Текст книги "Актеры шахматной сцены"

Автор книги: Виктор Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Возникла позиция, которая долгое время волновала умы шахматистов во многих странах. Правильна ли, или, как говорят шахматисты, корректна ли, жертва Таля? Не мог ли Смыслов ее опровергнуть? Предлагались всевозможные решения и за белых, и за черных, причем в конце концов победил, кажется, взгляд, что жертва белых обоснованна, хотя Смыслов мог и более упорно защищаться. Но, как выразился маститый югославский гроссмейстер Костич, Таль «ставит перед своими партнерами такие проблемы, на которые нужно дать ответ сегодня, а завтра будет поздно». Ответ, который дал Смыслов «сегодня», заключался в возвращении фигуры, но эта искупительная жертва не умилостивила соперника. Спустя несколько ходов Таль под овации зала эффектно пожертвовал ферзя, и уже на 26-м ходу Смыслов вынужден был сдаться.

Таля эта победа необычайно воодушевила. Партия, проведенная в типично талевском духе, впоследствии была отмечена специальным призом. У Смыслова так никто еще, кажется, не выигрывал. И теперь разговоры о том, что стиль Таля эффективен только против менее сильных, слегка попритихли.

В этом туре Керес выиграл у Фишера, а Петросян потерпел поражение от Олафссона и начиная с этого дня уже не мог конкурировать с бурно рвавшимися вперед Талем и Кересом. У Смыслова дела и так шли не блестяще, а после партии с Талем он и вовсе отстал от лидирующей группы.

Дуэль Керес – Таль началась! Началась, чтобы кончиться только в самый последний день. После восьмого тура, который знаменовал собой начало их гонки, у Кереса и Таля было по пять с половиной очков. В следующем туре лидеры добавили себе по половинке очка, а затем вновь встретились друг с другом.

Нужно ли говорить, что самолюбивый Таль страстно жаждал мести? Для Кереса, разумеется, это не было тайной, и психологически он находился поэтому в исключительно выгодной позиции.

При первой же возможности Таль затеял внешне эффектную, но откровенно авантюрную игру с жертвой двух фигур. В этот момент эмоции так прочно владели Талем, что на обдумывание всего этого рискованного предприятия он потратил лишь 10 минут! Керес хладнокровно отбил несолидные наскоки, и Таль снова вынужден был капитулировать…

Не только Авербах и Кобленц, но и Петросян, с которым в Югославии Таль очень подружился, напали на него, упрекая в легкомыслии. Таль лениво огрызался: идея, идея-то какая красивая! Но на душе у него кошки скребли.

Итак, Керес впереди на очко. Правда, в следующем туре Таль, выиграв у Олафссона, тут же сократил разрыв до минимума (Керес сыграл вничью с Петросяном). В этой партии Таль избрал вариант, дающий сопернику опасную инициативу, но зато приводящий к острой игре. У Олафссона было много способов вести атаку, и именно на это и возлагал надежды хитрый Таль. Оказавшись перед богатым выбором, Олафссон затратил много времени на обдумывание, и предательский цейтнот начал уже подкрадываться к нему. В этот-то момент труба пропела сигнал «к атаке!», и черные фигуры поползли вперед. Растерявшись, Олафссон уступил инициативу и после отчаянного сопротивления принужден был капитулировать.

А потом Таль сделал ничью с Петросяном, Керес же выиграл У Бенко, и разрыв снова увеличился. Участники приближались к середине дистанции. И если до сих пор неудачи не очень пугали – не беда, успеем исправиться, то теперь с каждым днем курс акций очков и половинок неизменно шел на повышение.

В тринадцатом туре Таль черными играл с Фишером. Было известно, что Фишер неуверенно действует против защиты Каро-Канн, и Таль решил было остановиться на этом дебюте, но потом передумал: играть эту защиту, оставляющую так мало возможностей для захвата инициативы, означало добровольно посадить себя в тесную клетку. Пусть будет сицилианская: против нее любит играть белыми Фишер, но ее любит разыгрывать черными Таль!

Делая первый ход, Таль подвинул пешку «с» на одно поле, потом, не отрывая от нее руки, многозначительно посмотрел на Фишера, улыбнулся и передвинул пешку дальше. Долговязый Бобби ерзал на стуле и беспокойно глядел на Таля. Когда же он понял, что будет сицилианская, глаза у него заблестели от радости.

Но радовался он зря. Таль позволил Фишеру применить его излюбленную схему, однако избрал непривычный порядок ходов, что сбило Фишера с толку. Вскоре же после дебюта король белых почувствовал себя под прицелом нескольких фигур, и, несмотря на цепкую оборону белых, Таль в конце концов сплел матовую сеть.

Когда пришла пора покидать Блед и направляться в Загреб, где должен был проходить третий круг, у Кереса было десять очков, у Таля – девять с половиной.

С теплым чувством прощался он с тихим, романтическим Бледом. В бодрящем климате этого городка он быстро окреп после операции, набрался сил и в целом совсем неплохо провел первую половину турнира.

В пути любимым развлечением Таля было подтрунивать над Бобби Фишером. Темпераментного и жизнелюбивого Таля, которого при всем его пылком увлечении шахматами интересовали еще и музыка, и литература, и кино, и множество других вещей, удивлял этот молчаливый, даже угрюмый, необычайно одаренный парень, целиком поглощенный мыслями только о шахматах…

В Загребе игра проходила в зале Дома народной армии, вмещавшем около восьмисот зрителей. К этому времени интерес к турниру был огромен, и зал был всегда переполнен. Возбуждение публики, встречавшей аплодисментами чуть ли не каждый ход своих любимцев – Кереса, Таля и, разумеется, Глигорича, передавалось участникам. Во всяком случае, уже в первом туре третьего круга нервы серьезно подвели Кереса, который подставил Фишеру слона. Трагизм этой нелепой ошибки был подчеркнут тем обстоятельством, что Таль, находясь в партии со Смысловым в безнадежной позиции, сумел в последний момент ускользнуть от расплаты с помощью вечного шаха.

Таль небрежно разыграл первую часть партии. Это было непростительно. Обычно такой тонкий психолог, он не учел, что его соперник вряд ли забыл разгром, который был устроен во втором круге. (Спустя десятилетия Смыслов признается, что несмотря на добродушную, как ему кажется, внешность, в нем живет воин, и отнюдь не безобидный…) Почуяв во время партии глухую ярость противника, Таль спохватился, но было уже поздно. Смыслов ввинчивал фигуры в доску с особым старанием. Он великолепно вел партию, ворвался своими главными силами на ферзевый фланг черных и в довершение всего выиграл слона.

Будь на месте Таля шахматист меньшей изобретательности или с менее устойчивой нервной системой, было бы в самый раз складывать оружие. Но Таль, как мы уже знаем, привык смотреть опасности в лицо, да и оставаться без фигуры ему тоже было не в новинку. И вот, балансируя на краю пропасти, он проявляет свою дьявольскую изворотливость. Смыслова, который ждет, что вот-вот будет выброшен белый флаг, сердит эта бессмысленная, по его мнению, оттяжка неизбежного конца.

Но, агонизируя, черные, как ни странно, все еще каким-то чудом держатся и даже пытаются – какое нахальство! – угрожать. А тут еще надвинулся цейтнот, и утомленный изнурительной борьбой Смыслов допускает ошибку. Таль немедленно жертвует ладью, и белый король панически заметался в углу доски, тщетно пытаясь спастись от назойливого преследования неприятельского ферзя… Уже истекло пять часов игры, судьи приготовили на всякий случай конверт для откладывания партии, а Смыслов все еще сидел над доской, подперев голову руками. Но пришлось примириться с неизбежным – ничья.

Таль догнал Кереса. Точнее было бы, наверное, сказать, что Керес подождал Таля. Так или иначе, но одна из югославских газет без обиняков назвала Таля после этого тура «Счастливчик Счастливчикович»…

Сам он вовсе не считал этот драматический эпизод просто везением. Уж он-то знал, что все эти «счастливые случайности» покупаются дорогой ценой (когда после партии со Смысловым он шел в гостиницу, у него подкашивались ноги). Но для широкой публики этот «кузнец своего счастья» оставался любимцем фортуны, и тут уже ничего нельзя было поделать.

Катастрофа в партии с Фишером тяжело подействовала на Кереса. В следующих трех турах он продвинулся вперед всего на очко. Таль же, воодушевленный удачным спасением, сделал рывок. Начиная с шестнадцатого тура он возглавил турнирную таблицу, чтобы уже не уступать первого места до самого конца состязания. В этот день Таль одолел Глигорича, а затем поверг наконец, играя черными, и самого Кереса.

Эта победа стоила двух. Сумей Керес победить, и он не только вновь вырвался бы вперед, но третьим выигрышем подряд нанес бы, возможно, Талю психологическую травму. Зато и поражение Кереса неминуемо должно было сыграть в этой трудной для него ситуации роковую роль. Собственно, так оно и вышло.

Положение в турнире обязывало Таля играть спокойно. И хотя ему страшно хотелось снова очертя голову кинуться на укрепления соперника, он – кажется, первый раз в жизни – попытался проявить благоразумие и воздержаться от сумасбродств. Может быть, это ему и удалось бы, но теперь уже Керес, на свою беду, был настроен агрессивно. И Таль, изменив первоначальному решению, решил пойти навстречу замыслам противника.

Атака Кереса выглядела очень опасной, и черный король оказался в неприятном окружении нескольких белых фигур. Но перед лицом смертельной угрозы Таль защищался необычайно хладнокровно. И стоило Кересу допустить неточность, как Таль немедленно перехватил инициативу и начал контрштурм. В жестоком обоюдном цейтноте он переиграл Кереса и одержал необычайно важную – и в спортивном, и в психологическом смысле – победу.

Это еще не было концом дуэли – творческий дух Кереса не угас, но это было уже началом конца. Рана, нанесенная Кересу в семнадцатом туре, продолжала кровоточить до последнего дня. Тем значительнее подвиг выдающегося гроссмейстера, который в следующих пяти турах набрал четыре с половиной очка! Но трагедия Кереса состояла в том, что и его главный соперник не снижал темпа.

Завершающий день загребского этапа был неожиданно отмечен небольшим спектаклем. Проиграв до этого Талю две партии, Бенко с серьезным видом стал утверждать, что Таль гипнотизирует его, и открыто объявил, что следующую партию будет играть с ним в темных очках. Это заявление было с ликованием воспринято прессой – назревало нечто если не скандальное, то уж во всяком случае необычное и, уж конечно, не свойственное добропорядочной атмосфере шахматных состязаний.

Публика, естественно, была заинтригована, и Бенко в этом туре оказался наконец в центре внимания. Сев за столик со строгим, даже торжественным видом, он вынул темные очки и без тени улыбки водрузил их на нос. По рядам прокатился возбужденный и удовлетворенный шепот: гроссмейстер сдержал слово, каким же будет ответный ход Таля?

Можно без всякого преувеличения сказать, что ответный ход – а он был вполне в духе Таля – ошеломил Бенко. Возникла откровенно водевильная и в то же время чисто шахматная ситуация: применив «новинку», Бенко нарвался на заготовленную дома реплику. Ибо Таль, сохраняя такой же торжественный вид и уже явно играя на публику, вынул из кармана одолженные у Петросяна огромные темные очки и тоже надел их, причем для верности поглядел в зал. Публика хохотала, смеялся довольный своей проделкой Таль; даже улыбнулся, впрочем довольно кисло, сам Бенко. Отступать было некуда, очков Бенко не снял, хотя они ему и мешали. Талю же очки, конечно, надоели, и он сунул их в карман, хотя зрители, жаждавшие продолжения спектакля, и кричали Талю, чтобы он снова их надел. Как и следовало ожидать, очки не помогли, и уже после двадцати ходов позиция Бенко была безнадежной.

После двадцать первого тура претенденты расстались с Загребом и направились в Белград. На прощальном вечере Талю был вручен приз газеты «Вестник» – за лучший результат в третьем круге: он увозил из Загреба шесть очков. Всего же у него теперь было пятнадцать с половиной. Керес имел четырнадцать. Большой заголовок над репортажем в одной из югославских газет был таким: «Семь гроссмейстеров приближаются к Белграду, Таль – к Ботвиннику!..»

Финиш турнира проходил в Белградском Доме профсоюзов, зал которого вмещает до двух тысяч зрителей. Здесь состоялась очередная и последняя встреча со Смысловым, встреча, которая по напряженности, драматизму и неожиданности финала не уступала трем предыдущим. Нетрудно понять, что Смыслову очень хотелось проучить Таля: во второй партии тот задел самолюбие экс-чемпиона мира, выиграв у него в эффектном стиле, в третьей же ускользнул от экзекуции, когда рука с розгой была уже занесена.

А Таль? Были ли у него причины рваться врукопашную? Вряд ли. Его, пожалуй, больше устроил бы не жаркий диспут, а мирная беседа за шахматным столиком. Но на финише его, как всегда, заносило! И, едва закончив дебют, он ринулся вперед, не разбирая дороги.

В ответ на движение королевской пешки Смыслов избрал на этот раз не Каро-Канн, а более инициативную сицилианскую защиту. Вскоре в центре и на королевском фланге завязались стычки. А затем Таль неожиданно пошел на явно не оправданную жертву коня. Отважившись на этот шаг, Таль отлично сознавал, что кидается в омут. Но он ничего не мог с собой поделать.

Заполучив лишнюю фигуру, Смыслов был занят поначалу ликвидацией непосредственных угроз. С этой задачей он благополучно справился, но при этом попал в цейтнот. Таль же продолжал вызывать злых духов, и на доске завихрился комбинационный смерч. Смыслов начал путаться, совершил одну ошибку, другую, непостижимым образом увел ладьи от короля, оставив его без свиты, и на 41-м ходу Таль нанес неожиданный удар, после которого оставалось только капитулировать.

Это была уже откровенно пиратская игра. Таль, правда, в душе сознавал, что в этой партии не только ходил по краю пропасти, но и почти свалился в нее. И все же он испытывал огромное удовлетворение. По неписаным шахматным законам нельзя было, оставшись без фигуры и не имея за нее достаточной позиционной компенсации, рассчитывать на спасение, тем более на победу. Но вот он доказал обратное.

Партии, подобные этой, ломали привычные представления. Коэффициент полезного действия фигур и пешек Таля был невиданно высок. Поэтому, действуя и меньшими силами, Таль создавал на стратегически важных участках шахматного фронта опасное давление. А если в таких партиях и присутствовало то, что принято именовать «везением», то Таль был вправе по этому поводу сказать: «Добейтесь того, чтобы вам так везло! Рискуйте так же, как я, оставайтесь без пешек и фигур, и да поможет вам бог!».

Победа над Смысловым имела неожиданное следствие. В следующем туре рассерженный неудачами Смыслов великолепно провел партию, отыгравшись на попавшем ему под горячую руку Кересе. Таль же в очередной раз победил Глигорича и к двадцать четвертому туру оторвался от Кереса уже на два с половиной очка.

Казалось бы, все кончено – в последних встречах оставалось выполнить кое-какие формальности и благополучно дотянуть дело до конца. Но у Таля внезапно обнаружились признаки депрессии. Таль принадлежит к тем натурам, которые наиболее полно раскрывают себя в борьбе, в соперничестве. Когда Таль видел перед собой спину уходящего вперед противника либо, на худой конец, слышал за собой его неровное дыхание – в такие моменты он был полон энергии, вдохновения, в нем кипели страсти. Но вот когда победа созрела и оставалось только протянуть к ней руку, Талю это усилие давалось с трудом. Боец с головы до ног, он не очень умел добивать поверженного гладиатора: техника реализации турнирного положения из-за всегдашней готовности поддаться соблазну риска была у него не на высоте.

Не будем поэтому удивляться, что перед последней партией с Кересом у Таля было депрессивное состояние. Авербах и Кобленц давали ему наказ, который был единственно разумным:

– Играй на ничью!

– Белыми – на ничью? – удивился Таль. – Неудобно. Просто стыдно даже.

Играть же на выигрыш ему не хотелось. Не было стимула. Устал: край обрыва – не то место, где хорошо отдыхается.

Колебания Таля дали себя знать уже в дебюте. Они не укрылись от наметанного глаза Кереса, и тот, не теряя времени, начал ковать железо, пока оно еще было горячо. Только почувствовав, что его схватили за горло, Таль начал бешено сопротивляться. Партия была отложена, и Кересу пришлось сделать еще почти сорок ходов, чтобы вынудить капитуляцию.

Неожиданно дуэль лидеров вспыхнула с новой силой: В следующих двух турах Таль сделал ничьи с Олафссоном и Петросяном, а Керес сыграл вничью с тем же Петросяном, но выиграл у Бенко. И к предпоследнему туру Таль был впереди уже на очко. А в этом туре ему предстояло играть черными с сердитым Бобби Фишером, который, казалось, дрожал от желания выиграть наконец у Таля, чтобы отомстить за все обиды.

Утром зашел в номер Петросян, посоветовал сыграть все-таки защиту Каро-Канн.

– Нет! Все равно буду играть любимую схему Бобика в сицилианской.

Тогда вместе с Авербахом и Кобленцем они стали анализировать эту любимую схему. На девятом ходу черные могут взять пешку, но белые получают инициативу. Пешку за инициативу? Это совсем не в духе Таля. Но у Петросяна иной взгляд.

– Такая хорошая центральная пешечка… гм, гм… Я бы, пожалуй, взял!

Они пошли обедать, но эта проклятая пешечка не давала Талю покоя. И когда он сел за столик и, взглянув на Фишера, понял, как тому не терпится насладиться местью, он вдруг, махнув мысленно рукой, сказал себе: «А, где наша не пропадала – возьму ее!». Это было последнее легкомысленное решение Таля в турнире претендентов – состязание шло к концу…

Ему не пришлось долго томиться в ожидании расплаты. Спустя всего несколько ходов позиция черных имела растерзанный вид. Почувствовав, что наконец-то пробил его час, Фишер вел игру в лихорадочном нетерпении. Быть может, в этой нетерпеливости Фишера, в жадном стремлении как можно скорее повергнуть врага таилась для Таля надежда на спасение.

А что Таль? Жалел ли он в эти минуты, что добровольно причинил себе столько неприятностей? Представьте себе, нет! Этот заядлый оптимист был убежден, что у Фишера в такой многообещающей позиции разбегутся глаза, как у мальчика в магазине игрушек, и его удастся перехитрить.

Партия вызывала у зрителей жгучий интерес. Еще бы, Керес получал возможность догнать Таля! Не только публика, но и сами участники не могли оставаться равнодушными в преддверии надвигающейся драматической развязки. Подошел к столику Петросян, повел глазами на обоих, покачал головой. Подошел хмурый, но внешне спокойный Керес, скрывавший под непроницаемой маской обуревавшее его волнение. Так же спокойно отошел, ничем не выдав своих чувств. А Таль впился взглядом в доску и, дивясь небывалой тишине, царившей в зале, твердил себе: «Все равно перехитрю!».

На 18-м ходу он оказался перед выбором – либо принять предложенную Фишером жертву коня, после чего позиция черных становилась крайне опасной, но положение оставалось сложным, либо разменять ферзей и перейти в унылый эндшпиль, хотя и с неплохими шансами на ничью. Но это, второе, решение обрекало его на бесперспективное прозябание, а, кроме того, Керес уже начинал постепенно одолевать Глигорича. И Таль решил не сворачивать с избранного пути – он принял жертву фигуры. А спустя несколько ходов наступил роковой момент, когда Фишер мог ходом ладьи сделать положение Таля почти безнадежным.

Это была кульминация борьбы. В ожидании хода Фишера Таль с равнодушным видом прогуливался по сцене. Вот когда пригодились ему актерские задатки! В нем был напряжен каждый нерв, но Таль гулял по сцене с безмятежным видом. Именно гулял, а не бегал из угла в угол, как ему того ужасно хотелось.

Вдруг, проходя мимо столика, Таль краем глаза заметил, что Фишер записал на бланке ход и с какой-то непонятной настойчивостью подсовывает ему бланк, явно стараясь, чтобы Таль разглядел запись. Что это могло значить? Хорошо, пусть будет как он хочет. Таль посмотрел на бланк и увидел, что Фишер записал тот самый ход, которого он опасался.

И тут же ему стало ясно, что Фишер испытывал его! Да, да, он хотел проверить на самом Тале, правилен ли ход, который он собирался сделать. Конечно, это было мальчишеством, не более чем наивной выходкой шестнадцатилетнего Бобби. (Став старше, Фишер вообще будет настаивать на том, чтобы ход был сначала сделан, а потом уже записан.) И все-таки Талю пришлось пережить несколько не очень приятных минут.

Как тут быть? Нахмуриться? Но это только укрепит Фишера в задуманном. Улыбнуться? Хитрец может разгадать обман. Нет, он сделает совсем иначе. И когда Фишер так и впился в него взглядом, Таль с каменным лицом, на котором не шевельнулся ни один мускул, как ни в чем не бывало продолжал свою прогулку. И тогда, сбитый с толку невозмутимостью противника, Фишер сам попал в свою хитро поставленную западню.

Только убедившись, что Фишер, наконец, сделал ход, Таль позволил себе улыбнуться, и совершенно искренне: Фишер решил, что его первоначальный план ошибочен, и пошел другой фигурой. Мальчик выбрал не ту игрушку…

Когда партия была отложена в совершенно безнадежном для Фишера положении, зрители обступили обессиленного Таля, и один из них спросил, как оценивал он в середине игры свою позицию.

– Плохо, но прямого проигрыша не видно.

– А если бы вы играли белыми, – не унимался тот, – как бы вы тогда считали?

Таль хитро улыбнулся:

– Тогда бы я удивлялся, почему мой противник не сдается!

Настал последний тур шахматной одиссеи. У Таля было девятнадцать с половиной очков, на одно больше, чем у Кереса. Талю предстояло играть с Бенко, Кересу – с Олафссоном.

Утром Авербах делал последние напутствия своему беспокойному коллеге:

– Только не волнуйся, Миша, играй спокойно.

– Не беспокойтесь, Юра, – с серьезным видом отвечал Таль, – я уже все обдумал. Сыграю королевский гамбит, есть чудесная находка с жертвой коня. Вот посмотрите.

И Таль быстро разыграл на доске какой-то сумасшедший вариант, встретившийся у него в сеансе одновременной игры. Авербах настолько разволновался, что не понял шутки и стал всерьез анализировать позицию, а Кобленц в изнеможении лег на кровать и схватился за сердце:

– Сил моих больше нет!..

Помучив друзей, Таль в конце концов дал слово, что в любой позиции на 14-м ходу предложит ничью.

В остром варианте сицилианской защиты он добился небольшого перевеса и, выполняя договоренность, предложил ничью. Но Бенко, неуверенно разыгравший дебют, вдруг проявил непонятную воинственность и заявил, что хочет продолжать игру.

Талю понадобилось после этого семь-восемь ходов, чтобы получить выигранную позицию. Затем он слегка задумался. Таль видел, что при некотором усилии ему нетрудно добиться победы, но теперь ему представлялось делом чести сделать именно ничью. И в безнадежной для Бенко позиции Таль мстит сопернику, демонстративно делая ничью вечным шахом.

Турнир претендентов выполнил свою миссию и послал чемпиону мира визитную карточку того, кто должен был стать его очередным соперником. «Михаил Таль, блестящий представитель молодого поколения советских шахматистов, играющий остро, дерзко, в так называемом интуитивном стиле, умело применяющий психологические методы борьбы», – вот что было написано на этой визитной карточке.

Дважды два – пять?

«Разве не вправе гроссмейстер самостоятельно определять свой творческий стиль, если этот стиль может принести ему успех? Одному нравятся гусарские атаки, другой стремится ошеломить противника дерзкой жертвой, третий, расставив хитрую ловушку, в цейтноте хватается «в отчаянии» за голову, а находятся шахматисты, что не гонятся за случайным шансом, а стремятся проникнуть в суть позиции, играют «по позиции» и, если позиция диктует мирный исход, не отказываются от него.

Этот последний стиль, пожалуй, не является популярным. Присущая ему осмотрительность кажется осторожностью, если не трусостью. То ли дело азарт, тут всегда найдутся любители воскурить фимиам! Может быть, автор этих строк и ошибается, но мне кажется, что скромный, осмотрительный, хотя и боевой стиль игры имеет такое же право на существование, как более эффектный стиль игры, основанный на комбинационном зрении и тактическом расчете».

Не нужно долго вдумываться в эти слова, чтобы понять, что они принадлежат человеку, необычайно убежденному в своей правоте, и что хотя Таль здесь и не назван, сарказм, который сочится из каждой строки, направлен острием именно против стиля его игры. Слова эти, помогающие понять шахматные принципы, творческие взгляды этого человека и даже в какой-то степени его характер, должны были заставить Таля призадуматься. Ибо «автор этих строк» был не кто иной, как выдающийся шахматист современности чемпион мира Михаил Моисеевич Ботвинник.

Таль задумывался над этими словами, произнесенными за полгода до турнира претендентов. Задумывался он и над многим другим. И порой ему становилось не по себе. Нет, не потому, что его пугала надвигавшаяся схватка с Ботвинником – за доской он не боялся даже чемпиона мира. Но ситуация, в которой ему, совсем еще молодому шахматисту, предстояло посягнуть на титул Ботвинника, как-то тяготила его.

Ботвинник… На протяжении трех десятков лет все крупнейшие шахматные события в нашей стране и многие во всем мире были связаны с его именем.

За пять лет до рождения Таля Ботвинник уже был чемпионом СССР, в год его рождения – 1936-й – он одержал одну из своих лучших побед, разделив в Ноттингеме первое-второе места с Капабланкой и опередив Алехина, тогдашнего чемпиона мира Эйве, Решевского и целую плеяду других гроссмейстеров. Только внезапная смерть Алехина помешала благополучному завершению переговоров между ним и Ботвинником о матче на мировое первенство.

В 1948 году, спустя два года после смерти Алехина, Ботвинник стал шестым чемпионом мира. А к тому времени, когда на его пути встретился Таль, он успел уже отвергнуть посягательства сначала Давида Бронштейна, а потом Василия Смыслова. Правда, Смыслову со второй попытки удалось сместить Ботвинника, но через год тот взял убедительный реванш.

Давно уже стал шахматным литератором Сало Флор, некогда один из конкурентов Ботвинника в борьбе за мировое первенство, отпали как претенденты на титул чемпиона Эйве, Решевский, не смогли больше бросить вызов чемпиону Бронштейн и Смыслов, а Ботвинник, которому уже было под пятьдесят, все шел и шел вперед, и никаких следов усталости не было видно в его по-прежнему пружинистой походке.

Талант, непревзойденное понимание позиции, глубокие аналитические способности, мышление стратега в сочетании с несгибаемой волей, мужеством, с огромным чувством ответственности, трудолюбием, наконец, с самым серьезным отношением к своему здоровью, физическому состоянию – все это, слитое вместе, создало характер, которому многие, наверное, хотели, но увы, далеко не все могли подражать. Целые поколения шахматистов учились у Ботвинника, играли по Ботвиннику, безоговорочно признавая его лидером советской шахматной школы.

Мог ли что-нибудь противопоставить этому титаническому характеру Таль? Мог. И не только талант, который уже признавался всеми, не только свои необычайные достижения – ни один человек в истории шахмат не успевал за три года сделать столько, сколько успел Таль.

Отдавая должное мудрости Ботвинника, признавая его могучую силу стратега, непревзойденное умение одинаково искусно вести игру во всех ее стадиях, Таль вместе с тем видел в стиле Ботвинника и уязвимые стороны. Он видел, что в игре чемпиона стратегия, как упрямый педант, начинает иногда подавлять тактику, что стратегическим замыслам, требованиям шахматной логики приносится порой в жертву комбинационное начало. Некоторые же из творческих воззрений Ботвинника он не принимал из принципиальных соображений. Основное столкновение базировалось все на том же тезисе: Ботвинник играл, как он сам писал, «по позиции», то есть подчинялся логике позиции, Таль же верно следовал логике борьбы. Веря в правоту своих шахматных принципов, своих творческих взглядов, Таль считал, что они выдержат испытание на прочность даже в столкновении с таким сильнейшим противником, как чемпион мира.

Так получилось, что в матче столкнулись не только две яркие личности, не только два талантливых индивидуума, но и два разных характера – словом, два антипода. Один десятки лет – и с каким успехом! – уверенно доказывал, что дважды два – четыре, а другой приводил не менее веские доводы в пользу того, что дважды два – пять.

С одной стороны – представитель классического стиля, глубокий стратег, непревзойденный аналитик, с именем которого связана целая эпоха в истории шахмат. С другой – яркий комбинационный талант, импровизатор, ниспровергатель догм и канонов, верящий не столько в правила, сколько в исключения, но прежде всего верящий в себя.

С одной стороны – доктор технических наук, серьезный ученый, сдержанный в выражении своих чувств, сдержанный в жестах, неторопливый, обдумывающий каждый свой шаг, пунктуально придерживающийся раз и навсегда установленного режима. С другой – журналист, острый на язык, мечтавший еще несколько лет назад о карьере эстрадного актера, любитель экспромтов, натура живая, артистическая, легко поддающаяся настроению.

Но и сторонники Ботвинника, и сторонники Таля единодушно сходились на том, что огромным, если не решающим фактором явится победа воли. Матч выиграет тот, кто сумеет навязать противнику свою манеру игры, кто сумеет направлять борьбу в удобное для себя русло, чья воля, характер, выдержка окажутся тверже. В этом состязании характеров важную роль должна была сыграть первая партия, хотя бы потому, что соперники до сих пор никогда за доской не встречались.

Правда, однажды такая встреча чуть было не состоялась. История шахмат, как и всякая история, любит, когда происходят события, на которых как бы лежит печать судьбы, фатума. Шахматные литераторы часто, к примеру, рассказывают, что в 1925 году школьник Миша Ботвинник играл в сеансе одновременной игры против чемпиона мира Капабланки и заставил того сложить оружие. Таль в детские годы мог бы тоже сыграть с Ботвинником, если бы Ботвиннику… не захотелось спать!

Да, был такой случай. В 1948 году, став чемпионом мира, Ботвинник поехал отдыхать на Рижское взморье. Миша Таль быстро разведал, где остановился чемпион, и начал приставать к домашним, чтобы его сводили туда – всего-навсего поиграть! Мать на этот раз по-настоящему рассердилась, и даже доктор Таль, который не умел отказывать сыну, стал на ее сторону. Но добрая душа нашлась: тетя взялась сводить мальчика к Ботвиннику. На звонок вышла женщина. Она взглянула на мальчугана с шахматной доской под мышкой, мгновенно «оценила позицию» и, сказав: «Ботвинник спит!» – быстро захлопнула дверь. Первый поединок пришлось отложить ровно на двенадцать лет…