Текст книги "Елена"
Автор книги: Виктор Подольский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
XIV
Прочитав корреспонденцию, Захаров распорядился размножить ее и раздать членам редколлегии.
– Отложите все дела и читайте статью Ивченко, – предупреждала техсекретарь Клава, обходя отделы.
Сергиенко сразу же погрузился в чтение. Затем расписался и приписал: «Согласен, надо печатать. О Яшевском есть сигналы».
Когда в кабинете Захарова собрались заведующие отделами, корреспонденцию не зачитывали. Редактор вызвал Лену и попросил присутствующих высказать свое мнение.
– Я оригинал подписал, а этим все сказано, – бросил с места Танчук, разминая пальцами только что раздобытую сигарету.
– А я выскажу, – поднялся с места Казанин, заведующий отделом пропаганды. Высокий, нескладный, с тонкой шеей, увенчанной большой головой. На макушке ее одиноко торчали три волоска. Он пронзительным взглядом окинул коллег и пригладил торчащие волоски.
– Чего собственно совещаться? – спросил волнуясь. – Оттого что критикуемые важные лица местного значения? Что ж, от этого их вина ничуть не уменьшается. Партийная и государственная дисциплина для всех одинакова. А с коммунистов еще больший спрос. Надо печатать.
Поминутно сморкаясь, страдающий хроническим насморком Сакасян, говорил медленно:
– Да, самое настоящее безобразие, если все это соответствует действительности. Да, нужно печатать, если все здесь не вызывает сомнения. Наш долг защитить честного коммуниста Чабаненко, если он действительно честный, и дать крепко по рукам очковтирателям, если доказано, что они таковые.
– Каково же ваше собственное мнение? – суховато спросил Захаров.
– Я же сказал, Василий Захарович, – пожал плечами Сакасян. – Надо публиковать, если наш коллега имеет все документы. Нужно учитывать, что оппоненты будут сильные.
– Документы собраны, Марат Аванесович. Есть письма колхозников, заявления, сводки, записи рассказов людей, копии квитанций, блокнот Чабаненко, – тихо ответила Лена, сидевшая неподалеку от редактора.
– Все удовлетворены ответом? – спросил Захаров.
– Я нет, – поднялся Савочкин. – Больше того, я удивлен поспешностью, с какой мы обсуждаем эту корреспонденцию. Мне звонил Яшевский и предупредил, что готовится выпад против него. Должен сказать, что вопрос, поднятый нашим молодым работником, не нов. Мы имели уже подобную кляузу.
– Значит, я написала кляузу? – бросила с места Елена.
– Я этого не сказал. Но не перебивайте меня, пожалуйста. Вместо того, чтобы поинтересоваться успехами прославленного человека товарища Смирнова, вы, Елена Ивановна, пошли, простите меня, по пути, я бы сказал, по ложному пути Курганского. Но у него, я уже как-то говорил, это распространенная болезнь работников отдела писем: во всем видеть недостатки, пороки, подвохи. Но откуда это у вас, недавнего выпускника вуза, молодого человека, молодого коммуниста, молодого журналиста, наконец, гражданина, только вступающего в жизнь? Откуда у вас такой нигилизм, такой скептицизм? Честное слово, не пойму. Я Смирнова знаю давно, сам о нем писал в свое время и, простите, Елена Ивановна, я вам и вашей статье просто не верю. Вас подвели, вы пошли, еще раз сигнализирую, по ложному пути. Поверьте моему опыту. С Яшевским я учился. Не скрою: он честолюбив, заносчив порой, но это уж не такой ужасный порок. А Смирнов?
– А Чабаненко? – вопросом на вопрос ответила Ивченко.
– Малоизвестная личность. Когда-то в свое время он селькорствовал. Вот и осталось у него, как и у Курганского, критическое восприятие действительности, стремление всюду и везде видеть недостатки, преступления и восклицать: «А где же прокурор?»
– Чабаненко коммунист, Илья Терентьевич, фронтовик, специалист.
– Уважаемая Елена Ивановна. Мало ли у нас фронтовиков? Миллионы воевали. Все мы на фронте были. Так что? Только поэтому мы безгрешны? – Савочкин развел руками.
– Что-то запахло демагогией, – ни к кому не обращаясь, проговорил Казанин.
– Дорогой теоретик, расценивайте мои слова, как хотите, но я уже четверть века в печати на практической работе. Выработался нюх, запах липы – за километр чувствую. А тут же он прямо так и бьет в нос. Надо поистине страдать дистрофией обоняния, чтобы его не чувствовать, – Савочкин заговорил быстрее. – Когда-то Яшевский наказал кого-то за плохую работу. Смирнов потребовал ответственности от Чабаненко за низкие показатели. Вот обиженные и ощетинились, пошли в атаку. Отсюда их паническое SOS и душещипательные сигналы.
– Простая формула, – иронически отреагировал Сергиенко.
– Как дважды два четыре, милый мой. Но не буду задерживать тут всех. Скажу лишь, что эта корреспонденция в лучшем случае, я это подчеркиваю, в лучшем, плод творческой незрелости нашего молодого и, еще раз подчеркиваю, способного друга Елены Ивановны. Она, если хотите, еще не подготовлена к таким серьезным выступлениям в печати. И не по своей, конечно, вине, а в силу своей молодости. Что с нее взять? Двадцать три года. Мы все пережили этот неповторимый возраст. Но откуда тут знание жизни?
– Я тоже, как и Илья Терентьевич, работаю в редакции не первый год, – заговорил Петренко, – у нас все должно быть основано на доверии к работнику, журналисту. Без этого нет газеты, нет редакционного коллектива. И зачем такой обидный и безапелляционный тон: «кляуза», «не доросла», «ложный путь». Я неплохо знаю Елену Ивановну и уверен, что она с большим удовлетворением написала бы очерк о хороших людях и их успехах. Она о них писала и, надеюсь, еще будет. Но коль газетчик встречается (а поездка Якова Филипповича уже была тревожным звонком) с вопиющими фактами, может ли он проходить мимо них, как в известном анекдоте – милиционер, который не пожелал задержать нарушителя только потому, что сегодня выходной. По-моему, не может журналист проходить мимо такого, не имеет морального права. Иначе он вообще не журналист. Я понимаю тревогу Ильи Терентьевича: факт действительно совершенно не типичный: виновник – человек прославленный, награжденный, а за его спиной главное действующее лицо – один из руководителей района, – Петренко озабоченно посмотрел на Елену. – Ситуация действительно не из легких, и бить в колокола с бухты барахты нельзя. Все должно быть проверено и перепроверено. Но если после проверки и перепроверки оказывается, что прославленный сбился с пути, с курса, пошел на поводу у очковтирателя и карьериста, то с него вдвойне спрос. А с карьериста и очковтирателя, такого, как Яшевский, – втройне. И читатель (он грамотный, разбирающийся), я уверен, поймет, что это исключительный случай и сделает выводы. Но он не простит, если мы, исходя из высоких служебных ступенек, на которых стоят виновники, все умолчим и скроем.
– Пусть бы прокуратура досконально проверила факты. У них большие возможности. Тогда со спокойной душой можно публиковать, – сказал Сакасян.
– Молодец! Отчаянная душа! Пусть другие проверяют и отвечают. Это, по-моему, просто не честно сваливать на кого-то ответственность за наши публикации.
Сергиенко встал и подошел к столу.
– Меня другое тревожит, – продолжал он. – Я не знаю, как нам выйти из очень неприятного положения: ведь недавно мы дали на первой полосе информацию, кажется местного районного газетчика, о блестящих победах в повышении надоев и увеличении производства мяса в колхозе «Гигант» и в целом районе. Как теперь быть? Надо найти выход…
– Кажется, все желающие высказались? Вы будете говорить, Елена Ивановна? – спросил Захаров.
– Все, что могла сказать, Василий Захарович, я написала в корреспонденции.
– А вы, Яков Филиппович?
– Я согласен с товарищами Петренко, Казаниным, Сергиенко, – ответил Курганский.
– Я тоже разделяю мнение большинства членов редколлегии. Хотя, как и Илья Терентьевич, знал Игната Фомича Смирнова с самой лучшей стороны, как настоящего героя, – Захаров поднялся, сделал несколько шагов и вновь вернулся к председательскому месту. – Обидно и за него, и за тех, кто подтолкнул его к беде. Бюро областного комитета партии уже не раз сурово предупреждало Яшевского за использование негодных методов работы, за срыв заданий. Видимо, он все-таки оказался случайной фигурой в руководстве районом, на таком важном и ответственном посту. Что ж, к сожалению, и такое бывает. А насчет того, что мы по вашей милости, Илья Терентьевич, расхвалили за лжемолочные реки чижевцев – то с меня первого будет спрос за такое несоответствие материалов в газете. Но я готов ответить. Сумел допустить ошибку, найду в себе силы ее признать и исправить.
Пока шло заседание редколлегии, Саша нетерпеливо шагал по комнате сельхозотдела, ожидая Елену. Александр, пожалуй, больше всех знал, сколько душевных сил вложила она в эту корреспонденцию. Вместе читали и перечитывали они каждую фразу, сообща искали наиболее краткий и доходчивый заголовок. Условно приняли такой: «Отчего пострадал Чабаненко?».
– Ну как? – торопливо спросил Саша, когда Елена, уставшая и бледная, вошла в отдел.
– Будут печатать, – коротко ответила она, опускаясь на стул.
– Тогда немедленно отвлекись. Переключи мысль на что-то другое.
– Например?
– Пошли в кино.
– Что ты, Саша, разве я могу сейчас?
– Не только «могу», но обязана. Быстрее одевайся. Раз, два.
А в это время в кабинете Захарова продолжался разговор, но уже на более высоких нотах.
– Что за балаган? – запальчиво начал Савочкин, когда все разошлись. – Тимофей Спиридонович, например, не очень советует публиковать. Если то, что пишет Ивченко, было бы на самом деле, я думаю, он бы знал раньше редакции. Все-таки инструктор сельхозотдела. И потом подумайте, какой это, может вызвать резонанс, вы отдаете себе отчет? Ведь газету читают и в Киеве, и в Москве.
– Вы опять с вечными ссылками на Тимофея Спиридоновича, – рассердился Захаров. – Да поймите же, обком доверил газету нам, а не Спиридоновичу. У него есть свои дела. Кстати, он неплохой агроном, а что касается остальных качеств, то мне они неизвестны. Вы вместе с ним учились. Так что же из этого? Жить его умом? Вы же журналист, Савочкин, и неплохой, опытный, квалифицированный, Откуда у вас такое гипертрофированное чувство сверхосторожности и самосохранения?
– Он инструктор, этот район знает, Василий Захарович, и бывает там, – глухо произнес Савочкин.
– Тем хуже для него.
– Можете не сомневаться, Василий Захарович, – нервно чиркнув спичкой, замредактора закурил, – члены бюро не очень-то возрадуются этой скандальной публикации.
– А чему радоваться, Илья Терентьевич? – мягко ответил Захаров. – У самого сердце болит, но надо же быть выше своих эмоций. Зло надо искоренять, чтобы оно не пустило корней.
– Что ж, я предупреждал вас, Василий Захарович, – подчеркнуто резко сказал зам. – Вся редакция знает, что я был против.
– В случае необходимости я это подтвержу, – спокойно заметил Захаров.
XV
Если пришлось бы заполнить графу «особые приметы», вероятно следовало бы написать: «таковых нет». Что ж, пожалуй, внешне Григорий Петрович действительно неприметен и затеряется в толпе сограждан. Художник, вероятно, разглядел бы ум и волю в его больших серых глазах, внимательных и сосредоточенных, обнаружил бы черточки характера по располагающей к откровенности улыбке. Но так как Григорию Петровичу ни разу не пришлось позировать служителю искусства, то особые приметы Корниенко определялись по совершенно другим признакам: по делам, верности слову, общению с людьми. Один из представителей многочисленной династии корабелов, Гриша пришел на судостроительный завод сразу же после освобождения города от фашистов. Вместе с другими шестнадцатилетними и семнадцатилетними ребятами расчищал развалины цехов, переносил конструкции, помогал восстанавливать котельную. А когда прозвучал гудок и вновь ожили цеха – пошел учеником к токарю. Спустя пять лет Гришу Корниенко, токаря четвертого разряда, ребята избрали секретарем заводского комитета комсомола. А незадолго до этого произошло еще одно событие: его, сына передового рабочего, сложившего голову в боях с гитлеровцами, приняли в ленинскую партию. Вся небольшая биография Григория Петровича сводилась к нескольким строчкам: «Родился в 1927-м, рабочий, из рабочих, избирался в райком и горком комсомола, награжден орденом „Знак Почета“, взысканий не имеет».
Но какая анкета расскажет о радости рабочего паренька, участвовавшего в спуске первого сухогруза, в ремонте первого судна на полуразрушенном предприятии, в постройке простейших барж и танкеров? Не расскажет анкета и о выполнении им шести годовых норм, о всесоюзном успехе девятнадцати молодежных бригад, сформированных при активном участии секретаря комитета комсомола, о награждении молодых рабочих в славный день тридцатилетия ВЛКСМ. Григорию вручили тогда орден «Знак Почета», а спустя еще три года молодого инженера, окончившего вечернее отделение кораблестроительного института, назначили начальником цеха.
Цех этот не зря называли заводом в заводе. Большой, широкопрофильный, он во многом решал судьбу заводского плана и слыл «трудным».
Анкета отдела кадров могла бы еще в двух строчках показать дальнейший путь: заведующий отделом горкома партии, секретарь городского райкома, второй секретарь обкома. А когда первого секретаря областного комитета перевели в один из крупнейших городов страны, его место занял Корниенко.
Начал он с того, что отказался переезжать из своей небольшой заводской квартиры в особнячок, в котором жил предыдущий секретарь. Здание передали в распоряжение находящегося рядом детского дошкольного учреждения.
Будильник, всегда поднимавший Григория Петровича к шести часам утра, тоже не был переведен на иное время. И частенько с утра до начала своего официального рабочего дня Корниенко успевал побывать на одном из заводов или на стройке, пройтись по утренним улицам областного центра, заглянуть в магазин, столовую или мастерскую бытового обслуживания.
Он появлялся в обкоме уже со свежими впечатлениями начинающегося дня. К удивлению знакомых, друзей и сослуживцев Корниенко стал заочником сельхозинститута, проявив незаурядные знания полеводства и животноводства.
Больше всего чтил Корниенко правду. Человек раз солгавший, в последующем не вызывал у него доверия и уважения. Правду и только правду, какой бы она ни была, признавал первый секретарь. Видимо, тут сказалось и влияние рабочей семьи и рабочей среды, где честность и порядочность были высшим критерием и главным качеством человека.
Корниенко ополчался на пленумах и бюро против псевдорапортов, приписок, показухи, считал их авторов перерожденцами и лжецами.
Вот почему, прочитав корреспонденцию Ивченко, Корниенко с особой тревогой и вниманием отнесся к выступлению газеты. Он пригласил к себе Захарова. Вдвоем просидели они около трех часов. Редактор положил на стол секретаря целую папку документов, заявлений, официальных выписок.
– Ты понимаешь, как обидно, Василий Захарович, – говорил Корниенко. – Смирнов – это имя, это флаг. И такое падение! А ведь наверно об этом знали многие, не могли не знать односельчане, да и в районе… Но молчали. Верили в его безнаказанность. Ему, мол, все сойдет. Имя, звание, заслуги! Опасно связываться. Вот это страшно! Страшно, когда люди верят в чью-то безнаказанность. А Чабаненко, я слышал, прямой человек, справедливый, не побоялся поднять голос. Понимал, что партия правду всегда поддержит. Падение Смирнова ужасно. Но главное действующее лицо, – вздохнул Корниенко, – Яшевский. Карьерист и прохвост!..
Пальцы Корниенко сжались в кулаки.
– Верю тебе, газете, а надо проверить, Василий Захарович. Бывает, и документы, и журналисты, ты уж меня прости, ошибаются, заблуждаются.
Авторитетная комиссия, которую возглавил второй секретарь обкома, приступила к работе. В нее вошли заместитель председателя облисполкома, Захаров, председатель парткомиссии, прокурор, работники отделов обкома и облисполкома.
– Я прошу меня принять, я не могу в таких условиях работать, – позвонил первому секретарю обкома Яшевский.
– Подождите, во всем разберемся, все проверим и вас пригласим обязательно. Это я вам обещаю.
– Что у вас там такое? Не просто ли сенсация? – поинтересовался инспектор из Киева.
– Проверяем, Павел Павлович. Когда все закончим, сложится окончательное мнение, – отвечал второй секретарь обкома.
В редакции тоже с нетерпением ожидали возвращения комиссии. То, что этот вопрос будет обсуждать бюро обкома, не вызывало сомнения. Но кто окажется прав – никому неизвестная корреспондентка, а значит, и вся газета, или многоопытный, широкоизвестный руководитель хозяйства и один из руководителей Чижевского района? Волнение, точно цепная реакция, передавалось из отдела в отдел, от одного сотрудника к другому. Савочкин, вновь оставшийся в дни отъезда Захарова за редактора, был пасмурен и лаконичен. Он старался не замечать Елену, в душе считал ее виновницей нервотрепки и неприятностей, которые безусловно обрушатся на редакцию. И в то же время не придирался к Елене, как это было раньше, видя доброжелательное отношение к ней всего коллектива. Савочкин сознавал, что первым поднял вопрос об освещении в газете успехов Чижевского района и вольно или невольно оказался втянутым в это неприятное дело. Накажут Захарова, Курганского, эту девчонку Ивченко, но и его не забудут. Все-таки заместитель, а не курьер. И если не согласен, то до ЦК дойди, а своего добейся.
…Никто не уходил. Ждали Захарова. Он пришел в восемь вечера и пригласил к себе всех находившихся в редакции творческих работников.
– Только что закончилось заседание бюро обкома, оно затянулось, – сказал редактор. – Все указанное в корреспонденции полностью подтвердилось. Вскрыто много дополнительных фактов. Потом, на собрании, я вас ознакомлю с решением бюро. Мы его получим. Должен только сказать, что бюро решительно осудило зазнайство, самообольщение прошлыми успехами, нарушение колхозной демократии и, особенно, зажим критики и очковтирательство. Смирнову вынесли строгое взыскание, рекомендовали колхозному собранию освободить его от должности председателя колхоза. Снят с работы и исключен из партии Яшевский, как оказалось и полностью доказано, карьерист, толкавший хозяйственников на очковтирательство. Освобожден от должности завотделом райкома Райков, снявший с полосы районной газеты заметку селькора Чабаненко, ныне восстановленного в партии. О нем очень тепло говорили члены бюро. Вот приблизительно пока и все о корреспонденции. Смирнов, между прочим, на бюро вел себя откровенно и искренне. Да, товарищи, – добавил Захаров, – отмечена и недостаточная принципиальность редакции, необоснованно расхвалившей до этого мифические победы района. Никуда от этого не денешься. Надо нам все хорошо проанализировать, немедленно отменить выговор Курганскому. А вас, Елена Ивановна, завтра к одиннадцати приглашает Григорий Петрович. Я же со своей стороны хочу сказать, что вы оказались на высоте положения. Я рад, что вы работаете в нашем коллективе. А теперь – все по домам, вас там уже, наверное, заждались. Да и мне еще полосы читать.
Елена, Саша и Курганский вышли из редакции. Все устали от напряженного ожидания, волнения, беспокойства. Шли молча. Общего разговора не получалось. Неподалеку от дома Курганского Лена вскрикнула и побежала к идущей им навстречу, слегка прихрамывающей женщине.
– Мария Герасимовна! Милая! Откуда?
– Маша, ты? – тревожно спросил, близоруко щурясь, Курганский. – Какими судьбами?
– На бюро обкома пригласили по поводу статьи Леночки. Интересовались, кто, как и почему снял из готовой к печати полосы заметку Чабаненко, отчего замяли дело. Ну и бюро же было – впервые в жизни на таком присутствовала. Настоящий университет принципиальности. А это кто же?
– Представляю, – засмеялась Лена. – Саша Быховский, лучший парень в городе, если не испортится. Ожидал меня, бедняжка, до сих пор.
– Я читала ваши материалы, Саша, понравились. И слышала о вас… Значит, будем считать себя старыми знакомыми.
– Безусловно, – Александр крепко пожал руку Марии Герасимовне.
– Да чего же мы стали? Идемте все ко мне, – оживленно заговорил Курганский. – Немедленно ко мне. Маша расскажет нам все подробности.
– А кресло для меня найдется? – улыбнулась утомленная и замерзшая Маша.
– Так точно, товарищ лейтенант, диван, – отрапортовал Яша. – Вот вам с Леной ключ, вы идите, а я сейчас, что-нибудь в «Гастрономе» соображу к ужину, а то на квартире у старого холостяка и постоянного клиента общепита не густо, если не сказать пусто.
– Я с вами, Яков Филиппович.
– Отлично, Саша, две руки хорошо, а четыре лучше. Пошли.
– …Понимаешь, Леночка, не могла я уехать, не повидав Курганского, – села на скрипучий стул Маша. – Уже около часа возле его дома хожу. Только Якову – ни слова. Не могу, понимаешь, не могу я без него.
Маша опустила голову и неожиданно, по-детски всхлипнула.
– Успокойтесь, Мария Герасимовна, дорогая. Это же замечательно, чудесно! Ему ведь так плохо без вас. Я это знаю. Разве вы не видите, не читаете в его глазах?
– А костяшка? – она горько и даже зло глянула на протез.
– Да разве за это любят или не любят, душа вы моя милая, – горячо заговорила Елена. – Смотрите, сколько молодых, здоровых женщин вокруг, а любит он вас одну, одну-единственную. Вы же красивая, одухотворенная, Машенька, – Лена поцеловала ее в щеку.
– Все! Об этом нашем разговоре никому, Леночка, – и Маша, улыбнувшись, отчего ее милое смуглое лицо стало еще более привлекательным, лукаво сказала:
– Ну, держись за бока. Твоя «красавица» – победитель. Да, да. Маленький районный отель занял в республиканском конкурсе призовое место. Знай наших!
– Поздравляю!
– Еще не все, погоди. После заседания бюро ваш председатель горисполкома Огнивцев предложил мне перейти на работу в областной центр директором новой многоэтажной гостиницы, которая на днях сдается. Умора, правда?
– А в газету не тянет, Машенька?
– Еще как! Но это уже не в моих силах – мотаться по районам…
– Тогда соглашайтесь, обязательно.
– А как же, – задорно отозвалась Маша. – Раз человека выдвигают, почему ему уклоняться?
И, вынув из сумочки пудреницу и помаду, принялась «наводить красоту».
– Поздравляю, – весело повторила Лена, – только одно условие: для газетчиков, этих вечных кочевников, путешествующих за добром и ополчающихся против зла, всегда находить в гостинице койку. При всех условиях и при всех обстоятельствах.
– Хитрая! Ну так и быть. Клянусь, клянусь, клянусь! – смешливо произнесла уже совсем повеселевшая Маша.
