Текст книги "Весенние грозы"

Автор книги: Виктор Исьемини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 21 Вейвер в Сантлаке

Если Мясник внушал вейверцам почтение особого рода, когда уважают, но не понимают, а оттого – боятся... и уважают еще больше, то его жена, напротив, совершенно естественным образом стала всеобщей любимицей. Полненькая, неизменно улыбчивая и добродушная, Дела уже получила прозвище «Солнышко». Частенько женщины обращались к ней, рассказывали новости, давали советы будущей матери, ну и, разумеется, жаловались на неприятности.

Неприятности горожанок случались разного рода. Если, допустим, ребенок растет неслухом, или, к примеру, хворь какая – это одно дело, тут советы доброй соседки, пожалуй, не помогут... а вот бывает и другое. Скажем, муж пьет лишнее. Как надерется, может и в глаз дать... Что делать, Солнышко? Как с ним быть, непутевым? Вот твой – просто молодчага, город не нарадуется, что вы у нас в Вейвере осели... Повезло тебе, Солнышко, с муженьком. Ну, слово за слово, Дела обещала, что подумает, как дрянного мужа пристыдить. С пьяницей ей, конечно, говорить не пришлось – этим занялся Гедор. Прижал непутевого в углу, тряхнул раз-другой – мол, что ж ты? У меня жена на сносях, ей о дурном слышать не годится.

– А я чего?.. Я ж на свои! – мужичонка (младший мастер из цеха ткачей) попытался вывернуться из крепкой руки.

Тут уж Гедор приложил его спиной о стенку.

– На свои ты семью содержать обязан. В общем, я тебе по-хорошему, как мужчина мужчине со всем уважением заявляю: если твоя жена хоть раз о тебе плохое скажет, я тебе кости переломаю.

– Ты чего? – затрепыхался пьяница, но видно было – угроза проняла. – Если я калекой стану, кто семью станет кормить? Ты ж сам говоришь...

– Я тебе ногу сломаю, – пообещал Гедор, – до мастерской доковыляешь, а работа у тебя сидячая.

Другому можно было не поверить, что выполнит обещанное, но Мясник умел взглянуть так, что волей-неволей доверием к его словам проникнешься...

Еще был случай, одна из новоявленных подружек пожаловалась Деле, что мужа начальство обижает, в подручных держит, хотя он в работе ловок, мог бы и в мастерах давно быть. Плотник муж-то, в плотницком цеху состоит. Вроде и не просьба была – просто пожаловалась женщина, но Дела – Солнышко, кого выслушает, тем всегда помочь старается. При помощи Чертополоха Мясник узнал, что незадачливого плотника подсиживает один из старшин, с которым подмастерье давно в ссоре.

Старший мастер – не пьянь подзаборная, с ним разговор другой вышел, уважительный... хотя и тоже – не без нажима. Мол, младший тоже человек, да и семья его чем повинна? Жену и так Гилфинг наказал, муж – дурень, с начальством ссорится.

Потом Гедор переговорил с самим плотником, мол, гордость свою потом покажешь, а пока – чего ж, прояви уважение к старшине, что бы ты о нем ни думал. Парень и сам понимал, что врага не по своему росту выбрал, да гонор мешал при жене и при товарищах по цеху достоинство уронить, не хотелось на попятную идти. Но после разговора с Гедором плотник согласился – Мясник пообещал, что старшина не станет злобствовать, отнесется по-человечески. Мол, ему тоже не годится первому мириться – старший же! Выбрал парень подходящую минуту, поклонился мастеру, шапку снявши. Прощения просил громко, не для виду, а при всех, внятно. Ну и старшина, конечно, кивнул:

– Гилфинг прощать велит, так и я прощаю. Да, кстати, на будущей неделе сделаем тебе испытание. Сдается мне, пора тебе в мастера переходить. Покажешь, чему обучился, поглядим, посоветуемся со стариками.

Совсем славно закончилось – были врагами, а стали просто друзья настоящие. Как и надлежит, когда в одном цеху состоят!

Гедор хвалил жену – в таких делах авторитет растет быстрей, это даже лучше, чем пугать и предлагать покровительство. Молодец, Солнышко. И в Вейвере слух пошел такой, что неплохо было бы устроить, как в больших городах. Есть такой человек, который всем помогает, всегда любое дело решит – так и ему бы в ответ поклониться денежкой. Хороший слух, правильный.

***

Удивительное дело – вейверцы, едва ли не единодушно, полюбили пришлых. Редкий случай в краю, где чужаков всегда встречают настороженно. Однако тут вышло совсем иначе. Дела – Солнышко, добрая подруга и славная женщина, Гедор – этот и вовсе человек высокого полета, хотя и низкого рода. В замке такого бы не оценили по заслугам, но в городе – иное дело! Старика Селезня тоже уважали, хотя он, как раз, никому ничего доброго не сделал. Однако и на него будто бы ложился отсвет доброй славы Мясника и Делы. Даже Торчок – дурень и вороватая бестия, а и к тому относились с симпатией, жалели убогонького.

Как-то вечером, когда Гедор снова явился к Медузе обновить магию в амулетах, колдун, криво скалясь, поведал, что старшины уже совещаются между собой, как бы половчей собирать деньги уважаемому мастеру Гедору.

– Ишь ты, – удивился Мясник. – Эти-то чего заботятся? Я думал, им, наоборот, не по нраву окажется, что мелкие людишки ко мне льнут. Это ж как бы в обход их, получается.

– Тоже верно. Но ты не все понял, – стал объяснять Рудигер, раскладывая на столе медальоны и перстни Мясника. – Они верно поступают.

– Объясни-ка?

– Погляди, у них власти настоящей нет. Власть – у сеньора.

– Ок-Дрейс? Да он же здесь и не появляется. Медуза, ты чего? Все деньги проходят через цеховых старшин, а у кого деньги – тот и сверху!

– Я не знаю, как тебе еще объяснять... Старшины не имеют настоящей власти, они между сеньором и своими мастеровыми. Они привыкли, приспособились крутиться в этом узком местечке. Если их место займешь ты – они потеряют много. Если людишки сами сговорятся тебе платить, выйдет, что их, городских старшин, выперли из того узкого местечка, о котором я тебе толкую. Деньги пошли в обход.

– Ну так я же об этом!

– А если ты станешь получать денежку через них, – гнул свое Рудигер, – они в своей малюсенькой вотчине останутся. Им все равно, кому отдавать, ок-Дрейсу или тебе, лишь бы через них монета шла по-прежнему. Деньги им не принадлежат, хоть так, хоть этак! Но они довольны тем, что имеют.

– К рукам прилипает, небось. Когда деньги в одном месте принял, в другом отдал, не может толика не прилипнуть.

– Да, это само собой! – в голосе мага была досада. – Ну как ты не видишь? Мясник, ты вот думаешь, мастеровые внизу, господин вверху, а городской Совет – посередине, между тех и этого.

– А разве не так?

– Нет, не так. Совет, хоть и между, а служит своим мастеровым так же, как и ок-Дрейсу. Вот они и вынуждены угождать и рыцарю, и собственным подручным. Если подручные дозрели тебе платить, они, цеховые старшины, вынуждены это желание угадать и придумать, как бы его исполнить. Если они не угодят – потеряют многое. Местечко свое утратят, то самое узкое местечко, где у них к пальцам монетки прилипают. Понял теперь?

– Нет, не понял, слишком сложно. Медуза, ты как-то запутываешь простые вещи. Зачем?

– Потому что люди здесь так живут, – колдун пожал плечами. – Здесь тебе не Ливда. Здесь все иначе. Ты говоришь – сложно. А для местных это очень даже просто и понятно, вот черное, вот белое... и ничего посередке нет. Сейчас они в тебя все уверовали, ты их кумир, им кажется, что ты способен все их беды разрешить, даже сомнений нет. Стало быть, старшины ищут себе местечко при твоей особе – такое же, как при сеньоре ок-Дрейсе.

– В самом деле, дурни.

– Это как ты скажешь, а по-своему они правы. Ладно, хватит трепаться. Давай, я наконец займусь твоим барахлом.

– Как же так, – повторил Гедор, – что старшины служат собственным же подручным? Дурость какая-то, этого не может быть!

Маг уже не слушал, он прижал ладони к вискам, чтобы лучше сосредоточиться, прищурил водянистые глаза и бормотал магические формулы. Рудигер раскачивался над разложенными на столе амулетами, и его тень в такт ползала взад и вперед по стене...

***

Гедор удивлялся себе – он вдруг понял, что даже получает удовольствие, когда торчит в лавке. Нет, не от того, что покупатели суют мелкие деньги в обмен на всякую дребедень. Эти медяки – тьфу, ерунда. Да скоро весь Вейвер станет платить ему, тогда пойдут настоящие доходы. Вейвер уже готов.

Мясник чувствовал, что сердце маленького городка стало биться не в зале, где собирается городской Совет, не в замке Дрейс, невесть в какой дали отсюда, а в небольшой комнатенке, где по стенам на полках разложена хозяйственная мелочь. Все вейверцы ходят сюда, просят, благодарят, советуются. И Гедору приятно. Он даже начал ощущать приязнь к этим людям, хотя никогда не предполагал, что способен на подобное чувство.

Разбойничьи правила предписывали делить Мир на членов собственного братства – и всех прочих людишек, чужаков. По отношению к братству – полное самоотречение, готовность рискнуть жизнью, беспрекословно поделиться имуществом... Разумеется, на деле атаман собирает казну братства, и расходует по своему усмотрению, он один решает, кому какая доля причитается. Но это как-то само собой. Главное в другом – братство обирает чужих, и несет атаману, который потратит на пользу братству. А в Вейвере Гедор ощутил потребность рассуждать о чужих заботах, будто весь город – его братство, хотя клятву никто из местных, понятное дело, не давал. Вот уж странно! Получалось какое-то братство, хотя и неправильное.

Зато люди ок-Дрейса в это неправильное братство никак не входили, оставались чужаками.

На следующий день после разговора с Медузой Гедор, как обычно, явился в лавку и занял месту за прилавком. Покупатели начнут собираться еще нескоро. Горожане сейчас расходятся по мастерским, выслушивают наставления старшин и приступают к работе. Их жены заняты хозяйственными делами, возятся у печей, либо идут за водой к колодцу, либо на рынок за покупками. Так что, пока их нет, Мясник спокойно прохаживался за прилавком, раздвигал убогий товар на полках, проводил ладонью по стойке. Ему нравились эти утренние часы, пока день еще не начался, пока можно поразмыслить, подумать спокойно.

Вчера чародей зарядил амулеты, и разбойник ощущал их особенно остро, чувствовал себя бодрым, ловким, сильным. Братство не одобряло использования магических приспособлений, но Гедор привык и уже не мыслил себя без этих цацек, магия стала своего рода наркотиком – она дарила ощущение дополнительной силы. Чувство могущества. Это выделяло из толпы, приподнимало над землей. Гедору казалось, что он может оттолкнуться от пола и взмыть – к серому потолку, к крыше, взлететь над дымящейся трубой, подняться в ярко-голубое небо, где плывут пушистые мягкие весенние облачка... Все-таки покойник Неспящий был великим магом, Медуза признался как-то, что он не вполне понимает предназначение всех амулетиков, которые привез Мясник. Но, не понимая, он заряжал их маной – и после каждого сеанса Гедор ощущал этот порыв, наслаждение силой, желание взмыть... Конечно, нет нужды напяливать все амулеты до единого, но Мясник не смог устоять перед соблазном – прихватил все, что было. Очень трудно отказаться, особенно пока никто не видит.

Но, разумеется, Мясник никуда не улетал, он расхаживал по скобяной лавке, и рассохшиеся доски поскрипывали под его сапогами.

С утра в лавке пусто – именно в этом время предпочитают являться те, у кого проблемы деликатного свойства и кто желает посоветоваться с добрым мастером Гедором без свидетелей. Скрипнула дверь и вошел Гертель – молодой начальник стражи. Вошел, аккуратно прикрыл за собой дверь и остановился у порога, поглаживая тоненькие усики. Его улыбка Гедору не понравилась.

ГЛАВА 22 Ливда

Мало-помалу, как и говорил Эрствин, жизнь Ливды стала меняться. Всякая вновь возникшая мелочь сама по себе была крошечной, едва заметной. Но в общем складывалась картина превращения. Город стал похож на старый корабль, который, скрипя, разворачивается и ложится на новый галс. Медленно, по чуть-чуть, ползет за бушпритом линия горизонта, перед глазами все те же однообразные волны – и кажется, что судно стоит на месте, но глядишь – а волна бьет уже не в борт, а мягко подается под заостренным носом судна, и курс уже новый... и совсем другие берега впереди.

Слухи о том, что открыт набор в императорскую армию, уже обошли город, однако добрые ливдинцы не спешили записываться на военную службу. Весна все уверенней вступала в свои права, вот-вот должна была открыться навигация – это значит, будет работа, оживление в торговле, пойдут дела в порту, на складах и в цехах по засолке рыбы. Так стоит ли вступать в армию, чтоб рисковать жизнью за гроши?

Зато на службу в городскую стражу многим хотелось бы попасть. Но тут уж всем заправлял Лысый, можно было не сомневаться – ряды доблестных охранников порядка в Ливде пополнятся добрыми приятелями Коля Токита, нового начальника.

Глава охраны города, как именовался теперь почтенный мастер Токит, провел пару операций, накрыл притон с девочками и одно незаконное заведение в районе порта... мелочи, разумеется, но создалось благоприятное впечатление, что теперь стража взялась за преступников по-настоящему. Хромой не стал посвящать Эрствина в подробности, ограничился тем, что сдержанно похвалил Лысого. Сам он понимал таким образом, что теперь Коль взялся за остатки наследства Жабы – то, что успел вытрясти из пленника, но чем прежде пренебрегал, считал менее важным. Старый друг не остался в долгу – тихонько исхитрился передать Хромому мешочек серебра, мол, он, Лысый, окончательно пересчитал доходы от операции с Жабой.

Меняла теперь проводил дни в обществе его светлости, постоянно находился при графе, однако ночевать в Большом доме отказался, по вечерам возвращался к себе, в переулок Заплаток.

Прошло несколько дней, и посланцы от дворян, папаш леверкойских пленников, не появлялись, но Эрствин считал, что это нормально – господа не доверяют друг другу, опасаются, что один может столковаться с Леверкоем за спиной остальных, поэтому непрерывно совещаются и следят друг за другом. Рано или поздно он либо придут к соглашению и соберут посольство, либо совершенно рассорятся между собой – тогда Эрствину придется принять дворян поочередно. Все эти соображения Хромой передал Обуху – и объяснил, что у господ свои странные привычки. Мол, пока что нет нужды беспокоиться, выкуп рано или поздно будет. Чтобы атаман не слишком расстраивался из-за задержки, Хромой передал ему рецепт зелья, который выкупил у Шугеля. Что-то вроде первого взноса. В конце концов, деньги на покупку рецепта принадлежали Эрствину, так что можно считать, что все идет, как было задумано.

Даже странно – в самом деле, все шло в строгом соответствии с планом. Хромому как-то пришло в голову, что ни разу прежде не случалось, чтобы замыслы исполнялись с подобной точностью. Обычно любой план нарушался некими непредвиденными обстоятельствами, а теперь... Эта мысль настигла менялу, когда он под вечер возвращался из Большого дома.

– Всегда что-нибудь начинает идти вкривь и вкось, – размышлял Хромой, – а теперь удача за удачей, и все именно так, как задумывалось. Странно, странно... Как-то не по себе, когда мой план исполняется без сюрпризов. А может, я наконец-то повзрослел? Все дело в том, что я теперь научился жить?

Тут Хромой приметил невысокого человек, который, выступив из подворотни, делал ему какие-то знаки. Приблизившись, узнал шпика – того, что приставил к нему Лысый. Они уже успели познакомиться. Звали человечка Кертом, формально он состоял в цехе грузчиков, однако комплекцию имел такую, что скорей мог бы претендовать на место в цехе наживок для крючков. Однако дело свое знал, и они с Хромым друг друга неплохо понимали.

– Чего тебе, Керт?

– Хромой, ты ведь домой идешь? На углу пацан околачивается, он из братства. Звать – Шнур. Я думаю, тебя ждет. Мне позвать стражу?

– Нет, – меняла покачал головой, – Шнура я знаю. Он прячется? Нет? Тогда я сам, а ты, Керт, не вмешивайся.

***

Шнур не скрывался, он в самом деле разгуливал по улице и озирался. Ждет, значит. Меняла направился прямо к нему.

– Привет, Шнур. Чем это ты здесь занимаешься? Смотри, совсем стемнело, ребятишкам, вроде тебя, давно пора в постель.

Парень хмыкнул.

– Мне Обух велел не обращать внимания на твои шуточки.

– Хорошо. Когда я пошучу – не обратишь внимания. А сейчас я серьезно: чего топчешься на виду? Стража теперь настроена решительно, а у тебя на лбу написано, кто ты таков.

– А стражники в эти края не суются. Хромой, я тебя предупредить должен. У твоего дома ждут четверо.

– Четверо? Только-то... Я теряю уважение к себе. Что за люди?

– Они не из наших, пришлые. В шлемах, кольчугах – смехота, да и только! Они бы еще верхом в переулок Заплаток заявились! Да, еще велено передать – тот мужик, с которым ты у Обуха знакомство свел, ну, тот, из мешка, он имя назвал: ок-Рейсель. Знаешь такого?

– Сына его знаю. Хиг тоже с ним знаком.

– А, понятно. Позвать Хига? Или Коня?

– Вот еще... – Хромой прошел мимо парнишки и двинулся по Львиному переулку, положив ладонь на рукоять меча. – Где они ждут? Прямо у дома? В переулке Заплаток?

– Я ж говорю, – зачастил Шнур, пристраиваясь следом и стараясь попасть в такт широким шагам менялы. – Дураки деревенские! Прямо у твоей хибары топчутся. Так что мне делать-то? Позвать кого?

– Не мельтеши. Отстань и наблюдай издали, потом Обуху расскажешь. Пусть и он посмеется. Кстати, за нами человек из стражи следит, так что не дергайся.

Четверо "дураков деревенских" в самом деле, не мудря, стояли у домишки, принадлежащего Хромому. Луна была уже в зените, и серебряный свет играл на кольчугах и шлемах. Меняла пригляделся – не пытались ли пришельцы выломать дверь? Нет, все цело. Может, они даже постучались? С таких станется...

Хромой вытащил меч из ножен и выступил из-за поворота. Четверо обернулись на звук. Меняла двинулся по переулку, воины поспешили навстречу, но из-за тесноты они не могли напасть сразу. Передний взмахнул мечом, Хромой пригнулся, пропуская удар над головой, и, выпрямляясь, врезался плечом в живот противнику. Одновременно его меч ударил в горло второго солдата, который так и не нанес удара, опасаясь задеть приятеля. Раненный захрипел и повалился навзничь. Первый, получив удар в живот, согнулся и отшатнулся, Хромой бросился на тех, что оказались позади. Чужаки были готовы – эти уже действовали слаженно, нанося удары попеременно, и держались они у стен – подальше друг от друга, чтобы не мешать. Хромой отбил удары и проскочил между противников... развернулся. Двое снова кинулись к нему, молча размахивая мечами. Под стеной хрипел и булькал, истекая кровью, раненный, четвертого Хромой не увидел, успел только заметить, что на земле ворочаются сплетенные тела. Шнур влез все-таки...

Солдаты атаковали, Хромой отступал, парируя. Теснота переулка была ему на руку. Левой рукой он нащупал пряжку плаща, расстегнул, перехватил падающую ткань...

После нескольких выпадов, улучив момент, меняла взметнул полу плаща и швырнул в противника. Тот отмахнулся оружием, отступил... прорубленный плащ упал на землю. Солдата, что оказался справа, Хромой отпугнул длинным выпадом, латник отступил. Другой, поспешно бросился на менялу, но тот развернулся навстречу и, отведя вражеский клинок, ударил противника в лицо тыльной стороной ладони. Вспышка – сработал заряженный магией перстень. Солдат отлетел и врезался спиной в стену здания, заскрежетала кольчуга, оглушенный вояка сполз на мостовую. В его сторону меняла больше не глядел и сосредоточился на последнем противнике. Этот держался неплохо, но, похоже, растерялся, поскольку остался один. Под ударами Хромого он попятился... и не заметил, как сзади подкрался Шнур. Парнишка опустился на четвереньки – солдат, отступая, споткнулся, потерял равновесие и растянулся на земле. Хромой прыгнул на него, перелетел через Шнура и, приземляясь, врезал левой рукой в челюсть поверженному латнику. Магии в перстне оставалось еще достаточно, чтобы вырубить и этого.

– А что теперь? – прохрипел Шнур.

Его немного помял воин в кольчуге, когда упал.

– Теперь? – Хромой прислушался. – Керт! Эй, Керт, ты здесь?..

Тишина. Значит, шпион уже помчался звать своих. Хм, а добрые соседи, если и слышали шум драки, ничего не предпринимали. Только когда Хромой подал голос, заскрипели замки. Обитатели переулка Заплаток осторожно вглядывались в ночь.

– Шнур, я думаю, здесь вскоре объявится стража. Тебе, наверное, пора валить. Видишь, мои добрые соседи спешат на помощь со всех ног, теперь я под надежной защитой.

***

На следующее утро Хромой, как ни в чем не бывало, явился в Большой дом. Эрствин тут же стал расспрашивать о подробностях ночной стычки. Графу донесли, что стража задержала двоих людей ок-Рейселя, побитых и оглушенных, да еще двое были мертвы.

– Нечего рассказывать, – махнул рукой меняла. – Честное слово, ничего интересного. В романах подобные вещи описываются куда веселей.

– Хромой, я не для веселья! Мне нужно знать, что происходит, потому что сэр ок-Рейсель явился в Ливду и готов вести переговоры от имени всех одиннадцати. Те, с кем ты вчера схватился, наверняка из его свиты. Я велел привести обоих пленных сюда, чтобы были наготове, когда я приму их сеньора.

– А что, будет большой прием?

– Ну конечно же! Имперские офицеры, аббат, городской совет!

– И ванетские монахи?

– И они, само собой разумеется. Если этот прохвост затеет клясться, свидетелей будет предостаточно. За всеми уже отправились посыльные, скоро соберутся и начнем. Ну, так что там было?

– Даже не знаю, как тебе сказать. Их было четверо, мы немного подрались... да ну, Эрствин, в самом деле не было ничего примечательного.

– Ну, как же! Ты был один, их четверо!

– Я один? Нет, со мной был весь город! Если серьезно, за мной сейчас присматривает и стража, и братство. Я, видишь ли, всем задолжал, и они меня берегут, иначе не с кого будет получить должок. Так что мне помогли, но об этом в самом деле лучше умолчать.

Тут явился Гойдель ок-Ренг и доложил, что все готово. Эрствин позвал Хромого в большой зал на первом этаже, где должна состояться церемония. На этот раз меняле не удалось отвертеться, пришлось идти вниз.

Когда Эрствин вошел в зал, все встали. Помещение было полно – только теперь Хромой воочию удостоверился, как много бездельников в Ливде. Городской Совет – сорок человек. Имперцы в красно-желтом. Аббат в роскошном белом одеянии, вышитом золотыми узорами, вокруг него – толпа клириков в белом и монахов в темно-сером... Еще какие-то люди в дорогой одежде, вероятно – богатые купцы. Несколько сеньоров, эти выглядят победней, зато при оружии и шпоры гремят на сапогах. Должно быть, приехали в Ливду по собственным делам, но получили приглашение на церемонию и тут же примчались, чтобы принять участие... Еще бы, нечасто голодранцам удается ощутить себя такими важными персонами.

Эрствин с застывшей улыбкой прошествовал через зал к подиуму, где стояло кресло, прежде принадлежавшее главе Совета. По пути граф кивал в ответ на приветствия. Хромой неуверенно шел следом, ему редко приходилось чувствовать себя неловко, теперь был как раз такой момент. Наконец граф уселся в кресло, ок-Ренг занял место по правую руку от сеньора, Хромому пришлось встать слева. Граф поставил сапоги на скамеечку, иначе его ноги не доставали бы до пола. Пригласили господина ок-Рейселя...

Рыцарь вступил в зал, высоко задрав подбородок. Трусил, но старательно держался независимо. Довольно рослый, массивный мужчина, одет богато.

– Ишь, как вырядился, – прошипел Эрствин, наблюдая, как приближается ок-Рейсель. – Небось, это платье куплено на деньги, украденные у нас. Ну что ж, поглядим, как он станет надувать щеки. Его дела обстоят из рук вон плохо.

Господин остановился в десятке шагов от кресла. Вблизи он выглядел не так молодцевато, обрюзгшие дряблые щеки под щетиной, опухший нос покрыт сеткой красных прожилок. Да и брюхо тяжелое, нависает над дорогим поясом. Сеньоры Сантлака, если им посчастливится вырасти из щенячьего возраста, превращаются из поджарых хищников в таких вот пьяниц и обжор, вечно жалующихся то на желудок, то на печень.

– Ваша светлость, господин граф! – воскликнул рыцарь. – Вам известны прискорбные обстоятельства, которые привели меня сюда! Уповаю на вашу доброту!

Каждую фразу рыцарь выкрикивал, будто девиз на бранном поле. Хромому это показалось смешным.

– Мне известно, – важно кивнул Эрствин. Его голосок звучал диссонансом реву ок-Рейселя. – В моей доброте можете не сомневаться. Ваш сын до сих пор жив, хотя ни он, ни вы не сделали ничего для того, чтоб я оставался так добр.

– Ваша светлость! Поверьте, я искренне сожалею! Мы с сеньорами, вашими соседями, готовы всячески...

– Очень хорошо, – граф поморщился. – Хватит слов, перейдем к делу. Ваши молодые родичи захвачены в Левркойском замке, на моей земле. Проникли туда они насилием и обманом, а потому подлежат самому суровому наказанию. И я не собираюсь проявлять снисходительность. За жизнь этих разбойников вы и ваши союзники заплатите мне по сотне келатов серебра...

– Ваша светлость, это слишком много... Мы не в состоянии уплатит такую сумму...

– Тогда они будут казнены, как злодеи, захваченные на месте преступления. Даю месяц на сбор денег. Ровно через тридцать дней в этом зале я приму выкуп за одиннадцать пленников – тысячу сто энмарских келатов. Все вместе творили зло, вместе и ответите.

– Но...

– Никаких "но". Это не обсуждается. После того, как я получу серебро, вы с вашими дружками выступите в поход вместе со мной под имперским знаменем. Одиннадцать дворян, при каждом не меньше пяти полностью снаряженных конных латников. Пеших слуг – сколько сами сочтете нужным. Порукой вашей верности будут все те же юноши, захваченные в леверкойском замке.

– Но выкуп...

– Я говорил о выкупе за их жизнь, а не свободу. Свободу они получат после того, как принесут присягу мне, как своему ленному сеньору. И после того, как вы, все одиннадцать, принесете мне присягу. Мне, Эрствину барону Леверкойскому, графу Ливдинскому, владетелю Трайскому, сеньору Гайна и прочая, и прочая. Случится это не сейчас, а летом, когда мы завершим поход.

– Но...

– Никаких "но"! – Эрствин впервые повысил голос. – Если вы ответите отказом, это будет означать войну. Я, как граф Империи, объявлю вас изменниками и злодеями. Нынче это стало опасным – враждовать с Империей. Обдумайте мои слова, обсудите с дружками. Через месяц жду вас с серебром и вашими вооруженными людьми. Помните: своими преступлениями вы заслужили смерть, и сейчас речь идет о том, что вам надлежит выполнить, чтобы сохранить жизни... И последнее. Прекратите устраивать эти дурацкие покушения на моего друга.

Граф мотнул подбородком, указывая на Хромого.

– Осмелюсь заметить, – ухмыляясь, вставил меняла, – последнее не обязательно. Пусть лучше продолжают в прежнем духе, это даже весело. Я уже давно так не забавлялся.