Текст книги "Актеры шахматной сцены"

Автор книги: Виктор Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Обратите внимание: хотя бы изредка! А собственно говоря, почему изредка? Почему не всегда? Но нет, на «всегда» честный Бронштейн не претендует, он оставляет себе маленькую лазейку – «мало ли что мы рассказываем после…»

А одно свое шахматное произведение, посвященное опять-таки окончаниям двух его партий, Бронштейн озаглавил недвусмысленно и необычайно верно: «Фокус-покус».

Сначала идет небольшое вступление, в котором автор излагает суть своей задачи: подобно фокуснику, раскрывающему публике свои секреты, он решил рассказать, «как надо обманывать за шахматной доской… честным путем». Итак, речь пойдет о том, что шахматисту приходится быть актером, «приходится вести двойную игру».

Словом, Бронштейн нашел восхитительную комбинацию с жертвой ладьи, но ведь надо еще противника заманить на это положение. А как? А вот как:

«Появилась надежда – партнер может подумать, что я не считал варианты, а руководствовался общими соображениями… Все же заколебался: а если он все видит? И вдруг осенило, боже мой, да ведь тут налицо чудесная имитация «зевка»! Когда я туда, он сюда, я туда… ну, конечно, этот ход я должен был бы просмотреть…

К счастью, приблизился цейтнот. Вот, думаю, хорошо, посмотрю еще пяток минут и потом как бы «из общих соображений» проведу сразу серию ходов».

Далее Бронштейн рассказывает, как он всячески старался и «шаблонными» ходами и чисто внешне показать противнику, будто бы не видит проигрыша своей пешки, что в действительности позволяло ему нанести ошеломляющий тактический удар.

Но вот все свершилось, противник попался на удочку, взял пешку. «Врать не буду, – пишет дальше Бронштейн, – душа моя ушла в пятки, а сердце не то что замерло, нет, остановилось. Пытаюсь успокоиться, а сам считаю, туда-сюда, туда-сюда. Вроде бы все верно. Тяну руку, дрожит, неверная. Все же пересилил…» Далее следуют ходы и завершающее: «Бах!!»

Здесь все страшно любопытно: мало, оказывается, найти комбинацию, надо еще создать иллюзию «зевка», «честную» иллюзию, а не ту, какой воспользовался Найдорф на Олимпиаде, надо еще «сыграть зевок», именно сыграть – это самое точное слово. А после всего этого надо еще и унять волнение; унять дрожь в руке. Да мало ли что еще надо шахматному актеру в кульминационный момент драмы!..

Концовка второй партии – с Микенасом. И здесь фантазия подсказала Бронштейну возможность красивой комбинации. Но чтобы она состоялась, надо создать для нее предпосылки. Но «опять проблема, ведь раз вижу я, значит, видит и партнер. Нельзя ли отвлечь его внимание. Прежде всего, надо не менять позы и сохранять скучный вид. Ну да, глаза-то блестят. Нет, к счастью, очки у меня с дымчатыми стеклами».

Не правда ли, удивительная исповедальность? Дымчатые очки, кстати, надевал Бенко, играя с Талем, Корчной – играя с Карповым, до Корчного, оказывается, пользовался ими (со специальной целью!) и Бронштейн. И не только для того, чтобы скрыть блеск глаз. Ведь в том же «Фокусе-покусе» он в числе общепризнанных «чтецов чужих мыслей» называет наряду с Мессингом и Куни также и Таля. Может быть, и это мистификация читателя? Не знаю, сказано-то у Бронштейна всерьез.

Но вернемся к партии. Словом, разыграв скуку и не меняя позы, Бронштейн подготовился к осуществлению задуманного: «Принесли кофе. Вот это кстати. Теперь все пойдет как по маслу. И в нарушение некоторых этических норм, левой рукой помешивая ложечкой, правой я начал исполнять «рабочий чертеж» в три такта. Ход на доске, нажим кнопки часов, запись хода на бланке. Я еще не йог, без воздуха не могу, но, чувствую, замерло все внутри».

Итак, внутри все замерло, внешне никаких признаков волнения, и когда опытнейший Микенас попадается в очень, надо признать, замысловатую ловушку, опять – бах!! «Микенас улыбнулся и пожал мне руку: «Подвели меня твои очки… Не видно за темными стеклами. Но красиво, ничего не скажешь!»

Говорил ли действительно Микенас об очках или это у Бронштейна навязчивая идея? Опять-таки не знаю. Впрочем, как и всякий другой читатель, интересующийся комментариями гроссмейстера, я «должен ему хотя бы изредка верить…»

Большинство шахматистов, впрочем, действует на сцене в реалистической, лишенной условностей манере. Марк Тайманов во время своих торопливых прогулок по сцене, когда он, сжав губы, то и дело по-чаплински вскидывая густые брови, отрешенно глядит то на демонстрационные доски, то в зал, бывает комичен, но его вид никого не смешит, потому что каждому ясно – всем своим существом Тайманов там, на своей доске, на поле боя, а в зале он никого персонально не видит, зал для него – публика, для которой гроссмейстер всегда готов разыграть эффектную комбинацию, как это было, к примеру, в знаменитой партии против Лутикова.

Тайманов – один из самых оптимистичных актеров шахматной сцены. (Кстати, сейчас мало кто помнит, что талантливый шахматист был актером и в самом прямом смысле слова: будучи одаренным музыкантом, Тайманов сыграл главную роль в довоенном фильме «Концерт Бетховена».) В любой трудной позиции Тайманов умудряется найти нечто, вселяющее надежды. Но однажды мне пришлось видеть его в отчаянии.

В тот вечер я опоздал на очередной тур чемпионата и, не заходя в зал, направился к двери, ведущей за кулисы, где находилось пресс-бюро. Внезапно дверь резко распахнулась, и вышел с белым как бумага лицом Тайманов. Обычно неизменно доброжелательный, он прошел мимо, не ответив на приветствие, и помчался вниз по ступенькам.

В этот вечер ему пришлось испытать одно из самых горьких разочарований в своей шахматной жизни. Играя черными против Петросяна, Тайманов перехватил инициативу и перешел в ладейный эндшпиль с лишней пешкой, причем, что важно, пешки находились на обоих флангах, а черная ладья проникла в глубокий тыл противника. Редко проигрывавший Петросян оказался на грани поражения.

Но именно то, что черная ладья проникла на первую горизонталь, дало Петросяну неожиданный шанс. Когда неприятельская ладья неосторожно забрела в угол, на поле a1, Петросян, поставив и свою ладью на ту же, первую, горизонталь, вынудил размен этих фигур. И хотя в возникшем пешечном эндшпиле (о котором Тайманов, казалось, мог только мечтать!) у черных было на пешку больше, Тайманов тут же сдался, потом что его король не успевал задержать на ферзевом фланге проходную пешку белых. Именно то, что было за него, – пешки на разных флангах – вдруг предательски обернулось против. Было от чего испытать глубочайшее разочарование. Но назавтра неунывающий гроссмейстер как ни в чем не бывало привычно дефилировал по сцене…

Гарри Каспаров стремителен, порывист, по сцене, особенно если назревает кульминационный момент, не ходит – бегает, при этом быстро, энергично размахивая руками. В этот же момент, если его очередь хода, снимает не только пиджак, но даже и часы – ничто не должно отвлекать. Единственное, чему он делает исключение, – это плитке шоколада, которую поглощает тоже в быстром темпе.

Во время четвертьфинального матча претендентов в 1983 году с Александром Белявским Каспаров, торопливо садясь за стол, обхватывал голову руками, потом бросал взгляд в зал и только после этого ритуала начинал сравнительно спокойно обдумывать ход. Иногда он прикрывал лоб руками, как бы пряча лицо и глаза. (Белявский же почти все время удивленно приподнимал брови. Впечатление было такое, будто каждый ход, и не только противника, но и свой собственный, его удивляет…)

Даже когда во время хода противника Каспаров сидит за столом, он и тут в движении – то переменит позу, то заерзает на стуле, то подвигает плечами, а то вдруг и несколько раз пронзительно взглянет на партнера. Впрочем, он бросает испытующие взгляды на сидящего напротив и во время собственного хода. Я бы под такими взглядами, наверное, мысленно ежился.

Рассказывают, что леопард перед прыжком так сосредотачивается, настолько концентрирует внимание на своей жертве, что к нему в этот момент охотники спокойно подходят, даже притрагиваются – он ничего не замечает. Каспаров в этом смысле похож на леопарда. И все-таки мне кажется, что даже в такие моменты Каспаров чуть-чуть играет на публику. Слишком артистична его натура, слишком слитны глубина оценки позиции, компьютерная точность расчета вариантов с эстетичностью замыслов, чтобы мог Каспаров забыть о публике, которая всегда ждет от него чего-то необычного.

Что ж, если у Каспарова достает сил, осуществляя во время партии колоссальную умственную работу, еще и помнить о публике, ожидающей большого или маленького «чуда», пусть он играет свою, особую роль: даже молодые называют его гениальным шахматистом, а от молодых, честолюбивых, знающих цену и себе, и даже иногда нигилистически настроенных по отношению к любым шахматным авторитетам, легко ли дождаться такой оценки?..

Лев Псахис любит гулять по сцене с самым независимым видом: не спеша, что называется с удовольствием, в развалочку, руки в карманах, с неизменной блуждающей улыбкой. В любой момент готов, как сейчас принято говорить, вступить в контакт.

Словом, этакий доброжелательный, добродушный малый, с улыбчивым лицом, простачок не простачок, но своей открытостью привлекает и… расслабляет. С ним хочется откровенничать. Он и сам откровенничает. Казалось бы. На мой вопрос, можно ли процитировать одну его фразу, ответил не задумываясь: «Можете всегда цитировать все, что я говорю».

На самом деле Псахис совсем не так прост, как выглядит. За добродушием, непременной улыбкой таится неистребимое честолюбие. Когда в 48-м чемпионате страны, в Вильнюсе, он – дебютант! – разделил с Белявским первое место, я, как говорится, от чистого сердца и полный симпатии к молодому шахматисту счел нужным предупредить его: «Лева, вы должны быть готовы к тому, что в будущих больших турнирах вас будут бить». И тут Псахис преобразился – улыбку сдуло с лица, он посмотрел мне в глаза, как в душу заглянул, и отчеканил: «Меня никто никогда бить не будет!»

Ох, молодо-зелено! Но в 49-м чемпионате страны, проходившем во Фрунзе, Псахис удивил всех еще больше – снова стал чемпионом страны, на этот раз вместе с Гарри Каспаровым. Мне пришлось в печати признать, что я недооценил молодого гроссмейстера. Псахис, встречаясь со мной, играл глазами.

И все же жестокая неудача в межзональном турнире 1982 года и шестое-девятое места в 50-м чемпионате, где Псахис поначалу лидировал, поставили все на свои места. (Но может быть, и не на свои? Может быть, Псахис, если и ошибся, был все же ближе к истине, чем мне казалось? От души был бы рад…)

А пока Псахис, если не несет чашечку с кофе к столику, ходит в развалочку, улыбаясь…

Далеко не каждому шахматисту удается так сравнительно легко перевоплощаться или, что в данном случае точнее, «возвращаться» в свой естественный, привычный образ, как это, к примеру, умеет делать Тайманов. Мне приходилось не раз наблюдать из-за кулис за цейтнотными трагедиями, которые происходят в турнирах довольно часто, и лишь редкие стоические личности, потерпев поражение в безнадежной борьбе с шахматными часами, умели сохранять относительно спокойный вид. Большинство же шахматистов в подобных случаях не могут скрыть отчаяния. Иные же, забывающие в пылу сражения, что конечно же не часы, а они сами, плохо распорядившись временем, повинны в обоюдном поражении, совершенно теряются, забывая обо всем, даже и о том, что находятся на сцене. И вот такая «реалистическая» манера игры, когда актеры шахматной сцены показывают себя, так сказать, в натуральном виде, даже если не хотят «выходить из образа», производит на зрителей особенно сильное впечатление.

Да, увы, шахматисты в своем творчестве ограничены во времени и должны непрерывно корректировать свои художнические замыслы со стрелкой, а часто и флажком шахматных часов.

Известны имена шахматистов даже очень высокого класса, которые никак не могут поладить с часами. Достаточно назвать хотя бы многолетнего претендента на мировое первенство Ефима Геллера. Наслаждаясь увлекательным блужданием по лабиринту замысловатых вариантов, он часто не может заставить себя помнить о часах, которых не растрогает самая эффектная комбинация, потребовавшая на обдумывание слишком много времени.

«Гордо и безжалостно, – писал Шпильман о шахматных часах, – тикают они рядом с шахматистом. Горе тому, кто не пожелает с ними считаться! Его постигнет участь укротителя диких зверей, который должен неминуемо погибнуть, как только ему изменит воля и уверенность в своей силе». Прекрасной иллюстрацией к этим словам может послужить рисунок, опубликованный в «Советском спорте» во время матча Ботвинник – Бронштейн в 1951 году, где цейтнот был изображен в облике рычащего тигра…

Многие шахматисты во время цейтнота забывают обо всем – тут уж не до актерства. Тот же Геллер, например, делая ходы в быстром темпе, каждый раз комично подскакивает на стуле. Но зрители, жадно наблюдающие зрелище цейтнота, особенно обоюдного, редко видят смешные стороны этих мизансцен. Чаще всего они сочувствуют цейтнотчикам, понимая, что отнюдь не всегда конфликт с часами возникает от внутренней неорганизованности, часто, как в случае с Геллером, шахматисту не хватает времени, чтобы совладать с обилием идей, возникающих в ходе борьбы.

При всем том, повторяю, зрелище цейтнота всегда вызывает у зрительного зала жгучий интерес. Тем более что на доске во время цейтнота возникают порой самые удивительные ситуации, и любой шахматист, даже и экстракласса, может совершить невероятные ошибки. Такие ошибки, как ничто другое, позволяют понять, что шахматные корифеи все-таки только люди…

Сколько увлекательных минут (а затем уже и секунд!) доставляла зрителям игра в цейтноте внешне сдержанного, даже флегматичного Авербаха. В одном из турниров он встретился с другим знаменитым растратчиком драгоценных минут – мастером Черепковым. В этой встрече, как заметил не без юмора один из участников турнира, выиграет тот, кто позже просрочит время.

Прогноз, естественно, не оправдался, но свою репутацию заядлых цейтнотчиков оба партнера подтвердили полностью. У Черепкова на последние два десятка ходов оставалось минут пять, у Авербаха значительно больше – полчаса. Но гроссмейстер вскоре «догнал» мастера, и последнюю серию ходов соперники делали не имея в запасе лишней секунды. По инерции, бросив записывать партию – было уже не до этого, они проскочили контрольный пост и вместо сорока сделали сорок семь ходов… «Это не рекорд, – сказал мне после партии Авербах не без оттенка своеобразной гордости. – Случалось, я делал в цейтноте лишних целых двадцать ходов!..» Кстати, когда демонстраторы повторяли потом по записи судьи ходы на большой доске, Авербах с изумлением убедился, что у него не одна лишняя пешка, как ему раньше казалось, а две!

С цейтнотами и записями партий в условиях нехватки времени возникает немало забавных, а иногда и драматических эпизодов. Некоторые из них неоднократно описаны и, что называется, вошли в шахматную историю.

В первенстве ВЦСПС 1938 года один из участников, назовем его Н., в цейтноте перестал записывать партию и начал заглядывать в бланк своего соперника – Копаева. Тот, однако, не проявил великодушия к вынужденному любопытству партнера и прикрыл бланк рукой. У Н. выхода не было – он перегнулся через стол, чтобы хоть как-то разглядеть запись. Но Копаев был неумолим – он спрятал руку с бланком под стол. И тут под смех свидетелей этой сцены настырный Н. полез под стол!..

Ю. Карахан в своей уже упоминавшейся книжке приводит другой не менее забавный случай, который произошел в финале XX чемпионата страны. «Один из дебютантов турнира во время партии с Ботвинником, в то время чемпионом мира, сильно нервничал и угодил в страшный цейтнот. После каждого сделанного чемпионом мира хода он рефлекторно вздрагивал и привскакивал со стула, что вызывало в зале смех публики. Вначале Ботвинник лишь хмуро посматривал на своего неуравновешенного партнера, но потом такая эксцентричность стала его раздражать. Видя недовольство чемпиона и в то же время окончательно растерявшись и потеряв нить в записи ходов, дебютант стал думать: как же ему все-таки узнать, сделано ли искомое число ходов и прошел ли контроль? Конечно, спрашивать об этом партнера он боялся, но вспомнил, что ведь партия-то демонстрируется, а на демонстрационной доске должно быть указано и число сделанных ходов. Тогда он, боясь нового гнева чемпиона мира, решил, не вставая с места, краешком глаза взглянуть на демонстрационную доску, на заветный уголок с обозначением числа ходов. Такой косой взгляд вызвал гомерический хохот всего зала…»

Котов в своей книге «В шутку и всерьез» рассказывал, что его партнер в мельбурнском турнире 1963 года некто Табак в ходе партии, глядя на свои идущие часы, вдруг стал восклицать: «Чей ход, чей ход?» Но, наверное, рекорд растерянности в цейтноте поставил один кандидат в мастера, когда вдруг закричал на весь зал: «Судья, каким цветом я играю? Белыми или черными?»

Никогда не забуду, как мастер Юрий Сахаров проиграл в одном из чемпионатов партию тогда еще мастеру Игорю Зайцеву. К шестнадцатому ходу Зайцев добился позиционного перевеса, но на остальные двадцать четыре хода у него оставалось всего семь минут, в то время как у Сахарова – сорок. Это заставило Зайцева резко обострить позицию ценой некоторого ее ухудшения.

Увидев, что по сравнению с противником не только имеет большой запас времени, но и даже выравнял положение, воспрянувший духом Сахаров стал вдруг настолько задумчив, что уже после двадцать восьмого хода стало ясно: он физически не успеет сделать контрольное число ходов. И действительно, на тридцать первом ходу флажок на часах Сахарова упал, заставив наблюдавшего за приближением развязки судью немедленно остановить игру.

Я никогда, ни в одном соревновании не видел такого глубокого и такого откровенного отчаяния! Сахаров застонал и схватился за голову. Он вздыхал и смотрел то на доску, то на соперника с такой тоской, что на лице сердобольного Зайцева появилось даже виноватое выражение…

Вот уж кто начисто уходит в игру, полностью отключаясь от зрительного зала, от других партий, а может быть, даже и от своего противника, это Георгий Борисенко. В молодости Талю довелось сыграть несколько партий с Борисенко, и всегда этот скромный и милый человек, не претендовавший, кстати, на высокое место в таблице, был для Таля традиционно трудным соперником. И не только потому, что довольно крепко играл. Борисенко часто попадал в цейтноты, а испытывая недостаток времени, вел себя комично: то и дело поглядывая на часы, скорбно вздыхал, дергал себя за ухо, раскачивался на стуле, тянул себя за штаны и т. д. и т. п. Смешливый, особенно в ту пору, Таль мучительно сдерживал улыбку и никак не мог настроиться на серьезный боевой лад.

Борисенко был способен вызывать улыбки, впрочем только добрые, и не на сцене. Его фанатическая увлеченность шахматами не отпускала его ни на минуту. Во время женского чемпионата страны, проходившего в Тбилиси, куда он приехал и как муж, и как постоянный тренер Валентины Борисенко, мне пришлось наблюдать прелюбопытнейшую сцену. В день отдыха гостеприимные хозяева устроили участницам экскурсию по городу. Борисенко одним из первых вышел к автобусу, держа в руках карманные шахматы и сумочку жены. Отъезд почему-то задерживался, и Борисенко, стоя у подъезда гостиницы «Тбилиси», расставил на карманных шахматах какую-то позицию и, прижав локтем дамскую сумочку, углубился в анализ. Был яркий воскресный день, улицы проспекта Руставели заполнила праздничная толпа, и надо знать веселых тбилисцев, чтобы понять, какие эмоции мог вызывать у них мужчина, который с дамской сумкой под мышкой стоял среди гуляющих, не отрывая взгляда от лежащей на руке доски…

Порой бывает весьма непросто разобраться в том, как держится шахматист на сцене – лицедействует или ведет себя натурально, естественно, «как в жизни». Когда, например, Карен Григорян, получив выигрышную позицию, по-детски радуется удаче и тщетно старается спрятать улыбку, на него никто не обижается: все знают прямодушие и доброту этого человека, который просто не умеет скрывать своих чувств. Когда Петросян, играя в одном из чемпионатов с Ефимом Геллером, сидел за столиком как-то боком, это тоже было естественно: гроссмейстеры в ту пору не ладили между собой, и Петросян попросту не хотел, не мог глядеть на своего противника. А вот если Самуэль Решевский в сложной позиции вдруг с безразличным видом предлагает ничью, опытные шахматисты знают: это, скорее всего, неспроста, тут надо поискать выигрыш. Однажды Решевский, допустив ошибку, после чего в случае правильного ответа противника мог сразу сдаваться, предложил ничью Эйве. Тот быстро понял, в чем дело, и доставил себе особое удовольствие: делая выигрывающий ход, Эйве смотрел в глаза Решевскому и улыбался…

Насколько важно уметь сохранять внешнее спокойствие, показывает такой эпизод. В одном из чемпионатов страны молодой в ту пору мастер Подгаец встретился с опытнейшим гроссмейстером Авербахом. Когда до победы оставалось рукой подать, Подгаец огорошил Авербаха предложением разойтись по-мирному. Гроссмейстер, естественно, не заставил себя долго упрашивать и отправился в гостиницу, где, убедившись, что его позиция была проиграна, тут же сочинил заметку об этом поучительном эпизоде в редактируемый им журнал «Шахматы в СССР». Что ж, в хозяйстве бывалого гроссмейстера ничто не должно пропасть.

– Как это вас угораздило предложить ничью в выигранной позиции? – спросил я мастера.

– Слишком уж уверенно играл Авербах, – последовал ответ…

Нынешний Геллер никак не реагирует на публику. Целиком поглощенный игрой, он почти не встает из-за столика и лишь изредка бросает из-под набрякших век тяжелый взгляд на соперника. А было время, когда Геллеру, как мне кажется, нравилось, что он находится на подмостках шахматной сцены. Хорошо помню, как уверенно, по-хозяйски, заложив руки за спину, ходил по сцене 24-летний Геллер, впервые выступивший в чемпионате страны и едва не занявший тогда, в 1949 году, первое место. Играл ли он тогда на публику? Наверное, и сам Геллер не сможет ответить на этот вопрос.

Коли зашла речь о походке, не могу не припомнить удивительных метаморфоз, которые происходили с походкой рано ушедшего из жизни Леонида Штейна. Шахматист редкой одаренности, несколько раз побеждавший в чемпионатах страны, Штейн, когда у него ладилась игра, ходил по сцене, печатая шаг, с высоко поднятой головой. В периоды относительных неудач походка Штейна приобретала иной, менее победный характер. Когда он был самим собой – в первом или во втором случае? Наверное, в обоих, хотя некоторый наигрыш в эффектном варианте походки у Штейна, наверное, присутствовал. Впрочем, вряд ли сам Штейн об этом подозревал.

Хотя американец Роберт Фишер и не участвовал, естественно, в чемпионатах нашей страны, мне все же хочется пригласить его символически на сцену, тем более что он, будучи, несомненно, одним из великих чемпионов мира, представляет собой странную, загадочную фигуру.

О Фишере говорили и писали очень много, особенно после того, как он отказался в 1975 году защищать свой титул в матче с Анатолием Карповым, но не было, кажется, о Фишере двух одинаковых мнений.

Так как мне не приходилось видеть Фишера, а тем более общаться с ним, я не считаю себя вправе рисовать внешний облик этого человека, и поэтому прибегну к высказываниям тех, кто его непосредственно наблюдал.

Писатель А. Голубев, которому, по его словам, «довелось довольно близко познакомиться с Фишером и наблюдать его как в турнирном зале, так и вне его», дает очень выразительный и недвусмысленно отталкивающий портрет Фишера, тогда еще претендента на чемпионский титул (заметки Голубева были опубликованы в «64» за год до того, как Фишер победил Спасского). Итак, фрагменты из заметок Голубева.

Фишер «встает из-за стола резко, шумно отбрасывая кресло. Не встает, а вскакивает. И, сунув руку за спиной под брючный пояс, начинает метаться от стола к столу или буквально уносится к выходу из зала…

Он худ, высок, сутул. И выглядит, простите за резкость, обычным великовозрастным шалопаем, коим на самом деле не является…

Постоянная неулыбчивость, напряженность лица не прибавляет ему симпатичности. Прямой крупный нос, тонкие злые губы, всегда полуоткрытый рот, будто готовый каждую минуту ответить резкостью. И глаза, светлые глаза затравленного зверька, которые в минуты, когда мозг Фишера как бы отдыхает от титанического напряжения между ходами, шаряще бегают по залу…

Ходит Бобби довольно странно: длинные ноги выбрасывает вперед коленом, и только потом ставит большие, сорок пятого размера, ботинки. Он производит впечатление человека, у которого нарушены координационные центры двигательной системы…

Своей ограниченностью, флюсностью в развитии, неконтактабельностью Фишер волей-неволей способствует развитию «интеллектуального босячества», словно раковая опухоль разрастающегося в шахматном мире. Я не считаю себя компетентным судить о пути развития шахмат, но уверен, что «интеллектуальное босячество» все чаще сводит древнее и великое искусство к примитивной формуле: «кто – кого». А это исключает одно из важнейших качеств шахматной игры – творческий, художнический подход.

С этой точки зрения манера игры Фишера мне кажется суховатой. Он делает мало ярких суперходов, зато почти не делает слабых и тем более ошибочных…

Конечно, в кратких записках невозможно раскрыть всю сложность и противоречивость такого, с писательской точки зрения, явления, как Роберт Фишер… Признаюсь совершенно искренне, я бы не хотел видеть Роберта Фишера на троне чемпиона мира по шахматам… Мне не хотелось бы, чтобы кумиром шахматного искусства стал человек, которого при любых натяжках я не могу назвать моим современником в положительном значении этого слова…»

Вы, конечно, обратили внимание на то, что речь в приведенных отрывках шла в основном о внешнем облике Фишера, хотя это позволило Голубеву сделать не очень логичный вывод – о том, что он не хотел бы видеть Фишера чемпионом мира. А вот каким виделся Фишер гроссмейстеру Котову:

«Факт сильного воздействия личности Фишера на противников бесспорен. Я внимательно наблюдал в Ванкувере за игрой Тайманова и Фишера. Сам я всю жизнь отличался даже чрезмерной шахматной храбростью… мне не был страшен никто. Но, честное слово, если бы мне пришлось играть против Фишера, я, вероятно, также стушевался бы. Это неотрывно висящее над шахматной доской лицо фанатика, горящие глаза, отрешенность от внешнего мира. Эти длинные пальцы, снимающие с доски твои пешки и фигуры…»

Это уже нечто иное. Даже совершенно иное. Подводя итоги своих впечатлений о Фишере, Александр Котов в ходе диалога с Леонидом Зориным в Центральном Доме литераторов сказал:

– Итак, я знаю трех Фишеров. Фишер № 1 – это славный парень, с которым приятно иметь дело. Таким я видел его в Канаде на закрытии матча с Таймановым. Это Фишер, съедающий два бифштекса и выпивающий семь довольно крепких коктейлей. Тактичный Фишер, убеждающий Марка Евгеньевича, что матч был равным, а счет (6:0 – В. В.) не соответствует характеру поединка. Фишер общительный и остроумный, с широким кругозором.

Фишера № 2 можно наблюдать во время игры. Это грозная и неумолимая сила. Он перегибается через стол, голова свешивается над вашими фигурами, глаза горят. Ощущение такое, будто перед вами колдующий шаман, священник, творящий молитву. Его фанатическая увлеченность и преданность шахматам обезоруживающе действуют на противников.

Наконец, Фишер № 3. Странный, загадочный, поступки которого в состоянии объяснить разве что психологи. Этот Бобби любит деньги, но сия слабость свойственна не только ему. Впрочем, он отказывается от заработков на рекламе, как бы велики они ни были.

Дополняя эту характеристику, Зорин заметил:

– Да, я тоже полагаю, что здесь не может быть однозначного ответа, и я бы не решился назвать Фишера корыстолюбцем. Особенно когда он отказался от весьма больших доходов после победы в Рейкьявике… Думаю, что требования высоких гонораров были для Фишера средством скорее утвердить достоинство шахмат, чем мечтой о наживе. Мысль, что чемпиону по боксу отдается предпочтение перед шахматным королем, была для Фишера поистине невыносимой…»

Известно невероятное множество других противоречивых мнений. Я приведу здесь высказывания двух людей, близко знавших Фишера и, тем не менее, резко расходившихся во взглядах на одну, но важную проблему – отношение Фишера к деньгам.

Эйве: «Не нужно идеализировать Фишера. Мне кажется, он просто хочет сколотить себе состояние на черный день».

Ларсен: «Финансовые требования Фишера нередко производят впечатление непомерной алчности. Но это не так. Деньги для Фишера не играют своей обычной роли. До, во время и после матча в Рейкьявике американский гроссмейстер отклонил массу выгодных предложений. Он легко мог получить несколько миллионов долларов, но так же легко от них отказался.

Фишер одержим одной идеей – повысить престиж шахмат в США. А масштаб престижа в США – деньги». (В дополнение к этому: как писал гроссмейстер Бирн, Фишер, став чемпионом мира, отверг различные коммерческие предложения на сумму почти в 5 миллионов долларов.)

Как показали дальнейшие события (а оба эти высказывания были сделаны в 1973 году), Ларсен оказался ближе к истине. Он вообще показал себя необычайно тонким знатоком Фишера и провидцем его судьбы. За два года до того, как Фишер официально уведомил ФИДЕ, что отказывается играть матч с Карповым, Ларсен предсказал, что Фишер откажется защищать свой титул.

Тема Фишера неисчерпаема. На современной шахматной сцене он играет, точнее, кажется, увы, уже сыграл самую драматичную, может быть, и трагическую роль. Все, кому дорого шахматное искусство, глубоко сожалеют по поводу того, что этот несомненно великий шахматист по трудно понятным причинам решил отойти от шахматной борьбы.

Насколько в шахматном мире сохранилось почтение к экс-чемпиону мира, можно судить по такому маленькому эпизоду. К закрытию московского международного турнира 1981 года прибыл тогдашний президент ФИДЕ исландец Фридрик Олафссон. Вместе с несколькими другими гроссмейстерами, в том числе с Василием Смысловым и Сало Флором, он выступал в Политехническом музее и показал, в частности, партию, выигранную им у Фишера. У демонстратора что-то не очень ладилось с передвижением фигур, и Смыслов совершенно серьезно сказал:

– Дух Фишера сопротивляется показу этой партии…

Что же до странностей Фишера, то, откровенно говоря, странными выглядят порой многие шахматисты, даже такие, от которых странностей трудно, казалось бы, ожидать.