Текст книги "Банда 5 (сборник)"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

* * *

Кувакин сидел один в маленьком кабинетике, где совершенно непостижимо размещались еще три письменных стола, пишущая машинка на какой-то несуразной тумбе, встроенный в проем шкаф, в углу стояла вешалка, на которой сиротливо висело маленькое пальтишко Кувакина.

– Привет, Коля! – поздоровался Демин.

– А, это ты... Меня уже предупредили, чтобы никуда не уходил. Намечается что-то интересное?

– Как подойти... Но если судить по внешней стороне событий – нечто из ряда вон.

Кувакин был немного ниже Демина, немного старше. Выглядел он усталым. Не потому, что так уж устал за этот день, просто работа, которой он занимался, никогда не кончалась, он знал, что ее никогда не сделаешь всю, она не давала возможности остановиться и перевести дух. И Кувакин принял это как должное, как вполне естественное свойство профессии, и постепенно установилась в его движениях, в манерах этакая усталая медлительность.

– Вряд ли я способен на нечто чрезвычайное.

– Коля, на тебя вся надежда! – быстро сказал Демин, привычно втискиваясь в угол.

– Труп? – Точно. Девушка. Прекрасная молодая девушка, которая могла бы осчастливить кого угодно.

– За что же ее?

– Сама, Коля. В этом-то все и дело, что сама.

– Прекрасные девушки, насколько мне известно, редко идут на столь крайние меры. У прекрасных девушек всегда есть несколько запасных выходов. Жизнь великодушна к прекрасным девушкам, если они не очень капризны. Мне иногда кажется, что они частенько злоупотребляют своими привилегиями. Хотя в трудную минуту становятся на удивление трезвыми и расчетливыми.

– Очевидно, были крайние обстоятельства, Коля. – Демин любил разговаривать с Кувакиным, слушать его житейские мудрости.

– Крайние обстоятельства, Валя, всегда есть. Главное, считаешь ли ты их крайними... Или бодаешь левым рогом.

– Видно, девушка была не из бодливых.

– Конечно, – согласился Кувакин, – бодливые с собой не кончают. Ладно, будем считать разминку законченной. Выкладывай.

– Ты сейчас работаешь с Татулиным...

– Мне иногда, Валя, кажется, что не я, а он со мной работает. Неделю голову морочит – и ни с места. Но вроде начинает созревать. Он что, к твоей девушке руку приложил?

– Что это за тип?

– Спекулянт. «Работал» в комиссионках по эту сторону прилавка. Магнитофоны, транзисторы, магнитолы и так далее. Дорогие игрушки. Скупка, продажа, в общем, он освоил все смежные специальности. Брать его можно было давно, знали, чем занимается, но поймать с поличным не могли. Как ни остановят ребята – говорит, купил, принес сдать, что угодно говорит. Мол, страсть у меня такая, не могу долго одним магнитофоном тешиться. А недавно гражданин Татулин повел себя довольно странно – активность небывалая, но товара при себе нет, к прилавкам не подходит. Однажды, ребята рассказывали, вроде столковался с кем-то, локотком гражданина к выходу подталкивает, в сторонку оттирает, в подворотню манит. Там вынимает наш Григорий Сергеевич женскую сумочку, раскрывает ее, и у «клиента» глаза начинают вылезать из орбит. Решили наши ребята помочь человеку, подходят. Татулин, как начинающий фокусник, небрежным движением сует сумочку за мусорный ящик. Мол, я не я и сумка не моя. Но гражданин клиент оказался человеком принципиальным – чтоб никто, не дай бог, не подумал, будто сумка его, он клятвенно всех заверил, что хозяин ее – Татулин. Открывают ребята сумку и чувствуют, что у них тоже глаза начинают потихоньку из орбит вылезать...

– Знаю, – сказал Демин. – Валюта всех стран и народов.

– Да. Валюты, между прочим, не так уж много в пересчете на рубли, но разнообразие уникальное. Ребята со всех этажей приходили полюбоваться.

– Сколько в общей сложности?

– Тысячи на две. Ну что, начинается следствие... Откуда, спрашиваем, другие вопросы задаем. А он...

– А он говорит, что слабость проявил, хотел, мол, человеку помочь, что никогда больше заниматься такими нехорошими делами не будет ни за какие деньги, – быстро сказал Демин.

– Все именно так, – подтвердил Кувакин.

– Что он собой представляет?

– А, ничего особенного. Малограмотный проходимец с несколько повышенной наглостью, которая выражается довольно странно – Татулин совершенно бессовестно прикидывается дураком. Когда-то учился в радиотехническом техникуме, но не закончил. Выгнали за спекуляцию. Занимался этим малопочтенным делом чуть ли не на лекциях. Устроился в механизированную колонну диспетчером. Выписывал путевки, оформлял документы, вел какой-то учет. Брал взятки у водителей. Небольшие, но постоянно. Водители мне рассказывали, что к нему в окошко без трояка не суйся, даже если хочешь узнать, который час. Последнее время работал снабженцем. Что его всегда подводило, так это нетерпение. Никак не мог смириться с тем, что кто-то живет лучше его. И он ударился в торговлю магнитофонами, транзисторами... Остатки образования позволяли ему весьма значительно рассуждать о достоинствах или недостатках какой-то модели – среди спекулянтов большим спецом был. Мужик на пятом десятке, но не женат. Думаю, не женится из экономии. Живет с мамашей.

– С мамашей его я сегодня утром беседу имел.

– Ага... По моим следам, значит, идешь.

– Кстати, она упомянула какую-то женщину... Ну, которая его якобы на это дело подбила...

– Ха! – рассмеялся Кувакин. – Ты, Валя, даешь! Он мне каждый день женщин называет, с адресами, именами и прочими опознавательными знаками.

– Сколько уже назвал?

– Четырех.

– Селиванова есть среди них?

Кувакин выдвинул ящик стола, достал тоненькую серую папку и начал медленно переворачивать листки дела.

– Есть и Селиванова, – наконец сказал он. – Но мы пока ее не отрабатывали.

– Не придется ее отрабатывать, – сказал Демин. – Сегодня утром она выбросилась из окна.

– Ого! – присвистнул Кувакин. – Значит, и у меня труп.

– Один на двоих, Коля. Так что будем работать в контакте. Скажи, в какой связи он называл женщин?

– Говорил, что это люди, которые дали ему валюту для продажи. Но каждый раз оказывалось, что названная женщина не имеет никакого отношения к валюте. Понимаешь, в сумочке, кроме денег, мы нашли клочок газеты, и там, на полях, записан курс валют – сколько стоит в рублях, к примеру, фунт, доллар, гульден и так далее. Список составлен не Татулиным. Мы взяли образец его почерка и сопоставили. И ни одна из названных женщин тоже не писала этой записки. Отсюда вывод – он назвал не тех.

– Может быть, лучше сказать – не всех.

– Скорее всего. Вот эта записка.

Демин осторожно взял клочок газеты и начал внимательно рассматривать его. Записка была написана красной пастой, шариковой ручкой. Остроголовые, корявые буквы к концу строки становились мельче, опускались вниз – человек, писавший записку, видно, не любил переносов и все слова старался втиснуть до края листка.

– Ну, что скажешь? – спросил Кувакин.

– Много чего можно сказать. Почерк интересный. Скорее всего женский. Но писала не Селиванова. Ее почерк я уже знаю. Писал, видимо, человек с высшим образованием – почерк испорчен конспектами. Когда во что бы то ни стало нужно поспеть за преподавателем, когда это приходится делать часто, много, долго, несколько лет, почерк превращается вот в такие каракули. И заметь, автор не признает заглавных букв. Все большие буквы – это крупно написанные обычные. Грамотный человек... Названия стран, валют написаны без ошибок, причем иностранные слова знакомы автору, написаны с ходу, легко. Когда слова неизвестны, их по буквам переписывают, а здесь – с этакой небрежностью... Что еще... Судя по всему, автору, вполне возможно, приходится пользоваться пищущей машинкой или услугами машинисток.

– С чего ты взял? – с сомнением проговорил Кувакин.

– Очень четкие абзацы. Отбивка, красная строка, абзац – все это ярко выражено. И еще – почерк, несмотря на то, что некрасивый, ужасный почерк, в то же время очень разборчивый. Машинистки не любят копаться в каракулях.

– Слушай, да ты прямо колдун!

– Нет, пока только учусь, – усмехнулся Демин. – А написано на стекле или на полированном столе.

– Боже, а это с чего взял?!

– Смотри, бумага газетная, плохая бумага, ручка пишет неважно, приходилось несколько раз обводить одну и ту же букву, давить на бумагу больше, чем нужно, но на оборотной стороне листка нет ни одной вмятины, не проступила ни одна буква, гладким остался листок...

– Ты что, экспертом работал? – спросил Кувакин.

– Нет, Коля, я был внимательным студентом. Ну ладно, какие твои прикидки, откуда у Татулина столько валюты и в таком разнообразии?

– Ох, Валя! Неприятное дело, боюсь даже до конца додумывать. Понимаешь, Татулин назвал только женские имена... Троих я вызвал, допросил, записал их показания. Все они неплохо разбираются в ресторанах, знают, например, что такое «Интурист»... И Селиванова твоя, очевидно, знала.

– Кстати, сегодня ей некая Ирина назначила встречу в «Интуристе», – сказал Демин. – Да! Среди тех, кого назвал Татулин, есть Ирина?

– Нет, Ирины нету. Так вот «Интурист»... Там всегда полно иностранцев... Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Да. Установлено, чья сумочка была у Татулина? Ну, с этой валютой?

– Нет. Он называет хозяек одну за другой, но... лукавит, темнит. Думаю, настоящую, истинную хозяйку так и не назвал.

– Едем к нему? – спросил Демин.

– Как, сейчас?

– У меня машина... Скучает небось мужик в Бутырке. Сегодня мы можем прижать его трупом. Завтра, глядишь, будет поздно. А следы ведут к нему. Он хорохорится потому, что, кроме валюты, кроме этой дурацкой сумки, у тебя ничего нет. И справедливо считает, что ухватить его не за что... А мы постараемся доказать, что ухватить можно. Ну, Коля! Решайся! Потолковать с ним нам все равно придется, так лучше это сделать пораньше, пока он ничего не знает о Селивановой.

– И машина есть? – улыбнулся Кувакин.

– Прекрасная, теплая, уютная машина! Мы будем ехать по городу, смотреть по сторонам, перебрасываться словами... А какой там идет снег, Коля! Боюсь, что последний снег в этом году! Да, чуть не забыл... Шеф сказал, что Татулин порнографией баловался?

– При обыске нашли несколько снимков. Приобщили к делу. Знаешь, что он мне сказал, когда я ему об этих снимках напомнил? Вы, говорит, хотите меня пристыдить? Хорошо вас понимаю. Да, мне стыдно, мне неловко, я готов сквозь землю провалиться! Но это самое большое наказание, которого я заслуживаю. Считайте, что вы меня уже наказали. Вот так. Хочешь посмотреть?

– С удовольствием.

– Удовольствия мало. Надо иметь очень большое воображение, чтобы там что-то увидеть... – Кувакин полез в стол, снова достал серую папку и так же осторожно принялся переворачивать страницы. Добравшись до зеленоватого конверта, он вынул пачку снимков, не глядя, протянул Демину. И даже отвернулся, чтобы не видеть, как тот будет их рассматривать. – Работа унылая, любительская, – проворчал Кувакин. – К делу эти снимки отношения не имеют, скорее характеризуют личность Татулина, дают представление, что за тип... А как продукция – полная бездарность. Да и красотки, как говорится, оставляют желать лучшего.

– Это меня и настораживает, – проговорил Демин, рассматривая снимки. Он долго вертел перед глазами один из них, потом протяжно вздохнул и замер над небольшим, серым, плохо отпечатанным снимком.

– Ну? Ты что? – забеспокоился Кувакин.

– Это Селиванова. – Демин бросил снимок на стол.

Кувакин как-то диковато глянул на Демина, схватил снимок. А Демин тем временем вынул из кармана фотографии Селивановой, прихваченные им во время обыска.

– Это она же... Из ее альбома.

– Точно, она, – хрипло сказал Кувакин. – Выходит... По-стой, постой. Выходит... А ну-ка, брось мне остальные снимки... Черт! Это же надо! Вот эту даму, которая здесь в чем мать родила, я вчера допрашивал. – Ее Татулин назвал?

– Да.

– Теперь-то уж мы обязательно должны проведать Григория Сергеевича. Теперь-то он назовет и адрес этой квартирки, – Демин постучал пальцем по фотографиям. – И еще кое-что расскажет. Расскажет, убей меня бог.

– Валя, по снимкам можно установить – в этой ли именно квартире происходили события? – Кувакин вопросительно посмотрел на Демина. – Смотри, здесь виден узор обоев, какое-то пятно, вот что-то вроде гвоздя...

– Этого вполне достаточно, – сказал Демин. – И скажу тебе, Коля, если в деле появятся фотоаппарат, кассеты к нему, мы можем наверняка сказать – этим аппаратом снимали сии постыдные вещи или нет, эти ли кассеты использовали.

– Валя, когда ты говорил о почерках, тебя было интересно слушать, но когда ты понес эту ахинею про кассеты...

– Не веришь? – удивился Демин. – Коля, это же очень просто. Посмотри на этот снимок... Видишь, негатив отпечатан полностью, то есть при печати снимок не кадрировался, лишнее не обрезалось... Это говорит, кроме всего прочего, о мастерстве фотографа, невысокий у него класс, любительский. На снимке даже бахрома от кассеты отпечаталась. Этот кадр, видно, расположен у самого конца пленки. По волокнам бахромы можно наверняка установить, использовалась именно эта кассета или другая.

– А фотоаппарат? – озадаченно спросил Кувакин.

– То же самое. Когда негатив отпечатан полностью, на нем всегда виден срез рамки фотоаппарата. Если на рамке есть повреждения, вмятины, заусенцы, они получаются и на снимке. Возможно, не видимые простым глазом, но это уже дело техники.

– Все понятно, – сказал Кувакин. – Потребуется экспертиза.

– Для экспертизы нужно еще найти фотоаппарат, кассеты, квартиру... Послушай, при обыске у Татулина, у женщин, которых он называл, не попадался фотоаппарат?

– Попадался, – кивнул Кувакин. – У Татулина. И пленку нашли, она тоже в деле.

– Ну вот видишь, как хорошо все складывается. Не у него ли и снимки эти делали?

– Нет, – уверенно сказал Кувакин. – У Татулина другие обои. Пока шел обыск, я насмотрелся на них. Здесь мелкий рисунок, а у Татулина по стене громадные розы.

– Жаль, – сказал Демин. – Но, с другой стороны, все было бы слишком просто, узнай мы сразу, что Григорий Сергеевич занимался столь невинным занятием у себя дома. Да и дураком надо быть круглым.

– Татулин не дурак, – серьезно сказал Кувакин, – просто ему очень хочется, чтобы его принимали за такового.

– Ладно, ладно, нашел кого защищать! Скажи, у него дома не обнаружили какую-нибудь записную книжку, блокнотик?..

– Обнаружили. Только не дома, при нем. Когда его с женской сумочкой задержали.

– У меня блокнотик Селивановой с собой... Давай-ка перекрестную сверку устроим, так сказать, общих знакомых. Давай его блокнот. О! – Демин не смог сдержать радостного удивления. – Да у них и блокноты одинаковые! Прямо пароль какой-то. Смотри, у Селивановой точно такой же... Длинный, тонкий, с отличной бумагой, в мягкой сафьяновой обложке... Надо же, давно ищу приличный блокнот, а тут уже второй за одно утро! Ты спроси у своего приятеля Татулина – может, удружит, а?

– А думаешь, нет? Достанет. Ну ладно, поехали.

Через пять минут сверка закончилась. Телефонов в книжках было немного, и большинство совпадало. В обеих книжках оказались номера всех трех женщин, которых знавал Татулин, правда, у него они были помечены только одной буквой, а Селиванова записывала имена полностью – Зинаида, Галина, Лариса... Нашлась в блокнотах и Ирина.

– С твоего позволения, – сказал Демин, – этот номерок я запишу. Не она ли звонила Селивановой сегодня утром и прошлой ночью?.. Во всяком случае, других Ирин в блокнотах нет. Пошли, Коля. По коням. В Бутырку, к Григорию Сергеевичу.

Машина осторожно пробиралась в снегопаде, привычно ворчал водитель, а Демин сидел на заднем сиденье, вжавшись в угол, и безучастно смотрел на судорожно работающие «дворники», сметавшие мокрые хлопья снега с ветрового стекла. Огни светофоров светились мягко и празднично, казалось, они плавают в воздухе, меняют свет и размеры. Кувакин сидел рядом, подавшись вперед, в напряженной позе, словно готовясь выпрыгнуть из машины.

– Приехали, – сказал водитель.

– Ну что ж, будем надеяться, что Григорий Сергеевич не откажется принять нас в своей резиденции, – хмыкнул Демин.

Громадное серое здание как бы растворялось в густом снегу и казалось еще больше, почти бесконечным. Все звуки были приглушенные, мягкие, люди будто старались тише говорить, мягче ходить, будто готовились к чему-то важному. И Демин поймал себя на мысли, что и он сейчас какой-то притихший, сосредоточенный, ждет встречи с Татулиным нетерпеливо и опасливо – слишком многое зависело от этого разговора.

Кувакин предъявлял документы, согласовывал детали, а Демин стоял в сторонке и думал о том, что день у него все-таки нулевой и забывать об этом не следует, что Татулин, судя по всему, орешек не простой и добиться от него чего-нибудь дельного будет нелегко.

– Пошли, – сказал Кувакин. – Все в порядке. Сейчас его приведут.

– Начинаешь ты, – сказал Демин. – И ведешь обычный разговор, продолжение всех предыдущих. – Они прошли в небольшую сумрачную комнатку, где, кроме стола и нескольких стульев, ничего не было. Здесь бывало немало людей, им приходилось отвечать на очень неприятные вопросы, для многих здесь решалась судьба. Здесь невольно хотелось говорить тише, да и слова в этой комнате годились не всякие, а лишь самые простые, словно бы очищенные от шелухи внешнего мира, от всего, что может затуманить, изменить, исказить их смысл. В словах не должно быть личных обид, тщеславия, желания уязвить или показать свою власть, значительность. – Я буду молчать, – продолжал Демин. – Я для него – темная лошадка. Последний раз он назвал Селиванову? Отлично. Не дразни его, не пужай, пусть будет благодушен и расслаблен. Пусть почувствует свою неуязвимость, свое превосходство, если ему угодно.

– Превосходство он почувствует в любом случае. Это прекрасное душевное состояние не покидает его ни на минуту. Понимаешь, Валя, он знает, что на данный момент мы можем предъявить ему обвинение только в попытке, слышишь? Только в попытке продажи валюты. Дома у него валюту не нашли. Он знает об этом. И вообще не найдено ничего, кроме ковров, хрусталя, нескольких магнитофонов и этих дурацких фотографий. Мы можем задуматься, откуда у снабженца какой-то механизированной колонны такое изобилие. И только. Изобилие само по себе не может порицаться.

– Более того, оно весьма похвально, – заметил Демин.

Дверь как-то неохотно, со скрипом, будто через силу приоткрылась, и конвойный ввел маленького человечка с брюшком, с живым, острым взглядом, в помятой одежде, небритого. Во всем его облике были настороженность и некая готовность шутить, говорить много, долго и запутанно.

«Игрунчик», – решил про себя Демин.

– О, кого я вижу! – радостно воскликнул Татулин, протянув руки навстречу Кувакину. – Сколько лет, сколько зим! Здравствуйте, Коля! – И тут он увидел сидевшего в углу Демина.

– Здравствуйте, Татулин, – холодно сказал Кувакин.

– Добрый день, Николай Васильевич, – подчеркнуто официально ответил тот, бросив взгляд на Демина. – Я вижу, вы сегодня не один?

– У меня к вам опять вопросы, Григорий Сергеевич, – сказал Кувакин, как бы не слыша последних слов Татулина.

– Я – весь внимание. Я готов. Прошу.

– Григорий Сергеевич, не могли бы вы нам сказать, откуда валюта, которую вы пытались продать?

– Валюта?! – несказанно удивился Татулин, и его брови поднялись так высоко, что казалось, вот-вот нырнут за уши. – Ах, валюта. – Он обмяк, и его круглое брюшко стало особенно заметным. – Вы опять о том же, Николай Васильевич... Далась вам эта валюта, господи... Неужели мы не можем поговорить о чем-то другом, более приятном?

– С удовольствием. Но вначале – дело. Итак?

– На чем мы остановились в прошлый раз? – деловито спросил Татулин. – Если мне не изменяет память... – он задумался, приложив указательный палец к небритой щеке, – если мне не изменяет память...

– На Селивановой, – подсказал Кувакин. – Вы сказали, что валюту вам дала для продажи Селиванова. Мы выяснили...

– Я так сказал?! – ужаснулся Татулин. – И вы поверили? Боже, Николай Васильевич, – укоризненно покачал головой Татулин. – Как можно? Такая невинная девушка, студентка, и вдруг – валюта! Я вас не узнаю, ей-богу... Нельзя же так, тем более при вашей должности!

– Простите, Григорий Сергеевич, больше не буду, – сказал Кувакин. Услышав в его голосе что-то новое, Татулин насторожился. Он остро взглянул на Кувакина, на Демина, но, видимо, не заметил ничего подозрительного и успокоился, снова обмяк, согнув спину и выпятив животик.

– Как я мог сказать вам о Селивановой, ума не приложу. – Татулин хлопнул себя маленькой ладошкой по морщинистому лбу и огорченно поцокал языком. – Старею, что ли...

– Итак? – сказал Кувакин.

– Простите, не понял.

– Я опять о валюте, Григорий Сергеевич... Не обессудьте – такая работа. Заставляет быть настырным.

– А вы знаете, – оживился Татулин, – не только ваша, всякая работа заставляет человека быть настырным, если уж вы употребили это слово. – Татулин быстро оглянулся на Демина, как бы извиняясь. – Всякая работа заставляет человека быть, я бы сказал, настойчивее, целеустремленнее...

Бедный Коля, подумал Демин. Он уже неделю бьется с этим прохвостом. Представляю, что он наговорил ему во время допросов. Мы сидим здесь уже минут пятнадцать, а в протокол заносить пока нечего. Откуда такая уверенность? А может, ее и нет, уверенности-то? Может, это все, что ему остается? И он уже смирился с годом-двумя заключения и теперь просто тянет время, понимая, что оно зачтется ему в общий срок...

– Григорий Сергеевич, – снова заговорил Кувакин, – вы уже назвали Ларису Шубейкину, Зинаиду Тищенко, Наталью Селиванову... Что у вас на сегодня приготовлено?

– Пора уже и Иру назвать, мне кажется, – негромко обронил в своем углу Демин.

Улыбка на лице Татулина как бы остановилась, но он тут же сделал вид, что не слышал слов, прозвучавших за его спиной. Однако восстановить игривое настроение не смог. И молчания не выдержал.

– Вы что-то сказали? – повернулся он к Демину.

– Да, – спокойно подтвердил тот. – Я сказал, что вам, очевидно, уже пора назвать Ирину.

– Какую? – любознательно спросил Татулин.

– Вы многих Ирин знаете? Назовите всех.

– Хм... Вы так поставили вопрос, что, право же, я затрудняюсь сказать... Действительно, откуда мне знать, кого именно вы имеете в виду?!

– Григорий Сергеевич, скажите, неужели мы с Кувакиным производим на вас впечатление круглых дураков?

– Что вы! – в ужасе замахал руками Татулин. – Вы оба кажетесь мне очень грамотными, интеллигентными людьми, с вами приятно беседовать... С вами даже здесь приятно беседовать, – он обвел взглядом унылые серые стены. – Скажу больше...

– Григорий Сергеевич! Остановитесь на минуточку, позвольте мне сказать несколько слов, прошу вас! – Демин был спокоен, даже благодушен. – Прежде всего меня удивляет ваше легкомыслие, ваше столь пренебрежительное отношение к собственной судьбе. Даже не знаю, чем это объяснить... Эти комедии, которые вы не устаете разыгрывать, странная непонятливость...

Татулин пожал плечами, вопросительно посмотрел на Кувакина, как бы прося его объяснить, чего хочет этот товарищ, расположившийся в углу и вынуждающий его все время вертеть головой.

– Скажите, Григорий Сергеевич, кому принадлежит сумочка, с которой вас задержали? – спросил Демин.

– Она давно валялась у меня дома, и сказать, откуда именно она появилась... я затрудняюсь.

– Вы назвали уже четырех хозяек...

– Если я не помню, откуда она появилась, я могу назвать вам еще десяток, и вполне вероятно, что хозяйки среди них не окажется.

– Может быть, она принадлежит вашей маме?

– Очень даже может быть.

– Кстати, я видел ее сегодня. Велела кланяться.

– Как она себя чувствует? – воскликнул Татулин почти растроганно.

– Она сказала, что у нее все в порядке. Передала, чтобы вы не беспокоились и поступали так, как вам подскажет совесть.

– Бедная мама! Все это для нее такое испытание! – Татулин не смог сдержать вздоха облегчения.

– Приятные новости, не правда ли?

– Разумеется. У меня с мамой отношения очень... дружеские, и я... я благодарен вам.

Поняв, что вопросов ждать надо именно от нового товарища, Татулин повернулся к Демину вместе с табуреткой. Потом обернулся к Кувакину, пожал плечами, мол, извините, но, как я понимаю, допрашивать меня будет ваш друг...

– Григорий Сергеевич, – медленно заговорил Демин. – Хотите, я изложу ваши прикидки, назову факторы, которые вы учли, выбрав вот такую дурашливую манеру поведения?

– Я не знаю, что вы имеете в виду, но было бы любопытно...

– Знаете, – холодно перебил его Демин. – Вы все прекрасно знаете. Так вот, вы считаете, что обвинение вам может быть предъявлено довольно простое – попытка продать валюту. Случай единичный, до сих пор не судились, на работе претензий нет, характеристика будет если не восторженная, то вполне терпимая. И грозит год или около того, причем каждый день, проведенный здесь, уже идет в общий счет. Так?

– Ну, примерно... Ситуацию вы объяснили... Но ведь это очевидно.

– Григорий Сергеевич, вы знаете, почему я здесь?

– Интересно, если, конечно, сочтете...

– Я занимаюсь расследованием обстоятельств смерти Селивановой.

– Что?! Вы хотите сказать, что...

– Погодите, Григорий Сергеевич... Не торопитесь. Помолчите. Подумайте. Не надо суетиться, искать слова, придумывать вопросы, говорить, что это для вас неожиданная и неприятная новость... Не надо. Давайте все немного помолчим. Когда все обдумаете – скажите.

Демин встал, прошелся по комнате, подойдя вплотную к стене, что-то внимательно начал рассматривать там. Кувакин, не торопясь, закурил, пустив дым вверх, к темному потолку, сел поудобнее и словно бы задумался о чем-то своем, никак не относящемся ни к Татулину, ни к Селивановой.

– Простите, но я вам не верю, – сказал Татулин. – Я не верю, что Селиванова умерла. – Она не умерла, – поправил Кувакин. – Она погибла.

– Как?

– Григорий Сергеевич, вы нас одновременно будете допрашивать или по одному? – осведомился Демин.

– Простите, но я хотел бы удостовериться... Вы мне разрешите позвонить к Селивановой домой?

– А когда вам скажут, что она действительно погибла, вы решите, что мы подговорили соседей и все это организовано.

– Вообще-то... В этом что-то есть.

– Продолжим, – сказал Демин. Он вытащил пачку снимков, аккуратно положил их на стол перед Татулиным. – Эти снимки, Григорий Сергеевич, найдены у вас на квартире. Да, да, не торопитесь отрицать. Вообще не торопитесь произносить слова, возмущаться, опровергать... Поговорим спокойно. Снимки найдены в вашей квартире, об этом составлен протокол, его подписали многие люди, теперь он имеет законную юридическую силу доказательства.

Татулин с минуту смотрел на снимки, потом, видимо, решившись на что-то, быстро повернулся к Демину.

– Знаете, вполне возможно, что эти снимки вы действительно нашли в моей квартире. Повторяю – возможно. Может быть, они завалялись среди бумаг, и я перевез их со старой квартиры вместе с хламом...

– Не надо, Григорий Сергеевич. Я ведь предлагал вам подумать. Вы опять торопитесь. Если хотите, подумайте еще. Если готовы отвечать – пожалуйста. На этом снимке Наташа Селиванова. Та самая, которую вы назвали вчера как возможную хозяйку сумочки, как человека, который дал вам валюту для продажи. А сегодня утром Селиванову находят мертвой. В связи с этим должен сказать, что ваши представления о возможном наказании устарели. В записной книжке у Селивановой есть ваш телефон... Доказано, что вы с Селивановой имели деловые отношения...

– Никогда!

– Что к вам приходил от нее посыльный, передавал коробки с дорогими вещами...

– Ложь!

– Посыльный уже дал показания, он живет с Селивановой в одной квартире.

– Но ведь я был здесь! – Татулин вскочил и с горящими глазами подбежал к Кувакину. – Вы подтвердите, что я был здесь, когда погибла Селиванова? Я никак не мог содействовать ее смерти! Я ни при чем! Я невиновен! И ваши намеки, ваши вопросы говорят об одном...

– О чем же? – спросил Демин.

– О том, что вы ходите навесить на меня это дело по формальным признакам, по косвенным, ничего не значащим, случайным совпадениям. Вот!

– Григорий Сергеевич, сядьте на свое место и постарайтесь спокойно меня выслушать. Не спешите отвечать. Я не раскалываю вас, не строю ловушки, просто предлагаю подумать над положением, в котором вы оказались. Смотрите... Вас задерживают с валютой. Спекуляция, нарушение законов нашей страны. Это грозит годом, поскольку раньше за вами такого не наблюдалось. Не попадались, другими словами. Вы утверждаете, что валюту якобы дала Селиванова, что женская косметическая сумочка, в которой находилась вышеупомянутая валюта, принадлежит Селивановой. И в первую же ночь Селиванову находят мертвой. Здоровая, красивая, ни на что не жалующаяся девушка погибает. В ее записной книжке есть ваш телефон. Там вы названы Гришей, уменьшительно-ласкательным именем, что говорит о неких близких отношениях.

– Это надо доказать!

– Помолчите, ради бога! – попросил Демин. – Далее. Находится человек, который показывает, что он передавал вам коробки от Селивановой. Коробки с магнитофонами и транзисторами знаменитых фирм «Сони», «Грюндиг»... Идем дальше. Во время обыска в вашей квартире найдены снимки. На одном из них та же Селиванова, и не только она, причем в том виде, который позволяет сделать недвусмысленные выводы.

– Они мне их подарили!

– Вам? Эти женщины подарили вам свои снимки, где они сняты в столь... странном виде? Вы это хотите сказать?

– Да!

– Все они, видимо, были крепко в вас влюблены?

– Не смею отрицать. – Татулин гордо вскинул небритый подбородок.

– В вас?! – Демин смерил глазами его небольшую фигуру, оглянулся на Кувакина и, не сдерживаясь, расхохотался. – Ну, Григорий Сергеевич, с вами не соскучишься! Ладно... Продолжим. Пусть это заявление останется между нами. В протокол его заносить не станем. А то уж больно оно... смешное. Во время суда зал будет рыдать от хохота, когда это услышит.

– Нет, я настаиваю на своих показаниях, – упрямо сказал Татулин.

– Прекрасно. Мы организуем вам очные ставки с этими женщинами. Мы спросим у них, кто делал эти снимки и действительно ли они дарили их вам в знак горячей любви.

– Да ну вас в самом деле! – спохватился Татулин. – Уж и пошутить нельзя!

– Должен сказать, что время для шуток не очень подходящее, – сказал Демин. – Но продолжим. В вашей квартире найдена также пленка, где эти же снимки в негативном, так сказать, исполнении. Не будете же вы утверждать, что и пленку вам подарили? Нет? И правильно. Не надо. Это такая глупость, что ни в какие ворота не пролезет.

– Мне стыдно, поверьте... Но что делать, приходится хвататься и за соломинку, зная заранее, что она не спасет.

– У меня один вопрос. Но должен предупредить, если ответите сегодня, ответ можно будет истолковать как чистосердечное раскаяние. Если вы ответите на этот вопрос завтра, то раскаяния уже не будет, а для суда это важно. Поэтому, оттянув ответ на одну ночь, вы на несколько лет оттянете свое возвращение к людям. К свободным людям. Советую ответить сейчас.