Текст книги "Актеры шахматной сцены"

Автор книги: Виктор Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Итак, путь шахматам был расчищен. (В старших классах, правда, Таль неожиданно увлекся гуманитарными науками, в первую очередь литературой. Очень увлекся. Но литература и история шахматам почему-то не мешали).

Забавный был вид у этого кареглазого мальчишки со свисавшим на глаза чубом, когда он сидел, низко склонив голову над доской. Обдумывая ходы, Таль забывал обо всем на свете, даже, наверное, о том, что играет в шахматы. Его руки машинально следовали за мыслью: словно слепой, он ощупывал фигуры на доске, которыми собирался пойти или на которые намеревался напасть.

Эта привычка очень мешала партнерам, и однажды один из старшеклассников, сев с ним играть, заставил мальчика держать руки на сиденье стула – под собой. Таль выдержал ходов шесть. Потом вскочил, смешал фигуры на доске и выбежал из комнаты.

Играть. Выигрывать у своих сверстников, еще лучше – у взрослых, у знакомых, у незнакомых. Играть в турнирах класса, школы, Дворца пионеров, дома, во дворе, на уроках, на перемене. Играть, играть, играть.

Талю повезло: во Дворце пионеров руководил занятиями незаурядный человек. Янис Крузкоп, по профессии преподаватель английского языка, был влюблен в шахматы. Больше, чем шахматы, он любил только детей. Крузкоп был романтик. Он ценил в шахматах лишь красоту и, может быть, поэтому мастером так и не стал.

Крузкоп нашел в мальчике на редкость верного и благодарного ученика. Вскоре Миша Таль понял, что ему хочется не просто выигрывать, но выигрывать красиво. Очень хочется.

Теперь он часто наведывается в подвальчик на улице Вейденбаума – там тогда помещался Рижский шахматный клуб. Здесь он был согласен на все – следить за игрой перворазрядников, играть сам, слушать «охотничьи рассказы» бывалых шахматистов. Когда он засиживался очень поздно, в клуб приходила мать или дядя Роберт и тащили упиравшегося мальчишку домой.

Постепенно становилось ясным, что у младшего сына доктора Таля характер, при всей доброте и покладистости мальчика, не из легких. Миша привык, что ему все удается, все получается. Дома и в школе – для каботажного плавания – такая уверенность годилась. В большом плавании она оказывалась вредна. Но он этого еще не понимал и бывал наказан.

Однажды, гуляя в Межа-парке, он захотел искупаться. У озера в Межа-парке дурная репутация. Миша знал об этом, но… Таль не боится ничего! Мать, почувствовав каким-то шестым чувством надвигающуюся беду, торопливо пошла следом. И когда Миша, попав в яму с ледяной водой, камнем пошел ко дну, она кинулась за ним и в последний миг успела схватить за руку. Его откачивали, он долго проболел.

Думаете, урок пошел на пользу? Спустя несколько лет доктор Таль, почти никогда не отдыхавший, сумел выкроить время для отпуска и решил с женой и младшим сыном съездить на Черное море. Миша был уже студентом, успел сыграть в четвертьфинале первенства СССР, стал мастером. Серьезный молодой человек, гордость мамы и папы.

Два дня они блаженствовали в курортном местечке под Сочи. После хмурой Балтики Черное море было особенно теплым и ласковым. На третий день разбушевался шторм. Трое рижан расположились на пляже метрах в двадцати от моря. Доктор Таль с супругой любовались волнами, которые, одна выше другой, с грохотом обрушивались на берег. Миша лежал рядом и, лениво бросая камешки, переговаривался с двумя местными мальчишками.

– Во дает! – сказал восхищенно один, когда до них долетели брызги волны. – У вас там, верно, не бывает таких штормов?

– Что? – презрительно поднял бровь бледнотелый рижанин. – Вы хотите сказать, мальчики, что это шторм? Ну так глядите.

Таль вскочил и вприпрыжку побежал к воде. Все произошло так быстро, что мать успела только закричать от страха. Волна подхватила его, играючи перевернула несколько раз и, к счастью, вышвырнула на берег. Его с трудом привели в чувство и отнесли в гостиницу. Температура подскочила до сорока. Доктор моментально поставил диагноз – сотрясение мозга. Через несколько дней, как только позволило здоровье Миши, они улетели в Ригу.

– Слово вратаря, Яшка, это был великолепный бросок, – рассказывал Миша брату, сидевшему у его постели.

Ида Григорьевна, встряхивая градусник, только качала головой.

Прошло еще несколько лет. В Портороже происходил межзональный турнир. Один из участников, лидер турнира, пришел днем на пляж и влез на пятиметровую вышку: он никогда не прыгал с такой высоты, и ему интересно было постоять наверху. Но тут подошел один из журналистов:

– Что же это, друже Таль? За доской вы так смело бросаетесь в атаку, а здесь оробели?

Он еще не успел закончить фразу, как Таль прыгнул, больно ударившись о воду животом. Его потом целый день поташнивало и мутило, но он был доволен: выдержал марку!

Каким же вырисовывается характер юноши? Несомненно, огромная самоуверенность; убежденность в том, что он все сумеет, что у него все получится; ненасытный азарт в игре, жажда побед, позволяющая предугадать будущее честолюбие.

В то же время ни малейшего намека на зазнайство. Необычайно развитое чувство товарищества (уже став чемпионом СССР, он Ни разу не пропустит возможности сыграть за команду своего факультета в университетских соревнованиях). Добавьте к этому неистребимый оптимизм, брызжущий юмор, тайную мечту о профессии конферансье. И, наконец, потребность в ласке, внимании со стороны родных. Ни на одном турнире, будь то в Москве, в Швейцарии или в Югославии, Таль не ложился спать, не поговорив предварительно по телефону с домашними. И в присутствии целой ватаги ребят Миша никогда не стеснялся обнять и поцеловать маму – качество, которым могут похвалиться немногие мальчики.

«Никого-то я не боюсь!»

Вряд ли есть смысл перечислять все соревнования, в которых участвовал школьник Таль. Их было множество.

Сколько-нибудь серьезные успехи пришли только в девятом классе, когда Таль выполнил норму первого разряда и попал в финал чемпионата Риги для взрослых, где выиграл, кстати, партию у мастера Кобленца.

В том же году он участвовал в чемпионате Латвии, разделив одиннадцатое-четырнадцатое места.

Казалось, Таль вышел на большую дорогу. Но не забудем, что ему было еще только четырнадцать лет и что избытком серьезности он никогда не страдал, а уж в ту пору особенно. К турнирам этот непоседа готовиться еще не умел, анализировать партии у него попросту не хватало терпения. В лучшем случае он галопом переигрывал два-три десятка партий, интересуясь главным образом тем, кто выиграл.

Стратегические идеи противников его не волновали – он просто их не замечал. У него загорались глаза только тогда, когда на доске возникал комбинационный каскад.

Методичности, выдержки у него в ту пору не было вовсе. Таль хорошо вел борьбу только до момента, пока не добивался подавляющего перевеса. После этого у него пропадал к игре всякий интерес и он готов был выпустить пойманную рыбу обратно в реку, чтобы снова начать ловлю. Но второй раз рыбка попадала на крючок далеко не всегда, и в каждом турнире количество легкомысленно потерянных Талем очков было очень велико.

Словом, это был актер, который годился только на одно амплуа – дуэлянта и бретёра. Меркуцио из «Ромео и Джульетты». Но зато эту роль он выполнял как никто. Если ему удавалось захватить инициативу, а позиция требовала выдумки и изобретательности, Таль попадал в родную стихию и тут уже становился страшен.

Да, как боец он был еще очень уязвим. Натура впечатлительная и экспансивная, Таль после срывов, допущенных по своей вине, испытывал угнетенность и представлял в таких случаях удобную мишень. В одном квалификационном турнире он шел на первом месте, но в лучшей позиции проглядел так называемый спертый мат. Оплошность так подействовала, что все остальные партии – все до одной – Таль проиграл без борьбы.

Не подумайте, однако, что любое поражение действовало на Таля деморализующе. Этот мальчик умел уважать противников: когда его побеждали во честно́м бою, он на другой день играл особенно зло.

Любимым занятием молодого (да и взрослого!) Таля была молниеносная игра – здесь развязки ждать долго не приходилось да и держалось все, в основном, на тактике. Отличаясь необычайной быстротой шахматного мышления, блиц-партии Таль играл превосходно.

Был, правда, один вид соревнований, участвуя в которых этот специалист молниеносной игры часто попадал в цейтнот. Речь идет о командных соревнованиях. И отнюдь не случайно. Таль с его чувством товарищества готов был в командном матче отказаться от милого его душе риска, играть в архипозиционной манере и даже – что было для него труднее всего – долго думать, лишь бы только не подвести друзей. Конечно, бывали срывы – у Таля ничто не проходило гладко.

Летом 1951 года команда Латвии выступала в финале юношеских соревнований на первенство страны. В матче с Литвой Таль встретился с Расимавичусом. Настроенный очень серьезно, он за доской увлекся, пожертвовал пешку и получил трудную позицию. Тут он очнулся, вспомнил, что играет за команду, и… попал в цейтнот. Пришлось сдаться.

После партии капитан команды категорически запретил Талю жертвовать что-либо. Миша страшно переживал. Он дал слово играть строго позиционно. Слово он сдержал, но дорогой ценой: в девяти партиях Таль набрал лишь три с половиной очка, причем любопытно, что три партии проиграл из-за жестокого цейтнота.

Был еще случай, когда он, совершенно того не желая, огорчил друзей. Это произошло летом следующего года в Ростове, где разыгрывался полуфинал всесоюзных юношеских соревнований. В завершающем туре лидеры – шахматисты Украины и Латвии – играли между собой, а третий конкурент – коллектив РСФСР – встречался с Туркменией. Случилось так, что от Таля зависел выход команды в финал: при счете 2:3 в пользу Украины ему достаточно было закончить свою партию вничью, и шахматисты РСФСР, даже выиграв с сухим счетом, не могли догнать соперников.

Позиция была равной, и Талю легко было добиться мирного исхода. Но на беду она была и интересной, и Талю стало жаль расставаться с доской, на которой завязывалась многообещающая интрига. Не вняв голосу благоразумия, он выбежал в коридор и спросил, как идут дела у шахматистов РСФСР – они играли в другом зале. Кто-то сказал ему, что туркменам удалось отвоевать полочка. То ли отвечавший ошибся, то ли сделал это со злым умыслом, но он сказал неправду: команда РСФСР выиграла все шесть партий. Таль вернулся к столику, дрожа от радостного возбуждения: можно поиграть и даже проиграть – выход в финал обеспечен. Вы уже догадываетесь, что он проиграл. И едва он успел написать на бланке «сдаюсь», как тут же узнал горькую правду и понял, что нанес команде тяжкий удар.

Это был серьезный урок, который не прошел впустую. С тех пор Таль много раз выступал в командных состязаниях – на первенство страны, на первенство мира среди студентов, на шахматных олимпиадах, и всегда был одним из главных забойщиков команды.

Летом 1952 года Таль закончил 16-ю рижскую школу и подал заявление в Латвийский университет. Неожиданно он получил отказ: ему еще не исполнилось шестнадцати лет. Потребовалось специальное разрешение Министерства просвещения. Выяснилось, что Таль, успевший весной занять седьмое место во «взрослом» чемпионате Латвии, все еще мальчик.

Да, он так и не стал серьезным, даже закончив школу. На вступительном экзамене, цитируя известное место из «Евгения Онегина»: «Слегка за шалости бранил И в Летний сад гулять водил», Таль осовременил текст, заменив слово «Летний» на «детский». Проказа стоила балла: он получил четверку. Остальные экзамены он сдал на пятерки и был принят.

В 1953 году к Талю пришел первый по-настоящему крупный успех – он стал чемпионом Латвии. К тому же неплохо выступил в командном первенстве страны. В финале соревнований, играя на второй доске, он набрал столько же очков, сколько и мастер Каспарян, причем выиграл несколько красивых партий. Чувствовалось, что Таль вправе претендовать на звание мастера, и ему разрешили держать экзамен. На роль экзаменатора был приглашен мастер Владимир Сайгин.

До сих пор речь шла не столько о достоинствах, сколько о слабых сторонах Таля-шахматиста. И может показаться странным, как это он в шестнадцать лет стал чемпионом республики и заявил о своих претензиях на эполеты шахматного мастера.

Противоречие тут только кажущееся. Дело в том, что уязвимые места в игре Таля бросались в глаза – недостаточно глубокое понимание позиции, антипатия к положениям, в которых приходится вести пассивную оборону, поверхностное знание дебютов, наконец, отсутствие выдержки (загнав противника в цейтнот, Таль в горячке тоже начинал быстро шлепать фигурами). Что же касается достоинств, то их определить значительно труднее, потому что все они умещались в одном коротком, но безгранично емком слове – «талант». Да, очень многое в игре даже юного Таля объяснялось – или, если хотите, запутывалось – его природной одаренностью.

Мы уже знаем, что у него с самых юных лет обнаружилась феноменальная память, в шахматах она пригодилась как нельзя кстати. Быть может, уже в тот период у Таля мало было равных в искусстве расчета вариантов. Проникая мысленным взором в позицию, он нырял на такую глубину, какая для других была недосягаема. Не всегда на этой глубине он видел предметы в их истинном цвете, иначе говоря, не всегда верно оценивал возникавшие в результате далекого расчета ситуации, но рассчитывал варианты Таль все-таки лучше, чем большинство его противников.

Другая привлекательная сторона его шахматного дарования заключалась в богатстве фантазии, в неистощимой изобретательности, находчивости. Многие шахматисты, даже весьма средней силы, могут припомнить несколько своих эффектных комбинаций. Талю, чтобы показать какую-либо комбинацию, какой-нибудь неожиданный тактический трюк, достаточно взять едва ли не любую партию из любого турнира. Он, казалось, дышал воздухом комбинаций, они для него были естественны и необходимы. Неожиданные ходы, коварные западни, всевозможные ловушки яркими блестками были рассыпаны в его партиях то тут, то там.

Добавим к этому пристрастие к риску, даже бравирование отвагой, а также удивительную легкость и быстроту его игры, и вы поймете, почему этот юнец, еще не очень опытный и стойкий, но уже коварный и изворотливый, хотя и мог проиграть более терпеливому и зрелому бойцу, был уже в состоянии свалить и самого доблестного рыцаря.

Еще рано говорить о стиле Таля, еще рано отмечать те черты, которые придадут самобытность его игре и станут причиной дискуссий в шахматном мире. И все же при внимательном взгляде на партии юного Таля можно заметить пусть пока тоненькие, но уже упругие ростки его будущей манеры.

В командном первенстве страны 1953 года Таль в партии с Грушевским осуществил комбинацию, которую стоит отметить, хотя в том же турнире у него были комбинации и поярче. Но на ней уж как-то очень явственно видна печать сугубо талевской манеры.

В середине партии Таль вдруг заметил, что противник может – а возможно, и намеревается – поставить ему ловушку. Он считает ловушки своей привилегией, и эта попытка побить Таля его же собственным оружием кажется этому самоуверенному мальчишке дерзкой. «Хорошо, – рассуждает он, – а если я все же полезу в петлю, что будет потом?» Он начинает терпеливо брести по лабиринту вариантов и – о, радость! – находит выход, выход, до которого его противник в своих замыслах добраться не смог.

Проще говоря, Таль нашел в ходе ожидаемой комбинации скрытый ответный удар. На ловушку – контрловушка. Здорово! Но нет еще уверенности, что противник заметил ловушку, надо его на всякий случай подтолкнуть.

И хитрец делает ход, «намекающий» противнику на возможность комбинации. Грушевский не очень долго размышляет: комбинация так неотразимо заманчива, так ясна! Дальше действие разворачивается в точном соответствии со сценарием. Таль принимает жертву. Таль отступает. Таль бежит! И вдруг, когда противник уже готовился торжествовать победу, преследуемый обернулся и нанес преследователю смертельный удар.

Спустя год произошел аналогичный случай в партии с Высоцкисом, сыгранной в юношеских командных соревнованиях. Таль увидел, что Высоцкис явно провоцирует его на комбинацию с жертвой фигуры. Он быстро анализирует позицию и находит мину, заложенную противником. Ну ладно, допустим, мина взорвется, что будет дальше? Как выясняется, Высоцкис, убежденный, что на этом партия кончается, дальше не смотрел. А между тем Таль находит очень интересный ход, перечеркивающий весь замысел партнера. И снова он покорно идет на поводу у Высоцкиса, и снова клин выбивает клином – комбинацию опровергает комбинацией. Этот прием – падая, увлечь за собой противника, чтобы потом перевернуться и оказаться на нем, – станет у Таля излюбленным…

Вы, может быть, думаете, что этот безусый юнец, узнав, что ему разрешили играть матч с довольно известным мастером, стал серьезно готовиться? Просмотрел, скажем, партии Сайгина? Или разучил новые дебютные системы? Либо, допустим, потрудился над эндшпилем, где он не был силен? Ни то, ни другое и ни третье. Он настолько верил в себя и был настолько легкомыслен, что к матчу готовился очень мало. Как выяснилось, он мог себе это позволить.

И здесь мы сталкиваемся еще с одной чертой в характере Таля: он готов трудиться до изнеможения, готов поглощать шахматную премудрость и днем, и ночью, но с одним непременным условием – чтобы партии, которые он разбирает, ему нравились, были интересными. «Когда труд – удовольствие, жизнь – хороша!» Эти слова горьковского Сатина были ему очень по душе.

Словом, юный Таль не умел заставлять себя делать то, что необходимо, чего требовал здравый смысл. Бившая фонтаном одаренность позволяла ему до поры до времени игнорировать требования рассудка, но наступит период, когда одному таланту станет уже не под силу тянуть упряжку. Но этот период еще придет, а пока Талю кажется, что понятия «успех» и «работа» разделимы, что для успеха вполне хватает вдохновения.

Матч с Сайгиным проходил в Рижском шахматном клубе и вызывал, особенно, конечно, среди сверстников Таля, огромное возбуждение. Миша то и дело вскакивал со стула, чтобы переброситься шуткой, подмигнуть кому-нибудь. Словом, атмосфера была идеальной – веселой и непринужденной.

Правда, на первых порах радоваться особенно было нечему: первая партия закончилась вничью, во второй Таль азартно пожертвовал качество и был жестоко разгромлен. Но зато на следующий же день Таль насладился мщением: разнес позицию Сайгина прямой атакой на короля и добился капитуляции уже на семнадцатом ходу. Затем серия из четырех ничьих и в восьмой партии – победа.

Итак, после восьми партий Таль впереди. Но после одиннадцатой партии равновесие восстановлено: Таль получил подавляющую позицию, однако, вместо того чтобы терпеливо дожидаться, пока плод созреет, соблазнился сложной и очень красивой комбинацией – явно хотел доставить удовольствие ребятам. Увы, в комбинации оказалась «дырка».

Только теперь, когда осталось всего три партии, а счет был равным, Таль наконец-то заволновался и даже стал жалеть, что так легкомысленно отнесся к подготовке. Но в следующих двух партиях он заставил соперника сдаться и, сделав в последний день ничью, закончил матч вполне благополучно – 8:6.

Такое событие нельзя было не отметить. В доме Талей и так каждый день обедало пять-шесть Мишиных друзей (родители давно смирились с тем, что младший сын превратил квартиру в табор), но в этот вечер были побиты все рекорды.

Юный мастер был счастлив и веселился вовсю: пел пародийные и шуточные песенки с несколько рискованным текстом (доктор Таль только растерянно переглядывался с женой), демонстрировал свою память, играл на рояле – словом, всячески доказывал, что его истинное призвание не шахматы, а эстрада.

Степенный Сайгин только диву давался: он никогда не видел такого веселого шахматиста. Доктор Таль, улучив момент, отвел Сайгина в сторону и повел с ним задушевный разговор.

– Вы помните рассказ Куприна «Марабу»? Чудный рассказ, хотя шахматистам, конечно, обидно, что их сравнивают с такой унылой птицей. Ну и как вам нравится этот марабу, а? Вот уж, право, никогда не подумаешь, что этакий неугомонный волчок может проводить часы за доской. Знаете, он меня иногда пугает своим легкомыслием. Поговорите с ним, прошу вас, внушите ему, что надо быть хоть немного серьезным.

Сайгин постарался добросовестно выполнить деликатное поручение и отвел юношу в сторонку.

– Вот ты выиграл у меня, Миша, и веселишься, – внушал он своему недавнему сопернику. – Теперь ты мастер, будешь играть в четвертьфинале чемпионата СССР, может быть, даже попадешь в полуфинал. А там, знаешь, как тяжело? Там даже пол-очка вырвать тяжело. А выиграть у такого, как Холмов? С ним и вничью-то закончить не всегда удается… Ты теперь должен серьезно готовиться к каждому турниру, к каждой партии. Ты должен…

Таль слушал и думал про себя: «И напрасно вы меня пугаете. Никого-то я не боюсь. Вот знаю, что это нехорошо быть таким самоуверенным, но что я могу поделать, если никого – хоть режьте меня – не боюсь! И напрасно папочка (я ведь все видел!) подговорил вас на эту душеспасительную беседу. Уж я таков, каков есть».

И, деликатно дождавшись, когда Сайгин кончил его «воспитывать», Таль вскочил и побежал к инструменту, закричав:

– Леди и джентльмены! А теперь я вам исполню…

Сайгин, улыбнувшись, только махнул рукой.

Вскоре, однако, выяснилось, что торжество было затеяно несколько преждевременно: Всесоюзная квалификационная комиссия во главе с гроссмейстером Авербахом не торопилась присуждать Талю звание мастера. Его победа показалась почему-то не очень убедительной. Требовался еще какой-то аргумент. И Таль его представил.

Вскоре после матча с Сайгиным в Риге проходило командное первенство страны. Таль выступал в команде «Даугавы» на первой доске. У него еще никогда не было таких серьезных оппонентов – Петросян, Тайманов, Авербах, Корчной, Васюков, Аронин, Лисицын, Кан, Чистяков, Суэтин. Таль, конечно, еще не мог выдерживать такое давление. Но победу над одним гроссмейстером он одержал. В дебюте Таль пожертвовал Авербаху пешку и попытался запутать противника. Тот искусно защищался и перехватил инициативу. В цейтноте, однако, Таль выиграл фигуру, и председатель квалификационной комиссии потерпел поражение.

В конце 1954 года восемнадцатилетний Таль получил извещение, что Всесоюзная квалификационная комиссия присвоила ему звание мастера… «Пират шахматных полей», как его будут впоследствии называть, поднял паруса и готовился к выходу в открытое море.

На пороге больших событий

Итак, он мастер. Итак, он встречается за доской с сильными противниками, и небезуспешно. Словом, по всем признакам наступало время «мужчиною стать». Но шахматный характер Таля все еще в стадии становления. Его игра по-прежнему крайне неровна, чрезмерная впечатлительность мешает ему бороться в каждой партии с полным напряжением сил. А кроме того (и это тоже, представьте, имело значение), Таль, привыкший дома к неусыпным заботам родных, стоило ему попасть в другой город, оказывался совершенно не приспособленным к самым обычным житейским трудностям.

В мае 1955 года в Вильнюсе проходил четвертьфинальный турнир первенства страны. Среди участников были мастера Холмов, Сокольский, группа сильных эстонских, белорусских, латышских шахматистов. Начало соревнования заставляло вспомнить предостережения Сайгина: после десяти туров Таль имел пять очков.

Неизвестно, как развернулись бы события дальше, но здесь в игру вступила мать. Она почувствовала, что у Миши что-то неладно. И в одно прекрасное утро Ида Григорьевна отворила дверь номера, в котором жил Таль.

Он сидел над доской, похудевший, бледный. Увидев маму, обрадованно кинулся к ней.

– Как дела, Мишенька?

– Плохо, мамочка. Я хожу по утрам голодный: ресторан в гостинице открывается только в час дня. И потом мне очень жмут туфли. И потом я очень скучаю…

– Ну вот что, сынок, с туфлями вопрос решается просто: переобуйся, ты ведь надел их не на ту ногу. Что касается завтрака, то я только сейчас видела, как Айвар Гипслис зашел в кафе напротив гостиницы. А скучать больше тебе не придется: я буду с тобой Ну, будем выигрывать или хандрить?

– Конечно, выигрывать!

И в следующих семи турах он, простясь с меланхолией, завоевал шесть очков. В конце концов Таль разделил с Чукаевым третье-четвертое место, вслед за Холмовым и Неем.

Была в этом турнире партия, заслуживающая особого внимания, даже не партия, а всего один ход. В одиннадцатом туре он играл черными с Гипслисом. Видя трудное турнирное положение Таля, Гипслис начал откровенно играть на ничью. Он знал, что такой исход Таля никак не устраивает, и ждал, что тот полезет не рожон. Это тоже была психология.

Таль без труда разгадал этот замысел. Но правильно поставить диагноз – еще не значит вылечить. Это сын врача знал. Что было делать? Не класть же, действительно, голову на плаху. И вот в довольно несложной позиции Таль, этот рекордсмен по быстрой игре, думает над ходом час и сорок минут!

Он потратил это время не зря. Таль замыслил сложный психологический маневр. Он пошел на очень трудный, может быть, даже проигранный для черных, эндшпиль. Но – в этом и был весь фокус – эндшпиль требовал от белых смелых, энергичных действий, в противном случае у черных появлялись недурные контратакующие возможности. Таль прекрасно учел, что Гипслис в этой партии не готов к острой игре и вряд ли сумеет перестроиться на ходу.

Таль не ошибся. Гипслис и в новой ситуации действовал по первоначальному плану – осторожно, пассивно. К перерыву Таль завладел инициативой и в отложенной позиции сумел найти этюдный выигрыш.

Эта партия примечательна тем, что Таль прекрасно разобрался в психологических нюансах и искусно использовал их. Еще важнее, однако, что Таль сознательно, добровольно пошел на ухудшение своей позиции. Он сделал это с хитростью и хладнокровием не юнца, каким, по существу, еще был, но опытного ветерана. Запомним и это: в творческом портрете нашего героя такая деталь многое объяснит.

Перед полуфиналом чемпионата страны Таль успел сыграть в матче Латвия – РСФСР. В партии с Вельтмандером произошло любопытное происшествие.

Таль получил отличную позицию и, как часто бывало с ним прежде, утратил к игре всякий интерес. Афоризм Ласкера «Самое трудное – выигрывать выигрышные позиции» имел к Талю прямое отношение. В приближении агонии Вельтмандер сделал шах. В ответ надо было спокойно отступить королем, после чего противнику спустя несколько ходов пришлось бы капитулировать. Но Таля, видите ли, такая прозаическая развязка не устраивала, ему нужно было непременно пощекотать себе нервы. Он затеял сложный и совершенно ненужный маневр, просчитался и с трудом сделал ничью.

Кто знает, быть может, эта ничья стоила нескольких выигрышей… Таль, наконец, стал сознавать, что в серьезных турнирах без выдержки, без терпения рассчитывать особенно не на что. Короче говоря, Таль мужал.

В конце 1955 года в Риге проходил полуфинал XXIII чемпионата СССР. В турнире выступали такие серьезные бойцы, как Болеславский, Корчной, Фурман, Борисенко, Иливицкий. Всего пять лет назад Болеславский играл матч с Бронштейном за право оспаривать у Ботвинника титул чемпиона мира! И вот девятнадцатилетний Таль как равный допущен в такое общество.

Таль никого не боялся, за доской для него не существовало авторитетов. Но только за доской! «В миру» Таль благоговел, например, перед Давидом Бронштейном, которого считал своим духовным учителем, перед Паулем Кересом, перед Рашидом Нежметдиновым, своеобразным шахматным умельцем и смельчаком, да и перед некоторыми другими шахматистами.

Нельзя считать случайным, что почти после каждого турнира Таль совершенно искренне считал, что кто-то другой играл лучше, чем он. После чемпионата 1957 года, например, победитель Таль публично заявил, что, по его мнению, Бронштейн играл в турнире сильнее всех и должен был по праву стать первым. После турнира претендентов Таль признал, что Керес в своих партиях превзошел всех – без исключения! – соперников.

Итак, до и после турнира Таль был полон почтительности к своим противникам. Но когда он шел с ними играть, то свое почтительное отношение оставлял на вешалке, вместе с пальто.

Счастливое качество! И благодарить за него Миша должен был в первую очередь отца. Доктор Таль, этот бывший петербуржец, воспитанный в лучших традициях старой русской интеллигенции, не имел привычки млеть перед именами.

– Министр и шофер – для меня только пациенты, – с гордостью говаривал он. – И каждого я должен лечить с одинаковым старанием. Никаких привилегий!

Эти свои взгляды доктор Таль постарался привить и Мише. Ему это удалось настолько блестяще, что он стал даже опасаться за характер сына. Но добрый доктор мог быть спокоен: мягкий, уступчивый, всегда готовый помочь товарищу, Миша ни к кому не проявлял неуважения, особенно к старшим.

Гроссмейстер Тартаковер однажды обронил афоризм: «В шахматах есть только одна ошибка – переоценка противника». На первый взгляд это звучит более чем парадоксально. В самом деле, так ли уж плохо отнестись к своему сопернику пусть даже с большей серьезностью, чем он того заслуживает?

Но помните рассказ О’Генри о талантливом боксере-неудачнике, который в уличной драке, не зная, с кем имеет дело, нокаутировал чемпиона мира, а на ринге, стоило ему услышать имя прославленного соперника, вконец терялся и бывал жестоко бит? В шахматах, где имена и звания действуют чуть ли не с гипнотической силой, далеко с робостью не уедешь.

Словом, Таль безгранично верил в свои силы. Эта вера в себя, этот оптимизм его таланта составляют одну из главных прелестей шахматного облика Таля. Именно дерзкая убежденность в том, что он вправе швырнуть перчатку любому турнирному бойцу, позволяла Талю действовать с таким риском, с такой бесшабашной удалью. Конечно, самоуверенность, готовность к рискованным экспериментам приводили в отдельных случаях к неудачам, но это были неизбежные и не очень ощутительные издержки стиля. Прибыль с лихвой окупала затраты.

Уже перед последним туром он обеспечил себе первое место! Несмотря даже на то, что его легкомыслие по-прежнему давало себя знать.

К встрече с Борисенко Таль готовился, например, в троллейбусе, по дороге на турнир. Разумеется, троллейбус не лучшее место для обдумывания дебютных экспериментов. И Таль очень быстро понял это. Хотя придуманный им ход был сам по себе не так уж плох, возникшая позиция требовала вдумчивой и очень планомерной игры, чего Таль не любил. В результате он ошибся и быстро оказался в тяжелом положении. Правда, ему удалось основательно запутать противника, вдобавок у того оставалось мало времени.