Текст книги "Когда нам семнадцать…"

Автор книги: Виктор Александровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Глава одиннадцатая
Тоня исчезла

К подножию «высокой горы» подошли на третьи сутки. Ручьев здесь текло действительно много, но какой из них вел к вершине? Не нашли мы и меток на кедрах, о которых говорил Бадма.

– Выходит, что мы вышли не точно к указанному месту… – задумчиво произнес Максим Петрович.

Развели на пригорке дымокур. Сварили обед из подстреленной тетерки. Передохнули.

– Я предлагаю, – сказала Тоня, – добраться до вершины горы…

– А дальше что? – Вовка, переобувавший ботинок на стертой ноге, сердито посмотрел на поцарапанные пальцы Тони, на её обожженное солнцем лицо.

– Залезем на высокую сосну и с нее все увидим.

– Что ж, – сказал Максим Петрович, – предложение дельное. Идем к вершине!

Недалеко от пригорка, в овраге, журчал ручей. Максим Петрович спустился к нему, осмотрелся:

– Собирайтесь! Пойдем вдоль ручья, – сказал он и поглядел на небо. – А ведь гроза собирается. Давайте солдатским шагом!

Дорога все время шла на подъем. Каменистое дно овражка прикрывал серый полумрак. На нашем пути то и дело попадались трухлявые валежины, обросшие мхом камни, вывороченные пни. Солнце уже садилось, мрак над тайгой сгущался, а сколько еще оставалось идти, никто не знал…

Вдруг где-то вдали прокатился гром. Раскаты его стали повторяться все чаще и сильнее. По темнеющему небу заметались зигзаги молний. Дышать становилось тяжелее. Быстро надвигалась гроза.

Максим Петрович распорядился ставить палатку. Но как только мы сбросили с плеч свои мешки, впереди нас пролетела ослепительно яркая стрела. Оглушительный треск, и через минуту пламя пожара озарило тайгу. Огонь с гуденьем перескакивал от дерева к дереву, едкий дым застилал все вокруг. Схватив кто что мог из вещей, мы побежали, а вдогонку нам с треском летели пылающие головни.

Хлынувший ливень остановил пожар. При свете электрических фонарей мы натянули палатку и, мокрые, усталые, укрылись под ней.

Гроза не утихала. Деревья словно сорвались с места и метались по лесу. С шумом проносились потоки воды по оврагам. Кое-как мы устроились и заснули.

Меня разбудили какие-то странные звуки за палаткой. В ночной тишине отчетливо раздавалось рычание и шум, похожий на борьбу. Я нащупал ружье, включил фонарик… Что такое? Тони, которая спала в противоположном углу, не было. Я разбудил Максима Петровича, мы выбежали из палатки. За нами – Игорь и Вовка.

Затемняя свет луны, клубясь и обгоняя друг друга, по небу плыли обрывки грозовых туч. Сомкнувшись темной стеной, высились деревья. Пахло лесной гнилью.

– Тоня! – позвал я.

В ответ донесся волчий вой. Максим Петрович дал залп из обоих стволов.

– Тоня! То-ня-а! – кричали мы.

Засветив фонарик, Вовка направился в чащу, но, пройдя несколько шагов, отпрянул назад. Посредине небольшого замшелого болотца валялись какие-то клочья.

– Мешковина… – определил Вовка. – Кто-то разодрал наш мешок с продуктами.

– Как же он попал сюда? – вглядываясь в темноту, спросил Максим Петрович.

– Его, наверно, обронили во время бегства при пожаре, – заговорил Игорь. – Тоня меня все время спрашивала про какой-то мешок.

Держась недалеко друг от друга, мы двинулись по чаще…

Необычно, оказывается, в тайге ночью. Простая и понятная днем, в темноте она словно преображается, становясь таинственной и страшной. Вот на моем пути встретилась лесина, поваленная ветром. Причудливо, точно щупальцы осьминога, торчат вывернутые из земли корни. Я перелезаю прямо через ствол дерева и чувствую, что сзади кто-то держит меня за ремень ружья. Осторожно направляю свет фонарика. Сук! Иду дальше. Направляю сноп света вверх, и ветви, обычные ветви сосны, днем такие прозрачные на фоне голубого неба, кажутся сейчас массивными, точно вылитыми из чугуна. Направляю фонарик меж стволов и слышу громкую возню. Оказывается, это пролетела разбуженная светом птица. Вон невдалеке затаилось чье-то вытянувшееся темное тело. Может быть, рысь, а может, просто кусок обомшелой валежины… Где же Тоня?

Справа и слева от меня хрустят ветки, мечутся светлые тени по стволам. Это идут Вовка и Игорь. Чуть дальше – Максим Петрович… Как бы не потерять то место, где стоит палатка!

Игорь предлагает развести костер и кричать по очереди, насколько хватит голосу. Возвращаемся к палатке и кричим, кричим до хрипоты. Но никто не откликается. Нету нашей Тони. Где она? Что с ней?

Наступило утро. Я залез на дерево, осмотрелся. Вдали, озаренные ранним солнцем, блестели вершины снеговых гор. Внизу, под нами, точно на дне огромной чаши, темнела непроходимая тайга. Местами над лесом стлался туман. И в этой чащобе над небольшой ложбинкой поднимался едва заметный столб пара. Горячий ключ! Нам туда… Но как же без Тони? И мы опять отправились на поиски.

Воткнув у потухшего костра ветку с привязанной к ней запиской, мы пошли вниз по ручью. Солнце взошло над лесом и стало пригревать. Все громче становилось пение птиц. На песчаных отмелях ручья были ясно видны следы зверей.

– Медведица ходила с детенышем, – определил в одном месте Максим Петрович.

Он низко склонился над отпечатком медвежьей лапы. Рядом со следом – кровь.

– Медвежья? – Я во все глаза смотрел на учителя.

– Да, вероятно. Но… раненого зверя в лесу лучше не встречать… – Пораздумав, Максим Петрович сказал: – Разделимся на две партии. Я останусь в этом районе. Алексей с Игорем отправятся вниз по ручью… Ты, Владимир, будешь связным. Сигналы – выстрелами.

Поделив поровну оставшийся хлеб, мы простились с командиром.

Исчезновение Тони вызывало у меня самые тревожные мысли. Зачем ей понадобилось выходить ночью из палатки? Понятно, что Тоня беспокоилась за мешок с продуктами. Но ведь у нас есть ружья, прокормились бы! Правда, в мешке хранился гостинец Бадмы для Зотова… Нет, из-за омулей Тоня не решилась бы оставить палатку.

До поворота ручья с нами шел «связной» Вовка. Мы попеременно кричали, вслушиваясь в отдаленное эхо, присматривались к следам…

– Лешка, смотри! – вдруг крикнул Игорь.

На сломанной ветке ракитника висел рваный голубой лоскут.

– Тонина косынка?

– Да, Тонина, – озираясь по сторонам, прошептал Игорь. – Тоня должна находиться здесь, в лесу… Она бежала, ее кто-то преследовал.

Я выстрелил. Гремящий звук покатился к верховьям ручья, отозвался эхом, и вслед за ним прогремели ответные выстрелы.

День был на исходе. По небу пролегли малиновые полосы. Странными, почти неслышными шорохами наполнялся лес. Собравшись все вместе, мы стояли у сломанной ветки ракитника… Где ты, где ты, Тоня, что с тобой?..

– Тоня! Тоня!

И в ответ на наш призыв – мой призыв – в ясном предвечернем воздухе раздался протяжный знакомый голос:

– Ребята, здесь я!

– Тоня!

Мы бросились в чащу.

Глава двенадцатая
Неожиданная встреча

Как мы ни звали Тоню, нового ответа от нее не было.

– Стреляй же! – приставал ко мне Вовка. – Она потеряла нас.

Я показал ему на патронташ, где оставалось всего два патрона, заряженных пулями, и сказал, что они на всякий случай.

– Все равно стреляй, дай знать о нас!

– Что вы! Нельзя! – раздался откуда-то сверху испуганный голос.

На вершине огромной ели сидела наша Тоня.

– Тише… Медведи…

Мы молча переглянулись и стали карабкаться на деревья. Я – на Тонино, Вовка и Игорь – на ближайшую к нему березу. Добравшись до ветки, на которой, обняв ствол, сидела Тоня, я увидел внизу медведицу. Она бродила по прогалине, освещенной лучами заката, тыкаясь мордой в деревья, кусты. Рядом с ней бегал медвежонок.

– Медведицу кто-то ранил… – торопливо заговорила Тоня. – Я чуть не наткнулась на нее утром в малиннике, едва убежала и забралась вот сюда. Хорошо, что она не заметила меня…

– Почему же ты не кричала нам?

– Не могла: ведь медведица целый день пролежала в нескольких шагах от дерева…

У меня прошел мороз по коже. В самом деле, допусти Тоня малейшую неосторожность, откликнись погромче на наши призывы, зашурши ветвями, и раненый зверь полез бы на дерево…

– На, поешь, – сунул я Тоне сбереженный кусочек хлеба. – А что случилось ночью? Куда ты делась?

– Тише, Леша!

– Ну и что, у нас ружья!

Тоня с жадностью ела хлеб. Лицо ее осунулось, глаза ввалились. Не спуская глаз с медведей, она начала шепотом рассказывать:

– Все вышло из-за листков. Помнишь, я сушила листки, после того как искупалась в Байкале. Для надежности я спрятала эти листки в мешок с продуктами, там был потайной кармашек. А мешка после пожара в палатке не оказалось… Ночью я вышла, стала его искать, нашла в кустах. Обрадовалась страшно… Вынула листки, только собралась идти в палатку, кто-то с дерева прыг… Глаза зеленые, горят…

– Рысь?

– Откуда я знаю! Побежала не помня себя… А утром медведи.

– Скажи-ка, что же это за листки дороже жизни? Ты все время от меня что-то скрываешь.

– Потом, Леша, потом… Смотри, тебе Максим Петрович знак подает.

Я посмотрел вниз. Учитель стоял за толстым кедром и, сложив ладони трубочкой, отрывисто давал указания мне и сидевшим на березе Вовке и Игорю:

– Стрелять только в крайнем случае… Если побежит на нас.

Я проверил заряд и приготовился. Время тянулось медленно. Медведица то исчезала в лесу, то снова выбегала на прогалину.

– Смотри, как шерсть вздыбилась, разъярилась!..

Тоня не договорила. Медведица вытянула морду, будто что-то учуяв, и стремглав бросилась в нашу сторону. Руки мои невольно дрогнули, я оттянул курок, с секунды на секунду ожидая зверя. Вот раздался треск валежника, из кустов выкатилась темная туша. Почти не целясь, я нажал спуск… Медведица стала на дыбы, покачнулась и, взревев, пошла на кедр, за которым стоял Максим Петрович.

– Стреляй! – крикнул учитель. – У меня осечка!

Но не успел я перезарядить бердану, как откуда-то со стороны грянул выстрел. Медведица опрокинулась на траву, замерла, а медвежонок, метнувшись к первому попавшемуся дереву, вскарабкался по нему вверх.

Медведица стала на дыбы, покачнулась и, взревев, пошла на кедр, за которым стоял Максим Петрович.

Я стал было слезать с дерева, но меня остановил властный окрик:

– Погоди-ка, паря!

Из кустов прихрамывая вышел приземистый бородач с ружьем на изготовку. Обойдя медведицу кругом, он, постояв немного, крикнул:

– Выходи все. Дых пропал…

Он склонился над тушей.

– Моих пули две, – спокойно и просто сказал охотник. – Одной подранил вчерась, когда с собакой она сцепилась.

Поднявшись на ноги, незнакомец метнул на нас быстрый, внимательный взгляд:

– Откель будете? Из Сибирска? – Он достал кисет с табаком и закурил самокрутку. – Городние, значит… А зачем в наши края?

Немолодое уже лицо незнакомца поросло темной щетиной. Глаза пытливо прощупывали каждого из нас. Густые, сходящиеся на переносице брови как бы довершали его сумрачный вид. Не дождавшись ответа, он сплюнул на недокуренную самокрутку, положил ее в карман ватника, поправил висевший за спиной мешок и молча подошел к невысокому кедру. Верхушка дерева шевелилась.

– За медвежонком! – вполголоса сказала Тоня.

Незнакомец быстро и ловко взбирался на дерево. Он добрался до медвежонка, выбрал удобный момент и набросил на него мешок.

– Вот это работа, класс! – восхищенно сказал Вовка.

Когда охотник спрыгнул с дерева, мы склонились над медвежонком. Высунув из мешка свою пушистую мордочку, он плаксиво скулил, показывая нежно-розовый язычок.

– Что, нравится? – прищурился незнакомец, видя, с каким интересом рассматриваем мы Мишку. – Для городних, конечно, диковинка… Да вы берите его себе, добыча общая! – неожиданно добавил он.

Мы обрадовались подарку.

– Эх ты, плакса! – ласково погладила медвежонка Тоня. – Вот чем тебя кормить?

– Кормить просто, – сказал таежник. – Как к дому доберетесь, молоком коровьим поите, а пока так…

Незнакомец вытащил из кармана тряпку, положил в нее кусочек хлеба, завязал узлом и пошел к ручью. Вернувшись, он сунул хлебную соску медвежонку в пасть. Тот замотал головой и отшвырнул соску.

– Ничего, когда в животе заурчит – возьмет. – Он просто и открыто улыбнулся. – Сами-то небось тоже голодные. Что ж, если хотите отведать окорока, то подсобите поднять медведицу. Будем шкуру сымать.

К шалашу охотника пришли на рассвете. Высокий, похожий на стог шалаш стоял под развесистой березой, и тропинка от него вела к небольшому озерку. Посредине озерка вода бурлила, подымался пар. Тоня не утерпела и, разыскав в сумке термометр, побежала к воде.

– Ого! Семьдесят два градуса! – воскликнула она. – А какой состав воды? Дайте бутылку, надо исследовать. Это настоящий горячий ключ.

– В нем вот и лечусь, – сказал охотник. – Купаюсь каждый день, крепко помогает. Почти уж не хромаю!

Мы переглянулись – догадка была уже у каждого на языке.

От шалаша послышался лай, и к охотнику, припадая на переднюю ногу, подошла овчарка.

– Жена меня сюда приволокла на лошади вьюком, – продолжал таежник, гладя собаку. – Потом-то жену пришлось в обратную. Омуль, вишь, подошел, рыбачить пора.

– Омуль? – откликнулась с озерка Тоня. – Так вы рыбак?

– Экая невидаль! На Байкале кто же не рыбак?

– А вы, может, и Зотова знаете? Степана Ивановича? – с надеждой спросила Тоня.

– Не ошиблась, дочка, – погладил бороду таежник. – Хорошо знаю… Как же самого себя-то не знать?

Так и есть, и все же мы от неожиданности примолкли.

Тоня хотела спросить Зотова о чем-то еще, но вместо этого побежала к шалашу.

– Понимаете, Степан Иванович, – жалобно сказал Игорь, – мы гостинец вам несли… омулей соленых, да несчастье в дороге случилось.

– Ты, паря, на еду намекаешь, – засмеялся Зотов. – Погоди, сварим чай, и тогда медвежьим окороком попотчую!

– Я не об этом, – Игорь умолк. – Омулей мы от Бадмы везли.

– От Бадмы? От Жалсараева? Вот уж случай к случаю! Ветрели его?

Мы начали было рассказывать все по порядку, но из шалаша выскочила Тоня, бесцеремонно растолкала нас. В руках у нее была пачка листков и фотография.

– Степан Иванович, вот поглядите хорошенько. Узнаете?

Зотов взглянул на фотографию, потом на нас, снова на фотографию.

– Шакал, за мной! – крикнул он овчарке и ушел. Ушел с фотографией в руках.

До самого вечера Зотов пропадал в лесу. Вернулся усталый, притихший. Сел к костру, закурил. Спросил, как прожили день. Потом бережно вынул из-за пазухи снимок, поднес к свету и долго глядел на него.

– Моя пушка! Моя, ребятки. Из нее по белякам палил. В каменоломне в ту пору позиция наша была.

И старый партизан начал свой длинный рассказ…

Путь из долины ключей показался особенно трудным. Медвежонок, шкура медведицы, бутылки с ключевой водой – все это давало себя чувствовать. До берега Байкала шли четверо суток.

Бадма встретил нас на старом месте:

– Похудел! Штаны подрал, рубаха тоже, – говорил он, попыхивая трубкой. – Медвежонка поймал… Старому Бадме шкуру дарил… Воды с ключа привез! Молодец! Больницу в тайге открывать будем?

– Будем, обязательно будем, – отозвался Максим Петрович, снимая со спины тяжелый груз. – Видишь, сколько воды несем? Врачам ее отдадим, химикам, анализы сделать.

Бурят кивал головой, подтверждая, что так и надо.

– А когда поедешь на та сторона?

– Сегодня же ночью.

– Э, нет, утром нада!

– Что вы, дедушка, дорог каждый час! – возразила Тоня. – Скоро занятия в школе.

– Нельзя ночью. Худой ветер будет, ух!

Бадма оказался прав. На Байкале усилилось волнение. Проверив стоявшую возле сетей моторку, мы стали готовиться к ночлегу.

Был поздний вечер. Грозно шумел Байкал. Я лежал у костра и смотрел, как качается на ветру пламя, шипят и ласково потрескивают дрова. Перед глазами ясно, как на экране, всплывали все события последних дней.

– Леша! – услышал я голос Тони. – Ты не спишь? Я должна тебе что-то сказать. – Тоня придвинулась к костру. – Ты, конечно, все еще сердишься на меня?

– Я просто не знаю…

– Погоди. Помнишь, я не поехала с вами на Байкал, – начала она тихо. – Ты спрашивал меня почему.

– Да мне и сейчас непонятно.

– Причина – вот… – Тоня показала небольшую пачку листков, тех самых, с расплывшимися чернилами, которые она сушила на моторе.

– Это те, что дороже жизни? Ради них ты выходила ночью из палатки?

– Да, я очень берегла их. Это копии архивных документов, которые мне попались накануне вашего выезда из Сибирска. В документах факты, очень важные и очень дорогие тебе и мне, и их подтвердил Зотов.

– Какие факты? – насторожился я.

Тоня раскрыла передо мной свой маленький блокнот с потешной надписью «Путевая книга челюскинцев».

– «Было это, как помню, в тысяча девятьсот девятнадцатом году… – начал читать я. – По Сибири лютовал колчаковец. Наш партизанский отряд, кочуя по тайге, никак не мог пробраться к своим…» Постой, – повернулся я к Тоне. – Это же рассказ Зотова о пушке, который мы от него слышали. Что же тут нового для меня?

– Читай, читай, Леша, – ласково попросила Тоня.

Я придвинулся ближе к костру, и слова, освещенные пламенем, точно ожили на бумаге:

– «У беляков – пушки, пулеметы, а у нас что? Берданы да гранаты ручные. Позарез была нужна нам пушка. И вот отправил меня командир с двумя ребятами через фронт, прямо в Сибирск-город. Наказ дал: „Ты, – говорит, – Степан Зотов, крестьянин. И, как крестьянский человек, обратись ты к заводскому люду, которые за Советы, пусть пушку достанут“. А за городом тогда бои шли. Пробрался я с ребятами в Сибирск, с большими трудностями пробрался. Нашел кого надо и задаю такой вопрос: „А что, если пушечку сделать партизанам? Такую, скажем, не по всем статьям, но чтобы пушка была и уваженье вызывала…“ Поглядели на меня рабочие, отвечают: „Конечно, сделать все можно, Зотов, но ты погляди: завод-то стоит. Вагранку пробило снарядом, коксу нет, воздух подавать нечем. Но мы, брат, помозгуем“. И вот взялся за все эти дела один старый литейщик, молчаливый, хмурый, а дело знал крепко… Хороший был человек! И что бы вы думали? Собрал он вокруг себя, тот литейщик, помощников и пушечку отлил. Потом на станок ее стаскали – просверлили, где надо, лафет пристроили и недельки так через две отрядили меня к своим. А везти-то тоже надо знать как. Зима была снежная. Запрягли мы подводы, барахлишка всякого набросали, сенца и тому подобного – будто беженцы, от красных спасаемся, – а пушку подо все это спрятали. Ночь была темная. Проводили нас рабочие за шоссе, прощаться стали. А тот молчаливый литейщик и говорит: „Товарищи, жизни не жалейте за советскую власть!“ Сказал так-то да и обнял нас всех по очереди. А потом эта пушечка нас крепко выручала. Такой наводила на беляков страх, что мы каждый раз добрым словом заводских поминали… Когда бои отошли за Байкал, я в город ездил, хотел от всего отряда поблагодарить литейщиков, да не нашел никого. „Все, – говорят, – с Красной Армией ушли“. – „А вот, – говорю, – молчаливого такого, седоватого из них не помните?“ – „А как, – спрашивают, – его фамилия“. – „Фамилию-то я забыл, разве в этой суматохе упомнишь?..“».

Запись рассказа Зотова на этом обрывалась.

Я стиснул зубы и, боясь почему-то посмотреть на Тоню, глядел на костер.

– Зотов не вспомнил фамилию литейщика?

– Нет. Фамилию мне назвали листки…

Тоня пошевелила сучья в костре, он разгорелся ярче, веселее. Красные языки пламени, точно флаги, вспыхнули в серебристом дыму.

– Пушку, Алеша, что мы нашли в каменоломне, отлил твой отец…

Глава тринадцатая
Снова пушка

Вдали, за крышами домов, показалось здание школы. Вот из-за забора выглянули мои любимые яблоньки. Одна, вторая, третья… Все на месте, облазанные до самых верхушек, с поломанными сучьями, потускневшей корой.

Я привык видеть их из окна класса, встречаться с ними каждое первое сентября. Постоишь возле них и смело зашагаешь в класс: кончилось лето, наступил новый трудовой год…

Сегодня, идя в школу, я вспоминаю байкальский берег, задумчивое лицо Тони у костра, взволновавший меня рассказ партизана. Не было дня с того вечера, чтобы я не думал об этом. Мой отец своими руками отливал пушку, пушку, которая верно служила борцам за советскую власть… А сейчас на том же заводе работает мой брат Павел… Я видел наводчика Степана Зотова… Как жаль, что мне не удалось познакомиться с этим человеком ближе, – ведь он знал моего отца.

Я открыл калитку школьного двора, прошел к тому месту, где не так давно под яблоней стояла наша пушка. Все было как и прежде… С тихим шелестом падали с деревьев листья, из раскрытых дверей школы доносился ребячий гам… Пройдет еще один школьный год, последний, и я не вернусь сюда. Где же я буду?

– Леша!

Обогнав Ольгу Минскую, которая несла, прижав к груди, свернутый трубкой синий журнал, Тоня торопливо сбежала по ступенькам школьного крыльца. Когда Тоня была уже совсем близко, я понял, что она очень расстроена.

– Что с тобой? Ольга, и ты не в своей тарелке? – Я с удивлением и тревогой смотрел то на одну, то на другую.

– Ах, Леша, ты еще ничего не знаешь!

Тоня выхватила у Ольги классный журнал и, раскрыв его, протянула мне. Фамилию «Рубцов» перечеркивала красная жирная черта.

– Понял, Леша? Тебя исключили из школы.

– Исключили? За что? Кто?

– Ковборин. За обман с пушкой. За поездку на Байкал. Мол, он организатор и других подбил…

Я стоял столб столбом и никак не мог освоиться с тем, что произошло.

– Успокойся, Леша. Мы должны немедленно идти к директору и объяснить ему. Доказать, понимаешь? Хочешь, я с тобой пойду?

Тоня взяла меня за руку, но я вырвал руку и бросился к школе.

Я не сразу разобрался в том, что здесь творится. Посреди класса стоял Вовка с медвежонком. Вокруг толпились и орали малыши.

– Медведь, а боится, – заливался смехом вертлявый Петька Романюк.

В самом деле, наш байкальский медвежонок трусливо скулил, тыкаясь мордой в Вовкины ноги. Вовка, придерживая его за ремешок, старался перекричать голоса ребят:

– Чудаки, это же наш подшефный Мишка!.. Он будет жить в биологическом уголке.

И тут, на мою беду, появился Маклаков.

Растолкав малышей, он с ходу пнул медвежонка и плечом подтолкнул Вовку. Тот отлетел в сторону.

– Ах ты гад! – Я подошел вплотную к Маклакову. – Это все ты… гад! – Больше ничего я не мог сказать.

Я схватил его за лацканы пиджака и поволок из класса. Он так растерялся, что даже пальцем не успел шевельнуть. Но в дверях блеснуло знакомое пенсне.

– Рубцов! – прозвучал ледяной ковборинский голос. – Мало того, что вы без разрешения заходите в класс, – вы снова устраиваете побоища. Немедленно убирайтесь!

Минуту я колебался – броситься на Ковборина или нет. «Не смей, удержи себя, вспомни, что получилось тогда, зимой…» У меня сдавило дыхание, и я, ничего не сказав, выбежал из класса.

Не помню, по каким улицам и закоулкам я блуждал, но оказался на Ангаре. У причала, возле университета, дымил пароход, сновали по пристани люди, несло речным холодком. «Зачем сбежал? Опять, как тогда…» Вспомнился буран, торосы на замерзшей реке и тогдашнее смятение, и страх, и злость.

Поднявшись по насыпи берега, я пошел вдоль улицы. Река осталась позади, впереди высились трубы завода, сверкала на солнце стеклянная крыша механического цеха.

К Павлу в цех! Пойти и рассказать ему обо всем. А может быть, прямо к начальнику цеха, просить, чтобы поставили к станку? Или к Василию Лазареву – он уже токарь. Ведь я же исключен, вычеркнут из списков. Куда мне деваться?

Вот проходная завода.

– Пропуск! – потребовал вахтер.

Я просил, умолял, требовал. Вахтер был неумолим. Я вышел из проходной и повернул в проулок к заводскому Дому культуры. Вот тихая улочка, серый забор, меченая доска сарая, исковырянная лопатами земля.

Припав к земле, я отвернул край доски… Что же это? Мне показалось, что сердце перестало биться! Сарай был пуст. Куда же девалась пушка? Неужели он, Маклаков? Конечно, это его козни! Встреть я его сейчас, избил бы до полусмерти, сбросил бы в Ангару.

Неожиданно я почувствовал на своем плече тяжелую руку.

– Что, парень, землю целуешь? Червей на рыбалку копаешь, что ли?

Я вскочил и не сразу узнал Петровича. Старый слесарь, как видно, возвращался с ночной смены. Глаза у него были красные и усталые, от спецовки несло свежим запахом машинного масла.

– Что с тобой, Рубцов?

– Да вот… тут дело одно… с пушкой вот…

Петрович потянул меня на краешек тротуара, сел, снял кепку, вынул из кармана немного ветоши, вытер усталое морщинистое лицо.

– Вон что! Пушечку-то твоего отца сразу я спознал, – задвигал он седыми бровями. – Мы ее с твоим отцом на станок таскали, колеса прилаживали и первый выстрел из нее вместе сделали. Ну вот… А здесь не ищи. Вчера вечером уволокли нашу пушечку…

– Куда же, Петрович? – вскочил я. – Кто?

– Ох, и горячий ты, Алексей! Отцовская кровь… Помню, молчит, молчит, потом вдруг закипит, как металл в вагранке.

– Петрович! – умоляюще сказал я. – Где пушка?

– Где? На месте она. Девица от вас была, командовала…

Тоня? Опять все молчком! Ничего не пойму.

В конце проулка раздался резкий свист в четыре пальца.

Сперва я увидел Вовку.

– Сюда! – кричал он. – Взять в окружение!

Шаткие досочки тротуара заплясали под частым топотом ребят. С другого конца проулка навстречу бежал, тяжело отдуваясь, Игорь.

– Ага, попался! – уцепилась за мой рукав Тоня. – Весь город обегали. Удрать хотел? А портфель где?

Петрович с удивлением посмотрел на меня, на Тоню, на Филю. Потом пожал плечами, надел на облысевшую голову замасленную кепку и зашагал домой. Я рванулся за ним.

– Петрович, пушка-то, пушка где?

Петрович обернулся:

– Вон у девицы спроси, что тебя в окружение взяла! – Он засмеялся, махнул рукой и пошел своей дорогой.

– У нас, брат, не убежишь, – говорил между тем Филя, крепко держа меня повыше локтей. – Мы, брат, сейчас выкупаем тебя в Ангаре. Да, да! Водичка нынче тепленькая… Р-раз, два, взяли, – скомандовал Филя, и не успел я опомниться, как очутился у него на спине.

Локти мои были крепко прижаты, и за ноги кто-то держал. Лежа кверху лицом, я видел одно только небо.

– Пустите! Что я вам, куль с картошкой?

– А будешь убегать? – добродушно-насмешливо спросила Тоня.

– Ну, не буду, пустите, – почти с ненавистью сказал я.

Меня поставили на ноги.

– Чудак, дуб, недотепа! Пушку-то перенесли во Дворец культуры, – сердито улыбаясь, сказала Тоня. – Хотели тебе сюрприз сделать…

…– Итак, – сказал Павел, кладя на стол несколько чистых тетрадей, – у нас сегодня первый урок. Что так смотришь, забыл?

Я готов был провалиться сквозь землю. Только сейчас, в седьмом часу вечера, стоя перед братом, я по-настоящему оценил свою горячность. Зачем убежал из школы, не повидавшись даже с Максимом Петровичем? А портфель? Сам не знаю где! Ведь в нем план урока, который надо было согласовать…

– Ладно, учитель, готовься, а я пока маленько отдохну, – сказал Павел, заметив мою растерянность.

Когда он ушел, я кинулся к своему столу. А вдруг все же портфель здесь? Но портфеля с учебниками не было. Ну конечно же, забыл его в классе или потерял дорогой. Я никогда не говорил брату неправду, но что оставалось мне делать сейчас, когда, сбитый с толку событиями прошедшего дня, я не был готов к занятию? А Павел на мои занятия с ним возлагает такие надежды – ведь он решил на дому закончить семилетку… Нет, сдаваться было нельзя. Надо взять себя в руки, провести урок. Пусть это будет русский язык, грамматика, которые даются мне легче всего. «Диктантов побольше!» – вспомнил я мимолетный совет Максима Петровича, данный мне еще на Байкале.

Объяснять рабочему человеку науку – дело не простое, это я уже знал. Павел учился не по-нашему, не по-школьному. Когда весной, вскоре после разговора с ним на поле, я решил попробовать свои преподавательские силы и стал объяснять брату физику, то попал в смешное положение. Я рассказывал ему теорию механики, а он вдруг попросил объяснить «по-научному» работу токарного резца. Откуда я мог знать это?

Физику Павел любил. Геометрию считал наукой из наук. Выучив однажды несколько формул на вычисление объема, он принес из цеха комплект чертежей и стал сам производить подсчеты. К русскому языку относился хоть и уважительно, но занимался без особой охоты, писал медленно, с ошибками.

– К чему столько правил? – ворчал он, открывая учебник. – Кажется, ясно, как слово писать. Так нет, обязательно правило.

«Будь что будет», – подумал я про себя.

– Я готов, Паша!

Павел мгновенно поднялся с дивана. Он аккуратнейшим почерком надписал тетрадь, разгладил ее ребром ладони и обмакнул перо в чернильницу. Я стал ему диктовать отрывок на память:

 
Ревела буря, дождь шумел…
 

– Это, Алеха, из народной песни о Ермаке, – улыбнулся брат, написав строку.

– Песня-то народная, но автор ее Рылеев, – заметил я.

– Рылеев? Декабрист? Не знал я этого. Интересно. – Мой ученик отложил ручку, задумался. Минуту спустя сказал: – А хорошо эту песню в «Чапаеве» исполняют! Помнишь, когда Василий Иванович сидит со своими бойцами и все поют… – Павел закинул голову, и по комнате прокатился его негромкий бас.

– А ну-ка, давай, Алеха, еще чего-нибудь! – сказал он, снова берясь за ручку.

Я понял, что стихи ему понравились, и продолжал диктовать все, что приходило на память. А на сердце было тревожно и смутно.

– Это Пушкин! Ну, а это Маяковский, – радостно узнавал Павел автора стихотворения и, поставив в конце написанного скобки, с величайшей осторожностью вписывал в них фамилию поэта.

– Еще, еще давай! – просил Павел, исписав тетрадочный лист. – Ты скажи-ка, мимо какой красоты жизнь проходит!

У меня нечаянно вырвалось:

 
Самолет, птица-сталь, славлю имя твое…
 

Я приостановился.

– Дальше, должно быть, забыл? – спросил Павел, не слыша продолжения.

– Да нет… – смутился я и, набравшись духу, дочитал:

 
Славлю Родину в крыльях твоих.
А в душе нарастает и звонко поет
Бодрой трелью навеянный стих…
 

– Откуда это? Не знаю, не слыхал такого стихотворения.

– Пиши в скобках «А. Р.»

– «А. Р.»?

– Пиши, пиши, – окончательно смутился я, – потом узнаешь.

Павел недоверчиво посмотрел на меня и поставил под четверостишием «А. Р.».

Помедлив, я сказал:

– Только строго между нами. И чтобы Зина не знала… «А. Р.» – значит Алексей Рубцов.

Стул под Павлом скрипнул. Брат с удивлением уставился на меня:

– Неужели ты стихи умеешь писать?

– Тут ничего особенного… Я еще на Байкале начал.

– Ты смотри-ка! Рубцовы стихи пишут! А? Знал бы отец! – Он отложил перо в сторону. – Ну, рассказывай, как у тебя прошел первый день в школе…