет, отсыпал на кусочек газеты махорки, стал завертывать самокрутку. – Если бы не Павел Семеныч, катанул бы обратно в деревню. Не нравится мне здесь. Да вот твой брат не советует завод бросать… Куришь? – дохнул он дымком.

– Нет.

– Хорошо. А я давно курю, как отца лишился. – Лазарев затянулся, продолжая хрипловатым баском: – Кулачье отца убило. Сиротами нас трое осталось. Ваньку-то, поди, знаешь?

– Как же, в одном классе… А он и не скажет, что брат у него!

– Мы с ним братьями по отцу приходимся. Мать-то Ваньки мне не родная… – Помолчав, Лазарев добавил: – А Ванька башковитый, не гляди, что щуплый. Все за шахматами сидит. Прославился…

– Мы его в школе чемпионом прозвали, – подтвердил я.

– Да, далеко пойдет! – Лазарев вздохнул. – Образование получит. А я вот грузчиком. Да и кем я еще могу?

Мне стало как-то неловко, будто я виноват в том, что мы с Ваней учимся, а Лазарев не учится.

– А что вы делаете? – только и нашелся я спросить.

– Детали в цех подвозим, а когда и на железную дорогу ездим. В ту непогодь я как раз за чугуном ездил… Понимаешь, паря, – живее заговорил Лазарев, – вагранки у нас на заводе есть, печи такие… Да тебе чего рассказывать – твой отец литейщиком был. – Примяв пальцами окурок, он положил его в пепельницу. – Не хватает иной раз чугуна-то, вот и ездим.

В окно постучали. Один раз. Второй. Третий.

– Стук, паря, условный, – определил Лазарев. – Видать, товаришок?

– Игорь! – разглядел я в сгустившихся сумерках смеющееся лицо друга.

Игорь вошел как-то боком, держа под рукой знакомый мне лакированный ящичек.

– Фу, Лешка! Наконец-то к тебе прорвался! Как ни придем, все нельзя да нельзя. Твоя тетя Зина – что китайская стена.

«Ага, значит, не только Игорь справлялся! – обрадовался я. – Кто же еще?»

Искоса взглянув на Лазарева, Игорь поставил на окно приемник и отнял его заднюю стенку.

– Сам собрал? – подивился Василий.

– Ага! Вот катушка, лампы, конденсатор. – Игорь нетерпеливо пригладил ладонью черные вьющиеся волосы. – Собрал, а не работает!

– Может, батарея старая? – подошел я к приемнику.

– Ну, нет! – Игорь быстро отсоединил электрическую батарею и, как заправский радист, лизнул языком контакты. – Дергает!

– Дергает? – рассмеялся Лазарев. – Без языка останешься!

– Эй, радисты, пока языки целы, живо к столу! – позвал нас Павел.

Зина уже разливала по тарелкам уху.

– Достается, поди, – сочувственно заметил Лазарев, следя за быстрыми движениями хозяйки. – В цехе за разметочной плитой орудуй, дома – за кухонной.

– Вот и хорошо, – посмеивалась Зина. – Я нарочно две плиты захватила – больше власти!.. Павел, передай-ка гостю уху.

Невысокая, худенькая, с туго закрученной на голове косой, Зина, когда смеялась, удивительно молодела.

– Ну вот, – Павел придвинул к Лазареву тарелку, – ешь и рассказывай: чего это ты с завода бежать собрался?

Глаза у Павла отцовские – беспокойные. От уголков их, точно трещинки, расходятся ясно видимые морщины, в них въелось машинное масло. Темные волосы местами пробивает седина. Ему уже за тридцать…

– Начальству не по нраву пришелся, вот и все. – Лазарев долго дует на подымающийся из тарелки парок. – На днях Бойко опять стращал.

– А какое Бойко дело до тебя? – пожал плечами брат. – Он главный энергетик завода, а ты грузчик на складах.

«Бойко, – вспоминаю я. – Слышал эту фамилию. Ага, это же отчим Ольги Минской. В прошлом году Ольгина мать вышла за него замуж… Так что же Лазарев говорит про Бойко?»

– Если ты начальник, разбирайся! – Лазарев сердито хлебнул и отложил ложку. – Третьеводни нефть качали в цистерны на склады. Трубопроводчик – Семкой зовут – вентиля перепутал. Нефть на землю пошла. Разлейся ее поболе – пожара не миновать. Я на Семку, а за него само начальство – Бойко. Кричит, будто во всем я виноват: мол, работник склада, а проглядел. Давай меня тюрьмой пугать. Где правда? Нет, с завода надо бежать… – Лазарев даже приподнялся со стула.

– Бежать? – Павел погрозил Лазареву своей ложкой. – Бежать легче всего. Что ж, хороших людей на заводе нет?

– Поели бы сначала, – вмешалась Зина. – Вечно ты, Павел, о делах!

Но, взявшись за ложку, Лазарев снова с горечью заговорил о Бойко.

Игорь, сидевший рядом со мной, вдруг подтолкнул меня локтем.

– Возьми-ка! – шепнул он. – Я уж моргаю тебе, моргаю!

Он сунул мне в карман брюк вчетверо сложенный листок бумаги. Письмо? Да, письмо. Я тихонько развернул листок.

«Леша, я очень соскучилась по тебе…»

В комнате словно светлей стало. И что говорили за столом, я уже не слышал.

«Леша! – писала Тоня. – Я во многом виню себя… Зачем я пришла тогда на Ангару? Надо было просто разнять вас „маленьких“ после ссоры, и все. А теперь еще новый конфуз с Вовкой! Игорь расскажет… Нашему Максиму Петровичу достается. А Ковборин изругал наш класс. Вы, говорит, „имперфектус“ (то есть несовершенные существа!). Представляешь? Поправляйся скорее и приходи».

И подписалась: «Кочка».

Кочка… Так переделали ребята на свой лад фамилию Тони еще в четвертом классе. Тоня Кочкина была тогда совсем маленькая. На коротенькой косичке у нее болтался пышный бант. Я дергал за кончик ленты, бант распускался. Тоня плакала, а я хохотал на весь класс.

Да, но что же это за новая история с Вовкой? Я стал шепотом расспрашивать Игоря.

– Не история, а фантастика, – громко ответил Игорь. – Он чуть не сбежал с летчиками на Чукотку…

– Чего, чего? – насторожилась Зина. – Кто это?

– А вы разве не знаете? – Игорь отодвинул пустую тарелку. – Весь город говорит о нашем Вовке Челюскинце. Значит, забрался Вовка в хвост самолета, где багаж, и сидит ни жив ни мертв, ждет отлета. Думает: «Уж в воздухе-то не выбросят!» А штурман его цап-царап – и к милиционеру. Что тут было!

– Он же говорил, будто летчики знакомые! – удивился я.

– Так это ведь не в кино пригласить – полет в Арктику!

– Ну и дела! – всплеснула руками Зина. – У него, видно, родителей нет?

– Есть и отец и мать, – ответил я. – Отец каменщиком на заводе работает.

– Значит, проглядели сыночка!.. – сердилась Зина. – Пойду-ка я лучше чай налаживать, чем такое слушать!

– Проглядели? Почему проглядели? – обиделся я за Вовку. – Он же не зря, не по-пустому…

Зина остановилась у двери, покачала головой и вышла в кухню.

– Все равно, – ответил как бы за нее Лазарев, – все равно, он вроде авантюрист. Ишь ты, бежать из дому!

– «Авантюрист»! – засмеялся Павел, вставая из-за стола. – А те, кто с завода бегут?

– Ишь, как подвел, Павел Семеныч! – Лазарев скосил глаза на нас. – У меня причина на то есть…

Я почувствовал, что ему неловко, и сказал Игорю:

– Давай займемся приемником.

Мы отошли к окну, но невольно прислушивались к разговору за столом.

– Ну и у парня причина была, – закуривая, спокойно говорил Павел. – На Чукотку спасать челюскинцев… Вон ребята-то знают. Ты скажи мне, Василий, хочешь настоящим металлистом стать? Например, токарем, а?

– Что вы, Павел Семеныч! Смеетесь! Когда я смотрю, какие вы вещички на станке работаете, у меня аж нутро жжет.

– Завидуешь?

– Завидую. Только не суметь мне этого!

– Почему же?

– Вы у нас знаменитый человек на заводе, первый токарь механического цеха, а я что… Прямо от плуга.

Павел расстегнул воротник рубахи, сгреб руку Василия и просунул ее за рубашку к лопатке:

– Чуешь? Рубец на спине. А под ним, внутри, – пуля-стервятка. Колчаковец засадил, не вытащишь… Так вот, я с гражданки прямо на завод подался. Пять лет грузы таскал, как ты. А потом – в токаря. Понял?

– Понять-то понял, да ведь семья подмоги требует, Павел Семеныч. Ваньку в люди выводить надо.

– Вот упрямый человек! – уже горячился брат. – Понимаю, что из грузчиков в ученики переходить не денежно. Да ведь я сам учить тебя стану, как когда-то меня Петрович. – Павел встал и прошелся по комнате. – Слыхал о Петровиче? Старик такой у нас в цехе. Бывший токарь. Когда-то с нашим отцом на сходки хаживал…

Пока у Лазарева с Павлом шел этот разговор, мы с Игорем всё возились с приемником. Я еще раз проверил батарею, схему присоединения аппаратуры. Все, кажется, было на месте.

– А ну, попробуем! – предложил я Игорю.

Установив приемник на табурете, мы присоединили к клеммам антенну, потом «землю» – кусок ржавой проволоки, уходящей наружу сквозь отверстие в оконных рамах, – и, волнуясь, принялись за настройку. Игорь то и дело смахивал со лба пот, щупал руками обмотку, проводнички, зажимы. Но двухламповый молчал.

– Чего ты расстраиваешься? – стал я успокаивать Игоря. – Сходим к Максиму Петровичу, он поможет.

– Максим-то Петрович сделает, а вот мы, безрукие, не смогли. Плохие мы радисты! Эх, Лешка, какая мысль у меня была!

– Ну, какая?

– Да что уж теперь… Думаешь, почему у Вовки не получилось с Чукоткой? Действовал без подготовки. А вот мы приемник собирали…

– Что ты этим хочешь сказать?

– Лешка, – шепотом заговорил Игорь, – нам с тобой скоро по семнадцати. Кончим девятилетку. А что делать дальше?

– Пойду работать, – ответил я просто. – На иждивении брата сидеть не хочу.

– А мне что?

– Смотри сам, у тебя дела получше: отец профессор… И мать есть.

– А я тоже не собираюсь на отцовской шее сидеть. Ясно? Давай, Лешка, двинем радистами на полярную станцию!

– Куда, куда?

Да, попал Игорь в самую точку… Я от неожиданности не мог больше сказать ни слова.

– Ребята, чай пить! – Зина с пыхтящим самоваром в руках стояла рядом с нами.

Самовар, купленный еще когда-то отцом, был как бы фамильной драгоценностью и ставился по особо праздничным дням. Пузатенький, сияющий затейливыми узорами на своих потертых боках, самовар стоял посередине стола, посвистывая, попыхивая паро́чком. Казалось, вот-вот он возьмет да и притопнет одной из своих четырех ножек.

Медные бока его блестели, и мы с Игорем не без интереса смотрели на наши искаженные самоваром изображения.

«Значит, согласен?» – прочитал я на отраженном в самоваре лице Игоря.

Я надул щеки и закивал головой. И вдруг между нашими лицами мы увидели нахмуренное лицо Зины.

– Ну, говорите, говорите, куда собрались.

Наши лица вытянулись. «Ишь ты, услышала!» – подумал я. Игорь спрятался за самовар и из-за него выпалил:

– Ну и скажем! На Чукотку, радистами.

Крышечка чайника, которую Зина придерживала рукой, наливая заварку, упала и звонко покатилась по полу. Игорь уткнулся подбородком в стакан.

– Исподтишка хотели, как ваш Рябинин? – повысила голос Зина. – Тайком, значит, от родного брата? Нечего сказать, вырастили…

Голос Зины вдруг осекся и, закрыв глаза кончиком косынки, лежавшей у нее на плечах, она вышла из-за стола.

Наступило неловкое молчание.

– Куда же вы собрались? – строго спросил Павел.

– На полярную станцию… Да не сейчас… – пытался выкрутиться я.

– Нет уж, – снова закричала Зина. – Я им покажу Чукотку! Ремнем по одному месту!

– Тише, ты! – косясь на молчавшего Лазарева, сказал брат. – Ох, неспроста, выходит, эти лыжи! Думал, озорство одно. – Он встал, прошелся по комнате. – Ну что же, хорошо… Не маленькие, пусть решают сами. Радисты, так радисты…

Павел, походив, остановился возле меня:

– Видишь ли, Алексей, отец, отправляясь в девятнадцатом на Колчака, давал мне наказ определить тебя по литейному делу, на инженера выучить. А ты, вишь, радистом на Север захотел… Запретить не могу, иди, куда душа зовет. Одного не пойму: как случилось, что завод, который вскормил всех Рубцовых, не близок и не дорог тебе? Нет, не пойму я этого!

Глава четвертая
Что донесли радиоволны

– О-го-го! Победитель пожаловал! – Андрей Маклаков сидел развалясь за партой, с ухмылочкой поглаживая квадратный ершик волос своего великолепного «бокса». Ворот его рубахи под бостоновым пиджаком, как всегда, был расстегнут. – Тут по тебе все белугой ревели, – продолжал своим баском Недоросль. – И я, и еще кое-кто… и даже Филипп Могучий!

Филя Романюк, стоявший с Вовкой у карты, повернулся к Маклакову и угрожающе вздохнул.

– А-а! Понимаю! Ну, пожалуйста, пожалуйста! – лениво поднялся Маклаков. – Нужно мне ваше п-полярное общество… как слону боржом! – Сунув руки в карманы, он, раскачиваясь, вышел из класса.

– Иди-ка сюда, Лешка! – подозвал меня Филя. – Погляди на карту.

– Чего глядеть-то, и так известно: циклоны, погода нелетная.

Но все же я подошел, стараясь не глядеть на Вовку.

– Циклоны… Заладили одно и то же, как сороки! – сердито сказал Вовка. – А если циклоны еще с месяц просвистят? Ждать ясна солнышка? Нет, какие это там летчики! С Уэллена до льдины не могут долететь.

Распахнулась дверь, и в класс стремительно вбежала Тоня.

– Ты чего это, Вовка, своих собак распустил? – набросилась она на Рябинина. – Чуть чулки не порвали!

– А что я им, пастух?

– Хоть бы на дворе оставлял! С целой свитой в школу ходишь!.. Ой, Леша, здравствуй!

– Кому здравствуй, кому палкой по голове! – проворчал Вовка. – Все равно сбегу от вас!

– Опоздал, мальчик, – рассмеялась Тоня. – Пока вы тут у карты геройствуете, челюскинцев начали вывозить.

– Что? Что ты сказала? – Вовка был уже возле Тони.

– Только-только по радио передали. Вывезли с льдины несколько человек.

– Как – вывезли? Кто? – стал допрашивать Вовка.

– «Кто, кто»! Твои летчики! – Тоня отошла от ошеломленного Вовки и тихо спросила меня: – Тебе передали записку?

На уроке немецкого языка, усаживаясь, Вовка вдруг громко сказал:

– Подумаешь, спасли несколько человек. А их сто!

– Ахтунг, ахтунг, геноссе! – добродушно успокаивала Мария Павловна. Волосы ее, затейливо убранные на голове, возвышались монументальной башней. – Сегодня мы с вами займемся…

Но мы ничем не успели заняться. В классе вдруг раздалось собачье повизгивание. Затем послышались удары коготков по крашеному полу, и от парты Недоросля в сторону Марии Павловны побежала косолапенькая Малявка. На хвосте у нее, стоявшем торчком, подрагивал пышный бумажный бант с крупной чернильной надписью: «Полярная собачка В. Рябинина».

Раздался смех. Малявка тем временем добежала до учительницы и с подвизгом тявкнула на нее. Мария Павловна, обомлев, поднялась со стула. Малявка вцепилась ей в платье. Мария Павловна повернулась. Повернулась вместе с ней и собачка. Учительница повернулась еще и еще и закружилась, словно в танце, и вместе с ней кружилась и Малявка.

– Что же это, ребята! – крикнул Филя и выскочил из-за парты.

Но проворней всех оказался Вовка. Он схватил Малявку за загривок и вышвырнул ее за дверь.

Мария Павловна дрожащей рукой поправила свою башню-прическу и вышла из класса.

Ольга Минская, бледная, взволнованная, выскочила вслед за ней, но вернулась.

– Рябинин! Это все из-за тебя! – крикнула она. – Зачем собак привел?

– А я их в класс не запускал! Отвяжись!

– Все равно, твоя собака!

– Привязалась: «Твоя, твоя»! Меня же осрамили!

– И верно, – громко сказал Ваня Лазарев, – пусть Маклаков скажет, зачем он это сделал!

– Маклаков, отвечай! – крикнула Ольга.

Маклаков, вытянув ноги, развалившись, сидел за партой и победоносно ухмылялся.

– Встань! – снова крикнула Ольга.

– Ишь, командует! – с той же ухмылкой ответил Маклаков. – Тут не завод и ты не главный энергетик!

Ольга растерянно глядела на него… Намек был слишком понятен. На красивом смуглом лице ее проступил румянец.

– Маклаков! – с отчаянием выкрикнула она. – Ты вел себя возмутительно, ты окончательно распустился!..

– Ха! Да мне подтянуться, что плюнуть! – Недоросль встал и без стеснения подтянул ремень на брюках.

– Ну, Маклаков, – сказал Филя, – это хамство тебе так не пройдет!

– Ребята, тише! Кто-то за дверью, – предупредила Тоня.

В самом деле, классная дверь как-то странно приоткрылась и снова закрылась.

– Опять Малявка, – засмеялась Чаркина. – Извиняться пришла!

– Кто скребется за дверью? Бр-рысь! – полетело с задних парт.

В это мгновение на пороге класса появился директор школы. Ковборин стоял, заложив руки назад, смотря на нас холодным, презрительным взглядом.

– Хоминес импудентес! – процедил он сквозь зубы и, повернувшись кругом, хлопнул дверью.

Вечером, захватив приемник, я направился в школу. В это время Грачева почти всегда можно было застать в лаборатории физического кабинета. То он готовил опыт к уроку и ребята помогали ему, то чинил сломанный прибор; иной раз садился с кем-нибудь из нас за шахматную доску. Частенько Максим Петрович занимался, готовясь к сдаче экзаменов за институт. В такие часы ребята молча подходили к дубовому верстаку, стоявшему у окна, и, стараясь не шуметь, принимались за свои дела: одни конструировали механизмы, другие – приборы по электричеству, а кто-то даже ремонтировал настоящий электромотор с пережженной обмоткой.

Максим Петрович… За что мы так любим его? Помню, года три назад в школе пронесся слух, что преподавать физику будет демобилизовавшийся из армии командир-пограничник.

«Был начальником заставы, два ордена. В бою на границе разбил большой отряд самураев… Ранили, и вот пришлось демобилизоваться…» – перешептывались ребята.

А вскоре мы увидели и самого Максима Петровича Грачева. На нем была гимнастерка защитного цвета, темно-синие командирские брюки и до блеска начищенные сапоги. Подтянутый, загорелый, он уверенно вошел в класс, положил на учительский столик книги и, прежде чем назвать себя, улыбнулся – просто, серьезно и чуть задорно, и на наших лицах невольно засветились ответные улыбки.

– Что же это у вас – ни кола ни двора, – пошутил новый учитель, окидывая взглядом пустые стены физического кабинета. – И приборов маловато. Нужна лаборатория!

– А мы не против, – откликнулся кто-то. – И комната подходящая есть, за стеной, только там парты ломаные хранятся.

– Комната? И рядом с классом? Отлично! Есть охотники помочь?

Охотники нашлись.

С того дня и повелась у нас с Максимом Петровичем дружба.

Когда я вошел в лабораторию, Максим Петрович сидел за шахматами с Ваней Лазаревым. Щупленький, вихрастый «чемпион», совсем не похожий на своего брата Василия, старался держаться спокойно. Но его выдавали глаза, горевшие торжеством: он выжидал очередного хода учителя. Рядом с шахматистами пристроился Игорь.

– Да, «импуденс хомо», – конечно, обидно… – как будто разговаривая сам с собой, сумрачно произнес учитель и переставил пешку.

– А что это значит – «импуденс хомо»? – спросил Ваня. – Мы уж гадали-гадали!

– Я в словаре нашел, – быстро откликнулся Игорь. – «Хоминес» – люди, а это самое… «импудентес» – бесстыдные… Значит, получается…

– Ясно, что получается…

– Да уж, видать, очень плохо вели вы себя, если пришлось вас по-латыни ругать!

– Максим Петрович, – заговорил я, – это вышло случайно. Мог же Ковборин разобраться, а он хлопнул дверью, и всё. Ольга Минская ходила к нему, извинялась от имени класса.

– Он директор, командир, – неопределенно сказал Максим Петрович, упершись подбородком в кулак. Учитель долго и сосредоточенно смотрел на шахматную доску: – Ну что ж, пройдемся слоном, – и передвинул фигуру.

Ваня, вздрогнув, схватился за пешку, с недоумением посмотрел на шахматную доску, потом на учителя:

– Это как же так? Мат?

Грачев взъерошил Ванины волосы и молча поднялся со стула.

Мы вместе с ним подошли к верстаку.

– Контурную катушку дома, видать, мотали? – спросил Максим Петрович, сняв стенку приемника.

– Дома, – подтвердил Игорь. – А что, неправильно?

– Неаккуратно… Но дело не в катушке. – Учитель задержал свой взгляд на межламповом трансформаторе: – Конец обмотки у вас к чему припаян?

– К земле.

– А надо?

– К аноду, – смущенно поправился Игорь.

– То-то же! Надо перепаять конец проводничка.

Игорь стал нагревать паяльник. Подошли Романюк, Вовка, Тоня. Филя подключил наш двухламповый к антенне.

Сев на верстак, Максим Петрович попросил нас помолчать и не спеша стал настраивать приемник. Медленно накаливались радиолампы. Из наушников раздались сначала глуховатые хрипы, потом треск, похожий на отдаленные громовые разряды, и вдруг все стихло. Лица ребят, осветившиеся было надеждой, замерли в растерянности.

– Что-то испортилось? – встревожилась Тоня.

Но в тот же миг точно ветерок пронес по комнате отдаленные звуки музыки.

– Действует! Действует!

Ребята засуетились, теснее окружили Максима Петровича. Вдруг наушники снова умолкли, но учитель поднял руку, передвинул рычажок, и в наступившей тишине прозвучал знакомый голос диктора сибирской радиостанции:

– …Внимание трудящихся всего мира в течение многих недель было приковано к героическому отряду полярников, находившихся среди дрейфующих льдов Чукотского моря. Отважные, безгранично преданные нашей стране советские пилоты покорили полярную стихию. Из ледяной пасти, готовой каждую минуту сомкнуться и поглотить смелых людей, они вырвали челюскинцев и доставили их на материк… Советская авиация победила! Все ценные грузы, кинопленка, на которой запечатлены основные моменты плавания «Челюскина» и жизни лагеря, судовой журнал, научные материалы забраны и доставлены на материк. Лагеря челюскинцев в Ледовитом океане больше не существует. Операция по спасению челюскинцев закончена. На льдине реет алый советский флаг!

– Ура героям-летчикам! – крикнула Тоня.

– Ур-ра! Ур-ра! – зазвучало в лаборатории.

Максим Петрович выключил приемник.

– Ну вот, не сумели бы построить свой двухламповый, не узнали бы… Поздравляю, друзья!

Снова крикнули «ура». Игорь завел разговор о постройке в школе радиоузла. А мне стало грустно, и я отошел к окну, где приткнулся Вовка Рябинин.

– Как же это… лагеря больше не существует? – вдруг сказал он и умолк… – Эх, Лешка, Лешка, закрылись лучшие страницы жизни!

Я думал о том же. Вот сейчас, в этот вечер, из школы уходило что-то очень родное, душевно волновавшее всех нас. И оно, быть может, уже никогда не вернется…

Из наушников раздались сначала глуховатые хрипы, потом треск, похожий на отдаленные громовые разряды, и вдруг все стихло.