Текст книги "Человек человеку волк или Покорение Америки"

Автор книги: Виктор Тюрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– Расскажи, что знаешь о моем деле. Все, что слышал.

Пока тот рассказывал, я перебирал то, что осталось в моей памяти, вставляя куски воспоминаний в рассказ Сэмми, как недостающие детали в пазл, но, к сожалению пустых мест в картинке было намного больше. Тогда я обрисовал ему лица двух бандитов, оставшиеся у меня в памяти. Мортон некоторое время думал, а потом сказал: – Другому я бы ничего не сказал, но ты избавил нас от такой большой кучи дерьма, что…. Надеюсь, впоследствии я не пожалею, что рассказал тебе все это. В общем, так, это была одна шайка. Доббсон и эти трое. Сам Доббсон не ходил на дела, так как сильно хромал на правую ногу. Он был наводчиком, а также занимался сбытом краденного. Так я с ним познакомился, – увидев в моих глазах вопрос, он пояснил. – Время от времени сбывал через него кое-какие вещички. Маленький, с глазами – пуговками и безгубым ртом – Том Пристли. Его еще зовут Маисовой Лепешкой. Любит их до безумия. Пустой человечек. Он вроде тени Кокни Уорда, главаря. А вот этому я не хотел бы стать поперек дороги. Ему что палку настругать, что человека – все одно. Третий – Кастет Генри. Говорят, у него не все хорошо с головой, а если еще нюхнет чего-либо, крышу полностью сносит. Еще говорят, что свой кастет он практически никогда не снимает с руки. Даже когда со шлюхами балуется. Вот идиот! Ха-ха!

Неожиданное возвращение ко мне памяти и речи очень обрадовало следователя, который вел дело об убийстве Доббинса. Он даже не стал скрывать, что подозревает меня в сговоре с убийцами и что моя потеря памяти, ни что иное, как хитрая уловка, чтобы запутать следствие. За две с половиной недели я трижды побывал на допросе, где он с превеликим усердием пытался выбить из меня признание. В основе его методики лежали удары дубинкой по спине и ребрам. В четвертый раз было все по-другому. Вместо обычного приветствия, типа «Ты мне все подлец и подонок расскажешь, а иначе я тебя…!» и злого азарта в глазах, сегодня на его лице была кислая и обиженная мина. Я понял, почему у него такой недовольный вид, только когда увидел лежащее на столе постановление о моем освобождении.

– Тебе повезло, висельник! Ты считай, заново родился! Эта девчонка Луиза Доббинс дала показания в твою пользу. Рассказала, что ее отец сам впустил бандитов в дом. Войдя, они накинулись на него и сбили с ног, а когда она бросилась к отцу с криком, один из бандитов ударил ее в лицо. С этого момента она совсем ничего не помнит. Я беседовал с ней дважды. И дважды, она мне рассказывала одно и то же. Про трех бандитов, напавших на ее отца. И при этом категорически отрицала, что ты с ними в сговоре. Но чтобы ты или эта девчонка мне не говорили, я все равно убежден, что ты один из этих убийц! Запомни, я буду следить за тобой! Как только ты допустишь хоть малейшую ошибку, я подведу тебя под виселицу! Клянусь! Все! Если грамотный, читай постановление! Подписывай! А теперь пошел вон отсюда, грязный ублюдок!

ГЛАВА 2

Бригадир даже не понял, когда с виду обычным грузчиком произошла такая странная перемена. Его глаза вдруг стали пустыми и холодными, как у змеи. Даже хуже, ведь от змеи можно убежать, а этот взгляд примораживал к земле, не давая возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться. Единственное, что он чувствовал, так это капли холодного пота, стекающие по его спине. Обрывки мыслей, метавшиеся в его голове, были многократно повторяемым эхом страха, который заполнил его всего целиком. Он видел, как губы этого страшного человека шевелились, но понять смысла слов он не мог, так как его как личности в этот миг не было, был только страх. Всепоглощающий холодный и липкий страх.

* * *

Вновь рожденный, я шел по улице, видя и подмечая то, что в обычной жизни проходит мимо твоего взгляда и сознания. Такое бывает у людей чудом спасшихся от смерти или выздоровевших после тяжелой и продолжительной болезни, внимание к обыденным мелочам, к пониманию их значимости в твоей жизни. Проходит немного времени и человек перестает обращать на них внимание, войдя в привычный ритм жизни. Вот и сейчас, выйдя из тюрьмы, видел молодую листву, нежащуюся под лучами весеннего солнца, чувствовал дуновения легкого ветерка, холодком пробегающего по лицу, слушал щебет и трели птиц. Сейчас, все то, чего был лишен в тюрьме, я впитывал в себя, наслаждаясь жизнью, свободой и солнцем. Идиллия продолжалась недолго, до тех пор пока неожиданно из-под ног не раздалось сердитое хрюканье. Резко остановшись, я обнаружил под ногами, посреди улице, в луже подсохшей грязи, самую настоящую свинью. Минуту я рассматривал ее, пытаясь понять как она сюда попала. Но стоило мне оглянуться по сторонам, как уже пришлось удивлятся тому, что ее собратья не попались мне раньше. Судя по тому то, что меня окружало, больше напоминало деревню, чем район такого большого города, как Нью-Йорк. Низкие деревянные дома, с потемневшими от времени стенами, окруженные сараями и огородами, лужи с дурными запахами, кучи навоза. Вся эта картина дополнялась хрюканьем свиней, квохтанием куриц, лаем собак. Мимо меня шли люди, больше похожие на фермеров, которых я видел на Западе, чем на горожан. Мужчина с грубым лицом, в широкополой обтерханной шляпе, тяжело толкающий перед собой тележку с дровами, шедший мне навстречу, женщины, среднего возраста, в чепцах и длинных по щиколотки платьях, обогнавшие меня. Они так оживленно обсуждали какую-то Мэри, что даже не заметили меня. Зато я заметил грубые, натруженные руки, платья, потерявшие первоначальный цвет от долгих стирок. Единственным, кто обратил на меня внимание, был мальчишка, одетый в рубашку и штаны, явно доставшиеся ему по наследству от старшего брата. Чтобы они не сваливались, он перекинул подтяжки крест накрест. Тяжелые, разбитые башмаки были ему также явно велики. Парнишка напомнил мне Тима. Жив ли он? Мотнул головой, отгоняя грустные мысли, снова посмотрел на мальчишку, но тот уже занялся делом, принявшись строгать палку ножом. Только теперь до меня дошел мерзкий запах шедший от животного. Брезгливо сморщившись, обогнув свинью, я пошел дальше. До этого момента я шел вне окружающего мира, наслаждаясь свободой и ярким майским утром, то сейчас стал частью его. Бедность района в который я забрел, просто резала глаза. Кривые, покосившиеся заборы, мутные, подслеповатые окна, стены домов, изъеденные плесенью, словно проказой.

Во всем этом было что-то гнилое, изъеденное болезнью изнутри, умирающее. Это ощущение было настолько ярким, что меня даже передернуло при подобной мысли.

Я даже невольно ускорил шаг, стараясь побыстрее выбраться из этих мест. Некоторое время плутал грязными и узкими улочками, пока не вышел на широкую и шумную улицу. И словно попал в другую жизнь, где много яркого солнца, свежего морского воздуха и ярко и красиво одетых людей. Разница «там» и «здесь» оказалась настолько разительна, что я автоматически сделал пару шагов назад, отступив в тень здания, чтобы не нарушать великолепия этого красочного зрелища. Солнце отражалось в каменных плитах тротуаров, отполированных до блеска бесчисленным множеством ног и в стеклянных витринах магазинов. Его блики лежали на золотых и серебряных часовых цепочках мужчин или переливались в гранях драгоценных камней на прелестных женских шейках. Но солнце было только фоном в этой яркой и сочной картине, основой композиции здесь являлись люди. Они шли нарядные и довольные жизнью. В одиночку, парами и компаниями. Даже не шли, они несли себя, словно находились на подиуме, на показе коллекции прославленного художника – модельера. Нетрудно было заметить, что это был показ не только нарядной, хорошо сшитой одежды и драгоценностей, но и своего положения в обществе. На эту мысль меня натолкнула встреча двух пар в возрасте сорока пяти – пятидесяти лет. Завистливый взгляд, сопровождаемый низким раболепным поклоном с одной стороны и полный чванства и пренебрежения, кивок с другой стороны. Их отношения не мог не заметить лишь только слепой. Люди, не стесняясь, выпячивали то, что намного позже стали прятать в тайниках своей души.

"Хватит философствовать. Смотри лучше".

И я смотрел, правда, больше на женщин. На данный момент они привлекали мой взгляд не столько красотой и обаянием, сколько пестротой нарядов. Иной раз сочетание цветов прямо резало глаз. Платье одного цвета, накидка с пестрым капюшоном другого цвета, к тому же на яркой подкладке другой расцветки. Вдобавок на всем этом висят разноцветные ленты, бантики, шелковые кисти! И этого еще мало! В руках каждой дамы еще и зонтик яркой расцветки. За этой радугой, состоящей из женской красоты и ярких нарядов, не сразу можно было заметить мужчин. Те смотрелись в основном серо-синими пятнами, основными цветами сюртуков и брюк. Если к ним добавить белый отложной воротничок, часовую цепь и трость, а к лицу приклеить бакенбарды и ухоженную бородку, то получите полное представление о мужчине второй половины девятнадцатого века, как молодом, так и в годах. Проследив глазами за хорошо одетым молодым джентльменом в сером шелковом цилиндре, изящно, даже с налетом артистизма, играющим со своей тросточкой, я неожиданно наткнулся на его случайный взгляд, брошенный на меня. Встретившись с ним глазами, я прочитал в нем брезгливость и отвращение, точно так же, как я недавно смотрел на свинью. Этот взгляд заставили меня посмотреть на себя со стороны. Рубаха грязная и мятая, пропитанная едкими тюремными запахами, такие же брюки. Стоптанные, разбитые, давно потерявшие свой первоначальный цвет, башмаки. Взгляд уязвил меня, заставил почувствовать себя тем, кем я сейчас выглядел. Нищим, бродягой, отбросом. Я никогда не испытывал подобного ощущения. И мне оно сильно не понравилось. Ощущение праздника в душе окончательно сошло на «нет». Мне оставалось только не обращать внимания на подобные взгляды и отстраненно наблюдать дальше за жизнью большого города, но как это сделать, когда каждый взгляд обливал тебя новой порцией брезгливого отвращения. Проблема разрешилась просто, стоило мне перевести взор на дорогу. Громадное количество колесного транспорта самых разных конфигураций, двигающееся в обе стороны дороги способно поразить любое воображение в первую минуту. Чего здесь только не было. Наемные кабы и коляски: двуколки, фаэтоны, тильбюри на огромных колесах и собственные выезды. Правили лошадьми, восседая на козлах, как негры, так и белые. Одеты пестро и нелепо. Черные и белые шляпы, лакированные фуражки. Куртки черного, коричневого, зеленого и синего цвета. Над мостовой стоял грохот обитых железом колес карет и телег, цоканье копыт, ржанье лошадей, гиканье и крики кучеров, свист кнутов. Только теперь я обратил внимание на кучи лошадиного навоза на обочинах дороги, а мой нос уловил их «аромат». Но тут же мое внимание привлек остановившийся, на противоположной стороне дороги, омнибус, городской транспорт девятнадцатого века. Не успел я полюбоваться галантностью кондуктора, помогавшего женщинам сойти с последней высокой ступеньки, как взгляд уловил новую диковинку.

Это была карета с неграми на запятках, одетыми в ливреи с золотыми позументами. Я заметил злые взгляды группки мужчин, которыми они обменялись при виде этой кареты, а, судя по брошенной из толпы грубой и презрительной фразе, брошенной вдогонку экипажу, это был какой-то плантатор с Юга. Насколько я мог судить, даже четыре года прошедших после окончания войны не смогли примирить враждующие стороны. Отсюда презрительные плевки и неприличные жесты в сторону экипажа южанина. Когда картина потеряла остроту и первые впечатления улеглись, я решил более детально изучить местных красоток. Но, только приступил к изучению, как заметил фигуру полисмена, решительно направляющегося в мою сторону. Нетрудно было предугадать, по его строгой физиономии и тяжелой дубинке, которую он мастерски крутил в руке, его дальнейшие действия. Решив не нарываться на неприятности, я развернулся и пошел обратно. Пройдя метров пятьдесят, оглянулся. Полисмен стоял на моем месте и также как до этого я, смотрел на толпу. Чувство тоски и одиночества сжало мое сердце. Чужак! Уже в который раз я почувствовал себя чужим в этом мире. Полицейский, прогнал меня, как…. бродячую собаку. Это был последний штрих, окончательно испортивший мне настроение. Я выругался по-русски от души, громко и с чувством. Проходившие мимо меня в этот момент люди, не поняли ни слова из сказанного, зато, сразу почувствовав агрессию в моем голосе, старались держаться от меня как можно дальше, бросая при этом настороженные взгляды. Заметив их, я криво усмехнулся, после чего двинулся дальше. Еще час тому назад я радовался жизни, а теперь снова не доволен. Усмехнувшись несовершенству человеческой души, я несколько успокоился и принялся размышлять: – Ни родственников, ни друзей, ни дома, ни денег. И есть хочется! Может кого-нибудь ограбить?".

С минуту я прокручивал в голове эту мысль. Вопрос, как у принца датского, у меня не стоял: быть или не быть? В моем положении выбирать не приходилось. Конечно, грабить нехорошо, но как я понимаю, бог сначала создал человека с его желудком, а уже потом общество, законы и мораль. Да и мои колебания базировались только в том, что подобную работу я считал позором для себя как для личности и как для профессионала. Я уже почти уговорил себя, как неожиданно вспомнил о бывшем доме Доббсонов. Правда, не столько о самом доме, сколько о погребе, в котором хранились продукты.

"Может там что-то осталось из еды. Да и крыша над головой… Он сейчас должен пустовать. Адрес я знаю. Устроюсь там на первое время. А вот насчет работы… Тут придется подумать. Короче, надо посмотреть, как они тут живут и зарабатывают на хлеб с маслом. Тогда и будем смотреть, к чему руки прикладывать, а пока пойду к дому Доббинсов".

По дороге я продолжал размышлять о возможном будущем. К роли бандита я был более всего подготовлен, к тому же мои тюремные «подвиги» создали мне определенный авторитет. Когда громилы и убийцы узнали, что я вернул себе память и личность, меня завалили предложениями «работы». Но иметь что-то общее с подобными образчиками криминального мира мне не хотелось. Они мне не нравились ни как люди, ни как профессионалы. Тупые и злобные громилы, которые с детским удовольствием, чуть ли не захлебываясь от восторга, рассказывали, как добивали раненых и упавших на землю врагов, прыгая на них всем весом, с наслаждением слушая, как трещат их кости. Естественно, что помимо них в криминальном обществе были толковые и сообразительные люди, те же самые главари крупных бандитских группировок, но до них еще нужно добраться. И не только добраться, а заслужить их уважение громкими делами. Можно, конечно, броситься в другую крайность. Пойти служить в полицию. Но, как я слышал, кандидаты проходят скрупулезные проверки. Так что вряд ли никому неизвестная личность с лицом Джека Льюиса пройдет их.

"Интересно, а есть ли у них бои без правил? Скорее всего, есть! Тоже возможность срубить копейку! Как промежуточный этап. А вообще надо присмотреться к местной жизни, глядишь и что-нибудь приличное появиться. Город большой – значит и возможностей больше. А не получиться здесь, на пароход и в Россию – матушку. Дома, как говорят, и стены помогают, – перебирая возможные варианты своей будущей жизни, я не заметил, как добрался до цели.

Подойдя к забору, понял, что лишился крова, на который так рассчитывал. Здесь уже поселилась семья. Женщина, сидевшая на лавочке возле дома, с вязаньем в руках, напряженно замерла при виде меня. Мужчина стоя ко мне спиной, выбирал дрова из поленницы. Вот он повернулся лицом к жене, видимо хотел что-то сказать ей, но увидев выражение ее лица, резко развернулся в мою сторону. Брови тут же нахмурились, на скулах вздулись желваки. Единственным, кто не обратил на меня внимания, был малыш, лет четырех от роду. Не замечая ничего на свете, он все так же увлеченно продолжал гоняться за громко раскудахтавшимися курицами.

"И куда мне теперь идти? Может обратно в тюрьму попроситься? Ни дома, ни денег, ни работы – неплохое начало для новой жизни! Может опять податься на Дикий Запад, банки грабить? – пока я иронизировал над собой, мужчина медленно, с опаской, подходил ко мне. Молодой, лет тридцати, с простым лицом. Причем он явно меня боялся. Чувство разочарования сменилось интересом к его непонятному и странному поведению. Тем более, что торопиться мне было некуда. Мужчина остановившись в двух метрах от забора неожиданно начал жестикулировать руками, показывая, чтобы я уходил. Я смотрел на него, ничего не понимая.

"Может он глухонемой?"

Но в следующую секунду он заговорил.

– Ты, Джон?! Да?! Джон?! – его голос был напряжен. – Уходи!! Уходи, Джон!!

Только теперь до меня дошло, что он меня знает как сумасшедшего, а также знает, что я здесь жил. Но почему он меня биться? Стоп! Наверно, слышал что я сидел в тюрьме. Теперь понятно. Бывший зэк и еще сумасшедший.

"Но чего он так глотку рвет?! Как у него самого в ушах не звенит? А в желудке как бурчит. Стоп! Есть идея!"

– Пожрать дашь? Тогда уйду.

Если бы в этот момент разверзлась земля, и из трещины, окруженный огнем, появился дьявол, мужика бы наверно не так достало, как мои слова. Его глаза расширились до предела, челюсть отвисла. Похоже, он даже не понял, что я сказал. Ухмыльнувшись, я настроился на представление, как из-за спины мужа раздался звонкий женский голос: – Мистер…. Джон, если вы не сильно торопитесь, мы могли бы пообедать вместе. Правда, без особых разносолов, но как говориться, что есть, то и будем есть.

Тут у мужа кончился столбняк. Его челюсть стала на место, после чего он почти простонал: – Мэри, ты что не понимаешь, он…

– Это ты не понимаешь, Дикки. Ведь он же здесь жил. Мы не можем его просто так прогнать. Это нехорошо. Не по-христиански. К тому же соседка Милли Купер сказала, что Джона забрали в тюрьму ни за что. На семью Доббинсов напали бандиты. Когда маленькая Луиза очнулась, она все рассказала полицейским. Ей наш констебль так сказал. Как ты думаешь, почему Джон здесь стоит, Дикки?! Потому что его освободили!

– Мэри, ну что ты такое говоришь?! Ничего я такого не думал! Просто думал, что он сумас…, а он…, – он бросил на меня новый испуганный взгляд. – Я хотел сказать… Нет, я не то хотел сказать…

Тут он окончательно запутался и замолчал, медленно наливаясь краской. Мне пришлось прийти к нему на помощь.

– Все нормально, Дикки. У меня действительно было не все в порядке с головой, но сейчас все в норме. Хотя не совсем. Наверно, все-таки болен.

Дикки только что начавший расслабляться, снова насторожился, а я продолжил: – В животе бурчит. Как ты думаешь, это не очень опасно?!

Дикки попытался сохранить серьезный вид, но Мэри за его спиной уже смеялась во весь голос. Муж не выдержал и стал вторить ей. Чтобы не выбиваться из общей картины я тоже немного посмеялся.

– Ха-ха-ха! Заболел! В животе бурчит! Заходи, Джон!

После двух мисок мясной похлебки со свежим хлебом, я почувствовал себя намного лучше. Мэри стала укладывать ребенка спать, а мы с Дикки вышли во двор и сели на лавочку.

– Что ты теперь будешь делать, Джон?

– У меня такое ощущение, словно я заново родился. Поэтому, может ты мне что подскажешь, Дикки?

Тот замялся. Я уже понял характер этого человека. Честный, откровенный, доверчивый. Таких обычно зовут простаками, люди, которые обманывают и манипулируют ими. Нетрудно было понять, в каком направлении сейчас думает Дикки. О том, что Джон хочет остаться у них. И как отказать ему. В каких словах?

– Послушай, Дикки, я не собираюсь претендовать на ваш дом. Даже в мыслях не было. Просто я в растерянности. Я как бы снова начал жить… – тут я сделал паузу, давая домыслить ему остальное.

Дикки просиял. У него не требуют, его – просят. Он должен был показать свое великодушие. Так оно и получилось.

– Джон, Джон. Подожди. Тебе ведь некуда идти. Ты мог бы несколько дней, даже неделю поспать в сарае, пока не найдешь себе место. У нас есть лишний матрац и одеяло. Как тебе?

– Нет слов.

– Отлично. Я думаю, что Мэри будет со мной согласна. А вот насчет работы… Тут сложней. Город переполнен. Много приезжих. Каждый день пароходы привозят все новых и новых людей. Я работаю в порту грузчиком, и часто вижу как цепочки людей сходят по трапам с пароходов на землю. Иногда думаю, что все люди с того конца света решили переселиться в Америку. Неужели они не могут найти работу у себя дома? И вот ты приехал… Ладно, забудь. Я что хотел сказать, когда приходит много судов в один день, бригадир берет двух – трех дополнительных человек на несколько дней, а то и на неделю. Так что, пойдем завтра вместе, может тебе повезет. Если же нет, попробуешь найти что-то сам.

– Отлично! Ты настоящий друг Дикки!

Тот снова покраснел, но уже от удовольствия.

– Джон, расскажи мне о России. Я слышал, что у вас большую часть года зима.

За обедом меня спросили, кто я, откуда родом и чем занимался. Я сказал, что родом из России, решил посмотреть мир, а по приезде в Америку сразу подался на запад. Был ковбоем, немного шерифом, короче все понемножку. Заработал денег и решил вернуться в Нью-Йорк, а тут меня заманили в ловушку. Разбили голову и ограбили. Супруги расчувствовались чуть ли не слез. В итоге: хорошее отношение, на неделю крыша над головой и возможность получения работы. Только я начал рассказывать, как пришла Мэри, тоже послушать. После того как я закончил свой рассказ, Мэри решила, что мужчины достаточно побездельничали и определила нам фронт работ. Я колол дрова, а Дикки чинил калитку. Мне нравились эти люди. Простые и честные. Рубя дрова, я слушал, как перешучиваются Мэри и Дикки и мне стало завидно их простому бесхитростному счастью.

"Сколько я потерял в жизни…. Но почему потерял? Ты еще ничего и не находил, парень! Тебе сейчас не больше двадцати четырех лет. А значит, вся твоя жизнь еще впереди!".

Утром, солнце еще только взошло, а мы уже позавтракав вчерашней похлебкой, шли на работу. Подходя к порту, я увидел лес мачт. Только на некоторых судах весело хлопали на ветру паруса, а еще на двух кораблях я заметил фигурки матросов, убиравших паруса. Среди мачт торчали грубые и закопченные трубы пароходов, смотревшихся неуклюже на фоне изящных обводов парусных судов. Чем ближе мы подходили к территории порта, тем больше рос шум и движение на улицах. Целые колонны повозок и фур шли в обе стороны, грохоча колесами по каменной мостовой. В самом порту к ним прибавился лязг лебедок, ржанье лошадей, крики и ругань докеров и матросов. Через минуту я уже перестал обращать внимание на весь этот бедлам, все мое внимание уходило на то, чтобы не отстать от Дикки в лабиринте штабелей досок, сложенных в горы ящиков, корзин и кулей.

С работой мне повезло сразу. Бригадир посмотрел на мои плечи и руки и тут же дал согласие. Я получил то, что хотел, но когда к обеду начало ломать спину и задрожали руки, я уже не считал, что мне так уж здорово повезло, как утверждал Дикки. Правда, мне хватило двух дней, чтобы втянутся, а вот с людьми из бригады у меня контакта не получилось. Большинство из них смотрело на меня, как на пустое место. Сегодня он есть, а завтра – нет. Добрая половина бригады состояла из иммигрантов. Ирландцы, немцы, даже был один венгр. Они все приехали в Америку, как в страну равноправных возможностей, в расчете на лучшую жизнь. Но работы на всех не хватало. Нью-Йорк был перегружен людьми, которые прибывали со всех концов света. И только половина из них уезжала вглубь страны, другая половина пыталась устроиться в самом городе. Не найдя ничего, проев последние деньги, люди хватались за низкооплачиваемую и неквалифицированную работу, работали за гроши, лишь бы хоть как-то прокормиться.

– Тут своим не хватает работы, а еще эти прутся, – пожаловался мне Дикки, в первый же день, когда мы возвращались с работы.

Его слова подтверждали ежедневно десятки людей, приходившие предлагать свои руки и мышцы. Видя это, я решил поговорить с бригадиром насчет постоянной работы, как на пятый день, прямо с утра, мне и еще двоим временным, было объявлено, что мы сегодня работаем последний день. Настроение упало. Я снова стал перед проблемой, как жить дальше.

"Похоже, осталась одна дорога – в бандиты".

Отработав около трех часов, я остановился, чтобы вытереть пот, градом катившийся с меня, как за спиной послышались шаги. Только я начал оборачиваться, как в следующий момент получил сильный тычок в плечо. С трудом, удержавшись на ногах, я резко развернулся. Передо мной стоял бригадир. За его спиной стоял верзила, с красной пьяной рожей. От обеих пахло виски и табаком. Верзилу я видел второй раз. Его мне показал Дикки, он же и рассказал, кто он такой. Своего рода надзиратель за работой в порту от банды Мясника Томаса Пила, которая контролировала эту часть порта.

– В чем дело?

– Он еще спрашивает?! – оскалился бригадир. – Тебе, за что крыса вшивая деньги платят?! Ты, мать твою…!

Мне бы сказать: – Извините, сэр, – и быстро приняться за работу, но не тот у меня характер. Не приучен он к смирению и покорности.

– Пасть заткни!

– Что?! Уволен!! – возмущение бригадира было не поддельным. – Ты не получишь ни цента, даже если на коленях ко мне приползешь!

– Ну, вот. Это уже тема для разговора! – и размашистый удар правой в челюсть, бросил бригадира на землю.

Бандит, хоть и был пьян, тут же надвинулся на меня, явно уверенный в своих силах. Я оказался не лучше его, посчитав этого пьяницу за легкую добычу, за что и поплатился, пропустив резкий удар по ребрам. Он легко двигался и бил на удивление сильно. Скорее всего, он когда-то долго, а может, даже профессионально занимался боксом. Несколько минут я только и делал, что отбивал сыплющиеся на меня с двух сторон удары. У меня болели ребра, ныла скула и в кровь были разбиты губы. Дрался он хорошо, но очень быстро выдохся, да и виски сыграло свою роль. Как только напор несколько ослаб, пришла моя очередь атаковать. Левой, правой, левой, правой, я посылал удар за ударом в корпус и в лицо. Вскоре бандит, задыхаясь, ушел в глухую защиту. Пора было кончать с ним. Отступив на шаг, я сделал ложный выпад и, когда соперник, защищаясь, поднял руки, сильно ударил правой в живот. Тот на какое-то мгновение опустил руки и подставил челюсть. И тут же был наказан за ошибку. В этот удар я вложил всю свою силу. Бригадир, уже поднявшийся на ноги, напряженно следил за схваткой, стоя в стороне. На его лице явственно читался страх за свою дальнейшую судьбу.

– Ну что, козел, мать твою…, берешь меня обратно на работу?

Я был возбужден и поэтому особо не следил за своими словами. Бригадир, только тупо смотрел на меня, никак не реагируя на мои слова.

– Не слышу ответа! – рявкнул я, демонстративно сжимая пальцы в кулак и делая шаг к нему.

– Что?! Да. Да! Конечно, беру, – испуганно забормотал тот, отступая от меня и оглядываясь по сторонам, словно в поисках пути для бегства.

– О – ох! – нокаутированный бандит приподнялся на подламывающихся руках, тяжело помотал головой. Было видно, что мир еще плывет перед его глазами. Я знал подобное состояние, поэтому мне не трудно было представить, как он себя чувствует.

– Ну что, бригадир, я принимаюсь за работу, как ты просишь. Ты тоже не стой столбом, лучше приятелю помоги, а то так и будет здесь валяться.

Тот, тут же с излишней суетливостью, стал поднимать с земли плохо соображающего бандита. Собравшиеся зеваки, в основном матросы с кораблей, до этого комментирующие особо острые моменты поединка, тут же переключились на истекающего потом бригадира, пытающегося удержать на подгибающихся ногах бандита. Смех, презрительные клички, грубые насмешки полетели в него со всех сторон.

"Блин! Что я наделал?! – я только сейчас понял, что, забывшись на секунду, дав волю кулакам, я все испортил. – Я лишился работы! Не получу денег! И меня бандиты за своего под пресс пустят! Бежать?! А что еще тут придумаешь?!"

Оглянулся по сторонам. Толпа потихоньку рассасывалась. Ни полиции, ни бандитов пока видно не было. Я уже был готов бежать, как неожиданно увидел Дикки, стоявшего в стороне от бригады, с глазами побитой собаки, и мне стало плохо. Привыкший отвечать только за самого себя, я совсем забыл о человеке, которого считал случайным знакомым.

"Мать…! Как я про него забыл! Не себя, я его подставил! Эта жирная сволочь, бригадир, отыграется на нем за все. Выгонит с работы! А ведь бандиты могут и на нож поставить! С этих уродов станется!".

Пока я пытался найти выход из ловушки, в которую сам себя загнал, народ разошелся. Грузчики, до этого стоявшие и наблюдавшие за происходящим, торопливо пошли к грузовому трапу парохода, за ними со скорбным лицом потянулся Дикки. Я снова огляделся. Бригадира, вместе с так и не пришедшим в себя бандитом, не было видно. Уходить или остаться? И я остался. Я не любитель играть в благородство, но в подлецах себя никогда не числил. Принялся за работу, будто ничего не случилось. Если раньше в бригаде слышались соленые шутки, насмешки, ругань, то теперь люди работали молча, сосредоточенно, с угрюмым видом. На лицах даже не появлялось обычной гримасы облегчения, даже тогда когда они сбрасывали груз с плеч. Их можно было понять. Избили члена банды. Сейчас приедут его дружки и начнут разбираться. Но только ли с ним? А если их посчитают заодно? Их изобьют и вышвырнут с работы! Как тогда жить? Все это легко читалось на напряженных лицах. Не легче было и мне. Ожидание бандитской расправы висело надо мной дамокловым мечом.

Наступило время обеда. Мы с Дикки расположились на штабеле досок, постелив вместо скатерти кусок беленого полотна. Четыре ломтя серого хлеба, четыре яйца, по паре репок и лук. Я ел не спеша, тщательно прожевывая пищу, изредка бросая взгляды по сторонам. Дикки, взвинченный до предела, ужом крутился на месте, и не ел, а просто давился, пытаясь запихнуть ее в себя. Еще во время работы, парень пытался шутить, пару раз заговаривал с докерами, но, наткнувшись на явное нежелание общаться, замолк окончательно. Вот и сейчас мы сидели вместе с бригадой, но в тоже время нас отделяла от них словно невидимая стена. Нас старались не замечать, уже не говоря о том, чтобы переброситься словом. Дикки не зная как себя вести со мной, старался молчать, а когда я его спрашивал, старался смотреть в сторону. Старался подражать поведению остальных, но это у него плохо получалось. В душе он проклял меня уже не один раз, что нетрудно было понять по изредка бросаемым на меня злым взглядам. Так мы и сидели, пока из-за штабеля досок неожиданно не вынырнул бригадир. Увидев нас, он злорадно оскалился и закричал: – Тут они!