Текст книги "Курская дуга"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Немецкий летчик сдался без сопротивления. Он поднял руки и взволнованным голосом крикнул:

– Рус, плен!

Обыскав немца, майор Гайдуков отобрал вальтер, планшет с картами и офицерское удостоверение. Пленный поспешно снял ручные часы, протянул их Гайдукову.

– Битте… [1]1
  Пожалуйста ( немецк.).


[Закрыть]

– Сами видим, что битый, – процедил сквозь зубы Ковинько.

Майор отстранил руку немца.

– Мы не грабители, понятно?

Пленный быстро заговорил. Но Гайдуков ничего не разобрал. Он мучительно напрягал память. Как назло, в нужную минуту все немецкие слова словно выветрились из головы.

– Надевай свои часы! Русского языка не понимаешь? – опустил винтовку Ковинько. – Твой Гитлер бандюга…

– Гитлер капут! – воскликнул пленный.

Ковинько усмехнулся:

– Эту песенку вы всегда поете с опозданием..

– Придется доставить пленного в штаб дивизии. Сделаем небольшой крюк, – заметил Гайдуков.

Майор сел с немецким летчиком в кузов. И снова затарахтела полуторка, заклубилась пыль. Небо по-прежнему звенело, словно натянутая до предела струна. В знойном просторе тянулись на Курск косяки вражеских пикировщиков.

В штабе авиадивизии Гайдуков встретил знакомых офицеров. Из коротких разговоров создавалась картина воздушного сражения.

«Генерал-фельдмаршал Рихтгофен с разных направлений бросил на Курск самолеты всех систем, «под метлу», – записывал в блокнот Гайдуков. – Первые эскадрильи наших «ястребков» встретились с превосходящими силами противника и все же связали их боем. Только небольшим группам фоккеров и мессершмиттов удалось пойти за своими бомбардировщиками.

Встретив сильное сопротивление нашей авиации, противник меньшими группами бомбардировщиков пытался повторными налетами с интервалами в тридцать минут пройти безнаказанно к цели. Он думал, что советские истребители будут на заправке. Расчеты врага не оправдались, в небо взлетели резервные эскадрильи «ястребков»…

Пока Гайдуков делал пометки в блокноте, пришел черноглазый юноша со звездочкой на серебряных погонах и принялся опрашивать пленного.

– Переведите, младший лейтенант, – сказал подполковник в роговых очках и щелкнул портсигаром.

– Обер-лейтенант Вильям Голлингер готов дать любые показания.

– Что его побуждает?

– Он обозлен. У него был напарник – заядлый фашист майор фон Реб. В решительный момент боя он не прикрыл Голлингера. Когда же обер-лейтенант выпрыгнул из горящего самолета и раскрыл парашют, фон Реб внезапно приблизился и попытался расстрелять своего товарища. Пленный говорит: «Если б не подоспел русский истребитель, то Вильям Голлингер спустился б на землю мертвецом».

– Это материал для юмора, – усмехнулся подполковник и придвинулся к Гайдукову. – Вот видите, корреспондент, двойная работа у наших летчиков: и сбивать надо и охранять! Спросите, переводчик, почему Голлингера пытался убить его напарник?

– Генерал-фельдмаршал Рихтгофен отдал приказ: асы в плен не сдаются, они горят или разбиваются. Но дело не только в приказе. Как выясняется, Голлингер и Реб тайно враждовали между собой из-за наград.

– Ясно… Продолжайте опрос.

– Пленный рассказывает: в начале мая его сорок вторая истребительная эскадрилья стояла в Крыму и находилась в резерве главного командования. В конце месяца она перебазировалась в район Брянска, а потом – Глазуновки, где в рощах и оврагах укрыто много немецкой пехоты и танков.

– Узнайте, переводчик, что видел пленный под Брянском, какие там работы ведет противник?

– Вблизи аэродрома, в лесу, Голлингер наблюдал, как саперные батальоны строили большой концлагерь. Обер-лейтенант беседовал с саперами, они сказали ему: «Сам «фюрер» приказал строить. В лагере будут содержаться русские армии, попавшие в котел под Курском».

– Как бы не сварился в этом котле сам Гитлер, – усмехнулся подполковник. – Но лагерь… Это любопытная деталь…

Гайдуков спрятал блокнот с записями. Кое-что из рассказов летчика могло пригодиться. Он взялся за фуражку.

– Разрешите откланяться, спешу в авиаполк, – сказал офицерам и вышел из штаба.

Гайдуков попал на аэродром в тот момент, когда большинство истребителей находилось на заправке и дозарядке. На опушке леса царило оживление.

Летчики были радостно возбуждены, говорили громко, энергично жестикулируя. Отовсюду слышалось:

– Сбили…

– Расстреляли…

– Заставили хейнкелей сбросить бомбы в реку.

Уже третий час гремело воздушное сражение. Подбитые юнкерсы срезали крыльями придорожные вербы. В полях валялись искореженные останки дорнье и мессершмиттов. Сгорели и разбились десятки самолетов со свастикой и черными крестами, а генерал-фельдмаршал Рихтгофен поднимал в воздух все новые стаи пикировщиков. С ними вступили в бой краснозвездные «ястребки». И резервные фашистские эскадры не могли разрушить и сжечь русский город.

Гайдуков торжествовал.

Курск оставался по-прежнему неприступной крепостью.

Гайдукова окликнули.

– Белов! Я к тебе, дорогой… Ну, как дела? Рассказывай.

– Бьем гитлеровцев! Истребитель мой – как штык, ни одной царапины. Напарник – орел. Сегодня сбили с ним четыре самолета. Поздравь Березко, он к высокой награде представлен.

– Поздравляю! Я уверен, старший лейтенант станет автором статьи… – хитро прищурился Гайдуков.

– Сбить самолет могу, а вот статью написать… – Березко развел руками.

– Поможем тебе. – Белов дружески похлопал по плечу напарника. – Будем живы – напишем, Гриша!

Вечером, побывав в штабе воздушной армии, Гайдуков торопил в пути шофера:

– Ковинько, жми, наверстывай! Надо сдать срочный материал в номер. Десять часов гремело небо, и вот мы везем в редакцию весть о победе!

– Сколько ж самолетов на Курск налетало?

– Семьсот семьдесят.

– А сбили?

– Сто шестьдесят!

– Ого! Это срубили… – И впервые в поездке осторожный Ковинько мчался со всей скоростью.

Ветер врывался в кабину и освежал горячий лоб. Гайдуков мысленно верстал полосу: «Очерк Белова «Победа в Курском небе» – это подвал… На две колонки станет статья Березко, а там пойдут рассказы других летчиков… Есть полоса!»

Далеко на юге вспыхивали зарницы. Там медленно двигались грозовые тучи.

11

«Вот он, разбитый полустанок, и главная примета – под насыпью обгорелый паровоз. Здесь надо встать!» И как только шофер затормозил на повороте, майор Солонько спрыгнул с машины.

Гремя на ухабах, тяжелый грузовик потащил за собой хвост коричневой пыли.

Дмитрий стоял на опушке леса, раздумывая о том, по какой дороге идти. «Если будешь держаться железнодорожной ветки, то сделаешь лишних километров пять, – вспомнил он наставление Гайдукова, когда тот объяснял ему дорогу в корпункте. – Шагай смело по лесной тропинке, десять минут ходьбы – и ты в редакции!»

Вечерело. Тихо шумели вековые дубы, раскинув под облаками шатры темной, сочной зелени. За насыпью опускалось солнце. Над хлебами в густом разливе багрянца резвились ласточки.

Дмитрий полюбовался закатом, вошел в лес. С молодого дубка вспорхнула горлица, скрылась в листве. Дмитрий прислушался: «Ага, движок заработал!» – и невольно ускорил шаг.

Солонько не раз приходилось идти в лесу на этот булькающий звук. И всегда сердце билось сильней, чаще. И совсем неожиданно на какой-нибудь полянке или просеке показывался «дом на колесах», как в шутку называли корреспонденты редакционный поезд.

Дмитрий любил то кипучее время, когда в редакцию съезжались журналисты. С разных концов огромного фронта друзья привозили новости, высказывали догадки о дальнейшем ходе войны, спорили.

И у каждого журналиста оказывался свой новый герой. В любом купе можно было услышать фронтовую поговорку, рассказ о необыкновенном подвиге. Постепенно волна новостей спадала. Корреспонденты уединялись, плотно закрывали двери. В вагоне вспыхивала перестрелка пишущих машинок.

Шагая по лесной тропинке, Дмитрий с тревогой думал о Вере. Она совсем перестала писать. Его последние письма к ней остались без ответа. Что ж случилось? Он не видел ее несколько месяцев, а чувство не ослабло, оно укрепилось. Когда-то зимней ночью, ощутив еще неясное волнение, он бродил возле теплушки, прислушиваясь к голосу Веры. Тогда он говорил себе: «Все пройдет, завтра фронт!» А на фронте она снилась ему, и, просыпаясь, Дмитрий вспоминал ее глаза и тяжелые золотистые косы…

Тропинка вывела Солонько на поляну. В сумерках замаскированные ветками вагоны казались огромными шалашами. Часовой окликнул Дмитрия. Приблизившись, он сказал:

– Проходите, товарищ майор, я вас вначале не узнал…

Из жилого вагона вышла Наташа и, увидев Солонько, остановилась:

– Вы у нас редкий гость, Дмитрий Андреевич!

– Я фронтовая перелетная птица, – пожимая руку девушки, пошутил Дмитрий.

– И одна из ранних, – продолжала она.

– Выходит, «к месту своего назначения», как любит подчеркивать наш уважаемый секретарь редакции Ветров, я прибыл первым?

– Я сказала: «одна из ранних», вас опередил Бобрышев.

– Он в вагоне?

– Нет, на хуторе. В поезде мы не живем, только работаем. Солнце накаляет вагон, и ночью в купе не заснешь – жаровня. А на хуторе сараи, свежее сено. Сейм… Это близко от редакции.

– А где редактор?

– Тарасова срочно вызвали в Политуправление, он недавно уехал.

– Вы не скажете, в котором часу завтра редакционное совещание?

– Назначено на двенадцать.

– Послушайте, Наташа, мне надо отпечатать срочный материал. Я хочу сдать его и быть свободным. Вы не очень заняты?

– Если это необходимо, я отложу другую работу.

– Хорошо! Я зайду в жилой вагон, и через десять минут начнем печатать.

Дмитрий вошел в машбюро, гладко выбритый, в новой летней форме. Он положил на спинку кресла пилотку и, подойдя к окну, раскрыл блокнот.

– Скоро совсем стемнеет. Лучше опустить шторы и включить электрический свет, – посоветовала Наташа. Она вынула из ящичка стопку бумаги и мельком взглянула на Солонько. – Вы загорели…

– Все время на воздухе… в поле.

– Вы, кажется, были с Катей Сенцовой в одной части, – придвигаясь к столику, заметила Наташа. – Почему она не приехала с вами?

Дмитрий понял, что это не случайный вопрос. С Катей он продолжительное время находился в командировке, жил в одной землянке. Катя готовила обеды. Приезжали Гайдуков с Грачевым… Нет, это серьезные ребята, они понимают фронтовую обстановку. А вот Седлецкий, тот мог почесать язычок… Перелистывая блокнот, Солонько сказал:

– Видимо, какие-то дела задержали ее в Свободе. – Он опустился в кресло и посмотрел Наташе в глаза. – Давайте-ка я вам продиктую рассказы бойцов о том, как они защищали Сталинград. Это полоса о самых замечательных людях.

– Слушаю вас.

Дмитрий заметил в глазах Наташи дружеское сочувствие и теплоту. Ему хотелось спросить о Вере, но он сказал:

– Ну что ж, начнем…

Солонько продиктовал статьи и после машинки вычитал их. Дверь отодвинулась, вошел подполковник Ветров, как всегда на ходу поправляя очки.

– А-а, здесь Дмитрий Андреевич, с приездом! Вы уже успели отпечатать груду материала!

– Полоса о традициях сталинградской гвардии готова.

– Посылая вам телеграмму, редактор тревожился: срок жесткий, а задание серьезное. Но вы работяга! Я немедленно прочту полосу и зашлю в набор. – Ветров разложил на кресле свои объемистые папки, принялся рыться в газетных вырезках. – Завтра совещание, надо подготовиться… Чертовски занят, а то б я вас проводил на хутор.

– Я все-таки думаю обосноваться в купе.

– Не советую, жарища! Зайдите в механический цех, там сейчас старшина Войцеховский, он вам укажет хату, будете жить вместе с Бобрышевым.

В механическом цехе, наклонясь над тисками, старшина Войцеховский старательно шлифовал какую-то серебристую вещицу. Издали она показалась Дмитрию чайной ложечкой. Он подошел к верстаку, но увлеченный работой старшина ничего не замечал и не слышал. Насвистывая веселый мотив, Войцеховский разжал тиски и, неожиданно для Солонько, ловко покрутил зеркальную блесну.

– Хороша душа…

– Не думал я, что вы мастер на такие штуки, – любуясь игрой блесны, проговорил Дмитрий.

Войцеховский оглянулся и, смутясь, зажал в кулак блесну.

– Здравия желаю, товарищ майор… В свободное время… любимым делом занимаюсь…

– Эх, старшина, – вздохнул Дмитрий. – Я тоже большой любитель…

– Да ну? – заинтересовался Войцеховский. – И вы, товарищ майор, спиннингист?

– Еще какой заядлый. Вернее – был…

– А где ж рыбачили?

– На дарницком лугу, под Киевом… Ловил я на Желтом Ковтуне, над ним всегда кружились чайки с криком: чьи-вы… А рядом Небереж, суровое озеро, прячется в лозах. Шагу не ступишь – сразу глубина. Вода холодная, ключевая. Посредине луга раскинулось Святище… Я любил озеро Орики. Это было мое заветное… Осенью там берега мятой пахнут…

– Ой мамочка! – вырвалось у старшины. Его глаза повеселели. Он потоптался на месте, словно готовясь взмахнуть спиннингом. – Это ж мои коренные места! Каждая ямка проверена. Бывало, выйдешь на луг, – мечтательно продолжал он, – трава густая, по самый пояс, кругом цветы… Жаворонки вьются, так и звенят над тобой… Подойдешь к озеру, а вода – чище слезы. – Войцеховский покрутил блесну. – Играет? Экспериментальная!

– Интересно испытать.

– А за чем остановка? Надо встать на зорьке и сходить на Сейм.

– Вы здесь пробовали ловить?

– Иногда рыбачу на ранней зорьке. Выскочу на часок – и домой! Типографское хозяйство большое, работы много, а механик один. Там гайку заменить, там болт, деталь новую выточить, линотип наладить… Я ж токарь, слесарь, фрезеровщик. Бог механики!

– А блесны давно делаете?

– Что там блесны! Я до войны снабжал удилищами и катушками многих любителей спиннинга. Моя работа славилась… Да мы совсем заговорились, товарищ майор, – спохватился Войцеховский. – Надо же проводить вас на хуторок.

После яркого электрического света ночной лес показался особенно густым и непроходимым. Войцеховский и Солонько шли ощупью, опасаясь наткнуться на колючий боярышник. Но постепенно они привыкли к темноте и стали различать тропку. В лесу было тихо, душно. Изредка перекликались сычи. На полянке старшина закурил, поравнялся с Дмитрием.

– Вы, товарищ майор, не подумайте, что Войцеховский всю жизнь только и занимался блеснами да спиннинговыми катушками. Я пятнадцать лет проработал в типографии. Вносил рационализаторские предложения, премии получал. В Киеве два инженера судили-рядили, неделю ломали головы: как же установить двадцатитонную ротацию в вагоне?

– Махина!

– На таких ротациях газета «Правда» печатается. Да, так вот инженеры… Получилась у них осечка. Написали они заключение: «Установить ротацию невозможно». А я, техник, подумал крепко и давай мудрить. Чертежей семь набросал, все заново переделывал, и неожиданно осенила меня одна мысль… Помчался я к инженерам, показал расчеты. Ухватились они за мою идею. Верно, говорят, если по такому принципу перенести моторную группу, то ротация поместится. И началась работа… Некогда было ни поспать, ни поесть. Зато благодарность получили от Военного Совета, ценные подарки.

– Молодец старшина, вот тебе и спиннинговые катушки!

– Оно так получается, от малого к большому шел… – Войцеховский остановился, затоптал окурок. – Чтоб пожара не наделать, а то еще трава вспыхнет. Сушь…

Лес заметно поредел. Открылось небо с яркой россыпью звезд. Впереди что-то забелело. Дмитрий приостановился.

– Не разберу, вода или песок?

– Вышли к Сейму, товарищ майор.

Река неторопливо подмывала берег. Словно от сонной лени ее разминали тихо шумящие волны. У разрушенной мельницы в воде дрожали отраженные звезды. В камышах плакала выпь. На бугре Дмитрий заметил очертание избы.

– Сюда, товарищ майор, за мной! – командовал старшина, поднимаясь по крутой тропке. – Быстро прошли! – И, громко звякнув щеколдой, он толкнул дверь.

В сенях висел большой бредень. На полу, в полосе света, темными блинами лежали сложенные в стопу вентеря. Из избы струился запах ухи.

Из-за стола вскочил Бобрышев.

– Дед Егор! Хозяюшка! Приехал мой лучший товарищ, Дмитрий Солонько! Присаживайся к нам, дружище, ты с дороги, надо подкрепиться!

Дед Егор подвинулся, хозяйка засуетилась, нарезала хлеба.

– Ушицы попробуй, это ж пища богов! – придвигая к Дмитрию миску, басил Бобрышев. – Что, хороша?

– Янтарная, наваристая… вкусно!

– У нашей хозяюшки золотые руки.

– Кушайте на здоровье, – добавляя в миски ухи, приговаривала польщенная старуха хозяйка. – Чем богаты, тем и рады. Тетрадий Гречанович! Посветите мне в погребе, – обратилась она к Войцеховскому. – Я кислого молока достану.

Бобрышев улыбнулся.

– Хозяюшка, не Тетрадий Гречанович, а Триадий Ричардович.

– Я и говорю – Тетрадий Гречанович!

– Ничего, – сказал старшина, увеличивая в лампе язычок огня. – В какой бы я хате ни остановился, всегда слышу – Тетрадий Гречанович. Я уже привык.

После ужина майоры вышли на крыльцо.

– Давай посидим на ступеньках, воздухом подышим, – предложил Бобрышев. – Посвежело… Хоть бы дождик пыль прибил.

Дмитрий молча сошел с крыльца. Вдыхая на полную грудь воздух, он следил, как на молодой месяц наплывали быстрые тучки. За плетнем шумел темный сад.

Неожиданно окно соседней избы налилось желтым светом.

– Маскируйся! – раздался на улице чей-то властный голос. – Туши свет!

И в тот же миг Дмитрий увидел озабоченное лицо Веры. В окне мелькнули и вместе с полосой света исчезли ее косы.

«Как мимолетное виденье», – подумал он про себя и вздохнул.

– Ты не вздыхай. Этот случай так не пройдет. Часовой доложит и кому-то крепко влетит. Хорошо, что поблизости не было юнкерса.

– Да, хорошо… – рассеянно отвечал Дмитрий.

– Ты редакционные новости знаешь? Тебя Гайдуков проинформировал? – пересаживаясь на нижнюю ступеньку, быстро спросил Бобрышев. – Ну, что ж молчишь? Все ясно. Поэт презренными оргвопросами, конечно, не интересуется!

– Мне все известно… В редакции полностью укомплектованы штаты. Ты возглавляешь отдел фронтовой жизни. Я и Седлецкий остались спецкорреспондентами. У руля информации стоит наш неутомимый Грачев. По-моему, все правильно!

– Ты, Дмитрий, главное забыл… С нами новая сила, подполковник Синчило!

– Оказывается, ты мастер на рифмованные дифирамбы…

– Это слова Седлецкого. Он любит создавать новому начальству рекламу.

– Вот лукавый царедворец!

– Он уже заезжал в редакцию. Вокруг начальства петушком ходил. Хвастался каждому встречному и поперечному, что подполковник Синчило давний почитатель его стихов.

– А чего добивался Седлецкий?

– Он исподтишка вел атаку, хотел занять место Гайдукова.

– Странно… Мне Виктор говорил, что он сам предлагал Седлецкому поменяться ролями. Но Семен отказался.

– Надо знать характер Семена Степановича. В ту минуту в корпункте находились девушки, а Седлецкий любит пустить пыль в глаза. «Я в окопах сижу, я под обстрелом, но в тыл не собираюсь!» Уверяю тебя, ему каждую ночь снится должность Гайдукова. Поэт и драматург Седлецкий – представитель редакции на КП штаба фронта! Звучит, а?

– Еще бы! – усмехнулся Дмитрий, подвигаясь на краешек скамейки. – Да, между прочим: подполковник Синчило – это ведь бывший редактор армейской газеты?

– Ты его знаешь?

– Я все думал: очень знакомая фамилия. Сейчас вспомнил…

– Может, и бывший редактор… Но все равно: подполковник – никудышный газетчик.

– Как же он к нам попал?

– Пошел на повышение.

– Здорово!

– У него в отделе кадров есть могучая рука. Вот она и подсаживает его…

На крыльцо вышел старшина. Потушив окурок, он сказал:

– Постель приготовлена, можно ложиться спать.

– Пойдем, Дмитрий, пора… – заторопился Бобрышев.

– Вот что, дорогой Тетрадий Гречанович! – входя в хату, улыбнулся Дмитрий. – Если доверишь мне спиннинг, я встану чуть свет и схожу на рыбалку.

– Пожалуйста. Блесны у меня наготове. Дед Егор пойдет вентеря трусить, места покажет. Есть подходящее озеро, Волчье называется.

При слове «озеро» клевавший носом дед Егор встрепенулся.

– Сведу и покажу. – Он достал кисет, принялся скручивать цигарку. – Там крупная щука есть… Окунь – как лапоть…

– Ты иди ложись, окунь… – снимая с мужа пиджак, – сказала хозяйка.

«Надо самому не проспать, дед не разбудит, мы засиделись», – кладя под подушку коробку с блеснами, подумал Дмитрий.

Но он ошибся. Дед разбудил его еще до зари, прошептав над ухом:

– Пошли, а то клёв прозеваем.

Дмитрий проворно оделся. Сунув в карман коробку с блеснами, он взял спиннинг и вышел во двор. После дождя было свежо. Начинался рассвет. Хутор спал тихим сном. В соседней избе темнело плотно завешенное окно. «Вера еще спит», – подумал Дмитрий.

В сенях долго топтался дед.

Наконец он вышел на крыльцо с веслом и корзиной в руках.

– Беда, зажигалку потерял… – Дед направился к сараю, спустил с привязи лохматого пса. – Бобик не тронет, – издали предупредил хозяин. – Он такой, хоть в цирк отдавай, сто сот стоит, пес-рыбак.

Бобик подбежал к Дмитрию и, лизнув руку, завилял хвостом.

– Пошел, пес, пошел! – закрывая калитку, отталкивал дед Егор ласкавшуюся дворняжку. – Приучил тебя Тетрадий Гречанович к этой крутилке.

– К спиннингу?

– Я его по-своему называю. Хорошая штука… Крутилка. – Дед положил на плечо весло, свернул на едва заметную тропку.

Дмитрий молча шагал за старым рыбаком. Занималась заря. Синеватая дымка плавала над некошеным лугом. Вскоре подошли к Сейму. Взошло солнце. Кругом засияла и заискрилась мокрая трава. Дед Егор вытащил из камышовых зарослей лодку и, постукивая деревянным совком, вычерпал воду.

– Садись, начальник, поехали!

Дмитрий оттолкнулся ногой от берега. Дед ловко взмахнул веслом. Лодка, тихо шурша, заскользила по белым и желтым кувшинкам. Переплыв через затон, дед направил ее в узкий залив.

– Здесь мы сойдем, – сказал он, подгоняя лодку к песчаной косе. – Приехали…

Дмитрий выпрыгнул на берег. За стеной камышей сразу же начиналось продолговатое озеро. Вода казалась свинцово-серой. «Поэтому и назвали Волчье», – подумал Дмитрий. Вокруг озера росли дубы. Весь противоположный берег был покрыт ветлами.

«Там со спиннингом не разгуляешься, зато на этой стороне – раздолье».

Пока дед Егор привязывал лодку, Дмитрий снарядил спиннинг, пошел по берегу. Небольшой ручей соединял озеро с заливом. Прозрачная вода струилась по чешуйчатому руслу. Возле зеленых водорослей, словно магнитные стрелки, дрожали мелкие пескарики и окуньки.

«Надо стать вблизи ручья. К отмели хищник подходит». Бобик с лаем вылетал на тропинку и, возвращаясь, тянул на то место, о котором думал Дмитрий. «Умный пес, знает, куда вести». Дмитрий взмахнул спиннингом. «Пожалуй, метров на сорок бросил». Он уже успел сосчитать до двадцати, но блесна все еще тонула, увлекая за собой леску. «Вот это глубина!»

Ободренный первым забросом, он сильней взмахнул удилищем и едва успел затормозить катушку. Где-то вверху зазвенела блесна, в озеро посыпались листья. Дмитрий поднял голову – металлическая рыбка сверкала на ветке.

– И на вербе груши растут, – проходя мимо, ухмыльнулся дед Егор.

Дмитрий полез на дерево, сломал ветку. Едва он привел в порядок свою снасть, как за кустами зашумела вода и в сетях затрепетала рыба.

«Молодец дед!» Дмитрий взглянул на Бобика. Пес зорко следил за блесной, его глаза цвета спелого каштана горели, он тихо повизгивал.

– Я вижу, ты переживаешь неудачу, – рассмеялся Дмитрий, погладив по спине дворняжку.

Почти у самого берега вскинулась крупная рыба. И в ту же секунду темно-зеленая с красным опереньем стрела влетела в ручей. Над водой блеснул серебряный веер мальков. Заметив Дмитрия, окунь круто повернул назад, нырнул в глубину.

– Есть крупная рыбка! Поймать надо, поймать… – шептал Дмитрий, взмахивая удилищем. Но заброс оказался неудачным. Леска, словно паутина, опутала катушку. – Вот и борода! Поспешил, разучился ловить… – Дмитрий сел на пенек, покачал головой.

А удар слышался за ударом. То на отмели, то на глубине взлетали брызги и расходились кругами волны. «Вот когда разгулялся хищник!» Дмитрий спешил покончить с узлами, но, торопясь, он создавал новые замысловатые сплетения.

«Надо успокоиться! Так и до вечера не распутаешь…»

Дмитрий разделся и снова взялся распутывать леску. Покончив с узлами, он забрел в воду и осмотрелся. Под ногами желтел песок. Из черной ямы выглядывали старые водоросли, похожие на связки сухих грибов. Внезапно налетел ветер, и волны взбудоражили озеро. Там, где из воды торчали коряги, Дмитрий заметил круги, расходившиеся на воде. «Хищник гоняется», – подумал Дмитрий.

С легким всплеском блесна упала возле коряги. «Попробуем…» – Дмитрий покрутил катушку. Ничего, идет. Он оглянулся и застыл в удивлении. Собака стояла по брюхо в воде и, вытянув морду, следила за движением лески.

И в это мгновенье Дмитрий почувствовал сильный рывок. Леска обожгла пальцы. Он оступился, ноги скользнули в глубокую яму, но все же ему удалось сделать подсечку. Выбравшись на отмель, Дмитрий поставил катушку на тормоз. Ушла? Он осторожно подмотал леску. Коряга! Зацепил… Нет, есть! Сидит! Борясь с крупной рыбой, он вышел на берег и закричал:

– Дед Егор, на помощь!

– Держи, не пущай! – Дед, без штанов, в белой холщовой рубахе, выскочил из-за бугра. – Где? Что? – И, увидев согнутое в дугу удилище, подбежал к Дмитрию. – Легче! Ты ё на глубине води, морить надо! – Он поднял руку. – Стой, куда тянешь, дай погулять рыбине!

– Щука взяла… упорно держится на глубине… Это ее повадка… – отрывисто проговорил Дмитрий.

– А ты, гляди, поворачивай влево, а то за коряги уйдет! Ну и кобыла! – щурясь от солнца, выкрикнул дед.

Дмитрий, не торопясь, наматывал леску. Из воды показалось сплющенное рыло. Щука открыла пасть и, тряся головой, старалась освободиться от блесны. Дмитрий ослабил леску. Щука ушла в глубину, но уже без рывков. Сопротивлялась она вяло.

– Ты ё на отмель выводи. Она умаялась. – И дед Егор засучил рукава.

Дмитрий медленно, но упорно подводил к берегу щуку. На отмели она забилась и неожиданно присмирела, чуть шевеля плавниками. Тогда дед Егор наложил руку на ее голову и, нащупав глаза, сдавил их.

– Взяли! – с этим возгласом он вытолкнул метровую рыбу на песчаный берег.

Бобик с громким лаем запрыгал вокруг щуки. Дед Егор весело приплясывал. Щука извивалась всем телом, но уйти в озеро не могла. Она поворачивала к Дмитрию то черную спину, то широкий бок с зеленоватым отливом, покрытый небольшими пятнами и золотистыми полосками.

– Крупный экземпляр и окраска красивая… – Дмитрий взглянул на солнце, нагнулся, достал из кармана часы. – Пора собираться…

За Сеймом рыбаков окружили мальчишки. Они еще издали заметили крупную щуку и грянули дружным хором:

– Ура-а, Гитлера поймали!

Дед Егор поправил на плече весло и, чтоб все видели, выше приподнял щуку. Он приосанился и, важно неся добычу, свернул на тропинку. В хате, когда он положил рыбу в корыто, старуха развела руками.

– Свят, свят! Кто ж поймал?

– Начальник.

Бобрышев и Войцеховский, присев на корточки, разглядывали щуку.

– Нет, таких я не ловил, – признался старшина.

Бобрышев расправил у щуки плавник.

– Ты – умница, знала, что у нас редакционное совещание.

– Давайте попросим нашу хозяюшку зажарить рыбу. И никому ни слова. Строгая тайна… А как только окончится совещание, всех пригласим к нам, – предложил Дмитрий.

– Я за сюрприз и за пир! Жертвую свое пайковое масло. Оно в котелке в погребе. Старшина! Пока мы вернемся, ты уж тут помоги хозяюшке разделать рыбу. – Бобрышев порывисто встал. Он приблизился к ходикам, потянул вверх гирю. – Пошли, Дмитрий, а то еще опоздаем.

Через десять минут они уже подходили к редакционному поезду. На поляне Бобрышев принялся собирать землянику. Дмитрий с тайной надеждой увидеть Веру вошел в линотипный цех. Но машины не работали. В цехе были расставлены скамейки. Возле столика, покрытого красной скатертью, прохаживался тучный военный в начищенных до блеска сапогах. Он был чем-то недоволен и отчитывал Ветрова. Дмитрий услышал последнюю фразу:

– Какой народ, какая жара?!

– Народ – корреспонденты, а жара почти тридцатиградусная. Зачем же обливаться потом в вагоне? Проведем совещание на лесной полянке, – твердо отвечал Ветров.

– Ну, как хотите… – тучный военный повернулся к Дмитрию. – Я, кажется, не ошибаюсь, вы майор Солонько?

– Так точно!

– У меня хорошая память. В сорок первом году на окраине Чернигова вы читали стихи солдатам. Я вас слушал.

– Возможно…

– Не возможно, а точно так. Ну что ж, познакомимся, подполковник Синчило. – Дмитрий выдержал сильное рукопожатие. – Видно, что перо в крепких руках. А то мне однажды прислали в армейскую газету писателя… Вот потеха! – И Синчило расхохотался. – Заходит в кабинет, представляется. Я ему: сейчас проверим, что вы за писатель. И подвожу его к гире. Ну-ка, поднимите. Да где там! Смешной такой, пенсне на носу прыгает… Ну, думаю, пришло подкрепление. Потом он, на мой взгляд, и стихи и очерки плохо писал.

– Говорят, эта гиря приносила много неприятностей, – заметил Ветров.

– То есть как?

– О нее часто спотыкались в кабинете…

– Это возможно… – Синчило пристально посмотрел на Ветрова, но ответственный секретарь невозмутимо завязывал папку. – А вы, майор, гирями не занимаетесь? – переводя взгляд на Дмитрия, спросил заместитель редактора.

– Нет, но физкультуру люблю.

– А я крещусь двухпудовыми…