Текст книги "Банда 5 (сборник)"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Огородников медленно, даже медленнее, чем требовалось, прошел к своей машине, открыл дверь, основательно уселся, поерзав на сиденье и, включив мотор, не торопясь выехал со двора. Остановился метров через сто, прижавшись к обочине как раз рядом с решеткой водостока и, не выходя из машины, лишь чуть приоткрыв дверцу, опустил пистолет в широкую щель между чугунными ребрами решетки. И лишь после этого, тронув машину, с облегчением вздохнул – нет больше в мире доказательств того, что он побывал в квартире Петровича и приложил руку к его столь неожиданной смерти.

Вырвавшись на простор широкой трассы, Огородников прибавил скорость и уже через десять минут въезжал во двор дома, где находилась его контора. Он даже успел бросить мимолетный взгляд на свой парадный подъезд, на «жигуленок», который исправно стоял там, где он видел его час назад.

Да, на все у него ушло около часа.

Проникнув со двора в свою контору, Огородников запер стальную дверь, задвинул на место шкаф. Убедившись, что ничего не забыл, ничего не упустил, прошел в свой кабинет и с облегчением упал в кожаное кресло.

Откинувшись на спинку, Огородников закрыл глаза, сложил ладони вместе и унесся к горным гималайским вершинам, в страну чистых снегов, фиолетового неба и дневных звезд, которые можно увидеть, если очень уж захотеть, если подняться в разреженную атмосферу, в космический холод, который выдувает из человека все дурное, все гнилое и поганое.

Мягкий, воркующий телефонный звонок вернул его на землю.

– Илья Ильич? Очень приятно! Пафнутьев беспокоит.

– Рад слышать вас, Павел Николаевич! Давно жду, приготовил бумаги, вдруг, думаю, что понадобится.

– Какие бумаги?

– Ну как... Лицензию на право заниматься адвокатской деятельностью, например...

– А, – протянул Пафнутьев уважительно. – Похвально. Буду через пятнадцать минут. Я позвонил, чтобы убедиться... Вдруг, думаю, у нас все отменяется?

– Обижаете, Павел Николаевич! Если я сказал... Как кирпич в стену положил – точно, прочно и навсегда.

– О! – восхитился Пафнутьев образности мышления Огородникова.

* * *

Была у Огородникова привычка, странная такая привычка. Неизвестно, где он ее подхватил, какими ветрами заразило его, но только имел он обыкновение при рукопожатии задержать в своей руке ладонь человека, с которым здоровался. И при этом проникновенно смотреть в глаза. И держать, держать в своей потеющей руке страдающую ладонь человека, и смотреть ему в глаза доверительно и так честно, так преданно, что проницательный человек сразу догадывался – плут перед ним и пройдоха.

Привычка эта не так уж и редка, многие ею страдают, особенно люди назойливые и слегка нечистоплотные в отношениях. Но люди – ладно, иметь такую привычку Огородникову было просто нельзя. Не должно у него быть ничего отличительного, запоминающегося.

Когда Пафнутьев вошел в кабинет. Огородников, встав с кресла и сделав несколько шагов навстречу, пожал его руку и подзадержал ее в своей, подзадержал гораздо больше, чем требовалось. Глядя в глаза при этом скорбно и прочувствованно, поинтересовался ходом расследования ужасного преступления. Пафнутьев, как смог, удовлетворил интерес Огородникова к этому делу, заверил, что преступление обязательно будет раскрыто, что он не пожалеет ни сил, ни времени, ни оставшейся жизни, чтобы эти ублюдки, эти подонки, эти звери в человечьем облике понесли заслуженное наказание, как уже понесли некоторые из участников убийства.

И все это время Огородников не выпускал руку Пафнутьева, не сводил с него глаз, полных обожания, и все это время ладонь его потела и страдала. Наконец, не выдержав истязания, Пафнутьев взглянул на затянувшееся рукопожатие, надеясь хоть этим прервать пытку, и, конечно же, обратил внимание, а как он мог не обратить внимания, так вот, он увидел, что окончания всех пальцев Огородникова почему-то имеют темный оттенок, какое-то почернение было заметно на крайних фалангах пальцев Огородникова.

– Что это у вас? – бестактно спросил Пафнутьев, поскольку бестактность была при нем всегда и он, похоже, не старался избавиться от этого недостатка в своем воспитании. – Хвораете, Илья Ильич?

– А, это, – растерялся на секунду Огородников. – Пустяки. Не обращайте внимания.

– У меня есть знакомый, – продолжал Пафнутьев, – так он, представляете, лечит псориаз за неделю. Врачи годами, десятилетиями мучили некоторых его больных, а он за неделю! Могу порекомендовать.

– Да какой псориаз! – воскликнул Огородников обиженно, может быть даже оскорбленно, поскольку он, человек, в общем-то здоровый и не привыкший шататься по больничным коридорам, всякое подозрение на болезнь воспринимал именно так – оскорбленно. – В клею вымазался, подумаешь! – И, вырвав ладонь из руки Пафнутьева, вернулся к столу. – Я полностью в вашем распоряжении, Павел Николаевич. Пришлось отменить некоторые встречи, но что делать, гражданский долг надо выполнять, правосудие прежде всего.

– Клей? – переспросил Пафнутьев, не услышав ни слова из всего, что только что произнес Огородников. – Это какой же клей производит столь странное действие на человеческую кожу? Зачем же пользоваться таким клеем? А, знаю! – Пафнутьев озаренно посмотрел на Огородникова. – «Момент»! Точно! А? Угадал?

– Угадали, – вынужден был согласиться Огородников.

И непонятно, чего в его согласии было больше – желания польстить глуповатому следователю, который так обрадовался своей догадке, или же просто он не придавал значения этому трепу. Но не исключено, что удачно проведенная только что операция лишила его бдительности. После убийства человек, хочет он того или нет, как бы он ни владел собой, находится в психологическом шоке и некоторым нужны недели, чтобы выйти из него, вернуться к обычному своему состоянию.

А кроме того, Пафнутьев был прав, и отрицать очевидное Огородников не мог. Клей «момент» и в самом деле обладал странной способностью притягивать, вбирать в себя мельчайшие частицы пыли, грязи, всевозможный ворс, и от этого смазанное место на ладони быстро темнело.

– У вас здесь что-нибудь раскололось? – сочувствующе спросил Пафнутьев, зная прекрасно, что ничего колющегося этим клеем скрепить невозможно – даже высохнув, он остается эластичным.

– Подошву подклеил, – буркнул Огородников, уже сидя за столом.

– Да-а-а? – по дурацки удивился Пафнутьев. – Вы, известный адвокат, состоятельный человек, время которого расписано по минутам, сами чините себе обувь? Не могу поверить!

– Павел Николаевич, дорогой вы мой старичок...

– Старичок? – удивился Пафнутьев. – Где-то недавно я слышал это словечко... Кто-то ко мне вот так же обращался... Кто же это мог быть? – Он задумался, почесал в затылке, приложил палец к щеке, но вспомнить не смог и, похоже, смирился с этим. – Так что вы, простите, хотели сказать, когда назвали меня столь мило и непосредственно?

– Я хотел сказать, Павел Николаевич, что обувь я себе не чиню, хлеб себе не выпекаю, самогонку для собственных нужд тоже не выпариваю. И коровы у меня нет на балконе. Но если в течение дня, на ходу, вот здесь, в конторе оторвалась подошва, мне нетрудно ее подклеить. Надеюсь, мы покончили с обувными проблемами?

– Конечно! – радостно воскликнул Пафнутьев. – Простите меня. Я не показался вам слишком назойливым?

– Все в порядке. – Увидев смущенного следователя, Огородников решил, что холодный тон будет наиболее уместен.

– Мир и дружба? – Пафнутьев протянул руку.

– Мир и дружба, – улыбнулся Огородников и, куда деваться, тоже протянул руку.

И Пафнутьев получил прекрасную возможность еще раз убедиться, что у того вымазаны не только указательный и большой пальцы, что может случиться при срочной починке, а все, включая невинный мизинец. Бросив вороватый взгляд чуть в сторону, он убедился, что и на левой руке у адвоката та же картина все пальцы, включая мизинец, несут на себе невытравляемый клеевой след. Да, «момент» обладал этой особенностью – даже помыв руки, даже очень хорошо помыв их с мылом, сразу устранить остатки клея было невозможно. Он сходит сам в течение дня.

– Я вас слушаю, Павел Николаевич. – Огородников уселся в кресло, придвинул к себе большой блокнот в кожаном переплете, мимоходом заглянул в него, что-то для себя уточнил и, отодвинув, посмотрел на Пафнутьева – с чем, дескать, пожаловал?

– Вам просил передать привет Григорий Антонович Мольский... Я только что от него.

– Гоша? – удивился Огородников, и Пафнутьев понял, что тот не обрадовался привету. – Он еще в газете?

– Да, и отлично там себя чувствует.

– Надо же... Спасибо. Значит, помнит еще меня. – Пафнутьев не мог не обратить внимания, что и Мольский произнес эти же слова, когда речь зашла об Огородникове. Похоже, не любят они говорить о знакомстве друг с другом, что-то мешает им радоваться приветам друг от друга.

– Он сказал, что вы частенько бываете у них... Контакты с прессой поддерживаете?

– Со всеми приходится поддерживать контакты, Павел Николаевич. Такая у меня работа, – произнес Огородников с некоторой назидательностью.

– У меня тоже! – рассмеялся Пафнутьев.

– Вот видите, сколько у нас общего.

– Мольский сказал, что вы приложили руку к продаже дома Суровцева?

– Приложил руку? К продаже дома? А кто такой Суровцев?

– Это человек, семья которого была расстреляна сразу после свершения сделки, сразу после того, как он получил от покупателя деньги. Несколько десятков тысяч долларов.

– Ах да, простите... Я совсем забыл фамилию этих несчастных людей... Не помню сейчас всех подробностей... Но если я не ошибаюсь, Суровцев пожелал поместить объявление в газете...

– Покупатель нашелся по объявлению? – удовлетворенно произнес Пафнутьев.

– Нет, – ответил Огородников, и Пафнутьеву стало ясно, что легкой победы не будет, что этот коротышка не так прост, как может показаться. Видимо, с Мольским они уже обсудили подробности происходящих событий. – Покупателя предложил я... При мне же произошла передача денег, оформление расписки и прочие формальности.

– Объявление в газете не было опубликовано.

– Это хорошо или плохо? – улыбнулся Огородников.

– Не знаю, но деньги за объявление Мольский получил.

– И присвоил? – рассмеялся Огородников. – Как он это объясняет?

– Что можно сказать о покупателе дома?

– Достойный человек. – Огородников пожал плечами. – Достаточно состоятельный, если может заплатить за дом восемьдесят тысяч долларов. Насколько мне известно, у него сеть киосков по продаже спиртного. Пока люди пьют, будет процветать.

Огородников взял со стола пульт управления и, направив в сторону телевизора, включил его.

– Сейчас будут передавать новости, – пояснил он Пафнутьеву. – Последние дни вы нас приучили включать телевизор в два часа дня, Павел Николаевич. Опять будет что-то новенькое?

– Новенькое у нас есть всегда, вопрос лишь в том, стоит ли об этом сообщать широкой публике.

– Тоже верно... Настоящая информация – это закрытая информация. Только тогда она имеет силу, влияние, власть... Вы согласны со мной, Павел Николаевич?

– Конечно. – Пафнутьев повернулся к телевизору, забросив ногу на ногу, и приготовился слушать. Огородников тоже замолчал, видя, что гость не намерен предаваться пустой болтовне.

Вот уже несколько дней городские новости начинались с подробностей об убийстве семьи Суровцевых. Но если вначале телевизионщики пугали людей страшными кадрами, сделанными в квартире, то теперь, в основном шли сообщения о ходе следствия. Диктор заверил, что Вобликов жив, что врачи продолжают бороться за его жизнь, что он до сих пор без сознания и выдержал уже три операции по починке внутренних органов.

– Живучий, гад!

– Выкарабкается, – как бы между прочим заметил Пафнутьев.

– Вы думаете? – Огородников осторожно покосился на гостя. И тот заметил это легкое, почти неуловимое движение. Оказывается, ему важно знать, выживет ли Вобликов.

– Это вчерашняя информация. Сегодня мне сообщили из больницы, что он уже пришел в сознание, понимает, где он и с кем говорит. Выживет, – повторил Пафнутьев, не отрываясь от телевизора.

– Что ему светит? – спросил Огородников.

– Вы, адвокат, спрашиваете у меня, сколько ему светит? – удивился Пафнутьев.

– Обвинительное заключение будет писать следователь... И потом, он нарушил служебный долг... Все это вносит свои поправки. Нельзя сбрасывать со счетов и общественное мнение.

– От него самого зависит, сколько он получит, – сказал Пафнутьев. – Посмотрим, как будет вести себя.

– Другими словами, насколько активно станет помогать следствию?

– Он уже помогает.

– Активно? – нервно усмехнулся Огородников.

– Посмотрите на него. – Пафнутьев кивнул в сторону экрана, на котором в этот момент шли кадры, снятые в больнице кадры, на которых Вобликов лежал опутанный шлангами, а Овсов, напряженный и недовольный вниманием к себе, давал какие-то пояснения. – Слишком уж активным его назвать трудно.

На экране появился диктор и объявил, что сейчас познакомит зрителей с очередной сенсацией.

– Установлен еще один бандит. Как нам сообщили в городской прокуратуре, напряженная работа последних дней увенчалась успехом. В расстреле семьи Суровцевых участвовал некий Осадчий Михаил Петрович, человек с большим уголовным прошлым, который отсидел в общей сложности полтора десятка лет и в данный момент находится в городе.

Экран заполнила смурная физиономия Петровича, правда давняя. На фотографии он выглядел моложе, но взгляд уже тогда был сумрачный и недоверчивый. И морщины были такие же, идущие поперек лба, между бровями, вниз от носа, мимо уголков рта. Потом появилась еще одна фотография, еще одна – оперативники неплохо поработали и нашли чуть ли не дюжину снимков Петровича, сделанных в разные периоды его жизни.

– Этот человек сейчас в городе. Просьба ко всем, кто знает о его местонахождении, срочно позвонить по телефонам...

– Надеетесь поймать? – спросил Огородников.

– Надеемся, – пожал плечами Пафнутьев. – А вы случайно не встречали этого типа?

– Он не из те, кто пользуется услугами адвокатов. Разве что в зале суда, – усмехнулся Огородников. – Среди моих клиентов он не значится, это точно.

– Тогда перейдем к Сысцову, – сказал Пафнутьев. – Какие у вас с ним отношения? – Он взял пульт и выключил телевизор, по которому уже бежали кадры, рассказывающие о смерти принцессы Дианы, об Англии, погруженной в траур, о принце Чарльзе, который, напялив красную юбку, решил пройтись в ней вдоль траурных букетов, покрывающих громадную площадь перед дворцом.

– Сысцов? – переспросил адвокат и уставился на Пафнутьева большими глазами, в которых не было ничего, кроме интереса, легкого недоумения и... И больше ничего не было в глазах Огородникова.

– По оперативным данным, вы недавно имели с ним беседу...

– Телефон Сысцова прослушивается?

– И ваш тоже.

– А причина? Повод? Основание? – Огородников впервые забеспокоился, заволновался – хотя он и соблюдал осторожность, но мало ли чего мог брякнуть, расслабившись.

– Господи! – непритворно вздохнул Пафнутьев. – Будем считать это полным беззаконием. В какой стране живете, помните?

– Ах, да, – закивал Огородников опечаленно. – Я все время об этом забываю. Правители приходят и уходят, а нравы остаются.

– Вот видите! А спрашиваете про какие-то основания, – рассмеялся Пафнутьев. – Возвращаемся к Сысцову.

– Ничего не могу сказать... Не припоминаю такого клиента.

– Судя по разговору, который состоялся между вами, он не является вашим клиентом. А вот звонили вы ему от имени клиентов.

– Постойте-постойте. – Огородников задумался, подняв голову к потолку, словно надеялся увидеть там какую-то подсказку. – Вы имеете в виду бывшего первого секретаря?

– Да, когда-то он был первым секретарем. Иван Иванович Сысцов. Ныне у него производство строительных материалов. Блоки, плиты, перекрытия, фундаменты, перемычки и прочая строительная дребедень. Так что вы мне ответите, Илья Ильич?

– Видите ли, Павел Николаевич, вы мне задали довольно деликатный вопрос... Существует адвокатская практика, некие доверительные отношения с клиентами... Коммерческая тайна, в конце концов, если так можно выразиться.

– Выражаться вы можете как угодно, Илья Ильич. Стерплю и преодолею. Но я не спрашиваю о сути ваших сделок, я спрашиваю о факте. Вы разговаривали с Сысцовым по телефону?

– Как-то довелось.

– И вы сказали, что представляете своих клиентов?

– Что-то в этом роде.

– Ваши уклончивые ответы, Илья Ильич, наводят меня на подозрения.

– Можно узнать – на какие именно подозрения?

– Сегодня вам все можно... Судя по тем доводам, которые были высказаны Сысцову, ваши клиенты явно криминального толка. Я правильно понимаю положение?

– Видите ли, Павел Николаевич. – Огородников поудобнее уселся в кресло, откинулся на спинку и скрестил руки на животе. Большие пальцы его быстро-быстро вращались один вокруг другого. На Пафнутьева он смотрел с некоторой снисходительностью, как на человека, который не понимает очевидных вещей. – Должен вам объяснить некоторые особенности нашей работы...

– Буду очень благодарен.

– Дело в том, что мы, адвокаты, стряпчие, если можно так сказать, далеко не всегда знаем наших клиентов лично... Мне звонят, спрашивают – могу ли я посодействовать в том или ином деле. Коммерческом, судебном, семейном, наследственном... И так далее. Допустим, что я говорю – да, могу. Хорошо, отвечают мне. Документы и деньги за работу пришлем с курьером или по почте... И я начинаю работать.

– Случай с Сысцовым был именно таким?

– Примерно. Я не знаю людей, которые поручили мне провести переговоры с Сысцовым.

– И так, значит, бывает, – кивнул Пафнутьев.

Огородников явно ускользал, выворачивался из, казалось бы, железных пафнутьевских объятий. И тот готов был отступиться, чтобы подготовиться к новой атаке через несколько дней, но его внимание опять привлекли пальцы рук, лежащих на плотном животе Огородникова. В его позе, в словах чувствовалось превосходство, если не пренебрежение. Не надо бы ему так по-хозяйски разваливаться в кресле, не надо бы ему принимать такие вот вызывающие позы, Пафнутьев этого не любил. Что-то громоздкое, угловатое начинало ворочаться в его груди, и доходило до того, что он попросту терял самообладание, впадая в гнев и неистовство.

– Если у вас вопросов больше нет...

– Хорошо, – сказал Пафнутьев, поднимаясь. – Очень хорошо. Я чрезвычайно благодарен вам за пояснения, за то, что вы нашли время принять меня и ответить на глупые мои вопросы.

– Что вы, что вы! – воскликнул Огородников, поднимаясь из кресла. Что-то не понравилось ему в словах Пафнутьева, что-то его насторожило.

И тут произошло нечто неожиданное. Пафнутьев бухнулся перед Огородниковым на колени и, упершись в ковер ладошками у самых ног адвоката, даже голову склонил, чтобы подробнее рассмотреть блестящие черные туфли Огородникова. Он провел пальцем по лакированной поверхности туфли, смахнув тонкий слой городской пыли, которая никак не могла остаться, если бы Огородников действительно возился с отвалившейся подошвой. На обеих туфлях пыль была совершенно одинакова, а на боковой поверхности подошв не просматривалось никаких следов клея.

Видя ползающего в ногах Пафнутьева, видя его склоненную голову и нескладно изогнутую в поклоне фигуру, Огородников явно растерялся.

– Павел Николаевич, что вы... Павел Николаевич...

– Что и требовалось доказать, – сказал Пафнутьев, поднимаясь и отряхивая невидимые пылинки с колен. – Дорогой и многоуважаемый Илья Ильич.

– Простите, но я ничего не понимаю!

– Это радует! – воскликнул Пафнутьев почти весело и покинул контору Огородникова, оставив того в полнейшем недоумении.

Впрочем, в душе адвоката было не только недоумение, в него начал просачиваться самый обыкновенный страх. Когда Огородников не понимал происходящего, когда события выходили из-под его контроля, он знал наверняка – это плохо.

* * *

Жестянщик и Забой к двум часам были уже дома и тут же включили телевизор. Сообщение о Петровиче они прослушали молча, не произнося ни слова. И портреты его посмотрели, и слова диктора выслушали молча. И лишь, когда передача закончилась, Жестянщик и его друг Забой посмотрели друг на друга.

– И что скажешь? – произнес наконец нервный и несдержанный Жестянщик.

– Илья заложил.

– Да, Петрович предупреждал.

– А завтра про нас сообщат... И портретики покажут, и статьи назовут...

– Надо Петровичу позвонить. Вдруг у него телевизор был выключен. – Жестянщик, дергаясь от возбуждения, набрал номер телефона Петровича и замер, прижав трубку к уху. К телефону никто не подходил. Тогда он набрал номер снова, думая, что ошибся, но и на этот раз в трубке слышались лишь долгие безответные гудки.

– Ну что? – спросил Забой.

– Никто не подходит.

Это было странно, это никак не объяснялось.

Они ушли от Петровича полчаса назад, он никуда не собирался, он вообще не выходил из дома последние дни, они носили ему хлеб, колбасу, водку. Правда, водку он почти не пил, отдавая предпочтение чаю, вот чаю он пил много. Это не был чифирь в полном смысле слова, но чай Петрович заваривал крепкий – столовая ложка на стакан.

– Может, с сердцем что-то? – предположил Забой.

– Какое сердце?! Какое сердце?! – взвился Жестянщик. – У него Огородников должен быть! Понял?

– Может, Илья что-то ему сказал, пригрозил... А тут еще эта передача по телевизору... Огородников ушел, а его и прихватило...

– Петровича прихватило?!

– А может, его взяли? Может, засада в квартире?

– Какой взяли, какой взяли! – опять завизжал Жестянщик. – Если бы знали, где он, если бы взяли, то не было бы этой передачи! Понял?! На кой черт кому нужна эта передача, если мужика уже обложили? Ни фига его не взяли! Никто не знает, где он, понял?!

– Позвони еще раз, – рассудительно сказал Забой. – Не может быть... Петрович крепкий мужик.

Жестянщик подбежал к телефону, быстро набрал номер и замер, склонившись вперед. Но опять из трубки неслись длинные гудки, в которых теперь ему слышалось что-то безнадежное.

– Ты быстро набирал номер, – сказал Забой. – Мог ошибиться.

– Пятый раз ошибаюсь? – ощерился Жестянщик. – Да?! Пятый раз?!

– Набери еще раз, – сказал Забой густым своим, неторопливым голосом. – Давай-давай.

На этот раз Жестянщик набирал номер, старательно втыкая палец в каждую дырку диска и медленно доворачивая до упора. После этого он не вынимал палец из дырки, а так же медленно возвращал диск в исходное положение. Закончив набор, опять замер с трубкой. Он будто ожидал, что наконец после столь тщательного набора услышит негромкий голос Петровича.

Но нет, только гудки.

Обернувшись, Жестянщик протянул трубку Забою – на, дескать, послушай, убедись и заткнись со своими советами. Тот долго слушал гудки, и, не дождавшись ответа, положил трубку.

– Надо ехать, – сказал он. – Может, и в самом деле прихватило мужика с перепугу.

– Петровича с перепугу?! – опять взвился Жестянщик. – Ты знаешь, что это за мужик?!

– Поехали, – сказал Забой. – Ключ от квартиры у тебя?

Не отвечая, Жестянщик первым выскочил в дверь. Во дворе стоял клиент с помятым крылом – пригнал машину на ремонт.

– Слушай, друг! – подбежал к нему Жестянщик. – Подбрось нас в одно место, добро? Тут недалеко, десять минут. А потом мы в два счета твои дыры залатаем. Понимаешь, важное дело! Очень важное!

– Нет проблем. – Толстяк включил мотор, подождал, пока оба парня усядутся, и осторожно тронул машину с места.

По лестнице оба поднимались, стараясь ступать тише, словно ожидали подвоха. Но все было спокойно. В подъезде не встретился ни один человек. Во дворе тоже вроде все было спокойно. Подойдя к двери, Жестянщик прижал ухо к клеенчатой ее поверхности и прислушался, дав знак Забою молчать. Из квартиры не доносилось ни единого звука. Тогда он позвонил, позвонил еще раз, длиннее, потом нажал на кнопку несколько раз подряд. Никто не открывал дверь, никто не выходил, и из квартиры, кроме дребезжащего звонка, не слышалось ни единого звука.

– Может, Илья увез его куда-нибудь? – предположил Забой.

– Он в шлепанцах был, в пижаме, небритый! – шепотом прокричал Жестянщик.

Вынув из кармана ключ, который ему недавно вручил Петрович, он вставил его в замок, осторожно повернул раз, другой и толкнул дверь. В квартиру Жестянщик проскользнул на цыпочках, опасливо огляделся, прислушался. Так же тихо в прихожую вошел Забой, прикрыл за собой дверь.

В комнату первым вступил Жестянщик.

И невольно издал такой звук, будто чем-то поперхнулся.

Петрович лежал, откинувшись в кресле, грудь его была залита кровью, в старенькой пижаме можно было рассмотреть несколько окровавленных дыр от пуль. Длинные желтоватые зубы ощерились в неживой уже ухмылке, руки свесились вниз, серые уже ладони, подогнувшись внутрь, касались крашеного пола.

– Линяем, – сказал после долго молчания Жестянщик. Он словно вышел из оцепенения и, не поворачиваясь, попятился назад.

– Ничего не касайся, – сказал Забой. – А то еще и тут наследим.

Сдернув с вешалки обвисшую рубаху Петровича, Жестянщик старательно протер дверные ручки и, вбросив рубаху в прихожую, спиной закрыл дверь, стараясь не прикасаться к ней. Оба молча спустились вниз, пересекли двор, вышли на улицу и сели в машину – толстяк поджидал их. За всю дорогу ни Жестянщик, ни Забой не проронили не слова. И лишь когда снова оказались в гараже, когда отгородились от всего мира железными воротами и убедились, что, кроме них, здесь никого нет, решились переброситься несколькими словами.

– Что скажешь? – спросил Жестянщик.

– А что сказать... Хлопнули мужика. Он, похоже, чувствовал... Нехорошо, говорил, что к нему едет Огородников... Несколько раз повторил.

– Значит, Илья?

– Больше некому.

– Что будем делать? – спросил Жестянщик без обычной своей взвинченности. Увиденное в квартире потрясло его куда больше, чем Забоя. Распростертое в кресле тело Петровича, из которого еще сочилась кровь, серое лицо, желтые зубы, полуоткрытые в мертвой ухмылке глаза... И это был человек, который всего полчаса назад разговаривал, пил с ними водку, обещал помочь и просил о помощи... Вся эта картина до сих пор стояла у них перед глазами.

– Илью кончать надо, – сказал Забой.

– Ха! Кончать! А на фига?! Линять надо, понял?! Линять!

– Петрович сказал, что, пока Огородников жив, мы все на волоске... Он был прав.

– Это что же получается... Огородников решил от всех избавиться? Чистеньким выйти? А зубило в зубы он не хочет? – завопил Жестянщик и подбежал к воротам – ему показалось, что за ними мелькнула чья-то тень, он выскочил наружу, но там никого не увидел. Тогда он с грохотом снова захлопнул ворота и сунул в приваренные петли подвернувшуюся ржавую скобу.

Некоторое время оба молчали, пытаясь осмыслить происшедшее. Сквозь щели били узкие слепящие лучи солнца, в их свете кружила пыль, где-то рядом проносились машины, во дворе все еще стоял частник – они обещали ему немедленно заняться его машиной.

– Там мужик ждет, – вспомнил Забой.

– Подождет!

– Скажи, чтоб завтра приходил... Нечего ему тут делать. Без него хватает.

– Тоже верно.

– И ключи пусть оставит.

– На фига?! – Жестянщик, кажется, вскрикивал и взвивался каждый раз, когда чего-то не понимал.

– Машина может пригодиться... Сегодня вечером.

– Да? – Жестянщик замер на какое-то время, потом медленно повернулся к Забою. – А что... И в самом деле... Ну ты, Гена, молоток, ну, молоток! С тобой не забалуешь!

– Не надо со мной баловать, – серьезно ответил Забой.

Пока Жестянщик ходил во двор и договаривался с толстяком на завтрашний день, Забой сидел в углу, глядя на залитую маслами землю. Тяжелые пальцы со въевшимся в них мазутом, ржавым металлом он скрестил, локти поставил на колени. Мысли его текли медленно, рывками, но в правильном направлении. Забой не метался, как его друг Жестянщик, он спокойно и неторопливо думал, как быть дальше. И пришел к единственному вопросу, который задал Жестянщику, едва тот появился, победно позвякивая ключами от машины.

– А это... Как с трупом? – спросил Забой.

– С каким трупом?

– Петровича... Он же остался в квартире.

– Ну и пусть, тебе-то что?

– Завоняет, загниет... Червь пойдет... Нехорошо это, не по-людски.

– Ты что же предлагаешь – труп выкрасть и похоронить с музыкой? С венками? С рыдающими толпами? – куражился Жестянщик, выкрикивая все новые и новые свои вопросы.

– Не надо его выкрадать... Хлопотно это... Опасно. Попадемся. Ментам надо позвонить.

– Кому?! – От неожиданного предложения Жестянщик, кажется, даже подпрыгнул на месте.

– Пусть они забирают, пусть и хоронят.

– Ты что, совсем умом тронулся? Какие к черту менты? Может, сходить к ним, может, лично дать показания?

– Петровичу не понравится, что мы его оставили... Он загниет, его черви съедят, – негромко продолжал Забой. – Обидится на нас... Он, может, и ключ специально дал для такого случая... Чтобы подстраховаться. Его же там никогда никто и не найдет... Надо ему помочь.

– Кому?!

– Петровичу.

– Нет Петровича, Гена! Его нет! Труп остался! Мясо! Кишки! Говно и моча!

– Здесь Петрович, – негромко проговорил Забой. – Я чувствую. Он слушает нас.

– Что-о-о? – протянул Жестянщик издевательски, но почему-то шепотом и тут же опасливо обернулся, всматриваясь в темные углы гаража. – Гена, тебе плохо?

– Ты как хочешь, а я позвоню... Петровича им не взять, он уже на воле... А труп надо похоронить. Он еще не раз отблагодарит нас.

Жестянщик упал перед Забоем на колени, но не от потрясения, он поднял ладонями его голову, заглянул в глаза.

– Не надо, Женя, я в порядке... У нас на шахте, пока последний труп из завала не вытащат, работу не начинают. Вроде и похоронены, вроде и в земле, а вот ищут. Неделю ищут, две, три... Пока не найдут, добычу не начинают. И поиски не прекращают. Я на шахте вырос, Женя. У нас так. Ты извини, конечно, но я позвоню.

– Хорошо! – вскочил Жестянщик. – Хорошо. Но с условием!

– Ну?

– Куда угодно, но не к ментам. Звони на телевидение, в военкомат, в кинотеатр, в прокуратуру, наконец, но не ментам!

– Как хочешь. – Забой пожал крутыми плечами. – И это... Илья тоже на нас. Иначе Петрович не простит.

– Знаешь?! – вскочил Жестянщик. – Хватит! С этим загробным миром, потусторонними видениями, кладбищенскими потешками...

– Он здесь, – тихо сказал Забой.

– Кто?!

– Петрович.

Жестянщик круто повернулся и вышел, с грохотом бросив за собой железную дверь, врезанную в ворота. Забой слышал, как он что-то поддал во дворе, что-то опрокинул, матернулся вслух и наконец смолк, свернув за угол гаража. Тогда Забой поднялся, подошел к небольшому столу, покрытому газетой с жирными пятнами от колбасы. Присев к столу, он принялся внимательно рассматривать газету, потом повернул ее к себе другой стороной и наконец нашел то, что искал. После статьи о расстреле семьи Суровцевых были приведены несколько телефонов, по которым можно позвонить, если кому-то станет что-либо известно о преступлении. Оторвав от газеты клочок с номерами телефонов, Забой свернул его пополам и сунул в нагрудный карман рубашки.