Текст книги "Курская дуга"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

17

В полдень «тигры» вклинились в оборону гвардейского корпуса. Под прикрытием истребителей шестьдесят пикировщиков семь раз бомбили роту Бунчука. Дымились разбитые блиндажи, торчали колья с обрывками колючей проволоки, на убитых тлели гимнастерки, и на дне глубоких воронок пенилась ржавая вода.

Юнкерсы разбомбили мощные минные поля, и пехота врага, поддержанная тяжелыми танками, ворвалась в передовые траншеи.

Бунчук собрал в кулак поредевшую роту и немедленно перешел в контратаку.

– Сталинградцы, броском вперед! – крикнул Сотников и первым поднялся в атаку.

Тихон не отставал от Сотникова. В почерневшей от пота гимнастерке Сотников увлек за собой гвардейцев. Натиск пехоты поддержали артиллеристы и бронебойщики. Рота Бунчука, выбив фашистов из двух больших окопов, продолжала продвигаться. «Тигры», попав под сильный артиллерийский огонь, попятились и, подставляя орудиям лобовую броню, отошли задним ходом.

Покинув укрытие, гвардейцы стремительно приблизились к траншее и, когда до нее осталось метров пятнадцать, бросили гранаты.

«Появляйся в дыму под разрывы своих гранат», – мелькнула у Тихона мысль.

Ветер не успел рассеять дымки, как Тихон уже прыгнул в траншею. Раненый эсэсовец кинул ему под ноги гранату. Но Тихон успел выбросить ее из окопа. Короткой очередью он добил фашиста.

Тихон осторожно продвигался по траншее. К нему на помощь подоспел Шатанков. Сотников прикрывал их. Он сверху простреливал траншею.

«Молодцы, ворвались!» – Бунчук опустил бинокль и снова на дне окопа прижал к уху телефонную трубку.

– Что? Сколько трупов? Не считал… А трудно? Нелегко… Подкрепление? Пока не прошу… Что? Воевать немного научился…

– Слушай, Бунчук, – говорил в ответ комбат, – ты не зарывайся, изматывай противника и отходи за ручей. Это приказ Федотова. Понял?

«Где-то на фланге фашисты обошли нас», – решил Бунчук. Он услышал стой и склонился над раненым.

– Пей, жив будешь. Сейчас санитара позову. – И комроты поднес к губам солдата флягу.

Водка обожгла губы и, как показалось Селиверстову, вернула силы. Он даже попробовал глубоко вздохнуть, но в груди так закололо, что он заскрипел зубами и выругался.

«Почему не идут санитары? – Иван снова вспомнил о брате и встревожился. – Жив ли Тихон?»

Селиверстов был уверен: если он ухватится за корневище, то встанет, выглянет из окопа. Иван тянулся к сухому корневищу. Он царапал ногтями стенку окопа. Рука устала и повисла, как плеть.

– Ты сиди смирно, не рвись, – посоветовал Бунчук.

Солнечный луч выскользнул из-за облака, осветил дно окопа. «Мне здесь хорошо. Тепло… – продолжал думать Иван. – Отлежусь немного и встану», – но мысли путались, исчезали.

– Пить! – просил Селиверстов, впадая в забытье.

Он очнулся у родника. Было приятно лежать на сырой траве. Кто-то обильно смочил ему голову. Капли текли по губам, по подбородку, он и на груди ощущал их холодные, щекочущие шарики. У его ног, прислонясь к дубку, сидел солдат с забинтованной головой и, заикаясь, тянул:

– Сл-лу-хай, сестр-тричко, не зна-аю, як тебе звати, чи Маня, чи Галя, дай мені сп-пиртику.

Высокая трава мешала Селиверстову разглядеть лицо санитарки. Он видел рыжие косички, туго стянутые потрепанными красными ленточками.

«Девчонка, что ли? Проворная… Кому-то перевязку делает. А я живу, назло всем осколкам, – Иван приподнял голову, обрадовался: – Вроде силенка возвращается».

Близко разорвалась мина. В кустах затрещало, засвистело. В родник посыпались комья земли.

«Эге, сюда достает… Родник? Да здесь до переднего края гранату добросишь. Фу, черт, дым противный… Кислятина какая», – Иван с трудом повернулся на бок.

Селиверстов заметил в руках у соседа флягу. Тот, не обращая внимания на обстрел, вынул из мешочка алюминиевый стаканчик и, ни капли не пролив, наполнил его до краев.

– Ну, будьмо! – И, не повернув головы, через плечо большим пальцем указал на Селиверстова. – Сест-тричко, дать, чи він гот-тов?

«Готов»? Это слово испугало Ивана. Он приподнялся, тяжело охнул. Боль в груди мгновенно усилилась. К нему подползла санитарка.

– Миленький, не надо вставать, я тебе перевязку сделала, жить будешь!

– Спасибо… Как тебя зовут?

– Марусей, а наши санитары называют просто Рыжиком. – Она слегка улыбнулась.

– Нехорошо они поступают, так кота можно назвать, – с обидой, как бы заступаясь за нее, сказал Иван.

– Рыжик? Съедобный гриб! – Она снова слегка улыбнулась. – Миленький, давай эвакуироваться. – Маруся вплотную придвинулась к Селиверстову, взвалила его к себе на спину, поползла.

Солдат-заика не отставал от них и, когда санитарка выбивалась из сил, помогал ей.

Маруся, втащив Селиверстова в окоп, старалась отдышаться. Даже пыль не могла потушить на ее щеках ярких веснушек. Лицо у девушки было продолговатое, некрасивое. Но глаза васильковые, нежные. В косичках запутались колючки. Иван смотрел на Марусины руки, исцарапанные осколками, и усиленно моргал. Глаза наполнились слезами.

– Тебе больно? Сейчас поползем, миленький. Ты не волнуйся, врачи спасут.

– Я не о том… Хорошие люди мучаются на войне… Ты хорошая и все под огнем.

– Я привыкла, миленький, сегодня сорок раненых вынесла с поля боя. И все с оружием.

– Сорок? – переспросил Иван и подумал: «Если в живых останусь, никогда ее не забуду».

В эту минуту ему очень жаль было рыжую веснушчатую девушку. После короткой передышки они поползли вдоль окопа. За изгибом открылась пепельная лощинка. Иван узнал разбитые позиции минометной роты. Только кое-где на бугристых скатах желтел львиный зев да одиноко гнулась на ветру дикая гвоздика.

В обугленных кустах валялись искалеченные стволы минометов. Взрывная волна бросила в ручей опорные плиты, и они казались черепахами.

«Фур-фур-фур!» – гранаты с белыми деревянными ручками разорвались в обугленных кустах.

– Фашисты близко, брось меня, уходи, Марусенька, – просил Иван.

– Сест-тричко, відповзай з ним… Я прикрию…

Контуженый солдат поднял с земли винтовку. Он зарядил ее и неожиданно вскинул. Щелкнул выстрел. С бугра скатилась черная каска. Солдат еще выстрелил с колена, но силы изменили ему. Он выронил винтовку.

Быстро спустившись в лощинку, гитлеровцы добили его прикладами.

Одетый в зелено-коричневый маскхалат, молоденький фашист отнял у Маруси флягу и сумку с красным крестом. Он встряхнул флягу и сейчас же ударил санитарку в живот. Маруся упала. Иван видел, как, поднимая пыль, подошвы сапог сверкали железными шипами и пластинками.

«Фашистская жаба, палач, ты тоже получишь!» – Иван собрал последние силы, схватил мину и ударил об опорную плиту.

Держа наготове автомат, Тихон Селиверстов выглянул из траншеи. Взрыв заставил его пригнуться. Колючая, как хвоя, пыль ударила в лицо. Он протер глаза, приподнялся.

От гитлеровцев одни клочья, кажись, сами на фугас напоролись!

– Здесь фугасов не ставили…

– Так на мины.

– Некогда расследовать!

– Туда им и дорога!

К месту прорыва уже спешили сержант Телушкин с Шатанковым и Сотниковым. А за ними комроты Бунчук с небольшой группой солдат. Они несли мины.

– Снаряжай, минируй! – Бунчук заметил Селиверстова и подозвал его: – Тихон, твоего брата недавно в санбат отправили.

«Ванюше крепко досталось… Выживет ли?!» – снаряжая мины, мрачнел Тихон. Он решил не писать домой о ранении брата. Эта весть могла убить больную старушку-мать. «Деду Авилу можно сообщить, тот сам в кавалерии служил, семнадцати ранений имел». Одна мысль успокаивала Тихона: «Такого силача, как Ванюша, смерть не должна одолеть».

Тихон сразу забыл о брате, как только выскочил из окопа. В лощинке посвистывали пули. Под градом осколков он с Шатанковым и Сотниковым, лежа на животе, копал ямки, устанавливал мины, маскировал их.

Бунчук торопил гвардейцев. Он понимал: минутное затишье – и удар грома. Враг подтягивал резервы, перестраивал свои боевые порядки. Он добился небольшого успеха и теперь на этом направлении будет наращивать удары. «На каждый яд есть противоядие. «Тигры» прорвутся, а мы пехоту отрежем. Танки покрутятся и уйдут. Разве не видел с НП Федотов, как мы отразили все натиски? Но приказ есть приказ, и надо отходить… А зачем? Странно. Сами врагу указываем дорогу, ворота открываем. Заезжай! Напрасно отдаем лощинку. Слишком опрометчиво поступает Федотов, – приходил к выводу Бунчук. – «Тигры» могут прорваться к перекрестку дорог и обойти с флангов укрепленные высотки».

– Товарищ лейтенант, несут кого-то, – крикнул Телушкин.

– Что, ранило?

– Нет, подобрали…

Тихон втащил в окоп окровавленную санитарку. Гвардейцы потеснились.

– Она жива еще… Мы у ручья мины ставили… Смотрим, дышит.

– Маруся! Как же так? – воскликнул Бунчук. Он обратился к рослому гвардейцу. – Возьми ее на руки и крой, как козырь, на медпункт… Она немало нашего брата спасла. – Заткнув за пояс гранаты, Бунчук пополз вперед.

– Минное заграждение готово… На совесть сделали… Можете не проверять, – остановил его Тихон.

– Не загораживай дорогу. Я должен убедиться сам…

Бунчук ползком выдвинулся за противотанковое заграждение. Тихон не отставал от него. Комроты достиг ручья, локтем толкнул Селиверстова.

– Где Марусю подобрал?

– На этом месте.

У ручья сажа покрыла намытый песок. Он запекся вокруг воронок, блестел, как слюда. Бунчук подполз к убитым.

– Кого вы разыскиваете? – спросил Тихон.

– Смотрю, всех ли забрали раненых. Думал одного бойца найти…

– Мы все закоулки обшарили. В разбитые блиндажи заглядывали. Нет!

«Я с Марусей Ивана Селиверстова в санбат отправил. Фашисты прорвались и настигли их. Сказать ли Тихону сейчас? Скажу потом, после боя», – решил Бунчук.

Сотников и Шатанков с нетерпением поджидали лейтенанта. Им хотелось, чтобы он оценил их работу. Неожиданно, подобно горному обвалу, загрохотала дальнобойная артиллерия. Короткий, мощный огневой налет взметнул степную пыль, тучей поднял ее высоко в небо.

– Наши бьют. Это ДОН.

– Что?

– Дальнее огневое нападение, понимаешь? Где-то «тигры» скопились, а их засекли. Смотри, комроты возвращается… – И Сотников доложил Бунчуку: – Заминировано.

– Ни одного подозрительного бугорка… Свежей земли не видно… – Бунчук снова взглянул на минное поле. – Хорошо!

– Установить – чепуха, а вот заманить на мины – это фокус. Фашист хитрый, он обходит. – Сотников пригнулся, выхватил из-за пояса гранату. – К бою!

– Отходить перебежками! – крикнул Бунчук. – Давай заманим!

«Пусть думают, что мы отступаем», – с этой мыслью Тихон сделал короткую перебежку. Потом еще два стремительных броска. До окопов осталось метров десять, но Тихон зацепился за какой-то обнаженный корень и упал.

Близко потрескивали разрывные пули. Тихон заметил ход сообщения, но сделать перебежку было рискованно. Кто-то догадался, бросил дымовую гранату, выручил его.

Вскочив в ход сообщения, Тихон увидел Шатанкова. Тот поспешно доставал из кармана завернутые в носовой платок запалы.

– Не торопись!

– А ты смотри…

В лощинку с треском, с шумом ворвались вражеские мотоциклисты. Они строчили из пулеметов и разведывали дорогу. Заухали бронебойки. Головной мотоцикл перевернулся. Пулеметчик вылетел из коляски и распластался у самой воды. Водителю удалось убежать. Мотоциклисты-разведчики дерзко развернулись под огнем и умчались.

– Видал-миндал?!

– На съедение их бросают, смертники они, действуют нагло. – Тихон присмотрелся к дальним кустам и заметил радиоантенны. – Танки! Подошли и ведут разведку, сейчас двинутся…

Но танки не двигались. В лощинке забушевал огонь.

Словно огромные металлические собаки, свирепо залаяли шестиствольные минометы.

«Накроют, подорвут наше минное поле», – и Тихон прижался к стенке хода сообщения.

После огневого налета в лощинку осторожно спустились два легких танка. За ними шел бронированный тягач. У входа в лощинку показались зеленые и светло-желтые тяжелые боевые машины. Они заняли огневые позиции и выжидали. На башнях и на бортах виднелись темно-коричневые полосы и пятна. Стальные громадины становились почти незаметными от этой маскировки. В кустах, в пыли и в дыму она искажала их очертания.

У ручья головной танк наскочил на мину. Услышав грозный треск, Тихон, торжествуя, осторожно приподнялся.

Сработала, голубушка, уцелела!

С перебитой гусеницей танк, словно гигантский волчок, крутился на месте. И снова под гусеницей взлетел огонь. Танк остановился. К нему подбежали гитлеровцы.

Ни Тихон, ни Шатанков не смогли их срезать автоматной очередью. Танки шквальным огнем прижали гвардейцев к земле.

«Где же наши бронебойщики, почему они замолчали, не видят? Запрятались в норы!» – злился Тихон.

Но бронебойщики не могли поддержать пехотинцев. После первого залпа пыль выдала их позиции. Обнаружив бронебойки, «тигры» повели огонь прямой наводкой. Бунчук приказал расчетам ПТР уклониться от боя, по ходам сообщения обойти с фланга танковый клин и ударить.

В это время в лощинке к поврежденному танку подъехал тягач, оттащил его в сторону. Сейчас же выдвинулся новый легкий танк. Он подорвался на мине за ручьем. И его отбуксировал тягач. К ручью медленно подполз третий танк.

«Мы вам, черти полосатые, устроили водопой», – и Тихон сдул песок с автомата.

Фашисты упорно пробивали дорогу через минное поле. Их танки шли колонной. Поредевшая рота Бунчука отступала.

– Бунчук! Ты, отходя, маневрируй, используй разветвленную сеть траншей и ходов сообщений, иначе тебя раздавят…

На этом телефонная связь с КП батальона прервалась. Из лощинки выползли в маскхалатах фашистские автоматчики.

«Проверяют дорогу», – Бунчук губами сорвал лепесток дикой гвоздики.

– Телушкин, дай дрозда!

«Дроздом» Бунчук называл короткую пулеметную очередь. Указав сержанту цель, он проследил, как легли пули.

– Хорошо взял. Пускай полежат чужаки. Молодец, не промазал! – И комроты шагнул вперед. – Сотников, возьми ребят, заминируй выход из лощинки. Быстрей!

К Сотникову присоединились Тихон и Шатанков. Гвардейцы, скрываясь в густой траве, подобрались к лощинке. Едва они установили четыре мины, как услышали рокот моторов.

Танки двинулись! Над головой Тихона пули срезали верхушку чертополоха. Колючий продолговатый лист упал в ямку. Тихон присыпал его землей. Злее мина будет!

К Тихону подполз Сотников.

– Быстрей минируй! – И он ловко заработал саперной лопаткой.

Под огнем гвардейцы установили еще несколько мин!

– Отползай! – Сотников взвалил на плечи раненого соседа, усатого солдата.

– Печет… Огонь в животе… – Раненый пытался бессильной рукой отстегнуть от пояса флягу.

– Потерпи, браток.

– Не бросайте…

– Кто ж тебя бросит!

Тихон поспешил на помощь Сотникову. Они втащили раненого в траншею. Сзади загремел взрыв.

– Еще один полосатый черт подорвался! – прямо в ухо Сотникову крикнул Тихон и, взглянув на усатого солдата, снял пилотку. – Прощай, друг. Вместе устанавливали мины…

Сотников предложил Тихону подобраться к лощинке и восстановить минное поле. Тихон согласился, взял четыре мины. Но уже по траншее катилось тревожное слово:

– Воздух!

Небо гудело. Стонали тяжело груженные «юнкерсы-87». Воздушный заслон – краснозвездные яки и «лавочкины» – завязали бой с вражескими истребителями.

Бунчук, не отрываясь от бинокля, следил за воздушной схваткой. Мессершмитты стремились задержать и оттеснить наш воздушный заслон. Яки – разбить истребительную эскадру врага на отдельные группки. В глубинах неба «лавочкины» внезапно изменили маршрут. На большой скорости они прошли мимо фашистского истребительного заслона и атаковали бомбардировщиков.

Маневр удался, «юнкерсы-87» куда попало сбрасывали бомбы. Косяк бомбардировщиков, отстреливаясь, повернул назад.

В траншеях приободрилась пехота.

– Улепетывают!

– Сунулись, да обожглись…

– А теперь и своих не помнят, бомбами угощают.

– Только пятки сверкают, салом смазаны.

– Сало не помогает – воздушная дорожка больно скользкая!.

Высоко в небе возник пронзительный свист. Воздух забурлил. Свист с каждой секундой усиливался. Он заглушил все звуки, перерос в неистовое завывание. Быстро, как спицы в колесе, мелькали плоскости мессершмитта.

Тихон с опаской наблюдал за сбитым истребителем. Ему казалось: траншея, словно магнит, притягивала самолет и уже было поздно искать другое укрытие. Мелькнула тень. Сильный ветер продул траншею. От удара осыпались земляные стенки. Невдалеке поднялись и медленно оседали клубы дыма и пыли.

– Чертова мельница… думал, стукнет нас по макушке, – признался Тихон Сотникову.

Солдаты увидели новую опасность, приготовились.

Точки на горизонте быстро превратились в девятку юнкерсов.

«Яки связаны боем… «Лавочкины» преследуют врага… Этим никто не помешает. – Бунчук заметил шестерку «ильюшиных». – Штурмовики… В воздушном бою они только обороняются».

Девятка юнкерсов уверенно заходила на бомбежку. Пикировщики изменили свой боевой порядок, они выстроились в цепочку.

Застрочили ручные пулеметы.

Разрядились диски автоматов.

«На наш огонь не обращают внимания, – Бунчук перекусил папироску, – ведущий клюнул носом. Спикировал!»

Юнкерс протяжно завыл. Засвистели бомбы. Но самолет из пике не вышел. Он вспыхнул.

«Срубили!» – Бунчук почувствовал: стена траншеи зашевелилась.

Глыбы земли придавили его. Если бы не пришел на помощь Тихон, комроты задохнулся бы. Жадно глотая воздух, он протирал глаза. В небе гремели пушечные и пулеметные очереди.

– Что это?

– Наши штурмовики!

– Чудеса… Коньки-горбунки выручают… Такое впервые вижу. – Бунчук чихал и старательно протирал глаза.

Штурмовики наносили огневые удары. Вспыхнул еще один бомбардировщик, не выйдя из пике. Снизился третий и стальным крылом срезал, словно тростинку, одинокий старый тополь. Тяжело подпрыгивая, юнкерс потащил за собой клубы придорожной пыли. Но солдаты перестали следить за необычным воздушным боем. Из лощинки выползали танки и вели огонь.

– Минируй «в наброс»! – Бунчук приказал снаряжать мины и выбрасывать их из траншей в густую траву.

Беспрерывно сверкая огнем, выстраивались фашистские танки. По траншеям и ходам сообщений Бунчук вывел из-под удара горсть храбрецов. Все испытали они: рукопашную схватку, единоборство с танками, беспрерывный обстрел и бомбежку. Запыленные, без пилоток, в разорванных гимнастерках, в окровавленных бинтах, выходили они из большого боя. Они подобрали раненых артиллеристов, несли панорамы и замки от орудий.

Отходя, Бунчук следил за фашистскими танками. В первом эшелоне медленно двигалось семь «тигров» с десантом автоматчиков и на флангах шесть самоходных орудий. Во втором – пятнадцать средних танков и до двух рот пехоты. Из лощинки выходили все новые и новые танки. Это был третий эшелон, самый многочисленный.

С тяжелым чувством шел Бунчук по ходу сообщения. «Вот что натворила проклятая лощинка! – эта мысль сверлила мозг. – «Изматывай противника и отходи!» – вспомнил он приказ. – Отошел… Теперь видите, какая каша заварилась? – Бунчук во всем винил Федотова. – Даже подкрепление не догадался прислать. Разве мы отдали б лощинку? Сами открыли ворота…»

– Удивляюсь я, товарищ комроты.

– Что?

Сотников, заклеивая папиросной бумагой ссадины на щеках, продолжал:

– Тихон Селиверстов десять часов под огнем, и ни одной царапины.

– А ты, словно оконное стекло, заклеен бумагой и под бомбежкой не рассыплешься! – подбросил Шатанков.

Злой и усталый Бунчук невольно усмехнулся. Еще и шутят. Хоть бы что хлопцам этим! Он пропустил солдат и последним взошел на высотку.

То, что увидел Бунчук, поразило его. В орудийных окопах под зелеными сетками стояли пушки. Ветер колыхал привязанную к сеткам пыльную траву. Все сливалось с местностью и даже вблизи трудно было заметить замаскированные артиллерийские позиции.

– Пушкари, почему огня не открываете?

– Нет приказа…

Бунчук вскипел.

– Где ваш командир? Где?

– Ну, кто здесь шумит? – И приподняв сетку из окопа, выглянул бородатый офицер. – Маскируйтесь!

– Танки прорвались! Что ж вы медлите?

– Прорвались? Ну, вижу… – отвечал артиллерист с полной невозмутимостью.

18

На северном фасе Курского выступа огонь охватил сорокакилометровую линию фронта. Воздушная разведка, донесение штабов, опрос пленных постепенно проясняли оперативную обстановку.

Основные силы гитлеровцев, их ударный кулак – 41-й и 47-й танковые корпуса, с хорошо обученными пехотными дивизиями, перешли в наступление с фронта Архангельск – Тагино в общем направлении на Ольховатку.

Командующий 9-й армией генерал-полковник Модель, стремясь расширить прорыв и надежно прикрыть фланги главной группировки, нанес удар 23-м армейским корпусом из района Глазуновки на Малоархангельск, а 46-м – из района Тагино на Гнилец.

С наблюдательного пункта Курбатов зорко следил за противником. Комкор все время как бы проникал в его боевые порядки.

Фельдмаршал Модель разведывал укрепленные рубежи. Он искал лазейки.

В первой половине дня, отразив все атаки «тигров», «пантер» и «фердинандов», Курбатов сделал в блокноте пометку:

«Первый танковый эшелон противника надо рассматривать как сильную боевую разведку. В результате: перегруппировка, отдельные танковые группы меняют направление атак, нацеливаются на стыки и фланги наших боевых порядков».

Где-то так же, как и Курбатов, следил за действиями своих войск Модель. Гитлеровский генерал хитрил. Он начинал наступать на относительно широком фронте и ложными атаками скрывал направление главного удара.

Модель стремился использовать малейший тактический успех на любом участке фронта. Он немедленно вводил в прорыв крупные танковые силы и в то же время продолжал штурмовать рубеж обороны на избранном им решающем направлении.

Вражеская авиация расчищала дорогу танкам. То шестьдесят, то двести самолетов бомбили узкие полосы фронта.

Модель маневрировал войсками в быстром темпе. После пятой атаки на правом фланге гвардейского корпуса «тигры» вгрызлись в оборону.

Не отрывая взгляда от карты, Курбатов спросил но телефону комдива:

– Вы хорошо видите танки? Даже отлично! Ну что ж, надо отдать противнику лощинку, но с толком… Да,-да… Согласен. Пусть прорывается в этом направлении. Я сейчас же буду у вас.

Открытый автомобиль комкора летел со всей скоростью. Мелькали, словно посыпанные пеплом, кусты и деревья. На листьях, потерявших свое очертание, лежал плотный слой пыли, и казалось, его не смоют никакие дожди.

«Сколько здесь войск прошло… – Курбатов по старой кавалерийской привычке ловко закурил на ветру, углубился в мысли. – Еще рано делать какие-то выводы. Битва только началась, все решающее – впереди. Но есть одно важное явление: враг наносит удары не кулаком, а растопыренными пальцами. «Тигры» выходят к нашим позициям без пехоты. Рассеченные боевые порядки… Это то, что нам надо!»

В низине заискрилась извилистая речушка Снова. Глубокие круглые воронки отчетливо виднелись на зеленом лужке. На хуторе Дружковском горели избы. Дым, подобно туману, плавал над осокорями.

– Что делают, а? Вблизи переднего края пикировщики все выжигают. – Шофер быстрее повел машину. – Местность открытая, надо проскочить… Кажется, гудят?

– Это наши красавцы! – Комкор любовался отрядом серебристых «петляковых». – Летите, соколы, летите!

Воздух дрожал. По лужку проносились стремительные тени.

– В первом эшелоне – четыре девятки, – считая самолеты, повеселел шофер.

За первой эскадрой рокотала вторая, на горизонте вырисовывалась третья. У моста дежурные саперы, выскочив из блиндажа, бросали вверх пилотки и кричали:

– Это вам, фашисты, не сорок первый!

Автомобиль комкора набрал скорость. Он как бы стремился догнать ускользающие тени самолетов.

С возвышенности открылось поле боя. Над ним все выше и выше поднимались летучие полосы пыли и дыма. Чернело солнце. Плавали темно-коричневые облака. Горели Бутырки, Александровка, Широкое Болото, Первые Поныри. Справа, слева сверкали пожары. Серия красных ракет сменяла зеленую. Вспыхивал огонь батарей. Змеились молнии разрывов. «Играли» дивизионы «катюш». От раскаленных стрел гвардейских минометов в небе струились волнистые бело-серые дымки. Пикировщики, казалось, сбрасывали на землю ковши с расплавленным металлом.

Шофер моментально свернул в густые хлеба. Над открытым автомобилем со свистом пролетали снаряды – «болванки» – и на какую-то долю секунды оставляли в воздухе странный шорох.

Шофер укрыл машину в лощинке. Высланный навстречу офицер связи повел комкора на НП. Рвались мины. Курбатов шел, не кланяясь осколкам. Но когда противник бризантными гранатами принялся прочесывать сад, пришлось прижаться к дереву.

Бризантные гранаты рвались над верхушками старых груш. В саду разразилась железная гроза. Осколки рассекали на толстых стволах кору. Зеленые плоды, листья и ветки сыпались на землю. Дымился опустошенный сад. Комкор и его проводник с трудом добрались до НП.

– Чем порадуете, какие у вас новости, комдив? – спустившись в блиндаж, спросил Курбатов.

– Разрешите доложить обстановку?

– Главное. Линия обороны?

– Она не прорвана, но получила серьезную вмятину…

– Противник почти преодолел первый рубеж обороны. Не за горами второй, – напомнил Курбатов.

– Я прошу вас, товарищ комкор, обратить внимание на плотность вражеской группировки. Взятые в плен офицеры показали: помимо авиации, на каждом километре фронта на главном направлении действуют: четыре тысячи пятьсот солдат, восемьдесят орудий, тридцать четыре миномета, тридцать, а то и сорок танков.

– Я предвижу сто и сто пятьдесят танков. Надо действовать с величайшей решительностью и чаще переходить в контратаки.

– Я враг пассивности и ожидания.

– Вы не дремали, но последняя контратака не удалась… Вы, полковник, нанесли удар в острие клина, в самое сильное место. Разве так бьют? Защищаясь, мы тоже должны искусно маневрировать, разведывать, находить уязвимые фланги. Непреодолимость нашей обороны – это упорное удержание укрепленных рубежей, уничтожающий огонь и контратаки… Смелые, но умелые!

– Враг коварный, ему удалось перехитрить.

– Долг платежом красен! – И чтоб удобнее вести наблюдение, комкор сел на футляр от стереотрубы.

На перекрестке дорог закрутилась пыль. Ее взметнул неразорвавшийся снаряд. В хлебах виднелись черные полоски. В лощине – грязный ручей, смоленые, как лодки, берега, кривые, горелые пни. Сама природа протестует против войны… Курбатов перевел взгляд на рощу Фигурную – зеленую и нарядную, но уже кое-где на опушках общипанную артиллерийским обстрелом. Сгорел высокий кустарник, и Павел Филиппович едва узнал верхушку горки Острая.

Комкор всматривался в линию обороны. Местность казалась пустынной. И только за перекрестком двигался желто-зеленый сверкающий огнем танковый клин. Бронетранспортеры подвозили пехоту. Впереди тяжелых танков шла бронемашина, за ней пылил отряд мотоциклистов.

Еще ранней весной, когда создавалась линия обороны и Павел Филиппович выезжал на рекогносцировку местности, он задумал в этом районе, в случае прорыва, завлечь танки противника в огневые мешки.

Опыт войны подсказывал ему: где б ни наступали гитлеровцы, они всегда придерживались дорог. Сильно пересеченная, заминированная местность исключала неожиданный маневр. «Тигры» и «фердинанды» вынуждены были наступать там, где их ждали гвардейцы.

Павел Филиппович был уверен: огневой мешок – гибель для танков и самоходок. Но как будут действовать артиллеристы? Хватит ли выдержки, мужества у орудийных расчетов пропустить в тыл стальные громадины с автоматчиками на броне?

Заградительный огонь батарей с закрытых позиций остановил неприятельскою пехоту. Танки замедлили движение. Пехотинцы подтянулись. Но отряд мотоциклистов рассеялся. Бронемашина сползла в кювет и дымилась. Тяжелые танки с десантами автоматчиков вышли вперед.

– Ага, вот где «карман»! – Курбатов заметил у самой дороги храбрецов, они быстро выкатили из укрытия орудие. – Заигрывающие! Давай заигрывай, заманивай в «мешок»! По головному бронебойным! – Снаряд попал в гусеницу. «Тигр» завертелся на месте. Комкор поправил пенсне. В это мгновенье второй снаряд поджег светло-желтый танк.

Орудие моментально исчезло в замаскированном «кармане». Гитлеровские танкисты не успели засечь его. Они заметили ложный артиллерийский окоп и туда направили огонь.

– Вы случайно не знаете, кто командир заигрывающего орудия? – продолжая наблюдать, спросил Курбатов.

– Я справлюсь… – Полковник снял трубку. – «Луну»! «Луна»? Кто командует заигрывающим? Ефрейтор Бобров, бывший наводчик… Знаю… В расчете все коммунисты… Вызвались заманить врага.

– Бобров? – вспоминал вслух комкор. – Это не тот ли, о котором писала газета?

– Да, это он и по-прежнему совершает «переворот» немецкой технике. «Тигр» горит!

Гвардейцы снова выкатили орудие. За проселочной дорогой показалось второе.

«Тигры» продолжали обстреливать ложную позицию. Вспыхнул еще один светло-желтый танк. Ползущие на флангах зелено-коричневые «фердинанды» обнаружили настоящие позиции артиллеристов и ударили прямой наводкой.

Упал ящичный, обеими руками схватился за грудь подносчик снарядов. Приблизились «тигры». Близко подползли «фердинанды». Гвардейцы вели огонь. Задымилось еще два танка. За проселочной дорогой «тигры» раздавили орудие, под гусеницами погиб его расчет, но гвардейцы Боброва держались.

Снаряд разбил колесо. Курбатов видел, как резко наклонилось орудие. «Ящик подставьте, ящик! Эх, не сообразят…» Но кто-то из артиллеристов догадался и заменил снарядным ящиком колесо. Выровнялось орудие, открыло огонь. Черное облачко окутало башню «тигра». Но с правого фланга уже зашел «фердинанд». «Не успеют повернуть орудие, поздно…» – Курбатов хмурил брови. В душе он тяжело переживал эту неравную борьбу. Сильные духом люди сознательно пошли на верную смерть ради победы и жизни других. И куда-то в Туркмению, на Урал, на Алтай принесут треугольники писем горе, и не одна там заплачет мать. Его тревожила и другая мысль. Не откроет ли какой-нибудь слабонервный расчет огонь раньше срока? Но артиллеристы молчали. Они подчинялись железной дисциплине.

Полетели вверх обломки орудия. Кто-то из гвардейцев, засев в окопе, продолжал борьбу. Он бросил дымовые гранаты и отбивался противотанковыми.

«Тигры» обошли полоску дыма. Они осторожно продвигались. Взлетели зеленые ракеты. Танки пошли быстрей. Из верхних люков выглядывали гитлеровские танкисты, осматривались – нет ли здесь неожиданного подвоха, не видно ли вблизи русских?

Ветер колыхал высокие пыльные травы да опаленную огнем рожь. Вперед устремились танки, бронетранспортеры с пехотой. Побатарейно, перекатами двигалась артиллерия. В боевых порядках врага показались даже громоздкие зенитки. Противник спешил продвинуться. Наконец-то найдена лазейка и можно выйти на оперативный простор!

Кружились воздушные разведчики. Гудели «рамы». Они снижались и снова набирали высоту – ничего подозрительного! Низко-низко проносились одиночные мессершмитты. «Какое у них задание? – думал Курбатов. – Очевидно, разведывают, все высматривают, не отходят ли наши войска».