Текст книги "Елена"
Автор книги: Виктор Подольский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
VII
Очерк Ивченко «Саша» на летучке заметили. Критик – заведующий партотделом Сергиенко, сказал, что молодая журналистка в целом справилась с заданием. Интересно показано взаимоотношение личности и коллектива. Более осторожно высказался Петренко:
– Не будем перехваливать… Стиль еще не ровный, порою лирические, прочувствованные строки перемежаются с сухим, канцелярско-информационным текстом. А в целом неплохо, совсем неплохо показан внутренний мир героя, его интересы, мысли, мечты. Чувствуется, что автор гордится своим героем – рабочим-судостроителем, если хотите, смотрит на него влюбленными глазами. Правда, Леночка? А как же сам герой смотрит на автора? – не удержался секретарь от шутки, вызвавшей общее оживление.
– Наверно так же, – подал реплику Танчук.
Лена, сидевшая в углу большой комнаты, где проходила летучка, не откликнулась. Только глаза ее задорно глядели на секретаря.
Спустя несколько дней в редакции появился Саша.
– Привет ударнику комтруда! – весело воскликнул заведующий промышленным отделом Сакасян, сам в прошлом судосборщик. – Теперь вся область, прочитав очерк, тобой восторгается.
Сакасян подвинул гостю стул и протянул портсигар.
– Спасибо, не курю, Марат Аванесович.
– Правильно делаешь. Не надо курить, тем более чужие сигареты. Они вдвое вреднее, – подмигнул смуглый, курчавый Сакасян и с места в карьер перешел на серьезный тон.
– Слушай, друг, а почему должны писать только о тебе?
– Не понимаю, – смутился Саша.
– Сейчас поймешь: почему ты сам нам не пишешь? Ведь столько интересного на заводе. Ты что, слепой? Какие люди, а? Какие дела! Все послевоенные годы Красное знамя у завода.
Саша молча вынул из книги тетрадный листок и протянул заведующему промотделом.
– Слушай, так зачем же я тебя агитировал, пыл свой тратил? – усмехнулся Сакасян. – Хитер ты, брат! Но молодец. Утер нос старым проверенным кадрам. А почему под псевдонимом? Что за скромность? Пусть передового карабела знают и как нашего рабкора. Добро? Молчание знак согласия. – Сакасян умолк, начал читать заметку. Затем одобрительно кивнул: – Читай послезавтра в номере под своей фамилией, попытаюсь пробить на первую полосу. Теперь все: лиха беда начало. Лед тронулся – половодье неизбежно. Я говорю – можешь верить. Приходи почаще. Жду тебя всегда, разумеется, с интересной информацией. – Он проводил гостя до дверей.
И то ли Марат Аванесович «пробил» или интересная информация о начале строительства научно-исследовательского судна сама проложила себе дорогу, но на третий день Саша и его друзья в час обеденного перерыва читали и перечитывали набранную мелким шрифтом заметку.
– Надо отметить это выдающееся событие, – смешливо потирая руки, сказал бригадир Ваня Гусаренко. – На минеральную воду гонорара, думаю, хватит?
В своем синем берете с пуговкой, в больших роговых очках, невысокий, худощавый Александр стал часто появляться в отделах «Зари» с тетрадными листками. В коротких заметках Быховский писал о рационализаторах цеха, критиковал тех, кто маринует их предложения, информировал о производственных рекордах, отдыхе и быте судостроителей. К Сашиным писаниям корифеи местной печати относились доброжелательно. В газетных водах есть свой флот, свои большие корабли, которым уготовано большое плавание. Александр не принадлежал пока к числу авторов фундаментальных статей, передовиц, ярких очерков или острых фельетонов. Он был катерком-трудягой, неутомимо курсирующим в подверсточных водах, пришвартовываясь маленькой заметкой к берегу большого материала. Правда, порой его заметки читали с неменьшим интересом, чем пространную статью.
Саша уже несколько месяцев активно сотрудничал в газете. Но в общие тетрадки Быховский записывал не только информации для газеты – в основном перечисление фактов и фамилий. Здесь были и меткие характеристики друзей по работе, и короткие наброски их портретов, и случайно услышанные, запомнившиеся фразы, диалоги, шутки, пейзажные зарисовки.
Не стоит осуждать Сашу за то, что первые информационные заметки, принесенные в редакцию, были лишь поводом, чтобы увидеть Лену. В один из таких дней Быховский тихонько подошел к приоткрытой двери сельхозотдела и заглянул. В комнате находилась только Елена. Склонившись над бумагами, она сосредоточенно работала. Автоматическая ручка совершала странные, но, видимо, необходимые пируэты: то мчалась по бумаге, что-то вписывая, то беспощадно черкала, отсекая текст, то останавливалась, выжидая, пока у ее хозяйки появится более точное и емкое слово.
– A-а, Саша? – оглянулась, почувствовав на себе взгляд, Елена.
Она отложила авторучку, вынула из сумочки маленькую приколку. Затем приподняла упавшую на глаза прядку волос, словно взвешивая ее в руке, и закрепила приколкой. Саша с ласковой улыбкой наблюдал за этой нехитрой операцией, смотрел на золотую укрощенную прядку, родинку у левого глаза. Затем коснулся теплой ладонью прохладных пальцев Лены.
– Саша, я, наверно, очень смешная – растрепанная, да? – смущенно спросила девушка, не отнимая руку. – Зарапортовалась, смотрите. – И показала на груду бумаг, лежавших в папке. – Все это для газеты. Да не глядите на меня так пристально, сглазите, – весело добавила она.
Этот невысокий очкарик в смешном берете с пуговкой занимал ее мысли все больше. Его карие, почти всегда прищуренные глаза, ласково глядящие из-за стекол, мягкая улыбка, бледные щеки, в минуту смущения загоравшиеся ярким румянцем, вызывали симпатию. «Добрый и хороший, – думала Елена. – Как тепло говорили о нем товарищи: „золотые руки, золотое сердце, золотая голова“. Ну, пусть благородного металла по случаю занесения на областную Доску почета и выдано чересчур щедро, с походом, все же не зря так любят его в цехе».
Саша расстегнул пальто и вынул из бокового кармана пакетик.
– Подснежники? Мне? Спасибо, Саша. Только напрасно вы их в карман закупорили. Но ничего, в воде они быстро поправятся.
Лена налила в стакан воду из графина и расправила подснежники.
– Какая прелесть! Я очень люблю цветы.
– И я тоже.
– Но за что мне, Саша? Если как автору, пусть не нашумевшего, но все же и не раскритикованного на летучке в пух и прах очерка, то еще понятно, – лукаво улыбнувшись, сказала Елена.
– Не только, как автору, – смущенно ответил Саша.
– А за что еще? В жизни я невезучая, Саша, имейте это в виду… – неожиданно серьезно проговорила девушка.
– У вас в семье кто-то тяжело болен? – осторожно спросил Александр.
– Зачем вам? Это уже среда личная, запретная, – жестко произнесла Елена. – Ни в каких сожалениях не нуждаюсь.
– Почему так резко? Просто знакомые ребята-студенты говорили, что на университетских вечерах и праздниках вас не встречали.
– Плохо, очевидно, смотрели. Иногда бывала.
– Нет, – тихо, но твердо, ответил Саша. – Не были.
– Была. Однажды была…
…Елена хорошо помнила тот один-единственный предмайский вечер выпускного года. Виталий появился перед ней веселый, счастливый, возбужденный.
– Поздравь! – раскрыл университетскую многотиражку. – Спасибо за помощь. Зарисовка о Федоренко произвела фурор. Даже в газете напечатали. Надо отметить.
– Ты, кажется, уже это сделал.
– Не придирайся. Я же сегодня именинник. Пойдем ко мне. Там старушка кое-что приготовила. Познакомишься с предками.
– Нет, Виталий. Не надо. Ну кто я им? Явлюсь как одна из претенденток на руку их гениального сына. Так, что ли?
– Как любимая, единственная и неповторимая, – продекламировал Виталий и нетерпеливо добавил: – А вообще не дури. Они о тебе уже давно догадываются. Поехали, а потом отвезу тебя домой.
И не дождавшись ответа, накинул ей на плечи кофточку, привлек к себе и поцеловал в щеку.
За столом родственники наперебой расхваливали именинника. Кто-то с пафосом распространялся о высокой миссии юристов и журналистов.
Мать потихоньку увела Елену в другую комнату.
– Я хотела бы с вами поговорить… Давно вы дружите с Виталием? И как далеко зашла ваша дружба? – тихо спросила Маргарита Сергеевна придвигаясь к гостье.
– А мы не дружим, – неожиданно с вызовом ответила Лена. – И не бойтесь. Просто вместе выполняли задание кафедры.
– Зачем вы скрываете? Я ведь все вижу, – забеспокоилась Маргарита Сергеевна, – по вашим и его глазам. Он во всех тетрадях рисует ваш профиль.
– Не только мой… Там наверно целая галерея: и Клава, и Таня, и Люба…
– Было. Но теперь только вы… Но я прошу вас не спешите. Вам нужно раньше получить дипломы, устроиться. А там уж видно будет…
– Раньше самолеты, ну а девушки потом? – услышал последнюю фразу подошедший к ним Виталий. – Так в реальной жизни, мама, не бывает… Только в кино.
И он разлил в рюмки вино. Пили за здоровье именинника, за его настоящие и будущие успехи, за его подругу Леночку.
Потом все разошлись и они остались вдвоем: Елена и Виталий.
– Не уходи, прошу тебя… Какая разница вчера, сегодня или завтра? Ты все равно моя. Навсегда, – горячо убеждал ее Виталий.
Она отталкивала его руки, шептала: «нет», но он, не чувствуя боли, ничего не слыша, целовал ее губы, шею, грудь…
Все могло быть иначе. И когда на следующее утро Шабадаш смущенно бормотал, что, если она настаивает, он готов выполнить свой долг, Елена холодно ответила: «Ничего не помню, наверно, тебе спьяна померещилось». Одно лишь слово «нет» написала она и в ответ на длинное послание Шабадаша. Он жаловался, что судьба, вернее, комиссия по распределению забросила его в глубинный уголок, завидовал выпускникам, оставшимся в городе, сообщал, что готов хоть сейчас приехать к ней, чтобы не расставаться уже никогда.
А сердце надеялось, ждало настоящего большого чувства, как ждет иссохшая земля благодатной влаги, чистой и светлой. Не оно ли сейчас пришло?..
– Сознайтесь, Саша, я наверно очень смешная, растрепанная! – вновь повторила Лена. – Иначе вы бы не рассматривали меня, как музейную редкость. Правда?
– Нет, неправда. Все равно…
Он не успел закончить фразу, как раздался пронзительный телефонный звонок. Заведующий промышленным отделом Сакасян разыскивал Быховского. В информации не было уточнено принято ли судно государственной комиссией.
– Звоните на завод, не то сюда прибежит Сакасян и тогда вам до ночи не вырваться. Будет читать нотации, давать указания, советы.
Она не ошиблась. К сельхозотделу решительным шагом направлялся Марат Аванесович. Пока выяснилось, что комиссия приняла судно, и Саша выслушал многочисленные наставления, как впредь писать, уточнять и проверять факты, Лены в отделе уже не было. Александр с грустью спускался по лестнице, кляня и завотделом, и информацию. С досадой хлопнул входной дверью и в ту же секунду радостно заулыбался. Лена терпеливо ждала его на улице, недалеко от подъезда.
VIII
Редакционные четверги отличались от других дней недели, по крайней мере, тремя признаками: к четырем часам дня все отделы и секретариат успевали сдать в набор материалы для очередного и последующего номеров газеты, хотя в остальные дни процесс этот затягивался порой до вечера, сопровождаясь нередко напоминаниями и упреками.
Кабинет печати приобретал торжественный вид: открывали крышку почти всю неделю бездействующего рояля, на гладко полированном длинном столе появлялись цветы. В зависимости от времени года это были или молочно-нежные ландыши, щедро дарящие свой пряный аромат, или бархатистые надменные, но абсолютно лишенные запаха калы и гладиолусы, багрово-красные гвоздики и тюльпаны или сочные, душистые, сверкающие свежестью лепестков розы.
Вслед за машинным бюро, первым прекращавшим работу, сотрудники закрывали комнаты и направлялись в кабинет печати на свидание с артистами местных или гастролирующих театров, с популярными солистами-вокалистами, приезжавшими в областной центр, с известными писателями и поэтами, чтецами, крупными учеными, новаторами.
Елена и Сакасян пригласили Быховского на очередной «четверг». И сегодня он вместе со всеми слушал популярного столичного чтеца.
– Хорошо, правда? Вы любите поэзию? – шепнул Саша сидевшей рядом с ним Лене.
– Очень!
Елена зачитывалась стихами с детства. Многие знала наизусть.
Особенно увлекалась Лермонтовым. Никто другой так не был ей дорог, как мятущийся, ищущий бурю, но бесконечно одинокий, точно белый парус в безбрежном море, – гений-поэт. Мир поэтических образов, глубоких характеров, любви и ненависти, пусть порой слепой и необузданной, неоправданно дикой, мир грусти и счастья, боли и радости, навсегда остался в ее сердце.
Девушка мечтала о работе в отделе культуры редакции, где особая близость к театру, литературе, искусству, общение с любимыми исполнителями так удивительно привлекают и манят.
– Нет, к сожалению, вакантных должностей в культотделе, – разочаровал ее Петренко, – там Барабаш работает давно и небезуспешно. Да и Маяцкая у него в помощниках. Придется вам, Леночка, пока начинать с сельскохозяйственного. Но не падать духом! Там не менее увлекательно, уверяю. А встреч с интересными людьми, пожалуй, и больше. Если, разумеется, уметь находить их. Вот так.
Заметив, что его слова не произвели особого впечатления, Петренко приподнялся и, доверительно глядя на нее, весело заявил:
– Между прочим, к вашему сведению, я не пропустил ни одной премьеры в театрах, хотя и не сижу в культотделе, а до вечера корплю за этим огромным столом, заваленным рукописями. И на концертах, представьте, тоже бываю не так уж редко. Да, да, перед вами образцово-показательный типаж, идеал, с которого надо брать пример, – усмехнулся он. – И берите пример, пока не поздно.
Елена рассмеялась.
– Да, что я, Захаров – вот это театрал, – уже серьезней и восторженней продолжал он. – «Иркутскую историю» шесть раз у нас смотрел. В Москве был – снова пошел. Его ночью разбуди – о всех театральных новостях расскажет, квалифицированную характеристику актерам даст. И в культотделе не числится. Так-то. И Сергиенко тоже не в отделе культуры работает, партийный ведет, а как знает и любит искусство! Его пейзажи во Дворце судостроителей экспонировались. На республиканскую выставку, возможно, пойдут. Так что старая поговорка верна, девочка: не место красит человека, и даже не оно, если хотите, определяет его увлечение. Журналист где бы ни работал – интеллигент. Вернее, должен им быть. Так я считаю. И читать должен не только собственные корреспонденции. Ну вот я и произнес торжественно-воспитательную речь, – вновь улыбнулся Петренко, – повторил прописные истины, хотя они вам еще в школе и университете трижды надоели. Но что поделать? Должность такая: надо напоминать истины особенно тем, кто хочет в культотдел, а пойдет в сельскохозяйственный.
Петренко прошелся по комнате и уже без улыбки, задумчиво сказал:
– А вообще-то вы правы. Не хлебом единым жив человек. Хоть хлеб – это главное, но «мир без песен не интересен».
После «четверга» Елена и Саша вместе вышли из редакции. Северный ветер, буйствуя и подгоняя, ожесточенно бил то в спину, то в грудь, забирался за воротник, обдавал пригоршнями дождя лицо, раскачивал и гнул молодые деревца.
– Помните? Люди мыслят о лютне, о лире, – сказал Саша, останавливаясь. – С вами, Леночка, мне хочется говорить только о чем-то нежном, поэтическом. Вы, наверное, стихи пишете?
– В детстве было, – смутилась Лена. – Но все какие-то школярские, стенгазетные: «стол», «пол», «вол», «кровь», «любовь», Ужас! Бросила. Лучше читать хорошие стихи, чем писать плохие. Правда?
– Как сказать, – уклонился от прямого ответа Саша. – Автор всегда недоволен им созданным.
– Поэт – это призвание, но он еще должен постоянно быть в движении, путешествовать, набираться впечатлений, – Лена стряхнула с волос серебристые капельки. – У него впечатления накапливаются годами, как листочки в тетрадке: всю жизнь, каждый день, каждый час, но… «лишь божественный глагол до слуха чуткого коснется, душа поэта встрепенется». Понял? Встрепенется…
– Вдохновение, порыв, – согласился Саша.
Разогнав тучи и открыв усыпанное золотистыми осколками небо, ветер счел свою обязанность выполненной и внезапно стих. В помощь городским фонарям пришла луна, освещая освеженные и умытые дождем деревья, дома, улицы.
– Вот именно, вдохновение… – после минутной паузы проговорила Лена. – А мои школьные вирши к праздникам годились бы, пожалуй, только для макулатуры. Поэтического таланта, увы, не получилось.
– Зато вы преуспеваете в журналистике. Диплом с отличием. Работаете в областной газете. И вообще…
– Что вообще? – внимательно посмотрела на Сашу Елена.
– Самая лучшая, – еле слышно ответил Быховский.
– Вы говорите правду, Саша? – так же тихо спросила Лена.
– Чистая правда, Елена Ивановна, Леночка, честное слово. Самая, самая на свете….
IX
Встреча с Машей взволновала и ошеломила Курганского. Теперь он постоянно думал о ней и все, что казалось забытым навсегда, снова оживало в памяти. Яша отчетливо вспоминал каждый день, начиная от первого знакомства в Шауляе (тут Маша приняла взвод его батареи) до Кенигсберга, где ее тяжело ранило. Как мало им было отпущено дней для короткого и тревожного счастья видеть друг друга, украдкой обняться, сказать что-то при встрече. Они стыдились этой пробуждающейся любви в такое неподходящее и суровое время, стыдились и одновременно радовались тому, что она пришла, заполнила их сердца, расцвела точно куст сирени в стужу и непогоду. И теперь, почти полтора десятилетия спустя, Курганский с особой силой ощутил, что все это вновь вернулось к нему и уже никуда не уйти от этого радостного и щемящего чувства. Он совсем не думал о минувших без нее годах, ему казалось, что их вовсе и не было этих долгих лет разлуки, что просто-напросто запоздала их весна, как запаздывает поезд в пути.
Яков Филиппович сидел за редакционным столом, просматривал подготовленные к сдаче в секретариат странички, а перед глазами была Маша, молодая и та, которую он встретил теперь в райцентре, грустная и улыбающаяся, встревоженная и счастливая. Думы о неожиданной встрече настолько овладели Курганским, что он, пожалуй, единственный в редакции безучастно отнесся и к резким словам Савочкина, и к приказу, висевшему на редакционной доске объявлений. Но остальные недоумевали: все это так не похоже на Курганского, так не вязалось с его абсолютной точностью, аккуратностью, дисциплинированностью. На планерке Савочкин сообщил, что Курганский прогулял эти дни в районе, заведя флирт с начальницей местной гостиницы.
– Извинитесь немедленно! – вскочил Яков.
– Как вам нравятся эти страсти-мордасти? – драматически воскликнул замредактора.
Рассчитанный на внешний эффект возглас Савочкина, однако, не нашел поддержки, а лишь усилил недоверие к приказу и к мерам, принятым заместителем редактора. Секретарь партийного бюро Сергиенко после планерки зашел к Курганскому. Ни разу не перебив его и не задавая вопросов, он с глубоким сочувствием выслушал исповедь уже много познавшего одинокого человека, ветерана войны о боях, о потерянной и вновь обретенной любви.
– Извини, Яков Филиппович, что я вторгся в твое заветное, – проговорил наконец Сергиенко. – Я понимаю, как тяжел тебе этот разговор. На партбюро я сам доложу обо всем. И твоя докладная, и, кстати, письмо, которое мы получили из района, мне кажется веской причиной, чтобы не печатать в газете панегирика.
Заседание партийного бюро состоялось в тот же вечер.
– Дано задание – надо его выполнить, разбиться вдребезги, а выполнить, – начал свою речь Савочкин.
– А если оно неправильное по существу? – спросил Сергиенко.
– Этого не может быть. Вот данные статуправления, – Савочкин развернул на столе бумажную простыню, усеянную цифрами. – Вот сводка, которую я взял в сельхозуправлении. Вполне объективный и единственно достоверный источник. Я согласен извиниться за то, что, может быть, недостаточно корректно высказался о фронтовом друге Курганского. Моя ошибка – признаю и прошу меня простить, но верить сомнительным и случайным заявлениям некомпетентных лиц, субъективным оценкам и не верить официальной отчетности – это, простите, не только благодушие, а преступление. А если еще, исходя из этого, срывать важнейшее редакционное задание – преступление вдвойне. И партбюро не может пройти мимо этой расхлябанности. Хорошо, что я все-таки спас положение.
Удовлетворенный своей ролью, Савочкин опустился на стул.
– Спасли или наоборот? – бесстрастно спросил Сергиенко.
– Спас! Поверьте моему опыту.
– А не поторопились ли, Илья Терентьевич? – задал вопрос член партбюро, сотрудник отдела пропаганды Зинченко.
– Думаю, что нет, – ответил Савочкин. – Интуиция меня пока еще не подводила.
– Мне не понятно, – поднялась Елена. – Наш товарищ с легким сердцем поехал положительный материал писать. Но у него возникли сомнения, и он попросил разрешения проверить факты. Почему ему не дали этой возможности?
– У нас ежедневная газета, а не ежемесячник, – отпарировал зам. – Дорога ложка к обеду…
Курганский говорил тихо и спокойно. Он не касался личного, а объяснил причину, по которой не мог, не имел права передать хвалебную корреспонденцию.
– Понятно? – спросил Сергиенко, обращаясь к присутствующим.
– Мне вполне, – первым откликнулся Савочкин. – Грубое нарушение партийной и трудовой дисциплины.
– Не все понятно, – откликнулся заведующий отделом культуры Барабаш.
– Не все, – эхом повторила Лена. – Не понятно, каково истинное положение дел в колхозе «Гигант» да и в районе. Сигналы серьезные. Надо все проверить на месте.
– Ну что ж, – развел руками Сергиенко. – У нас прижилась, пусть не очень хорошая, но традиция. Кто предлагает – тот и выполняет. Есть предложение командировать самого молодого члена партбюро Елену Ивановну Ивченко в Чижевский район. Нет возражений? Я доложу о нашем мнении Василию Захаровичу, тем более что он послезавтра приезжает.
