Текст книги "Русь. Строительство империи 5 (СИ)"

Автор книги: Виктор Гросов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

За спиной бежит Алеша. Он прет следом, топор в его руках поет свою песню. Слышу, как металл встречается с металлом, как хрустит дерево щитов под его ударами. Варяги лезут сзади, пытаются достать меня, но Алеша не дает. Один из них пробует зайти сбоку – рослый, с длинной косой, меч в руке блестит. Алеша перехватывает его на полпути: топор опускается, клинок отлетает в сторону, а следом голова варяга катится по камням. Алеша рычит, шагает дальше, прикрывая мне спину. Я знаю, он не подведет.

Впереди врагов все больше. Они теснятся на узкой стене, орут, машут оружием. Я врываюсь в эту толпу, топоры работают без остановки. Удар – грудь одного разрублена, он валится в ров. Еще удар – рука второго отсечена, кровь хлещет фонтаном, он воет, падая на колени. Третий лезет с копьем, но я бью по древку, ломаю его, а вторым топором вгоняю лезвие ему в живот. Кишки вываливаются на камни, запах железа и фекалий бьет в нос, но я не останавливаюсь. Шаг, удар, шаг, удар – тела падают, кровь течет под ногами, смешиваясь с грязью.

Где-то позади Веслава и Ратибор. Они остались у основания стены, раненые, слабые. Веслава стиснула зубы, прижимая тряпку к боку, кровь сочится сквозь пальцы. Ратибор лежит. Они не могут драться, но я чувствую их взгляды. Это подстегивает. Каждый удар – за них, за будущее моего государства, которое я вырву из лап Сфендослава. Да, я решился. Я хочу создать свою империю, которая будет греметь в веках – Русь!

Враги не кончаются. Один бросается с мечом – я уворачиваюсь, топор в правой руке идет вниз, рубит ему ногу. Он падает, орет, я добиваю вторым ударом в затылок. Другой лезет с тяжелой дубиной. Удар сносит воздух рядом с моей головой, но я ныряю под руку, вгоняю оба топора ему под ребра. Он хрипит, кровь пузырится на губах, тело оседает. Я с трудом выдергиваю оружие, иду дальше. Стена узкая, места мало, но мне это на руку – они мешают друг другу, толкаются, падают.

Алеша за спиной не отстает. Слышу, как он крушит варягов. Один из них пробует зайти с длинным копьем с зазубренным наконечником. Алеша хватает древко, рвет на себя, а топором бьет сверху. Копейщик падает, череп расколот, мозги текут по камням. Алеша шагает через него, рычит что-то неразборчивое.

Впереди мелькают новые фигуры. Варяги, человек десять, выстраиваются поперек стены, щиты сомкнуты, мечи наготове. Я не торможу. Топоры в руках звенят, будто живые. Первый удар – щит трещит, рука за ним ломается, варяг валится. Второй удар – лезвие входит в щель между щитами, попадает в горло, кровь брызжет мне в лицо. Я моргаю, стряхиваю ее, иду дальше. Они теснятся, орут, но я бью снова и снова. Один падает в ров, другой спотыкается о тело, третий получает топором в грудь. Щиты рушатся, строй ломается, я прохожу сквозь них, оставляя за собой мясо и кости.

Перед глазами мигнуло уведомление:

'Вами открыт естественный навык: Берсеркер. 1 ранг.

Сила и выносливость увеличены вдвое на 30 минут'.

Я даже не вникая, смахнул надпись.

Кровь стекает по рукам, сапоги скользят, но я не чувствую усталости. Глаза горят, грудь ходит ходуном. Впереди стена тянется дальше, врагов еще полно, но я вижу цель. Где-то там Сфендослав. Он думает, что сломал меня, но я иду за ним.

Топоры в руках. Я не остановлюсь.

Шаг, удар, шаг, удар. Еще один варяг падает, топор застревает в его плече, я рву его обратно, иду дальше. Крики врагов тонут в гуле битвы, кровь заливает камни, но я вижу только путь вперед. Они лезут, орут, машут оружием, но я быстрее, сильнее, злее. Каждый удар – ближе к Сфендославу. Каждый шаг – ближе к победе. Стена дрожит под ногами, ветер несет запах дыма.

Я несусь по стене, кровь врагов стекает по лезвиям, капает на камни. Впереди еще варяги – человек семь, щиты подняты, копья торчат, как иглы. Не останавливаюсь. Прыгаю зигзагом, потом резко вперед, правый топор врезается в щит первого, дерево трещит, он отшатывается.

Они пытаются насадить меня на копья, но уже поздно, я успел сблизиться на близкую дистанцию.

Левый топор идет следом – в бок, под ребра, кольчуга рвется, кровь хлещет. Он падает, я шагаю через него. Остальные лезут, орут, тычут копьями. Уворачиваюсь, одно острие царапает плечо, жжет, но не до того. Бью снова – копейщик получает по шее, голова откидывается, тело рушится в ров. Другой замахивается мечом, я ныряю под удар, вгоняю топор ему в бедро, рву вниз. Он воет, падает, я добиваю вторым ударом в грудь.

Камни под ногами скользкие, кровь мешается с грязью, а я иду дальше. Алеша за спиной крушит тех, кто пытается зайти с тыла. Слышу, как его топор ломает щиты, как хрипят варяги под его ударами. Один из них – здоровый, с бородой до груди – пробует достать меня саблей. Алеша перехватывает: удар, сабля отлетает, а следом рука врага падает на стену, кровь брызжет фонтаном. Алеша шагает дальше.

Впереди тянется стена, врагов меньше, но они злее. Один бросается с дубиной. Удар идет в голову, я пригибаюсь, бью топором снизу, в живот. Его кишки лезут наружу, запах бьет в нос. Он падает, я шагаю через тело. Другой лезет с факелом, огонь трещит, дым ест глаза. Хватаю канат, висящий у стены, рву на себя, обматываю его руку. Факел падает, я бью топором по груди – ребра ломаются, он валится, дым идет от его одежды. Подхватываю факел, швыряю в следующего – огонь цепляет его щит, дерево вспыхивает, он орет, машет руками. Удар топором в шею – и он замолкает, падает в ров.

Стена дрожит, крики врагов тонут в гуле битвы. Я иду, рублю, каждый шаг – ближе к цели. Впереди мелькают обломки – копья, щиты, бочки. Хватаю сломанное древко, тычу в грудь очередного варяга, он хрипит, я добиваю топором. Другой лезет с мечом, я бью по клинку, выбиваю его, вторым топором рублю по плечу – кровь течет, он валится. Оглядываюсь – Алеша держит тыл, его топор в деле, варяги падают, как колосья под косой. Я шагаю дальше.

Вдруг дым впереди расступается, и из тени выходит Сфендослав.

Ха! Добрался!

Высокий, плечи широкие, в руках меч и щит, глаза злые, как у волка. Доспехи его потрепаны, но крепки, на щите вмятины, меч блестит, будто только что выкован. Он шагает ко мне, молча. Варяги за его спиной расступаются, кто-то орет команды, но он не смотрит на них. Я стою, топоры в руках дрожат от напряжения, воздух режет легкие. Он останавливается в пяти шагах, щит поднят, меч наготове.

– Далеко забрался, Антон, – произнес он хрипло, с насмешкой. – Думал, меня возьмешь?

Я не отвечаю. Шаг вперед, топоры идут в дело. Удар справа – он блокирует щитом, дерево трещит. Удар слева – меч встречает лезвие, сталь звенит, искры летят. Я давлю, он отступает на шаг, но не падает. Бьет в ответ – клинок идет в плечо, я ныряю вбок, топор в правой руке рубит по его щиту. Удар сильный, щит гнется, мне удается выдернуть топор. Сфендослав рычит, шагает вперед. Его меч летит в грудь, я отбиваю вторым топором, металл скрежещет, руки дрожат от силы удара.

Бой набирает ход. Я бью снова – топор вонзается в край щита, дерево ломается, летят щепки. Он отвечает выпадом, клинок цепляет рукав, ткань рвется. Уворачиваюсь, бью снизу – лезвие идет в ногу, он отскакивает, но спотыкается о камень. Пользуясь моментом, швыряю обломок копья с земли – оно бьет в щит, отвлекает его. Удар топором в грудь – доспехи трещат, он хрипит и отступает. Алеша орет сзади, рубит варягов, которые лезут помочь своему князю, но я вижу только Сфендослава.

Он не сдается. Меч метит в голову, я пригибаюсь, топор в левой руке бьет по его колену – доспех гнется, он шипит от боли. Щит его летит в меня, я отбиваю вторым топором, дерево трескается, куски падают. Бью снова – лезвие цепляет плечо, кровь течет по его доспехам, он рычит, но держится. Его меч идет в бок, я уворачиваюсь, падаю на колено, швыряю канат у стены ему под ноги. Он запинается, теряет равновесие, я вскакиваю, бью топором в грудь – доспехи гнутся, он хрипит и снова отступает назад.

Сфендослав дышит тяжело, кровь капает с плеча, но глаза его горят. Я шагаю вперед, топоры в руках готовы добить.

Он дышит тяжело, плечо его сочится красным, доспехи помяты, щит разбит вдребезги. Меч в его руке дрожит, но он не сломлен. Дым вокруг нас густой, крики битвы в ушах, камни под ногами скользкие от крови и грязи. Я шагаю вперед, не даю Сфендославу передышки.

Удар правым топором – он отбивает мечом, металл звенит, искры летят в дым. Левый топор идет следом, в бок – он уворачивается, но спотыкается о канат, что я бросил раньше. Падает на колено, рычит, меч его летит вверх, в мою грудь. Ныряю в сторону, лезвие цепляет воздух, я бью снова – топор вонзается в его плечо, глубже, чем раньше. Кровь хлещет, он хрипит, но вскакивает, шатаясь. Щит уже не поднять, он бросает его обломки мне в ноги, пытается отвлечь. Я пинаю дерево в сторону, иду на него.

Бой кипит. Удар топором в грудь – доспехи трещат, он отступает, спина его почти у края стены. Меч его идет в голову, я пригибаюсь, бью снизу – лезвие цепляет ногу, доспех гнется, он шипит, хромает назад.

Удар обоими топорами – правый в грудь, левый в руку. Доспехи ломаются, кровь течет ручьем, он падает на колени, меч выскальзывает из пальцев, падает на камни с глухим звоном.

– Конец тебе, – рычу я.

Голос у меня хриплый, горло дерет от дыма.

Он смотрит на меня снизу вверх мутным взором. Кровь капает с подбородка, дышит он рвано. Я заношу топор, готовый добить, но он громко кричит:

– Варяги! Ко мне!

И Сфендослав бросается в сторону, уворачиваясь от моей атаки.

Из дыма выныривают его люди – человек десять, щиты подняты, мечи блестят. Сфендослав, шатаясь, встает, отступает за их спины. Они закрывают его стеной, лезут на меня. Я не жду. Топоры в руках снова оживают. Удар справа – щит первого трещит, лезвие входит в плечо, он падает. Удар слева – меч второго летит в сторону, топор рубит ему грудь, кровь брызжет мне в лицо. Я моргаю, стряхиваю ее, иду дальше.

Варяги теснятся, орут, тычут копьями. Я бью по древку одного, ломаю его, вторым топором, сокращаю дистанцию и вгоняю лезвие в живот – он хрипит, падает, кишки текут по камням. Другой лезет с саблей, удар идет в бок – я уворачиваюсь, бью топором в шею, голова отлетает, тело валится в ров. Третий пробует зайти сзади, но Алеша тут как тут – его топор опускается, череп варяга лопается, заливая стену внутренностями. Я шагаю вперед, рублю дальше.

Сфендослав где-то за их спинами. Варяги лезут, мешают друг другу. Удар – щит ломается, рука за ним трещит, варяг падает. Еще удар – копье отлетает, лезвие входит в грудь, кровь течет под ноги. Они падают один за другим, я иду через тела, топоры работают без устали. Один лезет с мечом, я выбиваю клинок, рублю по плечу – он воет, падает. Другой тычет дубиной, я бью по ней, ломаю, вторым топором вгоняю в грудь – он хрипит, оседает.

В какой-то момент я понял, что меня будто выключило. Это эффект берсерка прошел? Навалилась тяжесть во всем теле.

Стена завалена телами, кровь течет рекой, дым ест глаза. Последний варяг стоит передо мной – высокий, с двуручным топором. К счастью, из-за моей спины выскочил Алеша. Удар топором – враг отступает. Второй удар – лезвие входит в бок, он падает, хрипит, кровь пузырится на губах. Алеша Попович хорош, в два удара поверг врага.

Я шагаю через труп варяга, ищу Сфендослава. Но его нет. Тень мелькает в дыму, он бежит, хромая, скрывается за углом стены. Ушел, гад.

Я дышу тяжело, топоры в руках дрожат. Кровь стекает по рукам, сапоги липнут к камням, грудь горит от каждого вдоха. Алеша подходит сзади, его топор в крови, лицо красное от боя.

– Удрала крыса, – рычит он, сплевывая на камни. – Но мы их порубили, княже.

Оглядываюсь. Стена завалена телами варягов, кровь течет в ров, дым тянется вверх. Сфендослав сбежал, но бой не кончен. Я его найду.

Алеша за спиной готов идти дальше. Шаг вперед. Крики битвы слышны вдали, Добрыня с Такшонем держат фронт, вечевые гридни бунтуют в городе. Я вытер лицо рукавом, кровь размазалась по щеке.

Я стою на стене. Добрыня с Такшонем рубятся с новгородцами и печенегами. Я вижу очередного врага. Если и он уйдет, то это будет конец моей истории.

Из дыма выныривает хан Куря, степной гад на коне. Конь черный, грива трепещет, глаза горят, а сам хан сидит прямо, сабля в руке блестит, шлем с перьями качается. За ним печенеги – человек двадцать, копья подняты, луки натянуты. Они лезут на моих дружинников, орут, кони ржут, стрелы свистят. Одна цепляет мне плечо, жжет, кровь течет, но я стискиваю зубы.

Я, недолго думая, спрыгиваю со стены. Тут столпилась гора трупов, которая смягчила мое приземление. Я обломал стрелу из плеча и развел руки с топорами в стороны, приглашая хана к бою.

Куря смотрит на меня, что-то рычит своим псам и в меня не целятся.

– Слезай, князь! – орет он. – Порубаю тебя в мясо!

Я не отвечаю. Топоры в руках оживают, я бросаюсь вперед, спрыгивая с горы трупов и несясь в его сторону.

Его конь скачет на меня, копыта бьют по лужам крови, сабля хана идет вниз. Я ныряю в сторону, лезвие рубит воздух, бью топором по передним ногам коня. Удар сильный, кость трещит, зверь визжит, ныряя вперед. Куря падает, катится вперед, сабля вылетает из руки. Конь хрипит, дергается, кровь течет из-под него, но я не смотрю – иду на хана.

Он вскакивает, шатаясь, хватает саблю с земли. Печенеги лезут ближе, стрелы летят, одна бьет в стену рядом с моей головой, щепки летят в лицо. Алеша сзади рычит, бросается на них – топор его рубит одного в грудь, второго в шею, кровь хлещет. Благо, выскочил отряд моих арбалетчиков, отвлек внимание врагов на себя, но слитный залп поутихомирил особо рьяных.

Я шагаю к хану. Он бьет саблей – удар быстрый, в бок. Уворачиваюсь, топор в правой руке идет вниз, цепляет его ногу – кожа рвется, он шипит и отступает. Сабля летит снова, в плечо – я бью вторым топором, выбиваю клинок, он отлетает.

Куря не сдается. Хватает копье с земли, тычет в меня – острие блестит, идет в грудь. Я отскакиваю, бью по древку, ломаю его, топор в левой руке рубит ему в бок. Бронька скрипит, течет кровь, он хрипит и падает на колено. Печенеги орут, лезут ближе, но Алеша с арбалетчиками сдерживают их. Я наступаю на Курю, он смотрит снизу на меня. Удар топором – он блокирует обломком копья, дерево трещит, я бью вторым, в грудь – доспехи гнутся, он кашляет кровью, валится на спину.

Стена дрожит, крики печенегов тонут в гуле боя. Я стою над ханом, топоры в руках алые, грудь горит, кровь стекает по рукам. В плече противно ноет стрела.

Куря дышит рвано, пальцы цепляются за грязь. Алеша сзади добивает последнего печенега – удар топором в шею, голова катится, кровь брызжет на стену. Арбалетчики отстреливают тех, кто смеет сунуться в эту зону битвы.

На миг воцаряется тишина, только слышится хрип Куря и гул битвы вдали. Я заношу топор, чтобы добить, но хан поднимает руку, ладонь дрожит, голос срывается:

– Стой, князь! Не убивай!

Я замираю, топор над его головой. Он смотрит снизу, из его рта течет кровь:

– Я знаю всех твоих врагов! Пощади – расскажу!

Глава 4

Я стоял над ним, над этим степным псом, который еще недавно орал, что порубает меня в мясо. Топоры в руках были тяжелыми, кровь с лезвий стекала, капала в грязь, смешиваясь с конской требухой и рваными ошметками доспехов. Плечо ныло от обломанной стрелы. Дышал я рвано, грудь ходила ходуном, в ушах гудело от криков битвы.

Хан Куря валялся передо мной – шлем с перьями сбит набок, доспехи помяты, из-под них сочилась темная, густая кровь. Лицо его было перекошено, но черные глаза, как угли в остывшем костре, еще горели злобой, что гнала его в бой. Он дышал с хрипом, пальцы скребли по земле, будто цеплялись за последние крохи жизни, которые ускользали из него с каждой каплей крови. Я занес топор. Пусть видит, что один мой рывок, и его головушка покатится и будет трофеем для воронья.

– Говори, – прохрипел я. – О каких таких врагах ты талдычишь? Кого мне еще рубить?

Он кашлянул, сплюнул кровью в сторону – красная клякса шлепнулась в грязь, растекаясь. Его рука дрогнула, но он поднял злой взгляд. Не сдается, паршивец.

– Пощади, князь… – повторил он.

– Я сказал – говори! – рявкнул я, голос резанул воздух.

Куря сглотнул, его лицо сморщилось от боли. Он приподнялся на локте, доспехи скрипнули, металл лязгнул о камень, и он медленно заговорил, будто выдавливал слова через силу.

– На востоке… три князя… вятичский, муромский, ростовский… Союз у них. Сфендославу помогали.

Я нахмурился, пальцы сжали рукоять топора крепче. Вятичи, Муром, Ростов – княжества знакомые, но далекие. Восток всегда был своевольным, колючим. А теперь, выходит, они снюхались с Сфендославом? Кровь на рукояти уже засыхала, липла к ладоням. Я не отпускал оружия – оно держало в тонусе, не давало расслабиться.

– Как помогали? Говори яснее!

Он зашипел, как змея, которую прижали сапогом к земле, но не добили. Глаза его сузились, стали щелками, но он продолжил.

– Печенегов моих… на север вели. К Новгороду. Еду давали, проводников… Все, чтобы мы Сфендослава поддержали. Трусы они, князь. Боялись, что иначе сам Сфендослав их прижмет. Или мы, степь, их земли пожжем, их баб и детей в полон уведем.

О как! Картина начала складываться – мутная, но ясная в своей подлости. Значит, эти восточные князьки не просто сидели в своих чащах и теремах, попивая мед да жуя хлеб, а кормили врага, который шел на меня, точил клинок против моих людей. Проводники, еда – это не просто помощь, это, как сказали бы в моем будущем – участие в конфликте. Они держались за спиной Сфендослава, пока тот рубился со мной здесь, на стенах Новгорода, пока его варяги и печенеги рвали моих дружинников. Кровь во мне закипела. Надо было выжать из этого степняка все, что он знает, до последней капли, до последнего слова.

– Почему трусы? – спросил я, прищурившись. – Что их так прижало, что они хвосты поджали?

Куря оскалился, зубы его были в крови, и он сплюнул еще раз, на этот раз ближе к моим сапогам, но не попал – ветер унес слюну в сторону. Я не двинулся, только топор чуть опустил. Терпение мое не вечное. Надеюсь степняк понял жест.

– Сфендослав… силу показал, – прохрипел он. – Сказал: или помогаете, или войско свое шлете к нему, под его стяги. А не то – печенеги их вырежут, их села пожгут, их поля потопчут. Они и выбрали… лишь бы самим не лезть в бой. Снабжали, чтобы мы шли сюда, а они в своих теремах отсиживались, брюхо чесали.

Я выдохнул, пар вырвался изо рта, смешался с дымом, который тянулся от пожарищ за стеной. Ну и мрази. Князья, которые боятся собственной тени, но готовы подставить других, лишь бы их шкуры остались целы, лишь бы их руки не запачкались кровью. Вятичи с их лесами, Муром с реками, Ростов с его жирными землями – все трое снюхались, чтобы Сфендослав мог тут, на севере, давить меня. А печенеги, выходит, были их руками – грязными, кровавыми, но не своими. Куря смотрел на меня снизу вверх. На его лице пробегала жгучая ненависть. Ко мне или к Сфендославу с его прихвостнями – не понятно.

– Все? – спросил я. – Или еще что-то знаешь, степняк?

Он кивнул, дышал уже ровнее, хотя кровь текла из-под доспехов, пятнала камни под ним. Видно, раны его не добили, но сил оставалось мало.

– Все, князь… Про восток – все, что знаю, – прохрипел он, злобно. – Слово держу…

Я смотрел на него. Вокруг было тихо – только ветер гнал дым, да вдали кричали раненые, стонали, звали матерей, богов, кого угодно, кто бы их услышал. Алеша маячил неподалеку, топор его был в крови по самое древко, лицо красное, потное, но он ждал моего слова. Куря выложил мне карту врагов – не всю, но достаточно, чтоб я понял, откуда ветер дует, откуда ждать следующего удара. Восток, три князя, Сфендослав – это был клубок, который мне предстояло распутать.

Разум царапнула оговорка хана: «Про восток – все, что знаю». А про «не восток» видать есть сведения?

Надо было выжать из него все, до последней капли.

– Что еще? – рявкнул я. – Про восток выложил, а дальше? Говори, степняк!

Куря зашипел, оскалился. Он приподнялся чуть выше, локоть дрожал.

– Под Киевом… древляне и туровчане… Собираются. Армия у них. Отморозки, князь, дикие, как волки голодные. Сфендослав их не взял – ни подкупом, ни силой. Скоро Киев могут забрать, если не остановить.

А вот это совсем плохо. Ярополка надо предупредить. Древляне, туровчане – это было хуже, чем восточные крысы. Те хоть трусливо кормили врага, а эти – звери, которые рвут всех подряд, не разбирая, кто свой, кто чужой. Под Киевом? Это значит, сердце Руси под ударом, а я тут, на севере, рублюсь с печенегами и варяжскими псами Сфендослава. Куря смотрел на меня, и на его лице мелькнула тень злорадства, будто он знал, как эта весть на меня подействует.

– Почему Сфендослав их не взял? Что за отморозки такие?

Хан кашлянул.

– Дикие они. Сфендослав им злато сулил – плюнули ему в морду. Угрожал – мечи достали, зубы показали. Ни подкупить, ни переманить. Им все едино – лишь бы резать да жечь. Киев близко. Они туда идут. Еще при Сфендославе копили силы, а сейчас…

Я выдохнул. Значит, под Киевом зреет буря, и не просто буря – ураган, который может снести все, что я строю. Древляне и туровчане – это не князья с востока, которые трясутся за свои шкуры. Это мясники, живущие ради крови, ради гари, которая тянется от их костров. Сфендослав их не взял, и это плохо. Если он, с его силой и хитростью, не смог их прижать, то они – сила, с которой мне придется считаться. Но как?

– Все? – спросил я, прищурившись. – Или еще что-то прячешь?

Он покачал головой.

– Все, князь… Больше не знаю, – прохрипел он.

Я отступил на шаг, топоры в руках опустились.

Итак, что имеем? Восток – три князя, которые кормили Сфендослава, снабжали его печенегов, чтобы те шли на меня. Под Киевом – древляне и туровчане, рвущиеся к власти.

Так, запад. Что там? Я прикинул в уме: Владимирское княжество, крепкое, но пока оттуда нет вестей. А есть еще Галич, это Такшонь, мой временный союзник, он держит эти земли. Такшонь – мужик своевольный, а союз с ним хрупок. Если он повернется спиной, я останусь один против всех.

Куря лежал, смотрел на меня и ждал.

Восток, юг, запад – куски Руси трещали.

Надо было решать, что делать с этим степняком, который выложил мне карты врагов. Рубить его? Легко – один удар, и его башка покатится, как бревно с горки. Но он дал мне ниточку, за которую можно тянуть. Может, он еще пригодится? Или нет – степные псы не знают чести, только силу.

– Пощады ждешь? – спросил я. – Шкуру спасаешь?

Он кивнул, слабо, но резко.

– Я слово дал, князь… Все сказал. Пощади… – прохрипел он, глаза его блеснули.

Пощадить его? После всего? Но он дал мне врагов, дал мне карту. Я не Сфендослав, что режет всех подряд, как свиней.

– Иди, – бросил я коротко, кивнув в сторону.

Он замер, будто не поверил. Потом, шатаясь, поднялся, схватился за бок, где доспехи были смяты и кровь текла ручьем. Я смотрел, как он ковыляет прочь, хромая, оставляя за собой кровавый след.

Я стоял, глядя, как Куря ковыляет прочь, растворяется в дыму, стелившийся над камнями.

Ветер гнал дым, холодил пот на лице, в ушах гудело от затихающих криков битвы. Куря ушел, а я остался. Восток, юг, запад – куски Руси трещали под ударами, а я по колено в крови, должен был держать все это в узде.

И тут я мой взгляд что-то зацепило. У трупа ханского коня, валявшегося в грязи, с перерубленными ногами, из седельной сумки торчало что-то. Металл блеснул в тусклом свете. Я шагнул ближе, сапоги чавкали в крови и грязи и наклонился.

Кубок.

Не простой – с черепом, вделанным в серебро, с узорами, которые вились по краям, как змеи. Сердце екнуло. Я замер, пальцы дрогнули, когда я потянулся к нему. Холодный, тяжелый, с выбоинами. Череп смотрел на меня пустыми глазницами.

И тут я вспомнил. Воспоминание, осколок той, другой жизни, которая осталась за гранью, в далеком, недостижимом будущем. Я читал об этом, много раз. Везде писали о трагической гибели князя Святослава Игоревича. Великого воина, покорителя хазар, грозы Византии. Его убили печенеги, на днепровских порогах, когда он возвращался из неудачного похода. Предательски, из засады.

Но главное – не это. Главное – то, что стало потом. Печенежский хан, упиваясь победой, приказал сделать из черепа Святослава кубок. Чашу для вина, оправленную в серебро, украшенную драгоценными камнями. Символ его триумфа и власти над поверженным врагом. Пиршественный трофей, из которого он пил, празднуя свою победу.

Я сжал кубок сильнее. Неужели это тот самый кубок? Неужели история повторяется, делает новый виток, возвращая меня к тому, что я читал, о чем знал лишь как о далеком прошлом?

Я провел пальцами по гладкой поверхности черепа, ощущая холод кости.

Неужели это он? Тот самый хан из учебников истории? Тот, кто прервал жизнь великого князя, кто осквернил его останки? Если это так, то все меняется. Это не просто битва за власть, не просто война за земли и влияние. Это личное. Это долг, который я должен исполнить.

Но как? Как такое возможно? Ведь все не так, все иначе! В той, прошлой жизни, Святослав погиб на днепровских порогах. В засаде, подло, предательски. А здесь он пал в битве, под стенами Киева, сражаясь, как и подобает великому князю. Обстоятельства иные, место другое, враги – и те, возможно, другие. Но итог один и тот же. Череп, ставший кубком. Символ поражения.

Я потер виски. Неужели это значит, что есть нечто большее, чем случайности, чем выбор, который мы делаем?

Получается, можно менять декорации, менять актеров, менять ход сражения – но финал все равно останется неизменным? Святослав должен был умереть, и его череп должен был стать кубком – неважно, где и как, важно, что это должно было произойти. Иначе… иначе что? Нарушится ход истории? Разорвется ткань реальности?

Если так, если судьба Святослава была предопределена, то что насчет моей? Я попал сюда, в это время, в эту мясорубку – случайно ли? Или я тоже часть какого-то плана, какого-то неведомого замысла? И как бы я ни бился, как бы ни рубил врагов, как бы ни пытался изменить ход событий – итог моей жизни тоже предопределен?

Меня замутило от этой мысли. Значит ли это, что все мои усилия напрасны? Что я обречен, как и Святослав, на какой-то заранее известный финал, каким бы он ни был?

Я резко мотнул головой, прогоняя эти мысли.

Нет. Нельзя так думать. Нельзя поддаваться этому мороку. Я – не Святослав. Я – Антон. И я буду бороться. Буду менять то, что могу изменить. Буду рубить врагов, строить союзы, искать свой путь.

Я не стану покорно ждать своей участи.

Святослав. Его тень витала надо мной с самого начала, с того дня, как я очнулся в этом времени. Он был тем князем, который гремел на всю Русь, рубил врагов, что шел до конца. А я? Я тут, в его эпохе, с его именем в памяти, с его черепом в руках. Это знак? Или насмешка? Я повернул кубок, посмотрел на череп – глазницы были черными. Казалось, будто он смотрел на меня, будто ждал, что я сделаю дальше.

– Алеша! – крикнул я, не оборачиваясь.

Богатырь подошел. Его топор был в крови.

– Чего, княже? – прохрипел он.

Я повернулся, показал кубок, держа его так, чтоб череп смотрел на Алешу.

– Смотри. Это… останки Святослава, скорее всего, – прошептал я.

Он присвистнул, глаза его расширились, как у мальчишки, увидевшего волка в лесу. Подошел ближе, наклонился.

– Веслава тебя учила, – сказал я, глядя на Алешу. – Чему? Что ты от нее взял?

Он усмехнулся, уголком рта, зубы блеснули в полутьме. Топор он перехватил поудобнее, будто тот был частью его руки.

– Лазутчик я теперь, княже, – начал он, голос его был хриплый, но в нем была гордость. – Веслава – баба хитрая, сам знаешь. Учила меня теням доверять, шагать так, чтоб ни ветка не хрустнула, ни собака не гавкнула. Глазастый стал – вижу, где враг прячет нож, где засада ждет. Учила слухом жить – шорох, скрип, шепот за стеной. Все это в голове держу.

Я кивнул, внимательно слушая. Веслава – да, она была как паучиха, плетущая сеть. Если Алеша взял от нее хоть половину, то он не просто силач с топором, а оружие, что может бить из тени. Я посмотрел на него – высокий, плечи широкие, лицо в шрамах.

– А еще чему? – спросил я, прищурившись. – Не только же этому она тебя учила?

Он хмыкнул, улыбнулся, будто вспомнил что-то теплое.

– Учила следы читать, княже, – сказал он. – Где конь прошел, где человек споткнулся, где кровь свежая, а где старая. Учила язык держать – молчать, когда надо, и говорить, когда врагу в башку влезть нужно. Хитрости ее – как река, глубокая, течет тихо, а дна не видать.

Я смотрел на богатыря, который стоял передо мной с топором в руках. Веслава вложила в него свои умения и это делало его опаснее. Лазутчик, следопыт, тот, кто видит то, что другие пропускают. Я сжал кубок в руке, череп смотрел на меня, будто подначивал: думай, Антон, думай, что с этим делать.

– Полезное дело, – сказал я. – Лазутчик – это глаза, которых у меня нет. Ты будешь моими глазами?

Он кивнул.

– Буду, княже. Где скажешь, туда пойду. Что прикажешь, то увижу, – ответил он.

– А что еще можешь?

Он усмехнулся, уголком рта.

– Веслава учила не только видеть да слушать. Учила резать тихо, чтобы ни одна собака не гавкнула. Учила в тени жить, чтобы враг не знал, откуда удар пришел. Хочешь – найду, хочешь – зарежу. Скажи только, кого.

Я медленно кивнул. Куря. Этот степной гад ушел. Я отпустил его, сказал «иди», но пощады ему не обещал – ни словом, ни взглядом. Он сам не спросил, не вымолил. Куря знал слишком много. И если он доберется до своих, до печенегов, что затаились в степи, то эта тварь еще вернется, с саблей в руке и злобой в глазах. Но не это главное. Месть за Святослава. Вот что меня больше всего терзало.

– Есть дело, – сказал я, прищурившись. – Куря. Хан печенежский. Ушел, но недалеко. Найдешь его?

Алеша хмыкнул, будто предвкушал охоту.

– Найду, княже, – ответил он, топор в руке качнулся, будто сам просился в бой. – Хромой, кровью истекает. Далеко не уйдет.

Я сжал кубок крепче, череп смотрел на меня, будто подначивал: давай, Антон, режь корень, пока он не пустил побеги. Куря не спрашивал пощады, не вымаливал ее на коленях, не клялся в верности. Он просто ушел, думая, что я слабак, что дам ему жить.

– Не просто найти, – сказал я Алеше. – Убить. Чтобы не вернулся. Чтоб печенеги его не нашли, не подняли вой. Сделаешь?

Он хищно оскалился.

– Сделаю, княже. В тени его возьму, тихо, как Веслава учила. Ни крика, ни следа. Только кровь в траве останется.

Я кивнул. Куря был ошибкой, что я мог исправить. Я не обещал ему жизни, не клялся перед богами, не давал слова княжьего. Он ушел, потому что я позволил, но это был не конец – это был шаг перед концом. Алеша был моим клинком, который догонит его там, где степняк думал, что спасся.