Текст книги "Курская дуга"

Автор книги: Виктор Кондратенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

7

– А что такое подвиг, хлопцы? В руки он сам не дается. К нему надо стремиться всей душой, чтоб горел весь, злость тебя брала. Вот тогда и ударишь крепко врага да сделаешь такое, о чем все товарищи сразу заговорят. Верно это, Тихон Селиверстов?

Тонкобровый с веснушками солдат смущенно взглянул на командира роты лейтенанта Бунчука.

Пехотинцы сидели полукругом у родника. Со ската небольшой высотки спадал звонкий ручей, шевеля камешки и робко пробивающуюся со дна зелень. Лейтенант Бунчук, швырнув окурок в грязь, продолжал:

– Вчера бой идет, а вас, Тихон Селиверстов, все нет с патронами. Медленно поворачивались. Робость из души рвите с корнем. Вы боец гвардейской роты. Ее пулеметчики в Сталинграде гитлеровцев к Волге не пропустили… Берите пример со старшего брата. Он тоже новичок, а бывалому воину под стать!

Иван Селиверстов, несмотря на похвалу командира роты, сидел мрачный. Слушая лейтенанта, он время от времени сжимал кулаки. Бунчук подумал, что кулаки молодого гвардейца по величине, пожалуй, не уступали дискам для автомата.

– Разрешите мне… Товарищ командир роты… – Иван Селиверстов поднялся, – хочу всех заверить… не подведем! – и показал брату кулак.

Пехотинцы рассмеялись. Командир роты сдержал улыбку.

– Домашнюю привычку надо забыть. Узна́ю, строго накажу вас, Иван Селиверстов. – Бунчук нагнулся над родником, потянул губами воду.

Ключ был небольшой, но сильный.

Казалось, земля дышала здесь, и от этого вода расходилась плавными кругами.

Напившись, Бунчук повернулся к пулеметчикам.

– Я так думаю… Человеческая душа – как родник, ее можно замутить, а вот когда расчистишь – такие ключи забьют, где и отвага возьмется и сноровка!

Тихон был взволнован. Он хотел сказать, что впервые был в большом бою. Сам того не понимая, малость оробел, слишком медленно переползал и поднес патроны с опозданием. Но больше такого не случится!

Командир роты, как бы угадав его мысль, ободрил:

– Разве такой гвардеец, как Тихон Селиверстов, струсит в будущих боях? Да никогда в жизни! На этом и разговор кончаю. – Бунчук взглянул на протоптанную тропинку, чуть лоснящуюся в густой грязи и сбегающую с высотки, словно второй ручей, радостно крикнул: – Петро, каким это ветром?

– Принимай гостя, Бунчук. Все бросил, все дела по шапке, решил тебя навестить. – Высокий офицер поскользнулся.

– Чтоб не хитрил, Петро! Не будь тумана, так тебя и арканом с НП не вытащить, – посмеивался Бунчук. – Сотников, сбегай к повару, скажи, чтобы завтрак на двух приготовил. Пусть яичницу зажарит.

Высокий офицер взял разгон, взбежал по тропинке.

Поздоровавшись, он заглянул в траншею.

– Одобряю… Сухо!

– А ты думал, мы лягушки, хуже твоих разведчиков живем.? – ответил Бунчук.

– Молодцы… У вас вчера работка была… Я видел с НП. Что-то участилась разведка боем. Туман… Как бы снова не было вылазки. Враг активничать начал!

– Мы его тут привели в чувство…

– Вчера не меньше взвода наступало.

– Пьяные, черти, шли. Эсэсовцы. Мы их нарочно поближе подпустили, а потом всыпали!

– Они сейчас злые, какую-нибудь каверзу устроят. Будь наготове, Бунчук.

Наполнив ключевой водой фляги, офицеры спустились по тропинке. Тихон Селиверстов вспомнил: недели две тому назад, будучи связным, он относил ночью записку Бунчуку. Высокий офицер – знаменитый разведчик гвардии лейтенант Синенко. У него вся грудь в наградах.

Туман таял, обнажая вдали черные бугры. Тихон, навалившись грудью на камень, следил за неясными очертаниями села. Селиверстов напрягал слух, стараясь уловить звук, уже несколько секунд тревоживший его. Он заметил: офицеры остановились. Командир роты подозвал связного, отдал ему какое-то распоряжение. Потом Бунчук и Синенко быстро сошли с тропинки, прыгнули в окоп.

Командир пулеметного расчета сержант Телушкин поднял руку:

– Так и есть – танки!

Гвардейцы приготовились. Селиверстов достал из ниши запасные коробки с пулеметными лентами. Телушкин мельком взглянул на Тихона: «Руки у него не дрожат».

С каждой минутой нарастал рокот моторов. Когда из тумана показались танки, Телушкин прошелся по ним пулеметной очередью. Немецкие десантники соскочили с машин, шлепнулись в грязь, поползли. Из-за бугра показалась пехота.

– На полную железку! – И Телушкин дал длинную очередь.

Гитлеровцы рванулись вперед.

– Отсекать их от танков, отсекать! – кричал Телушкин.

Дружно заработали пулеметы, и в тумане затряслись огненные языки. Внизу у ручья взметнулось пламя. Бронебойщики и артиллеристы вступили в бой с танками. Гитлеровцы не пошли за своими танками, залегли.

– Есть, горит один! – воскликнул Тихон. – Эх, черт…

Три новых танка атаковали позиции бронебойщиков. Тихон видел: головной танк наехал на окоп и стал его яростно утюжить. Потом танк выдвинулся вперед и, стреляя на ходу, пошел на окоп командира роты.

Тихон схватил противотанковую мину. Выскочив из окопа, он поскользнулся и съехал вниз. Танк приближался к окопу Бунчука, сверкая выстрелами.

Селиверстов пополз вдоль ручья. По дрожанию земли почувствовал, что танк близко. «Только не пропустить бы!»

Держа наготове плоскую мину, он приподнялся. В нескольких шагах от него лязгала грязная гусеница. И видя одну только эту черную змею-гусеницу, Тихон бросил под нее мину.

Он упал в ручей, прильнул к намытому водой песку. Пламя взрыва опалило Тихона, со свистом пронеслись осколки. Он чуть привстал, ощупал себя: «Жив!» К нему подползал со связкой гранат забрызганный грязью сержант Телушкин.

– Ты, Тихон, с того света списан! Смотри, что сделал…

У ручья стоял танк с развороченным днищем. Селиверстов рукавом шинели отер пот с лица.

– Не «тигр»? Нет?

– Ты, брат, разохотился…

– Говори громче, в ушах звенит…

– Это их обыкновенный T-III. Но и то штучка. Орешек! – крикнул Телушкин.

8

Бобрышев проснулся рано. По привычке завел часы, взглянул на светящиеся стрелки: «Пора!» В землянке догорала свеча. Дмитрий что-то переписывал в толстую тетрадь. Возле времянки на походной кровати крепким сном спала Катя. Бобрышев оделся и, сложив вещи в рюкзак, подошел к Дмитрию.

– Я готов! Не хочется уезжать, но ничего не поделаешь. Приказ редактора. Надо спешить в Малоархангельск.

– Катю будить не надо. Ну что ж, пошли. Я тебя провожу.

Они вышли из землянки. В овраге разлив тумана подступил к верхушкам высоких кленов. Казалось, черные всадники бесшумно переплывали белесую реку. Подвесной мосток, перекинутый через ручей, качался под ногами. Ручей, недавно робко точивший снега, теперь набух и превратился в шумную речку.

За мостком на снегу Дмитрий заметил желтую пыльцу.

– Орешник зацвел.

– А вот и подснежник! – Бобрышев нагнулся, сорвал цветок.

По дороге, собрав букетик подснежников, они незаметно подошли к перекрестку. Дмитрий взглянул на указатель..

– До Малоархангельска двадцать четыре километра. Ты на попутной?

– Меня заберет почтовая машина, Я условился.

Сквозь туман пробились солнечные лучи. Все вокруг ожило, повеселело. По широкому полю покатились то сизые, то золотисто-белые волны. Они текли, таяли и снова бесшумно наплывали на бугры. Но солнечные лучи оказались слабыми, они потухли. Игра света и тени прекратилась. Послышался сигнал грузовика, и в то же мгновение от сильного удара вздрогнул воздух.

– Вылазка! – насторожился Дмитрий.

– После того как фашисты снова взяли Харьков, они обнаглели.

– Эх, Харьков, Харьков…

– Мы его вернем, Дмитрий, вот отшумит весна – он будет наш!

Остановив грузовик, шофер распахнул дверцу, козырнул:

– Кто едет, товарищи офицеры?

Бобрышев стал прощаться. Прислушавшись к грохоту боя, шофер зло сплюнул:

– Сегодня Гитлер рано проснулся, вилы ему в бок!

Бобрышев полез в кабину.

– Ты мне почаще пиши, Дмитрий…

– Обязательно!

– Передай привет Кате. – И Бобрышев помахал рукою.

Проводив товарища, Дмитрий поспешил на гул боя. Он свернул с дороги, пошел напрямик. Ему пришлось взять разгон и перепрыгнуть через узкий, но глубокий ручей. Он ускорил шаг и остановился на берегу нового ручья. Рыхлый снег мешал прыжку. Но возвращаться назад Дмитрию не хотелось.

Он ступил на льдину и провалился. К счастью, место было неглубокое, но он все-таки набрал в сапоги воды.

Артиллерийская гроза стихла так же внезапно, как и началась. «Теперь спешить некуда», – подумал Дмитрий. Переобувшись и тщательно выкрутив мокрые портянки, он быстро побежал к высотке. «Надо согреться!»

Его окликнули. По дороге шагал Курбатов, беседуя с каким-то проворным полковником. Тот легко, словно кузнечик, перепрыгивал рытвины, залитые мутной водой. Позади шел порученец генерала, знакомый Дмитрию молоденький лейтенант в новеньких ремнях.

Комкор остановился.

– Вовремя подоспел корреспондент. Писать есть о чем. Знакомься с командиром полка, это подполковник Федотов. Я был у него на КП, когда противник сделал вылазку, и вот решил все на месте проверить. – Курбатов поправил пенсне, зашагал, – Так продолжим наш разговор, подполковник… Мы должны построить оборону, тщательно все продумав – она должна быть глубокой, активной, противотанковой. И на войска, на всю нашу технику наденем шапку-невидимку. Только так!

– Сейчас в ротах, товарищ генерал, мы уделяем особое внимание маскировке.

– Правильно поступаете.

Шагая рядом с Курбатовым, Дмитрий подумал о том, что надо бы проверить, как маскируются войска. Очень важный вопрос.

– Весна идет, широко применяйте дерн, – советовал комкор.

– Мы его в оврагах нарежем, пластами покроем дзоты.

– Прошлой весной, подполковник, проверял я оборону на Северном Донце, – замедлил шаг Курбатов. – Прихожу в один полк, замечательная маскировка! Я к «соседу». Совсем иная картина. Дзоты демаскированы. Трава сохнет. Не дзот, а детский мяч – одна полоса зеленая, другая желтая. А почему?

Подполковник молчал. Генерал, как бы не требуя от него ответа, продолжал:

– Упустили мелочь. Дерн уложили, а засыпать землей швы не догадались. Солнце печет, ветерок гуляет, и корни сохнут…

«Подполковник Федотов, очевидно, не кадровый офицер, – решил про себя Дмитрий, – Курбатов учит его. Но как тонко, чтобы самолюбие не задеть…»

Обогнув высоту, они спустились в траншею. Комкор остановился:

– Почва какая! Глубокий чернозем. Что хочешь, сей. Хороша землица. Минировать ее больно, а приходится…

Мины, шурша, пролетели над траншеей и разорвались на гребне высотки. Зазубренный осколок упал в траншею. Курбатов втоптал его в землю.

– Ну, пошли!

За поворотом боец-наблюдатель протирал платком бинокль, разговаривая сам с собой.

– Ишь, чертов Гитлер, снова шестиствольную собаку привел.

– Откуда стреляет миномет?

– Бьет с временно оккупированной территории, товарищ генерал!

Курбатов подошел к солдату.

– Ты шутни-ик… Ну, а точней. Откуда?

– Это кочующий, он бьет из-за хат; одна с проваленной крышей, а на другой прошлогоднее гнездо аиста. Шестиствольный сделает налет и в лощинку уходит. Там прячется, выжидает. Потом оттуда открывает огонь.

– Так знаешь?

– Как не знать. Миномет засечен!

– Шатанков молодой солдат, но хороший наблюдатель, – хвалит гвардейца Федотов. – В полк пришел под Казачьим курганом, на Дону… Помнишь, а?

– Как не помнить, товарищ гвардии подполковник! Это было в ночь под Новый год… Вы тогда выстроили нас, пополненцев, и сказали: «Возьмем Казачий курган. Сделаем Родине новогодний подарок!» И мы взяли. – Шатанков расстегнул ватник, достал аккуратно сложенный лист. – Взгляните, товарищ генерал.

– Интересно… Передний край вражеской обороны. Ты художник?

– Любитель. На заводе в кружке занимался. Мои рисунки и карикатуры многотиражка печатала.

– А с фронтовой газетой связан? – спросил Дмитрий.

– Один дружеский шарж поместила газета «Красное знамя». Есть у нас наводчик Бобров, так он однажды в наступлении первым снарядом перевернул бронемашину, а потом как дал вторым – шестиствольный миномет вверх тормашками полетел. Я нарисовал дружеский шарж, а подтекстовку придумать не мог. Так мне дружки-солдаты помогли: «Гвардии ефрейтор Бобров совершил переворот в немецкой технике!»

– Помню… Удачный рисунок. – Дмитрий приблизился к солдату. – Я корреспондент фронтовой газеты майор Солонько.

– Майор Солонько! – обрадовался Шатанков. – Я ваши стихотворения знаю.

– Давайте что-нибудь вместе придумаем. Я напишу юмористические стихи, а вы к ним рисунки сделаете. Идет? – предложил Дмитрий.

– А что ж, можно.

– Договорились. Мы еще встретимся, потолкуем. – И Дмитрий записал в блокнот фамилию солдата-художника.

Курбатов, просмотрев листок, возвратил его наблюдателю.

– Это набросок очень нужной картины.

– Я хочу сделать панораму. Пусть наши бойцы видят все дороги, овраги, высотки, огневые точки врага, минные поля, проволочные заграждения.

Курбатов взглянул на подполковника Федотова:

– Панорама принесет пользу. Она ознакомит наших гвардейцев с районом будущих боевых действие. – И, прощаясь, генерал пожал руку солдату. – Я обязательно взгляну на панораму!

У родника Курбатов с Федотовым принялись осматривать подбитый танк. Дмитрий занялся беглой зарисовкой. Танк, накренившись набок, опустил пушку. Казалось, слон протянул хобот к ручью.

– Товарищ комкор, туман быстро рассеивается, – забеспокоился командир стрелковой роты, – спуститесь в траншею.

– Рассеивается? Нет, он еще как дымовая завеса – противник нас не заметит. – Курбатов обошел вокруг танка. – А теперь пойдем поговорим с твоими орлами, Бунчук!

Пехотинцы вскочили.

– Садитесь! Ну… – Комкор помедлил, обвел солдат взглядом. – Кто ж подорвал танк?

Иван незаметно толкнул брата. Тихон поднялся.

– Я, гвардии рядовой Селиверстов.

Генерал подошел к нему, достал из кармана коробочку, открыл.

– От имени правительства награждаю вас орденом Красной Звезды. Вы подорвали вражеский танк и, как мне доложили, спасли жизнь командиру роты. Гвардейцы! Есть старая пословица: один в поле не воин. Неверно это! Если солдат сражается по-гвардейски, смело, с русской смекалкой, он и один в поле воин. Гвардеец Селиверстов вступил в единоборство с вражеским танком и победил его!

Дмитрий смотрел на обрадованного солдата, на его опаленную огнем бурую ушанку. «Где же я встречал этого веснушчатого, с едва намеченными бровинками паренька?» – подумал он. И, встретившись взглядом с чубатым Иваном, вспомнил. «Да, дед Авил недаром говорил: «Мои внуки, одним словом, ерои».

Дмитрий приблизился к Ивану Селиверстову, тихо сказал:

– Мы снова встретились.

– А вы узнали…

Прикрепив орден, комкор оперся на сучковатую палку, хитро прищурил глаз:

– Легких танков мы не боимся, а что, если на наши позиции пойдут тяжелые T-VI – «тигры»? Они гореть будут дольше, только и всего!

Гвардейцы зашевелились, заулыбались.

– Мне наш генерал нравится, – шепнул Иван Селиверстов Дмитрию.

– Телушкин! – громко сказал Курбатов. – Ты бывалый воин, ну-ка расскажи, как учишь свой пулеметный расчет бороться с «тиграми».

– У меня, – заговорил сержант, – каждый солдат знает: если подошел «тигр» к окопу, лови момент! На близком расстоянии не страшны ни пушка, ни пулемет. Можно под гусеницу мину подбросить, как сегодня сделал Тихон Селиверстов, а то и связку гранат. Гранаты разрушают звенья гусениц и опорные катки, «тигр» вроде как с перебитыми лапами будет. Хоть и толста на нем шкура, да от бутылок с горючей жидкостью ему несдобровать.

– Ты постой, не спеши.

Телушкин передохнул и заговорил уже медленно:

– Я каждому пулеметчику говорю: твой окоп – твоя крепость. Постарайся эту крепость хорошенько оборудовать, скрыть от врага – и ты будешь неуязвим.

Дмитрий раскрыл блокнот.

– «Твой окоп – твоя крепость», – повторил он про себя. – Хорошо сказано, лучше и не придумаешь!

Слушая сержанта Телушкина, Курбатов одобрительно кивал:

– Так. Правильно…

– Экипаж «тигра» хорошо ослепить ручными дымовыми гранатами, а потом расправиться с ним! – закончил свою речь Телушкин.

Курбатов снова оперся на палку, прищурил глаз:

– Сегодня мы легко выиграли бой. А почему? Своим огнем прижали пехоту противника к земле, отрезали ее от танков. Враг рассчитывал на взаимную поддержку танков и автоматчиков, а мы не растерялись. Дружным огнем согнали с машин десантников и показали им, где раки зимуют.

– И покажем еще, – взлетел звонкий тенорок Телушкина.

Комкор сильней, двумя руками оперся на сучковатую палку.

– Так надо бороться и с тяжелыми танками T-VI – «тиграми», тогда они подожмут хвост. Будем, друзья, учиться воевать! Чуть просохнет земля, начнем мы «обкатку» бойцов нашими танками. Пусть на полигонах пройдут «тридцатьчетверки» над окопами, а мы с вами кое-чему поучимся.

– Нужное дело! – раздались голоса.

– А чего ж, мы всегда готовы…

Побеседовав с пулеметчиками, Курбатов занялся осмотром щелей, траншей и окопов. Дмитрий подошел к Тихону Селиверстову.

– Поздравляю с наградой!.. Мне снова придется писать о тебе в газете.

– Товарищ гвардии майор! – обрадовался Тихон. – Вот так встреча! А мы с братом недавно прочли статью «В освобожденном селе» и все думали, кто ж о нас написал.

– И про деда Авила.

– Вспомнили старика! Только прошу вас, говорите громче, а то я на левее ухо плохо слышу. Маленько оглох после взрыва.

– Давайте напишем о подорванном танке ему.

– Он все село на ноги поднимет, тот дед такой… активист!

Иван услышал в голосе брата какие-то новые нотки. Разговаривал и держался тот как-то особенно, независимо. «Ишь ты, какой! Словно тебя в живую воду окунули, – подумал Иван и не мог не порадоваться: сразу вышел Тихон на свою собственную дорогу, подтягивать его уже не придется. Теперь он будет во всем застрельщиком».

– Давайте присядем на камни, – предложил Дмитрий братьям. – Так ты, Тихон, герой у нас!

– Эх, товарищ гвардии майор, – усмехнулся Тихон, – так уж я и герой… А вы знаете, мне перед боем такого перцу дали, с песочком протерли…

– Расскажи, – и Дмитрий, чтоб не смущать Тихона, спрятал блокнот.

В полдень вместе с Курбатовым и его адъютантом Солонько возвращался на КП корпуса. По узкой глубокой траншее они осторожно поднялись на гребень высотки. Туман рассеялся, и теперь местность просматривалась на много километров.

В ближних и дальних оврагах блестело зеркало разлившейся речушки. В низинах на белой целине снега выступали обширные зеленовато-желтые пятна. Под сугробами уже сочились талые воды и возникали снежные трясины – зажоры. Дмитрий знал: их очень не любили в ночных поисках разведчики и всегда старались обойти стороной.

На севере, там, где притаился враг, Дмитрий видел небольшие деревни, железнодорожные пути, пять разбитых ветряных мельниц, а за ними, далеко на горизонте, – черные перелески.

– Ни дымка!

– Мы господствуем над окружающей местностью, Дмитрий Андреевич. Гряды высот в наших руках. Враг осторожен, он хорошо маскируется. – Комкор поправил папаху, стал спускаться вниз. Выйдя на дорогу, он обождал Дмитрия. И когда тот поравнялся с ним, весело подмигнул. – Какой денек, а?

– Солнечный.

– Да, солнечный, – повторил оживленно Курбатов. – Если хочешь знать, я очень доволен утренним боем. Замполит стрелковой роты подал хорошую мысль. Селиверстов должен провести в подразделениях беседу, рассказать пополненцам о том, как он подорвал танк. Я одобряю эту идею. Пусть наши новички знают: не святые горшки лепят! – Генерал приостановился, зашагал в ногу с Дмитрием. – По ночам, – усмехнулся Курбатов, – гитлеровцы кричат нам из своих окопов: «Рус, давай стукнемся». Мы стукнемся! – И взмахнув над головой палкой, он ловким ударом рассек гонимое ветром перекати-поле.

9

Весна 1943 года была бурной и дружной. Как ни завывала вьюга, как ни росли сугробы, в конце марта солнечные лучи заискрились в быстрых ручьях. Снег сошел с полей, и талая суровая вода заполнила низины. В апреле буйно разлились реки. Ледоход грозил сокрушить заново наведенные мосты. Там день и ночь дежурили саперы, гремели взрывы. Над гребнями деревянных быков взлетали фонтаны воды и глыбы голубого льда.

А на фронтовых дорогах шоферы в насквозь промокших ватниках, в забрызганных грязью комбинезонах то и дело залезали под машины, скрипели домкратами, подкладывали под колеса камни и хворост. Моторы выли, грузовики еле-еле продвигались вперед, и под ними вскипали черные лужи.

– Хоть дорога – трясина, так уж небо – зеркало! – говорили во время вынужденной стоянки чумазые шоферы.

Небо! Глубокое, ясное, оно с каждым днем наполнялось звоном жаворонков. Не видно было ни юнкерсов, ни мессершмиттов. Ночью под яркими звездами слышался шелест торопливых крыльев, раздавались крики птиц. Их перелетные стаи спешили на север.

Когда же поднялась озимь и деревья окутал золотисто-зеленый пушок молодой листвы, в небе показались мессершмитты. Тощие, длинные, как змеи, скользили они в прозрачном воздухе над лесистыми оврагами. Солдаты выскакивали из землянок.

– Эге, свистуны появились! – И открывали огонь.

Накануне Первомайского праздника прошел ливень и кое-где выпал крупный град. Погода резко изменилась. Налетел холодный ветер и почти к самой земле прижал гряду свинцовых туч.

В хмурое утро командиры полков зачитывали перед строем Первомайский приказ.

Курбатов на коне объезжал войска. Моросил назойливый дождик. Генерал продрог и почувствовал в ступне сильную боль. Под вечер, войдя в свой блиндаж, он велел ординарцу растопить времянку.

Каждый раз, возвращаясь с ночных учений, генерал греет у огня ноющую ступню, старательно растирает ее спиртом.. Под столом вместо ковра разостлан старый тулуп, и Павел Филиппович, покончив с несложной процедурой, прячет больную ногу в меховой рукав.

Рабочий стол Курбатова придвинут к стене, как раз против большой карты. Ее квадраты исчерчены стремительными красными и синими стрелками. Рядом с флажками – россыпь мелких и крупных кружков – всякие пестрые знаки, хорошо понятные только одному комкору.

На столе – папки с очередными донесениями комдивов, длинные полосы картона с наклеенными фотографиями. Если навести на снимки лупу, то видны нити проволочных заграждений, амбразуры дзотов, горбатые брустверы окопов.

Не дремлют разведчики на передовых наблюдательных пунктах, вышках, аэростатах. Множество биноклей, стереотруб, перископов наведено на передний край вражеской обороны. Звукометрические посты – артиллерийские уши – прислушиваются к подозрительным рощам, засекают пристрелочные выстрелы.

В войсках идет настойчивая разведывательная работа. Уточняется глубина и система фашистской обороны, район сосредоточения танков, расположение батарей, резервов. Штабные офицеры планируют огонь артиллерии и гвардейских минометов.

Внимание генерала сосредоточено на новых аэрофотоснимках.

«С воздуха тропинки видны так же ясно, как ночью лучи прожекторов, – думает Курбатов. – Тропинки… Не мало укрепленных рубежей обнаружено благодаря им, – и по ленте снимков он медленно ведет лупу. – А вот и опаленные огнем артиллерийские позиции…»

Курбатов знает: в кленовых рощах укрыты 220-миллиметровые мортиры Шнейдера и Шкода. Гитлеровский генштаб стянул к переднему краю и трофейное оружие. На Курской дуге он пополнил свои артиллерийские группировки 210-миллиметровыми чехословацкими пушками и 177-миллиметровыми французскими дальнобойными орудиями.

Генерал кладет лупу, переводит взгляд на карту. От Орла до истоков Неруча шоссе вьется вблизи железнодорожной колеи. И только ниже хутора Маслово шоссе уходит в степные овраги, поворачивает на Ольховатку. Колено железной дороги подходит к станции Бузулук. Здесь оно резко выпрямляется, колея идет на Поныри…

«Ольховатка и Поныри, – про себя размышляет комкор, – ключевые позиции северного участка Курской дуги. В этом направлении местность позволит противнику применить танки».

Три дня тому назад Курбатов был вызван в штаб фронта. Командиры дивизий и корпусов приняли участие в военной игре: «Удар и контрудар». Тут Курбатов окончательно убедился, что замысел гитлеровского генштаба в основном разгадан.

Согласно плану неприятеля крупные танковые группировки одновременно нанесут два внезапных удара с юга и севера. Их поддержит сильная авиация. Все полосы обороны противник постарается взломать на узком участке фронта. Приблизительно на пятый день операции танковые клинья должны встретиться в Курске.

После сталинградского разгрома «фюрер» готовится к реваншу. Он помешан на большом окружении советских войск. Курская дуга кажется ему самым подходящим местом для новых Канн. Гитлер еще не выиграл сражения, но уже берлинское радио трубит: «Миллионы красноармейцев в ловушке».

Курбатов включает запасную лампочку. Матовый свет разливается по всей карте. У северного основания Курской дуги синеет заштрихованный круг. Это основные силы 9-й гитлеровской армии. На узком плацдарме Тагино – Глазуновка сосредоточены два танковых корпуса – 41-й и 47-й, пять пехотных дивизий и одна моторизованная. Эти части в любой момент могут атаковать позиции Сталинградского гвардейского корпуса.

У Курбатова соседом справа – литовская дивизия, слева – соединение, укомплектованное бывшими пограничниками. Павел Филиппович часто бывает у своих соседей. На полигонах он не раз наблюдал боевую учебу войск. Он доволен и литовцами и бывшими пограничниками. Они не хуже сталинградцев строили укрепления и умело обороняли их, когда на штурм шли танки.

Гвардейцы-танкисты «обкатывали» пехоту. Их машины проходили над окопами. Пехотинцы забрасывали танки учебными гранатами и дымовыми шашками. Многие солдаты ловили подходящий момент, ловко взбирались на броню боевых машин.

На учебные полигоны тягачи притащили трофейные танки. Их расстреливали с разных дистанций бронебойщики и артиллеристы. Пехотинцы осматривали пробитые борты, башни, расколотую лобовую броню, разорванные звенья и пальцы гусениц. «Гляди, здорово бьет!» И у каждого бойца росла вера в свое оружие.

– В обороне очень важно отбить первый удар, – вслух произносит Курбатов, – а удар будет грозный…

Взгляд Павла Филипповича скользит по дуге Курского выступа. У станции Малоархангельск линия фронта пересекает магистраль Орел – Курск, резко поворачивает на запад. Она проходит возле Севска и Рыльска. Это вершина Курской дуги. Здесь разворачивается 2-я танковая армия врага.

Фашисты собрали большие силы также и на юге. Павел Филиппович тихо покашливает, взгляд его останавливается на Белгороде. Этот город гитлеровский генштаб называет «северным неприступным бастионом Украины».

У Белгорода на восьмидесятикилометровом плацдарме Графовка – Томаровка укрепилась 4-я танковая армия. Ее эсэсовские дивизии «Великая Германия», «Адольф Гитлер», «Мертвая голова», «Райх», все части 48-го танкового корпуса и 52-го армейского нацелились на Обоянь.

Тремя танковыми дивизиями немецкие фашисты прорывались в 1942 году к предгорьям Кавказа. Четырьмя – они вели войну в Северной Африке. Но сейчас на Курском выступе ждет у них сигнала к атаке целая танковая армада, не сотни, а тысячи стальных машин.

Очинив синий карандаш, Павел Филиппович сравнивает соотношение пехотных дивизий и танковых в наступательных операциях под Киевом, Смоленском, Ростовом и Харьковом. Там у гитлеровцев на четыре пехотных дивизии приходилась одна танковая. На одном километре фронта враг подкреплял свои боевые порядки восемнадцатью танками.

В наступлении на Москву под Тулой Гудериан насыщал каждый километр 15 танками.

Иная картина вырисовывалась на северном фасе Курского выступа. Здесь по расчетам Курбатова на главном направлении противник мог сосредоточить 42 танка, а в особых случаях 150 на каждом километре фронта!

«И если учесть пехоту, минометы, пушки, авиацию… Чудовищная пробойная сила! Таран огня и стали… Удар может поглотить только полоса обороны с большой оперативной глубиной – Павел Филиппович бросил карандаш в коробку. – Нелегко нам… Но и врагу приготовлены сюрпризы…»

Еще с марта войска подготовляют огромные пространства Курского выступа к упорной обороне. На стокилометровой полосе резервные части день и ночь возводят укрепления. Строят их с большим искусством, в четыре линии, с отсеченными позициями, многочисленными минными полями, проволочными и электрическими заграждениями.

Курбатов убежден: в Отечественную войну нигде еще не строилась оборона такой прочной и живучей, как на Курском выступе.

Тихо в блиндаже. Генерал закрывает глаза рукой и долго сидит неподвижно.

Почти вся его жизнь прошла в боях и походах. Но душа не зачерствела, не опустошилась. Под Ригой он бил кайзеровских оккупантов. В Питере поддерживал революционный порядок. В степи под Ростовом и в Крыму громил белогвардейцев.

По бурному морю на лодках его отряд переправился в Новороссийск. Наседали белые банды. Партизаны прошли всю Кубань, голыми штыками пробились в Царицын.

Первая Конная армия… Сколько с ней связано воспоминаний! Разгром Деникина, поход на белополяков, борьба с Врангелем. После победы над черным бароном и махновскими бандами бойцы Первой Конной избирают Курбатова делегатом на VIII Всероссийский съезд Советов.

Вместе с Ворошиловым и Буденным он едет в Москву. Все они воодушевлены военными успехами и хотят скорее увидеть Ленина, послушать его выступление.

Курбатов помнит многоярусный зал Большого театра. Едва заметен электрический свет. На трибуне Ильич, Курбатов отчетливо слышит его голос:

– Одна из самых блестящих побед в истории Красной Армии – есть полная, решительная и замечательно быстрая победа, одержанная над Врангелем. Таким образом, война, навязанная нам белогвардейцами и империалистами, оказалась ликвидированной…

Декабрь 1920 года суров. Свистит поземка. На стенах домов легла изморозь, и кажется, будто они окутаны серым дымом. По вечерам улицы пустынны. У Кремля горят костры, там перед ночным обходом греются матросские дозоры.

Курбатов одет легко. На нем старая шинель, но он не чувствует холода. Он идет к Ленину. После окончания съезда Владимир Ильич пригласил делегатов Первой Конной армии к себе на обед.

Поднявшись на второй этаж, Курбатов открыл дверь.

В небольшой комнате он увидел Ленина, Фрунзе, Калинина, Орджоникидзе. Здесь уже были Ворошилов, Буденный и Тимошенко.

Владимир Ильич быстро бочком приблизился к Курбатову, подал руку.

– Здравствуйте, как поживаете?

Растерявшись, он выпалил:

– Слава богу, ничего.

Все заулыбались. Курбатов смутился, почувствовал неловкость. «И как только вырвались эти слова!»

Ильич, ласково прищурившись, взял Курбатова за локоть.

– Если уж наши командиры Красной Армии говорят «слава богу», то живем мы, надо полагать, действительно хорошо! – Ильич подвел Курбатова к столу и обратился к своим близким друзьям и соратникам: – У нас в гостях военные товарищи, они не привыкли попусту тратить время, давайте-ка обедать.

За обедом Владимир Ильич попросил рассказать о бойцах. Ленин слушал внимательно и, узнав, что конармейцы часто подсказывали Курбатову решение сложных боевых операций, сказал: