Текст книги "Елена"
Автор книги: Виктор Подольский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)
X
Вечерами Саша спешил в редакцию «Зари». Иногда он приносил в промышленный отдел заметку, затем спускался вниз и в условленном месте ждал Лену. Вдвоем они бродили по опустевшим окраинным улицам, разыскивали в парке свободную скамейку и, опустившись на нее, забывали обо всем: видели только друг друга, слышали только шепот губ. Они искренне возмущались прохожими, которые лениво шествовали мимо скамеек, проявляя явно излишнее любопытство, одобряли тех, кто проходил быстро «красноармейским шагом». Воскресные дни проводили вместе. С утра, нагруженные всякой снедью, встречались у трамвайной остановки и направлялись в самый далекий густой и приветливый лесопарк. Тут, на лоне, пусть не очень первозданной, но все же менее «цивилизованной» природы, где и скамеек-то нет и любопытных взглядов поменьше, они отдыхали, рассказывали друг другу смешные и грустные истории. Саша придумывал их начало. Умолкал, прерывая повествование на самом интересном месте, и Лена подхватывала эстафету, продолжала устный рассказ, затем вновь подключался Саша… Импровизация, веселая и печальная, серьезная и пустяковая, радовала и забавляла их. Приносили они в парк новые книги, журналы и вслух читали наиболее интересное. День заканчивался, как правило, походом в театр или концертный зал филармонии, если не считать по крайней мере еще двух часов, уходивших на расставание – на споры о только что увиденном, на милые, всякий раз повторяемые неповторимые слова…
В одно из воскресений Быховский решился прочитать ей свой рассказ. Лена слушала его с неподдельным удивлением. Как мало она все-таки знает его – этого рабочего паренька и студента-заочника, насколько значительней, совершенней то, что он читал, его заметок, которые появлялись в газете. В основе рассказа был случай из жизни цеха. Сверловщица Катя Свердюк, скромная, ничем не выдающаяся девушка, взяла к себе двух детей погибшего на испытательном стенде вдовца – слесаря Микитенко. Отнюдь не исключительный, хотя и о многом говорящий случай. Как легко в рассказе сбиться на сентиментальное «душещипательное» сюсюкание. Но Саша точными мазками рисует обстановку в цехе, рассказывает о людях, неприметных в буднях, но проявляющих себя в минуту принятия жизненноважных решений. Запоминаются ребята, решившие вместе с Катей Свердюк «подставить свое плечо», сообща содержать, воспитывать и вывести в люди детей ремонтника Микитенко. Это Петя Сафронов, принявший на себя руководство молодежным участком, Илья Петушенко – групкомсорг, слесарь Софья Дорошенко, Витя Сирченко, потребовавший считать авторами своего рационализаторского предложения всю бригаду, так как каждый внес свою долю и этим подвел его к рационализации, книголюб и книгоноша Костя Фоменко, снабжающий ребят новыми книгами, и жених Кати Свердюк монтажник Захар Тверской, решительно рассорившийся со своей возлюбленной из-за какого-то пустяка, но предложивший немедленно оформить их брак, узнав о ее поступке.
Саша закончил чтение. Лоб его покрылся испариной.
– Порвать? Только честно! – спросил он, закрыв общую тетрадь.
– Это ты всегда успеешь, – ответила Лена. – По-моему, надо продолжать работу.
– То есть?
– Изгонять трафарет, его там еще немало, да и ситуацию подобную я, кажется, уже встречала. Но это не так важно, мне кажется. Важнее углубить характеристики и отбросить лишнее.
– А есть?
– Лишнее? – удивилась Елена.
– Нет. Смысл продолжать.
– По-моему, да, – также серьезно и односложно ответила Лена.
– Ты сейчас умрешь со смеху, – осмелев, залпом проговорил Быховский и, сорвав с головы берет, лихо подбросил его. – Я уже написал четырнадцать рассказов. Можешь казнить или миловать, но каюсь: совершил.
О том, что Лена явно решила миловать, свидетельствовали ее дальнейшие действия. Она закрыла тетрадь, аккуратно завернула ее в газету и положила в свой, освободившийся от провизии, портфель.
– Прочту сама этот рассказ внимательно, – объяснила она. – Можно по тексту пройтись авторучкой?
– Предел мечты! – наполовину восторженно, наполовину смешливо воскликнул Саша и притянул к себе Лену.
– Посмотрим, будешь ли ты таким ласковым, когда я принесу рассказ после правки. Но без паники, договорились? За тобой всегда остается право автора: отвергать то, что тебе не нравится.
– Все понравится, я уверен.
– Не будь соглашателем. Отстаивать свое, если оно тебе дорого, тоже мужество.
– Буду отстаивать до конца, – шутливо продекламировал Александр.
– Но… если после правки получится лучше, упрямиться тоже не надо.
– Не буду упрямиться, – Саша поднял обе руки, – и заранее благодарю.
Спустя неделю Елена принесла выправленный рассказ. Внизу были отмечены те погрешности, которые, по ее мнению, исправить может только сам автор.
За лето и первый месяц осени Лена прочитала, а Саша переработал все четырнадцать рассказов. «Это событие надо немедленно отметить, – весело сказал Саша, – оставить его без внимания было бы исторической несправедливостью. И я на это не пойду».
– А если конкретнее? – поинтересовалась Лена.
– Конкретнее? Пожалуйста. Я предлагаю обширнейшую и разнообразнейшую программу: парк культуры и отдыха, а в нем, как известно, кафе «Турист», танцплощадка, эстрада и, соответственно, эстрадные концерты… Кто «за» – поднимите руки!
Лена подняла одну руку, Саша – две.
– «Против» – нет! Воздержавшихся? Тоже нет. Принято единогласно, – торжественно отметил Александр.
Ранняя осень на юге – вторая весна. Спадает нестерпимый летний зной. Изнуряющая жара хоть порой и бросается в решительные контратаки, подымая ртутный столбик, но все же оставляет одну позицию за другой. Легче дышится. Все чаще шумят грозы и теплый душ щедро поливает иссушенную суховеями землю. Листья на деревьях еще сохраняют зеленую свежесть. И лишь некоторые из них покрываются веснушками – первым признаком приближающегося увядания.
Елена и Саша бродили по аллеям парка, радуясь солнцу, теплу, зелени. Вместе с ребятишками, точно дети, взлетали на качелях, от души хохотали, глядя на себя в комнате кривых зеркал, дружно аплодировали участникам самодеятельного цирка, толпились в очереди, ожидая столики в кафе.
На танцплощадке было многолюдно. Чинно кружились друг с другом, стараясь казаться взрослыми, школьницы, может быть, впервые пришедшие сюда. Осторожно вели своих дам мужчины далеко не первой молодости, познавшие, видимо, уже и сердечно-сосудистые недуги, и тяжесть ожирений. Подскакивали, тряслись, отчаянно размахивая руками, лихие парни в крикливых костюмах и их пестро одетые партнерши.
Лена любила танцы. Ей нравились и плавные легкие скольжения, и бурные вихревые па. В эти минуты она отвлекалась от всего, слышала только музыку, покоряясь ей и ритму танца.
Смолк оркестр.
– Развлекаемся? – услышала Елена иронический возглас.
Отпустив партнершу, к ним пробирался стройный рослый парень.
– Развлекаемся, – в тон ему ответила Елена. – А ты?
– На краткосрочном семинаре. Забежал сюда размяться, вспомнить, что такое город.
– Знакомьтесь, – посмотрев на обоих мужчин, спохватилась Лена.
– Быховский.
– Шабадаш.
XI
Как быстро идет время. Еще совсем недавно Виталий Шабадаш был в десятом классе, а теперь специалист с университетским образованием. Но насколько далек он от того, чего ждал, на что надеялся. Пожалуй, намного дальше, чем в те школьные годы, когда вместе с дядей Егором выезжал на археологические раскопки. Виталий с детства воспитывался у дяди. Известный археолог, участник многих экспедиций стремился привить племяннику любовь к далекой истории своей Родины, своего края.
– Вот этот неприметный черепок, эта кирка, эта наскальная надпись, – показывал он старинные вещи и фотографии, вывешенные на стенах кабинета, – помогают нам, Витя, изучать историю человечества, да, да, человечества, вводят в глубокие тайны прошлого. С незапамятных времен люди стремятся раскрыть, разгадать эти тайны.
Дядя рассказывал и перед мысленным взором школьника возникали, словно на телевизионном экране, живые картины давно минувших лет: Вавилон, шестой век до нашей эры, царь Набонид ведет раскопки. Он ищет в фундаментах построек надписи древних царей. Трудятся ученые, воины, рабы. Весел, радостен Набонид, не знает ни он, ни его окружение, что через несколько лет их родину завоюет персидский царь Кир.
Сменяется кадр: Древний Рим. Первый век до нашей эры. Страстно и вдохновенно доказывает свою правоту философ и поэт Лукреций. Вот перед ним какие-то надписи. Это схема периодизации истории: каменный век, бронзовый, железный. Ее и отстаивает ученый.
А вот на экране густой серый туман. Ни солнца, ни звездочки на небе. Это эпоха раннего средневековья. Прекращены все археологические изыскания. Наука под запретом.
Виталий напряженно глядит и тяжело дышит. И снова на экране яркий свет. Веселые лица. В археологические экспедиции направляются первые участники – эпоха Возрождения. А это что? Это уже 18 век. Раскопки знаменитой Помпеи, засыпанной еще до нашей эры вулканическим пеплом…
Дядя Егор вынимает из книжного шкафа золоченый альбом. На первой странице портрет Петра Первого. – Читай. Это его указы.
Виталий узнает, что великий Петр глубоко интересовался археологией, повелевал собирать в земле или на воде все, что «зело старо и необыкновенно».
– Перейдешь в шестой класс, поедешь со мной в экспедицию.
Лицо мальчика розовеет, глаза счастливо светятся.
– Честно?
– Честное пионерское, – усмехается дядя.
Он сдержал слово. Вместе со взрослыми Виталий вел раскопки насыпи славянорусских курганов, радовался находкам, учился у дяди определять их ценность. С тех пор все летние каникулы он проводил с экспедицией. Однажды столичный фотокорреспондент запечатлел мальчика на месте раскопок. В журнале появился снимок под названием «Сын экспедиции» с широкой текстовкой, рассказывающей о страстном увлечении школьника. Когда Виталий был в девятом классе, дядя умер. Умер внезапно, на работе, во время раскопок. Инфаркт настиг его в момент наибольшего напряжения, накануне весьма важных открытий. Шабадаш оставил дядин дом и переехал на юг, к матери. Она уже давно рассталась с отцом Виталия, не простившим ей слишком вольный образ жизни, когда он был на фронте. Отец вскоре вторично женился и уехал в Индию строить металлургический завод. Он регулярно присылал сыну посылки и экзотические подарки, вызывавшие зависть соучеников. Маргарита Сергеевна недолго горевала и вышла замуж за вдовца.
– Залог мира и взаимной адаптации по крайней мере в первые годы, – сказала она перед оформлением брака, – в том, чтобы ни моих, ни твоих детей пока с нами не было. Они будут напоминать о прошлом и отравлять настоящее. А это нам совсем ни к чему. Деньги им высылать – другое дело.
Тогда-то и отправила Маргарита Сергеевна Виталия к своему брату.
Прошли годы, и теперь он возвращался домой. Встреча была радушной, торжественной. Стол уставили яствами, выделили Виталию отдельную комнату.
– Ох и соскучилась по тебе, сыночек, – грустно сказала мать, обнимая Виталия. – Ушел малышом, возвратился взрослым. Теперь уж никогда не отпущу от себя.
– Действуй смелей, – говорил за столом отчим, нетерпеливо подымая рюмку. – Наполняй тарелку, не стесняйся, икорку бери красненькую, черненькую. Она чертовски хороша после тоста. Балычок там, семгу не забудь. Вот так. А теперь поднимем рюмашки за союз старшего и младшего поколений, за самостоятельность и деловитость.
– Очень правильно! – поддержала мужа хозяйка. – И все дядины причуды забудь. Пора уже по-настоящему заботиться о будущем. А то непутевый Егор, пусть земля ему будет пухом, закрутил тебе голову, надоумил перелопачивать грунт.
– Вы напрасно так, мама, – возразил Виталий. – Это очень интересно и важно. Особенно для изучения эпох, когда еще не было письменности.
Виталий поднялся, заговорил горячо:
– Письменность ведь появилась только пять тысяч лет назад. Только пять тысяч! А предшествующий период развития человечества – около двух миллионов лет. Сравните две цифры: 5 тысяч и 2 миллиона. И все, что происходило за это время, стало известно лишь благодаря археологии.
– Два миллиона – это убедительно, – улыбнулся отчим, – поднимем рюмашки за них.
– Даже письменность на первые две тысячи лет – египетские иероглифы, вавилонскую клинопись, греческое линейное письмо открыла все та же археология, – вдохновенно продолжал Шабадаш. – Это же чудо, настоящее чудо.
– За вавилонскую, как она там, клинопись, да? И за все это чудо. Будем здоровы, – снова провозгласил отчим.
– Твой дядя многого добился, собирая черепки? – ухмыльнулась мать.
– О, конечно, – не почувствовав насмешки, ответил Виталий. – Его знают археологи в Москве, Ленинграде и в других городах.
– Я спрашиваю совсем о другом, – уточнила хозяйка. – О жизненных благах. Ты еще совсем непрактичный ребенок, хоть уже в девятом классе. Много Егор накопил для себя? Вот Андрей Степанович, – она показала на мужа, – достоин подражания. И дом, как видишь, не пустой, и хлеб, и к хлебу. Машина в своем гараже. А ты – раскопки…
– Ну при чем же здесь гараж? – кипятился Виталий. – Вы просто не понимаете, не отдаете себе отчета, как эти раскопки нужны.
– Не будь наивным ребенком. За себя бороться надо. Реальную, понимаешь, реальную жизнь знать. Думаешь, Андрею Степановичу сразу повезло? О, сколько преград было. Но он их обошел, кого добром, кого злом сковырнул. И стал тем, кто он есть. И между прочим, по моей инициативе: уметь обойти, выйти вперед не так просто.
– Соревнование? Правильно. Надо идти вперед, обгоняя других, добиваясь победы, – согласился Виталий.
Мать и отчим расхохотались.
– Нет, ты так и остался ребенком, говоришь языком газетных статеек. Сколько ты там получал на этих раскопках?
– Да разве в этом дело, мама? Я узнавал, познавал.
И вновь его ответ вызвал смех супругов.
– Вот я возьму тебя на свои (он подчеркнул «свои») раскопки, – откликнулся отчим. – Посмотришь, где по-настоящему клад отрывают.
Конечно же, мать не рассказала Виталию, что отчим, еще в недавнем прошлом активист, толковый и талантливый инженер, ради наживы и корысти бросил родное предприятие, свой коллектив, сколотил бригаду шабашников. Пользуясь нехваткой кадров и материалов, они по договорам вели строительство и монтаж котельных, кормоцехов в колхозах. Незаконно, правдами и неправдами, доставали оборудование, зашибали бешеные деньги. Не рассказала она сыну, что товарищи отчима перестали с ним здороваться, с презрением осудили его поступок.
– Поедешь со мной – не пожалеешь, пустым не воротишься, – вновь повторил Андрей Степанович.
И во время каникул Виталий поехал. Вернулся удивленный и изумленный. Такой суммы не получал даже дядя, не то, что он, начинающий и, по сути, ничего не умеющий юнец. Шабадаш купил себе модный костюм, магнитофон, мотоцикл.
– Ты что это шабашником заделался? – спросил Виталия соученик Костя, живущий по соседству.
Юноша промолчал, а вернувшись из школы, рассказал все матери.
– Завидует! – коротко резюмировала Маргарита Сергеевна. – Семья у них большая, на зарплату отца живут. Но проучить надо. Пусть не лезет в чужие дела. Сваргань-ка анонимку, закрой ему рот.
Виталий оторопел. Анонимку? На Костю? Лучшего друга? Ведь именно Костя первым привлек к себе новичка, когда Шабадаш переехал к матери и поступил в их школу.
– Это подло, – отозвался Виталий.
– Как хочешь. Ему простишь – другие заклюют. Думаешь, Андрею Степановичу легко? Много недоброжелателей расплодилось. Завидуют, что он за месяц больше, чем они за полгода, зарабатывает.
Первую анонимку Виталий писал под диктовку матери. Затем уже без ее помощи оболгал претендента на золотую медаль Володю Зыбкина. «Пользуется шпаргалками, списывает с книг. Так любой пятерку получит», – бросил он на классном собрании в отсутствии Володи.
И в то же время Виталий мог быть совсем иным, тут уж ни прибавить, ни убавить. Он помогал, не жалея времени, отстающим ученикам.
– Прошу, прошу, – доброжелательно приглашал он к себе домой второгодников Севу Попова и Вову Колкина. И вместе с ними до ночи просиживал над задачами, разбирал теоремы, выводил формулы. И уж кто-кто, а родители этих ребят до небес превозносили Шабадаша – его бескорыстие, общественную активность и гуманность. Отстающие школьники действительно подтянулись. И пусть не блистательно, но все же закончили школу. И слава о Виталии распространилась по всей школе, шагнула в районный и городской отделы народного образования. И то, что Шабадашу присудили золотую медаль не только никого не удивило, но и почти единодушно было расценено, как абсолютно правильное решение. Куда теперь? Конечно, в археологический. Пусть у кое-кого и более высокие заработки, чем у археологов, да и хлопот поменьше, чем у них, – его влечет любовь к познанию далекого прошлого, страсть к раскопкам и поискам.
– Археология изучает прошлое, а нас интересует будущее, – сказала мать Виталия, отвергая археологический факультет и связанный с этим переезд в другой город.
– Но ведь у него тяга, влечение, – возразил отчим, – не будем ломать ему жизнь. Хватит, что я ради денег… Пусть едет с богом.
– Дурь! Дурь и блажь! – резко бросила Маргарита Сергеевна. – В нашем городе такого факультета нет, а вновь расставаться, ехать неизвестно куда ради того, чтобы потом всю жизнь искать старые черепки… Нет, лично я за другое. За журналистский факультет нашего университета. Туда всегда огромный наплыв, а это говорит о многом.
– Нет и нет, – решительно ответил Виталий. – Я не манекен и распоряжаться собой не позволю.
– Вот ты как заговорил! – возмутилась Маргарита Сергеевна. – Тогда как знаешь. Езжай куда хочешь, хоть на Северный полюс, но на меня не рассчитывай…
– Тронут до глубины души столь нежной заботой, – отозвался Виталий. – Что ж, не помру, сам себе за лето заработаю, подамся, как это не противно, к Андрею Степановичу в шабашники.
– А отчим тебя не возьмет, – чеканя слова, проговорила Маргарита Сергеевна. – Там работы сворачивают. Приходится отказываться даже от опытных людей.
– Тогда попробую обойтись без вашей помощи.
Полтора месяца Виталия не было дома. Узнав адрес ближайшей археологической экспедиции, он поехал туда. Но без дяди все было не так, как раньше. Его, как не имеющего специальности, зачислили разнорабочим и попросили заниматься своим прямым делом, по сути, отстранив от поисков. Фотография «Сын экспедиции», опубликованная несколько лет назад в популярном издании, тоже особого впечатления не произвела.
– Спрячьте подальше журнальчик, – посоветовал руководитель экспедиции, – и не занимайтесь, пожалуйста, саморекламой. Вы были школьником, а теперь – вон какой вымахал. И не надо считать себя вундеркиндом и предъявлять претензии. Вас, надо полагать, интересует характеристика. Но со своей основной работой вы справляетесь весьма посредственно. Ничем, кроме, пожалуй, излишнего самомнения, себя еще не проявили.
Уязвленный Виталий взял расчет и без характеристики выехал в Москву. Столица, увы, тоже не встретила колокольным звоном честолюбивого абитуриента. Медалистов было хоть пруд пруди, штатных работников экспедиций и музеев, имеющих производственный стаж, – еще больше. На каждое место претендовало по нескольку человек. Переволновавшись, Виталий не проявил присущей ему эрудиции на собеседовании и, получив четверку на первом экзамене, потерял преимущества медалиста и вернулся домой.
Вскоре выпускник школы № 21 Виталий Шабадаш стал студентом университета. В аудитории рядом с несколькими вчерашними школьниками парни и девчата из сел и заводов. Многие уже поработали в заводской или совхозной многотиражке, познали труд литработника районки. Ходили в зной и непогоду пешком в ближайшие колхозы, месили сапогами невысыхающую грязь, «голосовали» на дорогах. С рассветом посещали фермы, поднимались в горы к чабанам. Парни и девчата с непонятным для Шабадаша восхищением рассказывали обо всем этом, радуясь тем немногочисленным заметкам, которые удалось опубликовать в газете. Бодро звучала в общежитии и на самодеятельных вечерах известная песенка, не вызывавшая у Виталия особого энтузиазма: «Трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. Если б снова начать, я бы выбрал опять бесконечные хлопоты эти».
Нет, если б снова начать, Виталий, теперь уже студент третьего курса, хорошо бы подумал и спустя год вновь попытался поступить на археологический. Все, все, для чего старался и старается (он это отчетливо ныне понял) только иллюзия, мираж. «Закончишь факультет журналистики и перед тобой блистательная будущность. Не перелопачивать землю в поисках обломков туалета какого-нибудь фараона, а формировать широкое общественное мнение, – убеждала мать, юрист по образованию. – Ты ведь способный, умный, можешь быть международным комментатором, к голосу которого прислушиваются тысячи или даже миллионы, главным редактором или собственным корреспондентом где-нибудь за границей, – размечталась она. – Представляешь, министры приглашают тебя на пресс-конференции, выдающиеся деятели искусства – на персональные выставки или театральные премьеры, главы государств дают интервью, деловые люди добиваются свидания с тобой»…
Увы, университет не обеспечивал ничего похожего. Его выпускники, как правило (за небольшим исключением) направлялись в районные газеты или на целину, подолгу ожидали очереди на комнату, вели полукочевой образ жизни. Уже впоследствии наиболее одаренных приглашали и в аппарат центральных газет, журналов, на телевидение или радио, посылали собственными корреспондентами за рубеж. Но это все потом. И наиболее даровитых!
Поняв это с опозданием (но так и не осознав всей будничной сложности журналистской работы и за границей, и в центральной печати), Виталий захотел было перевестись на философский факультет. Но проректор посоветовал Шабадашу не философствовать, а продолжать учиться на своем факультете.
Теперь оставалась надежда зацепиться в аспирантуре или получить направление в крупный город. И Виталий старался во всю. Его безукоризненный матрикул допускал на свои странички только «пятерки». Но университет не школа, хотя и в нем порой при определении достоинств будущего специалиста исходят только из пятибалльной системы. Соратница анкет по учету кадров, скольких талантливых людей не заметила ты, пятибалльная система? Сколько получивших диплом с отличием проявляли свою несостоятельность при первой же буре в открытом море жизни.
И все же вуз – не школа. В этом Виталий убедился, когда вернулся с практики. Недовольно качал головой бывший журналист, а ныне доцент университета Александр Петрович Синченко, читая заметки и корреспонденции Шабадаша. Ни искринки жизни, ни капли волнения, сухой набор корявых, затертых до основания бесстрастных фраз. А ведь это рассказы о людях, их делах, их судьбах… Еще и еще раз перечитывал Синченко привезенные Шабадашем материалы. Искал хотя бы намеки на призвание.
– Не туда, пошли, Шабадаш, не туда, – огорченно вздыхал преподаватель. – Тут кроме знания теоретических дисциплин должна быть искорка… понимаете, искорка, призвание. Прочитайте корреспонденции Ивченко, Волкова, Резниченко да и других ваших сокурсников и вы сами поймете цену вашим творениям. Нельзя писать так казенно, без чувств, надежды, без мечты…
– Я не восхищающаяся натура, Александр Петрович, – возражал Виталий. – Я не умиляюсь, глядя на перепачканного сажей кочегара или висящего под самым небом верхолаза. Для меня важны не эмоции, а тема, количество строк и срок выполнения. И тут ко мне за недисциплинированность или неточность претензий не было. Собственно, об этом достаточно убедительно сказано в характеристике, которую мне дали в редакции городской газеты. Вы, надеюсь, ее читали?
– Читал, читал, – отмахнулся Синченко и посоветовал Виталию держать контакт с наиболее способными студентами. – Конечно, вы журналистского таланта нигде не купите, но поучиться хватке, подходу к теме могли бы у Волкова, я уже не говорю об Ивченко. Очень, очень даровитая девушка, настоящая журналистка.
После этого разговора и началось более близкое знакомство Виталия и Ивченко. Не раз уже и до этого останавливал Виталий взгляд на рыжекудрой Елене. Он ловил себя на том, что ее чуть раскосые большие глаза, припухшие чувственные губы, ямочки на щеках привлекают к себе, что ему нравится эта, зачастую грустная и немного замкнутая девушка. Отец Лены – герой войны, признанный боевой фронтовик. Сама она хороша, талантлива и не раз (Виталий это заметил) тепло поглядывала на него. Чего же медлить?
– Я бы на вашем месте, Елена, не носил такой тяжелый портфель, – сказал он, подходя как-то на улице к Ивченко.
– А что же прикажете делать, если все в нем необходимо?
– Я бы заставил поклонников своего таланта переносить эти тяжести.
– Обойдусь без таковых. А вы без подковырки не можете? – обиделась Елена.
– Так воспитан. Переживаю, когда девушка, выбиваясь из сил, тащит столько трудов классиков. Разрешите помогу.
– Не затрудняйтесь. Да и на чай я носильщикам не даю, – отрезала Ивченко.
– Причина уважительная. Но я согласен на чай получать не деньгами.
Елена вспыхнула.
– Нет, нет, не поймите превратно. Мне от вас нужна иная помощь.
И Шабадаш рассказал о придирках Александра Петровича к его работам и о том, чего он ждет от наиболее талантливой студентки.
– Нет уж, увольте. Справиться бы со своими делами, – холодно ответила Лена. Но тотчас пожалела об этом. – А в чем, собственно, должна состоять моя роль? – после продолжительной паузы переспросила Елена. – Если вдохновлять вас на страстную публицистику, то сразу подаю в отставку. Вас уже достаточно, как мне известно, вдохновляли и Клава, и Ольга, и Зина…
– Зачем так? Я же ваш друг, поверьте… И лежачего не бьют – такова традиция, – скучно отозвался Шабадаш. – Почитайте мои работы. Давайте сообща напишем очерк или корреспонденцию. Хочу посмотреть, как вы собираете факты, как пишете. Творческий процесс, в общем.
– Пока еще глядеть не на что. Ну что ж. Посоветуюсь с деканом.
А несколько дней спустя в кабинете журналистики университета они сидели вдвоем, читали большой очерк Шабадаша.
– Он действительно так плох? – спросил Виталий, когда чтение было закончено.
– Действительно, – вздохнула Елена. – Его надо в корне переделать.
