Текст книги "Банда 5 (сборник)"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Ну что, Женя... Выжили? – спросил Забой. – Неужели выжили?

– Да вроде! – Жестянщик неотрывно смотрел в окно.

– Что ты там увидел?

– Люди ходят, целуются, плачут...

– Это они от радости.

– А что, можно плакать от радости?

– От чего угодно можно плакать... Деньги-то не забыл?

– Ты что?! – вскричал Жестянщик испуганно. – Знаеш-ш-шь! Говори да не заговаривайся!

– Впереди две таможни, – сказал Забой.

– Придумаем что-нибудь... Не впервой. Сколько до отхода?

– Пять минут.

– Тогда наливай.

Забой достал из сумки два граненых стакана, бутылку водки, батон хлеба и уже нарезанную колбасу. Водку он разлил в два стакана, наполнив их почти доверху.

– Чтоб мы тоже когда-нибудь заплакали от радости, – сказал Забой и, подняв свой стакан, не обращая внимания на водку, стекающую по его тяжелым, натруженным пальцам со въевшимся металлом, выпил до дна. Отломив кусок хлеба, долго внюхивался в него, потом сунул в рот.

Водка стекала и по пальцам Жестянщика, но и его это не тревожило. Он выпил, отставил стакан и растер выплеснувшуюся водку в руках.

– Вот теперь на моих пальцах не осталось никакой заразы, – сказал Жестянщик, и уже не было в его голосе ни взвинченности, ни нервного страха, ни истеричной радости.

Момент, когда поезд тронулся, они не почувствовали, и лишь когда поплыли мимо окна носильщики, провожающие, милиционеры, они поняли, что едут. И когда уже кончились за окном станционные постройки, когда пошли заборы, склады, завалы бетонных плит и ржавого железа, в купе вошел еще один пассажир – запыхавшийся, счастливый и распаренный.

– Успел, – выдохнул он и обессиленно опустился на лавку. Его небольшая спортивная сумка так и осталась лежать на полу. – А ведь мог и не успеть, – проговорил он с блаженной улыбкой.

– Ты что же, на ходу вскочил? – спросил Жестянщик.

– В последний вагон успел впрыгнуть... Проводница, сука, не хотела пускать... Ну, я с ней поговорил.

– А ты что, без билета?

– Да есть билет, есть! А она решила, что я хочу зайцем... Сука, – сказал он беззлобно и откинулся спиной на стенку купе.

Забой и Жестянщик некоторое время рассматривали попутчика. Был он плотен телом, упитан, после бега даже румянец выступил на выбритых щеках. И, конечно, они заметили, не могли не заметить шрам над бровью, наколку в виде кольца на правом безымянном пальце – это кое о чем говорило, вроде как свой человек в попутчиках оказался.

– Я вижу, вы тут уже успели пригубить. – Парень усмехнулся, показав на стол, где стояла почти пустая бутылка водки. Не дождались, значит, меня, поторопились. – Он наклонился, расстегнул молнию на сумке, вынул лежавшую сверху бутылку водки, батон, кусок сухой колбасы. – Продолжим?

– Можно, – сказал Жестянщик и посмотрел на Забоя.

– Нужно, – улыбнулся тот.

– Будем знакомиться. – Парень протянул сильную розовую ладонь. – Сергей.

– Женя, – сказал Жестянщик.

– Геннадий.

– Сеня, – представился парень Забою.

– Так Сеня или Сергей? – усмехнулся Жестянщик.

– Какая разница! Вот скажешь мне... Сергей Семенович, давай выпьем! Я тут как тут. Или скажешь... Семен Сергеевич, выпить не хочешь? И я опять как штык!

Все рассмеялись, Жестянщик сбегал к проводнику за третьим стаканом, Сергей или Семен, кто его знает, за это время нарезал колбасы, вынул из сумки несколько помидоров, и к тому времени, когда Жестянщик вернулся со стаканом, все уже было готово к тому, чтобы знакомство освятить хорошим тостом. Допили водку, оставшуюся на столе, выпили бутылку, которую выставил Сергей, потом выяснилось, что у Забоя есть еще одна, в самой глубине его сумки.

И время пошло, понеслось стремительно и неудержимо, наполненное забавными историями, анекдотами, рассказами о разных случаях, из которых удалось вывернуться, выскользнуть и уцелеть.

Легли поздно, далеко за полночь, легли друзьями, которые, казалось, знали друг друга давно и до самого донышка. Сергей или Семен оказался отличным парнем, своим в доску. Несколько раз он намекнул ребятам, что живет не совсем по закону, живет неплохо и только чрезвычайные обстоятельства заставили его на некоторое время покинуть этот прекрасный город.

– Мы тоже уезжаем на некоторое время и тоже по не зависящим от нас причинам, – начал было рассказывать захмелевший Жестянщик, но Забой с такой силой наступил ему на ногу, что тот мгновенно умолк.

А утром из окна вагона уже можно было видеть на горизонте черные, похожие на египетские пирамиды терриконы шахт. Едва увидев их, Забой приник к окну и не мог, не мог оторваться. Лицо его постепенно разглаживалось, исчезала угрюмость и какая-то непреходящая настороженность, в которой он прожил последние несколько тяжелых, мучительных лет.

– Все, – сказал он, повернул к Жестянщику просветлевшее лицо. – Я дома.

– А я? – спросил тот.

– И ты дома.

– Тогда наливай!

Странно, но и Жестянщик изменился, хотя никогда не бывал в этих краях. Заметно поубавилось в нем нервозности, готовности на все отвечать криком, часто беспомощным криком. Казалось, оба возвращались из долгого опасного путешествия, из которого и вернуться-то надежд было совсем немного.

И вот надо же, вернулись.

Попрощавшись с попутчиком, они стояли на перроне донецкого вокзала и счастливо оглядывались по сторонам. Это была другая страна, здесь у милиции были другие задачи, и никто, ни единая душа не знала ни Жестянщика, ни Забоя. И хотя люди вокруг говорили на том же языке, так же были одеты и матерились теми же словами, дышалось здесь свободно, легко, и улыбки, счастливые улыбки сами по себе раздвигали их губы.

– Сколько до твоего Первомайска? – спросил Жестянщик.

– Километров двадцать. Автобус ходит, можно и электричкой...

– Какой автобус! Ты что?! Возьмем машину! Другая жизнь началась, Гена!

– Другая-то другая, – пробормотал Забой, – но знаешь...

– Ничего не хочу знать! Пошли! – Жестянщик, подхватив тощеватую свою сумку, решительно зашагал через рельсы прямо к привокзальной площади.

Но не успели они обогнуть здание вокзала, как прямо на них выбежал их попутчик, весь в белом, опять румяный и запыхавшийся.

– Вам же до Первомайска? Пошли! Я взял машину, и водитель сказал, что ехать будем через Первомайск... Пошли, пошли. – И он первым побежал к стоявшей в сторонке белой «Волге». Жестянщику и Забою ничего не оставалось, как ускорить шаг и устремиться вслед за Сергеем, Семеном или как там его. – Садитесь сзади, я уже застолбил себе место рядом с водителем.

Что-то мешало, что-то настораживало, но настолько невнятно и смутно, что Жестянщик и Забой, подавив в себе это чувство, расселись на заднем сиденье.

– Вперед, – сказал попутчик и, обернувшись, посмотрел на своих новых друзей. – Что-то вы, ребята, смурные, – сказал он. – Похмелитесь?

– Можно, – неохотно согласился Жестянщик.

– Надо напоследок... Просто надо.

– А почему напоследок? – спросил Забой.

– Так ведь расстаемся же... И, похоже, навсегда, – рассмеялся Семен-Сергей и, вынув из своей сумки бутылку водки, не глядя протянул ее назад. – Хлопнете по стаканчику, да и мне глоточек оставьте!

Пить не хотелось, водка оказалась с каким-то отвратным запахом, но деваться было некуда, и Жестянщик с Забоем, давясь, выпили почти по полному пластмассовому стаканчику, который нашелся в бардачке у водителя.

Сергей сразу пить не стал, опустил бутылку с оставшейся водкой между ног на резиновый коврик. Там она опрокинулась, вылилась, но он, похоже, этого даже не заметил.

Минут через пятнадцать машина выбралась из города и устремилась к далеким черным терриконам, видневшимся где-то на горизонте.

К этому времени Жестянщик и Забой крепко спали, забывшись тяжелым, нездоровым сном, спали, привалившись друг к другу и на всякий случай просунув руки сквозь ручки сумок.

На губах у обоих блуждали улыбки – они вернулись домой.

* * *

Пафнутьев и Шаланда сидели рядом на холодной бетонной ступеньке лестничного марша. Им было тесновато, сидели они сжавшись, плотно соприкасаясь друг с другом. На несколько ступенек ниже перед ними лежали в причудливом переплетении Огородников и Веденяпин, более известный по кличке Вандам. Площадка была залита кровью, крови было много, необычно много.

Осторожно переступая через кровавые лужи, ходил Худолей и беспрестанно щелкал фотоаппаратом. Яркая вспышка время от времени выхватывала из полумрака площадки два застывших трупа, выхватывала во всех, даже ненужных подробностях – набрякшие кровью волосы Вандама, оставшийся чистым белоснежный воротничок Огородникова, зеленую с переливом бабочку, выражение его лица спокойное, даже отрешенное, будто наконец открылось ему нечто важное в этой жизни, нечто самое главное.

Пафнутьев сидел, поставив локти на колени и подперев кулаки. И Шаланда сидел точно в такой же позе, только кулаки его были массивнее и обильнее щеки. Его люди из угрозыска тоже суетились тут же, пытаясь найти хоть какие-нибудь следы, возможно оставленные убийцами. А то, что убийц было двое, подтвердила какая-то бесстрашная бабуля, которая видела, как из подъезда выскочили два невзрачных паренька, бегом пересекли двор, сели в машину и тут же отъехали. Больше она ничего не могла сказать. А внимание на убийц обратила, когда они с силой бросили за собой бронированную дверь. На грохот двери старушка и оглянулась. Жильцы свою дверь берегли, закрывали ее осторожно, помня о том, сколько с них собрали денег на установку всей этой охранной системы.

– Слушай, а может, они того, – проговорил Шаланда, – может, они сами друг дружку, а? Так бывает...

– Нет. – Пафнутьев покачал головой. – Это невозможно. У Огородникова весь живот в дырках... С такими ранами не то что ответить на удар... Шевельнуться невозможно. С такими ранами остается только одно.

– Что? – спросил Шаланда.

– Упасть и умереть. И у этого типа такая дыра в затылке... Упасть и умереть. Что они оба успешно и проделали. Он, похоже, наклонился над Огородниковым и в этот момент получил удар ножом... Ох-хо-хо! – тяжко вздохнул, почти простонал Пафнутьев. – Самое бездарное мое дело, самое беспомощное и унылое.

– Ты чего несешь-то, чего несешь?! – в гневе распрямился Шаланда. – Такую банду раскрутить! Паша! Опомнись!

– Не-е-ет, – протянул Пафнутьев. – Осрамился я, осрамился, скорости не хватает, шустрости... Едва установил этого парнишку, афганца, от тут же пускает себе пулю в лоб. Только вычислил твоего Вобликова, оборотня поганого, а он уже в погребе подыхает, стоном стонет, на помощь зовет. Едва удалось установить старого уголовника Осадчего, едва я обложил его, офлажковал, по телевидению его морду показал... И что? Сидит в кресле, и пять дыр в груди. Хорошо, думаю, хоть напоследок блесну, хоть главаря живым возьму... Вот, пожалуйста, взял...

– Не переживай, Паша... – Шаланда похлопал Пафнутьева по спине. – Ты еще молод, научишься.

– Да, когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет, – нараспев произнес Пафнутьев. – Такая банда, и такой бесславный конец. Можно сказать, самоликвидировались.

– Еще двое осталось, – напомнил Шаланда. – Собутыльники Осадчего.

– Боюсь, мы уже их не найдем. Они убрали последних, кто хоть что-то о них знал. Сделали свое дело и слиняли. Их уже нет в городе, думаю, что и в России их вряд ли найдешь. Но впечатлений им хватит на всю жизнь.

Вжавшись в противоположный угол площадки, Худолей присел на корточки и сделал несколько снимков. Это были едва ли не лучшие его снимки, и вскорости они обошли все газеты и журналы России. На первом плане лежат бездыханные тела бандитов в луже крови, а за ними на ступеньках сидят пригорюнившиеся начальник городской милиции и начальник следственного отдела, Шаланда и Пафнутьев. Лица их мудры и печальны. Но ни один читатель газеты или журнала, ни один телезритель – а этот снимок много раз показывали и по телевидению, – не могли даже предположить, какой разговор шел в это время между двумя ответственными товарищами.

– Паша, – сказал Шаланда, и в голосе его была скорбь. – Я ведь тоже маленько осрамился с этим оборотнем... Надо бы нам эти угрызения совести как-то погасить, а?

– Что-что? – живо обернулся Пафнутьев, почувствовав вдруг, что в словах Шаланды есть какой-то тайный смысл, секретный код, с помощью которого можно найти выход из того дурацкого положения, в котором оба они оказались. Причем прекрасный выход, можно сказать, даже праздничный.

– Ящик отличной водки, который я задолжал твоему эксперту... – В этот момент Худолей, который находился на целый пролет ниже, вдруг насторожился, поднял голову, и ноздри его трепетно дрогнули, как у породистого арабского скакуна, которые, как известно, славятся своими трепетными ноздрями.

– Так что ящик? – спросил Пафнутьев.

– Он цел, Паша. Ждет, чтобы ему уделили внимание.

– Как мы все страдаем от недостатка внимания ближних! – вдруг прозвучал взволнованный голос Худолея с нижней площадки. – И как мало нам нужно, чтобы мы снова стали счастливы в этом залитом кровью мире!

– Его, кажется, понесло, – удовлетворенно проговорил Пафнутьев. – Значит, нас трое.

– Пусть несет! Может, что-нибудь и снесет! – воскликнул Шаланда облегченно. Опасался он, опасался и робел, затевая этот разговор, боялся, что откажется Пафнутьев, откажется гордо и оскорбительно. Все-таки плохо он знал своего старого друга, недооценивал и сомневался в нем.

– У тебя, кроме этих двадцати бутылок, есть что-нибудь?

– Хлеб, колбаса...

– Тогда нас будет пятеро. Прибавляется Фырнин и человек с закуской.

– У тебя есть такой?

– Найдется. – И Пафнутьев, вынув из кармана коробочку телефона, набрал номер Сысцова. – Иван Иванович? Пафнутьев беспокоит. Да. Имею честь доложить о завершении чрезвычайно опасной операции. Ваши проблемы решены, их больше нет. Подробности готов доложить лично через пятнадцать минут по адресу... Записывайте... – И Пафнутьев продиктовал адрес Шаланды. – Но в жизни, Иван Иванович, не бывает, чтоб только победы, чтоб только радость и счастье... Есть и печальное... Дело в том, что у нас заготовлено все, кроме закуски... Что? Не понял?

В ответ послышались лишь короткие, но такие многообещающие гудки.

– Как же я напьюсь сегодня, – проговорил Пафнутьев, не в силах сдержать блаженной улыбки. – Как же я напьюсь! Худолей, ты мне веришь?

Не в силах произнести ни слова, эксперт лишь прижал к груди полупрозрачные свои ладошки, так напоминающие тушки мерзлого морского окуня.

В глазах его мерцало счастье.

Каждый день самоубийство

День начинался в полном смысле мерзко. Соседняя котельная, то ли от избытка тепла и пара, то ли от недостатка слесарей, начала спозаранку продувать трубы и так окуталась паром, что совсем исчезла из виду. А гул при этом стоял такой, будто где-то рядом набирала высоту эскадрилья реактивных самолетов. Гул продолжался десять минут, пятнадцать – спать было невозможно, и Демин, почувствовав, что уже сам начинает вибрировать в такт гулу, поднялся. Он босиком прошлепал по линолеуму в соседнюю комнату, включил свет и направился к окну, чтобы взглянуть на термометр. Красный столбик заканчивался где-то возле нуля. Жестяной карниз был покрыт мокрым снегом, тяжелые хлопья сползали по стеклу, внизу на асфальте четко отпечатывались редкие следы первых прохожих. Снег, видно, прошел недавно, и был он медленным, влажным, каким-то обреченным, будто знал, что до следующего утра ему никак не продержаться.

Демин открыл форточку, зябко поежился, охваченный холодным, сырым воздухом. Котельная все еще гудела, и Демин смотрел на клубы пара без ненависти или недовольства. Только страдание можно было увидеть на его лице.

– Нет, это никогда не кончится, – беспомощно пробормотал он, отправляясь в ванную бриться.

– Пельмени в холодильнике, – не открывая глаз, сонно сказала жена.

– Ха! В холодильнике... Не в гардеробе же...

– И посади Анку на горшок. А то будет горе и беда.

– Посажу, не привыкать сажать-то...

Нет, день все-таки начался по-дурацки. Усаживая дочку на горшок, Демин забыл снять с нее штанишки, а когда спохватился, было уже поздно. Сделав нехитрые свои дела, она спала прямо на горшке, и Демин опять уложил ее в кроватку. А потом он вставил в станочек новое лезвие и, конечно, порезался, обжегся бульоном, когда ел пельмени, и, спускаясь по лестнице, водил языком по нёбу, пытаясь оторвать обожженную кожицу.

На улице Демин облегченно вздохнул – котельная наконец-то угомонилась, и наступила такая тишина, что он услышал шлепанье капель с крыши дома, гул электрички в двух километрах и даже собственное дыхание. До станции решил идти пешком, но не успел сделать и нескольких шагов, как грохочущий, еще издали ставший ненавистным грузовик обдал его грязным снежным месивом. Демин даже не чертыхнулся. Он успокоился.

– Все понятно, – пробормотал он вслух. – Намек понял. Что-то будет... Благодарю за предупреждение.

Шагая к станции, он думал о том, как сядет в вагон электрички у окна и будет смотреть на медленно светлеющее небо, на грузные от мокрого снега ели, на черные контуры редких изб с тускло светящимися маленькими окнами, замечать, как по мере приближения к Москве огней становится все больше и все они сливаются в зарево.

На перроне ему повезло – двери вагона распахнулись прямо перед ним. Демин быстро вошел и сел на свободное место у окна. Даже здесь, в несущемся поезде, чувствовался запах тающего снега, мокрой коры деревьев и многих других неуловимых вещей, которые твердо обещали – скоро тепло. Из полумрака вагона были видны поля, перелески, дороги с ожидающими машинами на переездах, а потом, когда электричка въехала в Москву, Демин с грустью рассматривал мокнущих на платформах людей, светлые окна в просыпающихся домах, тусклые отражения фар на дорогах, железнодорожных платформах, автобусных станциях.

* * *

Подходя к управлению, он сразу понял, что пришел первым – окна маленьких кабинетиков следователей были еще темные. Светилось лишь окно начальника следственного отдела.

– Чего это он? – вслух спросил себя Демин. – Тоже котельная разбудила? – Он усмехнулся, но возникшая настороженность не прошла. Открывая тяжелую дверь, он остро ощутил и холод мокрой металлической ручки, и то, что она висела на проржавевших шурупах, увидел, что лампочка на площадке явно мала, перила разболтаны, хотя поправить – минутное, копеечное дело.

– Привет! – буркнул Демин, проходя мимо дежурного, тот за большим витринным стеклом неслышно разговаривал с кем-то по телефону.

– Погоди! – крикнул дежурный. – Срочно к начальнику следственного отдела.

– На кой?

– Не будешь так рано на работу приходить!

– Раздеться-то я могу?

– Ни к чему, наверно!

– Даже так... – Демин озабоченно ссутулился и, сунув руки в карманы намокшего плаща, медленно зашагал по длинному узкому коридору, с сожалением прошел мимо своего кабинета, искоса глянув на номерок, приколоченный к двери. Нулевой день, подумал он, это уж точно. Где-то он читал, что у каждого через какое-то время наступает этот самый нулевой день – человек вроде впадает в заторможенное состояние, повсюду опаздывает, везде ему не везет, и все у него невпопад. Писали, что в какой-то японской компании даже высчитали нулевые дни всех служащих и вручают им в эти дни любезные предупреждения – так, мол, и так, дорогой, сегодня будь осторожен, чтобы не попасть под машину, не поссориться с друзьями, не разругаться с женой. Точно, у меня сегодня нулевой день, удовлетворенно подумал Демин и решительно постучал в кабинет Рожнова.

– Давай входи, кто там есть? – начальник был лыс, толстоват и добродушен. – Ну, Демин, никак не думал, что ты сегодня первым придешь!

– Нулевой день, Иван Константинович, – Демин вздохнул и, не раздеваясь, сел к теплой батарее.

– Глупости. – Рожнов широко махнул крупной, мясистой ладонью. – Какой, к черту, нулевой день! Работа есть работа. И дух наш молод, а?

– Молод, – уныло согласился Демин и вытер ладонью мокрое от растаявшего снега лицо. – Что там случилось-то?

– А! – небрежно обронил Рожнов. – Простая формальность. Девушка из окна вывалилась. «Скорая» увезла. По дороге скончалась.

– Девушка?

– Ну не «Скорая» же! Вот адрес... Звали ее Наташа Селиванова.

– Тоже, видно, нулевой день... Как же она вывалилась-то? На улице не лето... Да и время не такое, чтобы комнату проветривать...

– Участковый был на месте происшествия через несколько минут. В квартире, где она жила, еще ничего не знали. Квартира коммунальная. Три хозяина. Ее комната была заперта.

– Изнутри?

– Да. Изнутри. Подняли остальных жильцов, привлекли в качестве понятых, взломали дверь... Окно распахнуто, в комнате холод, на подоконнике снег и все такое прочее.

– И никого в комнате?

– А кого бы ты еще хотел там найти?

– Мало ли, – неопределенно ответил Демин. – Какой этаж?

– Пятый. Но дом старый. Комнаты по три с половиной метра в высоту... Так что пятого этажа оказалось вполне достаточно. Скорее всего, дурная болезнь, – уверенно заявил Рожнов.

– Болезни все дурные. – Демин поднялся, поправил беретку. – А как с машиной?

– Машина во дворе. Криминалист и оперативники уже ждут. Наверное, спорят, кто подойдет. На тебя никто не поставит. – Рожнов довольно засмеялся.

– А медэксперт?

– На кой он тебе? Ведь девушки там уже нет. Но ты не беспокойся, заключение будет. И потом, Валя, девяносто процентов за то, что она все-таки сама выбросилась.

Демин знал, что преувеличенная уверенность Рожнова – не более чем игра. Если его предположение подтвердится, он долго будет хвастать этим, а если все окажется совершенно не так – тоже неплохо, потому что будет выполнено задание. Заранее выдвигая версию, Рожнов как бы предлагал поспорить с ним.

– Если заподозришь что-нибудь неладное, немедленно возбуждай уголовное дело, понял? Сегодня же! И не тяни, понял?

– Как не понять...

Мокрый снег шел сильнее, когда Демин вышел из управления, и он невольно замешкался под бетонным козырьком, не решаясь выйти сразу. У самого крыльца виднелись следы недавно проехавшей машины. Шагая по ним, Демин обогнул угол здания и безошибочно вышел к «Волге». Ветровое стекло было залеплено снегом, но водитель не включал «дворники», чтобы не нарушить уют маленького, отгороженного от внешнего мира уголка. Радио в машине было включено – по «Маяку» передавали погодные новости – о жаре в Средней Азии, дождях в Прибалтике, похолодании в Якутии, оттепели в Москве...

– Привет, – бросил Демин, усаживаясь рядом с водителем.

– Привет, – охотно ответил криминалист – длинный парень, который никак не мог усвоить законы субординации и одинаково радушно приветствовал и дежурного старшину, и начальника управления. – А мы-то думаем – кого сейчас принесет, – продолжал криминалист. – Про тебя, Валька, никто не сказал, даже не подумали... Не могли допустить, что ты так оплошаешь...

– Нулевой день, ребята, ничего не поделаешь... Вот адрес. – Демин показал водителю бумажку. – Улица Северная... Знаешь?

Водитель мельком взглянул на адрес, молча кивнул и включил мотор. Машина медленно выбралась со двора и резко рванулась вперед, набирая скорость.

– А что случилось, Валентин Сергеевич? – спросил оперативник – небольшого роста румяный крепыш, который все еще волновался перед каждым заданием и, кажется, даже просыпался по утрам с учащенно бьющимся сердцем.

– По слухам, девчонка из окна выпала.

– А откуда слухи?

– От начальства.

– Значит, не слухи, а информация! – с робким возмущением проговорил оперативник.

– Можно и так сказать. Во погодка, Володя? – повернулся Демин к водителю.

– Хуже не бывает! Сколько добра сегодня на дорогах пропадет, сколько машин разобьется, сколько ребят хороших...

– Заткнись, Володя, – спокойно сказал Демин. – Без нас посчитают.

Это был старый, дореволюционной постройки дом, один из тех, которые называли доходными. Окна его были высокими и узкими, как бойницы, пятый этаж вполне соответствовал нынешним седьмым. «Снега маловато, жалко, сошел снег, – подумал Демин, прикидывая высоту дома. – Если бы внизу были сугробы...» Двор оказался под стать дому – высокий, тесный, огражденный со всех сторон такими же унылыми домами из темно-красного кирпича.

Все стояли, спрятавшись от снега под квадратной аркой, и осматривали двор с тощими, чахлыми деревцами, которые, кажется, высаживали здесь каждую весну, во время субботников, а потом, промучившись с ними все лето, выдергивали осенью сухие палки, чтобы весной опять посадить прутики.

– Ну что? – спросил криминалист. – Можно начинать?

Демин посмотрел на него, отметив снежинки на непокрытой голове, сигарету, небрежно зажатую в уголке рта, распахнутое короткое пальто, фотоаппарат, болтающийся на животе. «Кавалерист, – подумал Демин. – Все легко и просто, все с налету, с повороту, по цепи врагов густой...»

– Начинай, – сказал он.

– А что начинать-то?

– Вот и я думаю, с чего начинать? Думал, может, ты знаешь. – Демин усмехнулся. – Вон идет участковый, он нам все скажет. Ты, Славик, его слушай. И вообще, совет – внимательно слушай участковых. Они много чего знают. Привет, Гена! – поздоровался Демин с подошедшим участковым.

– А, Валя! Здорово, что ты приехал... Привет, ребята! Видите окно на пятом этаже? Третье слева, видите?

– Со шторами?

– Да, самое красивое... А упала она вон там, я два кирпича положил. Их уже снегом припорошило. Тот кирпич, что на ребре, – отмечает, где ее голова лежала. Очень неудачно упала, просто хуже не бывает.

Все молча подошли к двум кирпичам, лежащим примерно в полутора метрах друг от друга. Никто не решался нарушить молчание, будто девушка все еще лежала здесь, на асфальте. Криминалист нагнулся, перевернул кирпичи, чтобы они виднее были на снегу, брезгливо отряхнул руки и вдруг резко отшатнулся в сторону – он увидел, как следы, только что оставленные им на снегу, наполнились красноватой подтаявшей влагой.

– Да, это кровь, – невозмутимо объяснил участковый. – Не успели подчистить... Да я и не позволил... Мало ли что, вдруг следователю такая чистоплотность не понравится, а, Валя?

– Гена, а ведь она далековато от стены упала, – сказал Демин.

– Далековато. Я тоже об этом думал. Будто сзади ее кто-то подтолкнул или напугал... Но она и сама могла оттолкнуться.

– Могла, – с сомнением сказал Демин.

– Я прибежал в квартиру, когда они там еще все спали.

– Или делали вид, что спят, – сказал румяный оперативник.

– Как начали они замки открывать, щеколды откидывать, запоры снимать... Я думал, что кончусь прямо на площадке.

– Значит, чужой не мог попасть? – спросил Демин.

– Без помощи хозяев – ни за что! А ты думал! Коммунальная квартира, три хозяина. У них не только на входной двери, внутри все двери в замках, как в орденах! Коммунальная квартира, – повторил участковый, будто это все объясняло. – В одной комнате жила Селиванова, во второй старушка обитает, в третьей два парня. Братья, между прочим. Лет по тридцать.

– Женатые?

– Нет. Холостые.

– А Селивановой сколько было?

– Двадцать. Или около того. Ты прав, для братьев она, конечно, представляла интерес... Это неизбежно. Девушка была того... В порядке девушка. Все при ней.

– Братья были дома?

– Да, собирались на работу. Тяжело собирались, с похмелья. Поэтому открыла старушка. Сутарихина. Фамилия ее такая. А братья – Пересоловы.

– По какому случаю у них пьянка была?

– А! – участковый поморщился. – Зарплата.

– Как все началось?

– Ее дворничиха нашла. Под утро. Вышла подметать и нашла. Девушка еще живая была. Дворничиха тут же ко мне. Двор глухой, рань, так что ее почти никто и не видел. Только когда «Скорая» подъехала, собралось человек пять. Я записал их, но в свидетели они не годятся, ничего не видели, подошли, когда уже машина стояла здесь. Повздыхали, поохали и разбежались по конторам рассказывать ужасную историю.

«Это как раз в то время, когда котельная моя гудела, – подумал Демин. – Будто прощальный гудок давала. А когда я порезался в ванной, ее уже в машину погружали... А умерла она, выходит, в те самые минуты, когда я к электричке шел».

– Дверь в комнату Селивановой была заперта?

– Да. Изнутри, точно. Тут можешь не сомневаться. На замке есть небольшая кнопочка: когда ее опускаешь, замковое устройство блокируется и открыть снаружи невозможно, понимаешь? Так вот кнопочка была опущена.

– А из окна никто не мог спуститься?

– Смотри сам, – усмехнулся участковый. – Если бы кто и спустился, то на карнизах нижних окон неизбежно остались бы следы ног, карнизы-то заснеженные. Нет следов, я уже проверил. Братишки Пересоловы помогли мне дверь высадить. И в комнате порядок. Даже постель не разобрана, как если бы хозяйка не ложилась спать, понимаешь? Не разобрана, не смята. Много окурков. Бутылка. В таких случаях всегда есть бутылка. На этот раз – виски.

– Настоящее?

– Самое настоящее. И на этикетке нет чернильного штампа, который в ресторанах и барах обычно ставят. Понимаешь? Тут есть над чем подумать. В продаже таких бутылок нет.

– Братья уже ушли на работу?

– Нет, я их на свой страх и риск дома оставил. Думаю, вдруг пригодятся. Ты уж отметь им повестку, а?

– Отмечу. Комнату опечатал?

– За кого ты меня принимаешь, Валя?!

– Как братья отнеслись к тому, что ты их дома оставил?

– По-моему, обрадовались. Как я понимаю, головы у братишек трещат, с третьего этажа треск слышен.

– Ну, пошли. Да позови дворничиху, слесаря, кого-нибудь... Понятые нужны.

– А вон они стоят... Я давно уже их позвал.

– Ну ты, Гена, даешь! – восхищенно сказал Демин и усмехнулся, показав не очень правильные, но крепкие белые зубы. И первым вышел из-под арки – длинный, слегка сутулый, сунув руки в карманы плаща, в знаменитом на всю прокуратуру берете, который не снимал большую часть года, в тяжелых туфлях на толстой подошве, в слегка узковатых брюках. Демин терпеть не мог расклешенных и мужественно ждал наступления времен, когда узкие брюки снова войдут в моду.

Криминалист, сняв несколько раз кирпичи на асфальте, окно на пятом этаже, общий вид двора, тоже направился вслед за Деминым и участковым.

Дверь в квартиру открыла Сутарихина. Увидев среди вошедших участкового и решив, что он все объяснения возьмет на себя, молча повернулась и засеменила по темному коридору к себе в комнату.

– Одну минутку! – остановил ее Демин.

Сутарихина остановилась и, не оборачиваясь, из-за спины, одним глазом посмотрела в сторону вошедших.

– Простите, – Демин подошел к ней поближе, – вы здесь живете?

– Ну? – настороженность, чуть ли не враждебность прозвучала в этом не то вопросе, не то утверждении. Замусоленный передник, платье с короткими рукавами, обнажавшими крупные, жилистые руки, узел волос на затылке, клеенчатые шлепанцы...

Видик у бабули еще тот, подумал Демин. Тяжелый разговор будет. Опустившиеся люди обычно неохотно общаются с незнакомыми, скупо говорят о себе и стараются побыстрее скрыться в свою скорлупу от взглядов, от внимания чужих людей. Типичная обитательница коммунальной квартиры, где никто не чувствует себя хозяином, считая и себя, и соседей временными, чужими, нежеланными здесь людьми. Квартирка тоже еще та... Тусклый коридор, заставленный тумбочками, шкафчиками, старыми кроватными сетками, всем тем, что не помещается в комнате и что жалко выбросить на свалку. На длинном, мохнатом от копоти шнуре висела маленькая лампочка, вырванный из гнезда выключатель болтался на проводах, двери провисли от тяжести окаменевших слоев краски и запоров...