Текст книги "Весенние грозы"

Автор книги: Виктор Исьемини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 17 Южный Феллиост

Кавалеристам было скучно. Солнце поднималось все выше, в доспехах становилось жарковато, хорошо еще под белыми плащами латы не так быстро накалялись. Впереди бригады лесорубов прокладывали дорогу армии Белого Круга, они хотя бы исполняли полезную работу. А конные братья оставались в строю без движения. Равно как и лучники, выстроившиеся между кавалерией и кромкой леса.

Велитиан задумался, его не волновало вынужденное безделье. Он находился во втором ряду, позади брата Лайсена, возглавлявшего их клин – двенадцать воинов в тяжелом вооружении и шестьдесят конных латников в хауберках, в шлемах с бармицами. Блестят наконечники копий над широкими белыми плащами.

– И чего здесь торчим... – подал голос Кенгель. – Ведь ясно же, никаких эльфов поблизости нет. Их с зимы не видели у крепости.

– Может, они все уже за Великой? Сбежали давно? – поддержал кто-то из его приятелей.

– Хватит болтать! – обернулся брат Лайсен. Он, как старший, счел нужным вмешаться и прервать суетный разговор. – Велено стоять, значит, стоим и помалкиваем.

Молодые воины притихли, потом скука взяла свое – заговорили, хотя и тише. Кто-то сказал, что если бы эльфы сбежали, местные дали бы знать во Фраг. Кенгель возразил, что, дескать, здешние сервы – все сволочи, и, конечно, не станут сообщать, что нелюди покинули край. Лишь бы не платить оброк...

Мимо проехал окруженный свитой магистр, разговоры прекратились... Наконец пришел приказ – двигаться вперед. Пехотинцы разобрали стену щитов, закинули тяжелое снаряжение за спину и двинулись в просеку, которая продолжала расти в ширину. За лучниками выступила кавалерия. Братья с любопытством озирались, смотрели на груды срубленных стволов. На поваленных деревьях отдыхали труженики, отложив топоры. Другие отсекали ветви, увязывали и крепили к конской упряжи, возницы покрикивали на лошадей. Стволы волокли прочь, голые кривые ветки сваливали грудами в сторонке. Совсем не похоже на войну.

Потом просека сузилась, воины невольно насторожились, поглядывая на поспешно сваленные грудами поваленные деревья. Хотя всем было известно – далеко вправо и влево высланы лазутчики, тем не менее, когда миновали заросли, братья вздохнули с облегчением.

По другую сторону леса снова выстроились в боевой порядок. Снова ждали. Вот дозорные взобрались на холм, дали знак – чисто!

Поступил приказ следовать дальше на север. Двигались осторожно, следуя старой дороге, которая за лесом снова стала видна. Не заросли пока еще колеи, не сравнялись с обочиной, хотя видно: если дать земле постоять без человеческого присутствия годик-другой, то и следа не останется, что в этом краю кипела жизнь, ходили караваны, что люди здесь жили. Если дать лесу немного времени, лес возьмет все.

Отряд Лайсена оказался в середине боевых порядков, самое безопасное место. Обогнули холм, на вершине которого расположился легат Эстервен с оруженосцами и знаменщиками – и двинулись дальше, к деревне.

К удивлению братьев, деревенька выглядела совершенно мирно. Крестьяне, как ни в чем ни бывало, выходили из домов, собирались кучками у изгородей, разглядывали подъезжающих всадников в белом, указывали детям пальцами, что-то объясняли. Лайсен велел остановиться на площади перед церковью. Часть конных отрядов проследовала дальше, кого-то назначили во фланговое охранение, а им – здесь. Вскоре появился сам главнокомандующий, и велел собрать местных. Братья поехали по дворам, передавая крестьянам приказ – шагать на площадь.

Собрались. Вперед выступил староста, поклонился.

– Давно ушли эльфы?

– Да уж недели две не видим, ваша милость, – староста снова поклонился.

Магистр повел взглядом поверх толпы, приметил, что дверь церкви заперта.

– Почему у вас церковь на замке?

– Так священник наш сбежал еще в прошлый год. Когда из города приезжает святой отец, мы все на службу собираемся, как положено, ваша милость.

– Гилфингов слуга покинул сей край, – сурово промолвил Эстервен, – а вам все едино, кого кормить? Так? Отвечай, так?

Староста поклонился в третий раз.

– Мы люди маленькие, – и руками развел.

Ответ почему-то сильно рассердил магистра. Эстервен, не глядя, ткнул пальцем в первых попавшихся воинов (ими оказались Велитиан с Кенгелем) и крикнул:

– Старосте – тридцать кнутов! Вы, двое, исполняйте! И чтоб вся деревня видела! Остальные – за мной.

И ударил шпорами, направляя скакуна в толпу, люди поспешно шарахнулись в стороны.

***

Колонна кавалерии двинулась прочь, перед толпой остались только двое братьев, назначенных для исполнения экзекуции. Кенгель спрыгнул с коня и велел старосте:

– Иди сюда!

Как и в любом уважающем себя селе, здесь посреди площади имелся столб с привешенными веревочными петлями. Венчала столб перекладина, но на ней веревок не было – возможно, смертных приговоров давно не случалось. Староста тяжело вздохнул и поплелся к столбу, на ходу стягивая рубаху. Люди молчали. Их собралось около семидесяти человек, в том числе взрослые крепкие мужчины, но видно было, что они не станут противиться бессмысленному наказанию. Возможно, боятся, что нагрянут еще воины, возможно – просто не пришло в голову, что приговору можно воспротивиться. Староста без принуждения просунул ладони в петли. Было тихо, только куры квохтали где-то поблизости... наверное, за ближайшей изгородью. А толпа помалкивала.

Велитиан даже не пошевелился в седле, предоставляя напарнику управляться самому. Тот, не брезгуя, затянул узлы на запястьях старосты, отошел на пару шагов и остановился, примериваясь. Занес руку... тут Велитиан негромко прикрикнул:

– Не сильно бей!

Кенгель опустил кнут и оглянулся.

– Ты чего? Нам же сам магистр велел! А ну, проверить вздумает?

– Я говорю, не слишком усердствуй, староста ни в чем не виноват. Дай для порядка с десяток вполсилы, чтобы следы остались. Будут проверять, увидят следы.

Крестьяне зашевелились, но молчали по-прежнему. Снисхождение Велитиана, кажется, удивило их сильней, чем жестокость военачальника.

Кенгель послушно отсчитал десять ударов, и бил не слишком сильно. Когда закончил, бросил крестьянам:

– Забирайте!

Тут же несколько человек отвязали пострадавшего, подхватили под руки, староста сердито оттолкнул их:

– Сам пойду, ничего. – Потом обернулся к воинам.

Те уже ехали прочь.

– Благослови вас Пресветлый, добрые господа! – крикнул вслед кавалеристам мужчина.

Те дружно обернулись и описали ладонями круг:

– Мир тебе, человече.

Когда они отъехали подальше и не могли слышать, староста сплюнул и пробурчал:

– Вот! Благодарю – за что? За то, что не сильно лупят. Эльфы вовсе не трогали...

Женщина в красной кофте, его жена, возразила:

– Так они же господа! Хорошо тот, молоденький, пожалел. А то ведь с тридцати ударов и убить могли бы!

– Пожалел... – протянул староста. И повторил, – эльфы вовсе не трогали!..

Люди стали расходиться. Пострадавший покосился на расходящихся земляков, пошевелил плечами и велел жене:

– Погляди-ка спину, не кровоточит ли? Нет? Я тогда рубаху одену.

За околицей Кенгель буркнул:

– Чего ты командуешь? Ты мне не начальство!

– Вот именно. Я не начальство. Ты мог бы и не слушаться. Но я ведь прав?

– Прав, не прав, какая разница! Десять или тридцать... Вель, с чего я должен мужлана жалеть? Он эльфов кормит, а я его жалею... И ты хорош, даже не помог.

– Я дал тебе хороший совет. Разве это не помощь?

– Хороша помощь! Командовал свысока...

– Ты мог меня не слушаться, – пожал плечами Велитиан, – если считал бы, что я не прав. Милосердие – долг служителя Гилфингова, милосердие – воля Его.

– Ладно, поехали быстрей, что ли... служитель Гилфингов. Наших догнать надо.

***

Оставили притихшую деревню, возвратились на тракт и дальше ехали молча. Да и о чем было говорить? Кенгель чувствовал одновременно и обиду, и некоторое смущение. Велитиан – тот и вовсе всегда был молчуном... По дороге шла пехота. Лучники отца Брака, затем пешие копейщики. Велитиан с Кенгелем обогнали пеших, двигаясь по обочине, затем настигли отряд кавалерии – не свой, а другой отряд. Теперь пришлось ехать в хвосте колонны, потому что путь проходил мимо болота. С другой стороны проезд ограничивал овраг, а дорогу здесь укрепили справа и слева кольями, вбитыми в землю, так что только верхушки торчать остались.

У братьев, рядом с которыми пришлось ехать, выяснили – уже известно направление перехода. Они едут в Феллиост, столицу марки. Эльфов не видно. Куда подевались нелюди, неизвестно, поэтому велено держаться настороже, но фланговые разъезды не встретили ровным счетом ничего подозрительного. А авангард наверняка уже вошел в город. Интересно, что там?..

Вскоре дорога снова вышла на равнину, отставшие распрощались с братьями кавалеристами и пришпорили коней, чтобы догнать свой отряд хотя бы в городе.

Солнце уже клонилось к закату, когда Феллиост, столица марки, показалась вдалеке – скопление домов на невысоком холме. Красные черепичные крыши освещены красноватыми закатными лучами. Зажиточный здесь, похоже, народ. Богато живут. Да живут ли? Хотя, судя по тому, как поблескивают оранжевым окошки – стекла целы. Видимо, столица марки по-прежнему обитаема.

Стен вокруг города не было, их разрушили совсем недавно, и обломки в изобилии валялись в стороне от окраинных домов, громоздились неопрятными кучами. Над самыми высокими домами плескались белые флаги – наверное, войско остановится на ночлег у города.

Велитиан с Кенгелем переглянулись и пришпорили коней. Хорошо бы успеть присоединиться к своим прежде чем начнется ужин. По пути они обогнали несколько небольших отрядов – и вот наконец достигли города. Здесь пришлось сбавить аллюр, братья пустили коней шагом. Миновали кучи битого камня, кирпича, застывшей извести – и оказались на улице. Феллиост выглядел так, будто его занимает вражеская армия. Братья врывались в дома, отовсюду неслись крики, звон стекла, грохот высаживаемых дверей... Воители Белого Круга тащили какие-то свертки, коробки, корзины. Сталкивались на узких улицах, глядели друг на друга – и поспешно разбегались.

Велитиан ухватил за плечо брата из отряда пеших копейщиков – глаза у того были совершенно дикие, борода всклокочена, шлем съехал набок.

– Что здесь творится?

– Не убивать! – заорал солдат. – Его священство магистр велел: никого не убивать! Но что предателям принадлежало – все нам!

Вырвался и побежал прочь. Из свертка, который крепко сжимал копейщик, торчал клок радужно переливающейся ткани. Нынче пехотинцу повезло, эльфийский шелк очень дорог. Вот брат и спешил – должно быть, торопился припрятать добычу. Визжали женщины, кто-то неподалеку распевал гимн во славу Гилфинга Воина, кто-то надрывно рыдал...

Мимо, шатаясь, брел горожанин в дорогом камзоле. Обеими руками он обхватил голову, между пальцев медленно сочилась кровь. Из дома выскочил воитель в белом с мечом у пояса и шпорами на сапогах. Кавалерист, стало быть. Этот был спокойнее, чем давешний копейщик – хотя вином разило от брата изрядно... У конника удалось разузнать, где можно искать людей викария Лайсена.

Велииан с Кенгелем снова переглянулись. Велитиан пустил коня шагом. Спутнику, возможно, хотелось присоединиться к буйству, но, глядя на флегматичного товарища, он сдержался. Только вздохнул.

ГЛАВА 18 Ливда

Сержант распрощался – ему, дескать, еще работу закончить надо. Арестантов по камерам развести, всех оприходовать, как положено. Давненько не случалось в ливдинской тюрьме столько гостей– с тех самой ночи, когда эльфа Меннегерна господин граф прикончил.

– Да и поздно уже, – заметил Лысый. – Я хочу закончить и податься домой. Эх, Хромой, вот у тебя семьи нет!

– И никогда не было, – подтвердил меняла, – а что?

– Поэтому ты не поймешь, что домой нужно возвращаться вовремя, засветло. Гляди – темнеет уже.

В самом деле, вечерело. Солнце уже скрылось за крышами домов Западной стороны. Мир разделился на оранжевое и серое. Оранжевое – там, куда попали закатные лучи, и серое – в тени.

Хромой распрощался с дорогим другом Колем. Скоро ночь... Ночь – великая властительница, и скоро в свои права вступят ее вассалы, ночные бароны. У ночи – свое время, свои законы, свои слуги и свои доблести. Доблесть законопослушного человека – не шастать по ночам вдали от дома.

Меняла побрел домой. Шагал он не спеша, оглядываясь по сторонам, и ничуть не удивился, когда приметил в конце Львиного переулка две крупных фигуры. Мужчины разгуливали, ничуть не таясь, и явно кого-то ждали. Хромой готов был поставить келат против гроша, что знает, кого. Из Львиного переулка рукой подать до переулка Заплаток, где никак не дождется хозяина скромный домик менялы.

Его тоже заметили и двинулись навстречу.

– Здорово, Хромой! – еще издали окликнул один из встречных.

– Привет, Пуд.

– А мы так и думали, что ты сперва в Большой дом, а потом только домой. Хромой, тебя Обух желает видеть.

– Само собой. Ну, идем. Похоже, мне не судьба сегодня до дому дойти.

– Да брось, – ухмыльнулся Пуд, – не грусти. Мы тебе кое-что покажем – такое, что тебе самому домой расхочется.

Парни привели Хромого в Хибары, к дому атамана Обуха. Разумеется, меняла и сам собирался навестить ночного барона, как-никак в леверкойском дельце Обух принял немалое участие и теперь ему причиталась часть добычи. Однако нынче атаману все, что следует, доложит Хиг Коротышка, а Хромой полагал, что встретится с Обухом попозже, когда начнут поступать деньги – выкуп за юнцов, захваченных в плен. Но если его светлость Обух Первый пожелал увидеться незамедлительно – значит, нужно идти.

Само собой разумеется, с такими провожатыми ждать у входа не пришлось, Хромого сразу повели на второй этаж старого мрачного здания, где обосновался ночной барон. Меняла ничуть не удивился, когда оказалось, что Обух поджидает все в том же большом зале и сидит все в том же массивном кресле. Атаман обожает постоянство и традиции, так что совершенно логично, если Обух не изменяет привычкам.

Кроме Обуха в помещении находился паренек – тот самый, которого Хромой посчитал деревенщиной и к которому отнесся без уважения. Теперь юноша глядел гордо и важно. Что-то случилось, значит – что-то такое, что должно поднять его статус в глазах Хромого.

После первых приветствий заговорил Обух:

– Послушай, Хромой. Такое дело получается, что ты Шнуру задолжал.

И ухмыльнулся. Ага, атаман тоже не забыл, как Хромой отозвался о пареньке после первой встречи. Вероятно, подразумевалось, что меняле следует поразиться.

– Задолжал? – Хромой поднял брови. – Это самое поразительное событие со второго гилфингова пришествия. Если я задолжал, то как раз к третьему пришествию расплачусь.

– Хе-хе! – Обух позволил себе скинуть маску показного равнодушия. – Шнур, покажи, чего нам нынче принесло приливом!

Паренек, все так же гордо скалясь, выволок из угла большущий мешок. Очертания тюка обрисовывали человеческую фигуру. К тому же мешок шевелился и возмущенно мычал. Подтянув поближе, парень выпрямился и вздохнул. От натуги лицо покраснело, но глядел важно. Обух наблюдал с улыбкой.

– Угадай, что там у меня? – предложил юноша по прозвищу Шнур, теперь Хромой знал его кличку.

– Как что? Гилфинг! Третье пришествие, как я и предполагал, – уверенно провозгласил меняла. – Сними же пелены с сего тела, дай полюбоваться вволю. Хотя, конечно, я нераскаянный грешник и не заслужил сей милости.

***

Шнур поглядела на атамана, тот кивнул. Получив разрешение, паренек развязал узел и стащил ткань с головы пленника. Хромой подошел поближе. В мешке покоился незнакомый мужчина – разумеется, связанный и с кляпом во рту. Пленник, оказавшись извлеченным на свет из пыльного мешка, стал усиленно моргать, чихать и мычать. Камзол его, хотя выглядел добротным и новым, выдавал в мужчине провинциала. В Ливде таких давно не носят. На шее пленника Хромой приметил свежую багровую полосу – душили веревкой или чем-то в этом роде. Под глазом наливался здоровенный синяк.

– Нет, – меняла покачал головой, – этого Гилфинга я не знаю. А что, должен знать?

– Он тебя тоже не знает, – пояснил Обух, – однако мечтал познакомиться. Убери его пока что, Шнур.

Паренек снова накинул на голову пленнику мешковину и завязал над макушкой.

– Значит, было так, – принялся рассказывать атаман. – Человечек объявился на рынке и стал расспрашивать о тебе. По имени не знал, но уж как сильно хотел выяснить, что за красавец нынче рядом с его светлостью на лошадке в город въехал! И еще очень желал дознаться, как бы этого красавца убрать. Денег обещал. По дурости завел он разговор со Шнуром. Смекаешь?

– А, ну конечно, смекаю! Рыбак рыбака видит издалека. Твой гость, наверное, кем-то из господ подослан. Ну, из тех, которых мы в Леверкое обидели. Сам деревенщина, когда такую же деревенщину увидел, сразу доверием проникся.

– Не надо Шнура дразнить, – укоризненно заметил Обух, – слушай дальше. Шнур, хотя ты его не уважаешь, сработал правильно. Много на себя брать не стал, но пообещал свести с нужными парнями, которые тебя, дескать, прибрать смогут. Привел к Коню.

– А, разумно, – согласился Хромой. – Конь именно так выглядит, какими деревенскому увальню городские убийцы рисуются. Не то, что Шнур, который выглядит, как деревнщина. Значит, привел в Хибары?

– Точно. Конь, как услышал, что речь о тебе...

– Дал гостю в глаз, – закончил Хромой.

– Само собой, – Обух не удивился проницательности менялы. – Парень – удавочку на шею, но, однако же недодавил.

Хромой кивнул. Шнур, оказывается, не только имя, но и профессия. Бывает, бывает. Все равно, что палач по прозвищу Топор.

– Недодавил, – повторил атаман. – Шнур, тебе нужно руку тренировать.

– Я тренирую, – серьезно кивнул парень, – но в этот раз мне Конь запретил. Сказал, Хромому сперва покажем теплым.

– Вот и вся история, – заключил Обух. – Что делать будем?

Хромой задумчиво потер подбородок. Ничего в голову не приходило. Он устал, около месяца не был дома, впереди ждало множество дел... Этот незадачливый убийца казался такой мелочью! Ведь понятно, что если какому-то господину взбрело в голову, будто он нашел ответ на все вопросы, за этим покусителем последуют другие. Убить кого-то, кого считаешь виноватым в собственных бедах – такой ответ на все вопросы приходит в голову сам собой. Это в духе времени.

– Не знаю, Обух, – честно признался Хромой. – Охрана мне теперь не помешает, наверное.

– Это верно. Я своим велю приглядывать.

– Благодарю. Денег-то у этого молодца при себе было много?

– Совсем мало, – покачал головой ночной барон, – можно сказать, дурак какой-то. С такой-то мошной серьезных людей вздумал побеспокоить. Что эти сеньорчики о нас думают? Прямо даже обидно как-то!

– Ну, может, следующему больше серебра господин отсыплет. Обух, а ты можешь получить неплохую прибыль! Нужно только выслеживать вовремя этих парней. Где Шнур его подцепил? Небось, на овощном рынке? В картофельном ряду?

– Не твое дело, – рассеянно бросил атаман. – Так что с этим дурнем делать-то? Он тебе нужен?

– Мне? – Хромой изумился. – А зачем?

– Почем мне знать? Вдруг графу своему покажешь, цену себе набьешь. Ты ж теперь к нему в милость должен попасть. Должность получить? Ты не забыл, о чем был разговор?

Потом атаман покосился на Шнура и коротко бросил: "Вали!" Парень послушно удалился. Хромой проводил его взглядом, затем ответил:

– В милость попал, а насчет должности... Если я в холуи подамся, ты ж первый в мою сторону плевать станешь?

– Ну, почему... – Обух притворно удивился, – ты ж не в братстве, тебе не зазорно.

– Да ладно! Графских слуг никто не любит. Я тоже не люблю. В любом случае, пока я при малыше, и за делами пригляжу. За нашими делами. Ты ведь прикроешь меня здесь, если на овощном рынке объявятся новые безжалостные убийцы?

***

Обух не стал смеяться. Напротив, он тяжело вздохнул – настолько тяжело, что Хромой счел это плохим признаком.

– Видишь ли, Хромой, – после паузы заговорил ночной барон, – на овощном рынке – все, что хочешь. Я прикрою, я велю своим не спускать глаз. И они, если нужно, рискнут жизнью... Не смейся! Однако ты напрасно шутишь, потому что настоящие убийцы – не на овощном рынке, а в золотых палатах.

– На нашем нищем побережье нет золотых палат, – машинально сострил Хромой, – однако ты прав, конечно, Обух. Я слишком доверчив, я привык, что меня все любят.

– Я даже удивляюсь, с чего у тебя такие хорошие отношения со всеми. А, Хромой? Открой свой секрет?

– Секрет прост. Меня любят все, потому, что я позволяю жить только тем, кто меня любит. Разве ты не знал?

– А ты умней, чем я думал, – буркнул Обух. – Значит, ты не возражаешь, если человек в мешке отправится по назначению? Я собираюсь поучить его плавать.

– В мешке?

– Именно. Это не трогает твою чувствительную душу? Ты же так стремишься всех пожалеть и обогреть!

– Если хочешь, можешь учить его плаванию по частям. В трех и четырех мешках. Я думаю, что мне не следует предъявлять твоего гостя малышу Эрствину уже хотя бы потому, что он слишком много видел здесь и на овощном рынке. У меня и так скверная репутация, а если станет известно, что я якшаюсь с бандитами, то есть я хотел сказать – с правильными парнями... Кстати, я вспомнил! За моим домом и лавкой станет приглядывать стража. Так ты предупреди своих, чтоб не волновались. Уж людей-то из стражи они знают.

– Как ты умудряешься так обделывать свои дела таким образом, чтобы тебе помогало и братство, и стража?

– Доброе сердце, Обух. Всему причиной мое доброе сердце. Да, еще вот что! Скоро в нашей страже появится начальник. Я, разумеется, намекну ему, чтобы глядел лучше за портом и Западной стороной, а не за...

– Э, я этого не слышал, – поспешно перебил ночной барон.

Обух в самом деле забеспокоился, для него были запретны любые сношения со стражей, выходящие за узкие рамки. Внутри рамок умещались стычки по ночам да выкуп арестованных членов братства, не больше.

– Конечно, не слышал. Я тебе этого не говорил. Еще я не говорил, что начальником станет Лысый, с которым у меня тоже большая дружба. И, как его друг, я не могу тебя не попросить: на время уйми своих шнуров. Новая метла должна мести чисто. Послушай, придержи людей пару месяцев, дай Лысому хорошо проявить себя.

Обух задумался.

– Впрочем, поступай, как знаешь, раз уж я тебе ничего не говорил, – добавил меняла. Он уже видел, что атаман размышляет. Разбойник неглуп, он примет правильное решение.

Из Хибар Хромой отправился домой. Уже окончательно стемнело, улицы опустели. Владычица ночь вступила в свои права.

– Как хорошо выглядит наш прекрасный городок, – пробурчал себе под нос Хромой, – когда добрые люди сидят по домам и не мозолят глаза. Еще бы сделать что-то с запахами...

Но с запахами ничего поделать было нельзя, бедная окраина пахла, как подобает пахнуть бедной окраине. Каждый переулок, каждый бедный двор вонял по-своему, всякое местечко обладало собственным оттенком смрада. Здешние обитатели могли бы находить дорогу по запаху, доведись им проделать путь с закрытыми глазами. Переулок Заплаток тоже обладал своим характерным зловонием. Хромой подумал, что, хоть и привык к здешнему воздуху, но месяц жизни в Леверкое напомнил, что можно жить совсем иначе, чем здесь. Дышать другим воздухом, видеть другие горизонты. И это не будет казаться странным.