Текст книги "Банда 5 (сборник)"

Автор книги: Виктор Пронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Ну вот, – прошептал он. – Вот и все...

С грохотом откинулась крышка на разболтанных петлях и на чердак снизу хлынул поток света. Через секунду в проеме показалась голова Воблы. Он невидяще моргал выпуклыми своими глазами, но после яркого солнца ничего не видел. Сунув в темноту руку, Вобла наткнулся на ногу Афганца и тут же испуганно отшатнулся.

– Кто здесь? – спросил он нарочито громко.

– Свои, – ответил Афганец.

– Коля? Ты?

– Ну.

– А чего забрался сюда средь бела дня?

– Отдыхаю.

– Устал?

– Немного есть.

– Слава утомила?

Вобла все еще стоял на лестнице и лишь голова его торчала снизу, как бюст. Скосив глаза, Афганец заметил, что обеими руками он держится за край лаза и потому сейчас вот, в эти мгновения, ничего сделать ему не сможет.

Будь Вобла поумнее, он бы сразу понял, что лучшего случая выполнить задание и прикончить Афганца, засветившегося на весь город, быть не может – выстрел, еще один, потом контрольный выстрел в голову, и дело с концом. И тогда ему оставалось бы только захлопнуть лаз, отнести лестницу в угол и выйти, не забыв набросить замок на ржавую петлю двери.

Все это так, но, если бы Вобла был поумнее, он вряд ли оказался бы в этой компании. Подловатым человеком был Вобла, по сути своей подловатым. Вот так просто убить Афганца ему казалось не то чтобы неинтересно, а вроде того, что он теряет возможность показать свою силу, неуязвимость, показать, насколько он выше этого придурка, недобитого в горах Кандагара.

– Так что, слава утомила? – повторил он.

– Какая слава?

– Ну как же... Весь город только о тебе и говорит! У всех ментов твои портреты! По телевизору показывают каждые полчаса! То тебя, то девушку твою в ванне, то тебя, то девушку... Выглядит она, правда, неважно, но впечатление производит! – расхохотался Вобла.

Не надо бы ему так куражиться, ох, не надо, но сказанного не вернешь. Никогда не позволял себе Вобла так разговаривать с Афганцем, нутром чуял, что за внешней неторопливостью, даже какой-то забитостью Афганца таится нечто такое, чего следует опасаться. И то, что он вот так заговорил, со смехом, с прибаутками, по девушке прошелся, напомнив все, что произошло в ванной, еще раз убедило Афганца в том, что Вобла пришел по заданию, а задание его в точности совпадает с тем, что сказал Петрович.

«Но почему тянет? – недоумевал Афганец. – Может поторопился Петрович со своим предупреждением?»

– Слезай, – сказал Вобла и спрыгнул с лестницы на пол. – Поговорить надо.

– О чем?

– Кое-что изменилось... Обсудить надо, – и Вобла уселся за стол, давая понять, что разговор действительно предстоит серьезный.

Афганец не стал спускаться по лестнице, он спрыгнул на пол, оказавшись прямо перед Воблой.

– Садись, – сказал тот, указывая на свободный стул с противоположной стороны стола. Но едва Афганец сел, Вобла сразу положил на стол руку с зажатым пистолетом. – Ты от Петровича деньги получил?

– Мелочь, – ответил Афганец, как бы не придавая значения направленному на него пистолету.

– Сколько?

– Пять тысяч.

– Пять?! – удивился Вобла. – А почему мне только три?

– Спроси у Петровича. – Афганец передернул плечами.

– Где деньги?

– Здесь. – Афганец неопределенно махнул рукой не то в сторону чердака, не то в сторону сада. На пистолет он не смотрел, как бы и не догадываясь, что он должен в конце концов выстрелить. Лишь когда Вобла заговорил о деньгах, Афганец понял, почему тот не стрелял раньше, почему позволил ему спуститься с чердака.

Деньги – вот в чем было дело.

Всем участникам ночного набега Петрович дал по три тысячи долларов, но что-то заставило Афганца сказать, что он получил пять тысяч. И по тому, как от обиды вскинулся Вобла, понял, что поступил правильно.

– Где здесь?

– В доме, где же еще... У меня нет другого места.

– Где в доме?

– Ну... Спрятал... А в чем дело?

– Давай их сюда.

– Не понял! – Афганец уже знал, как поступить, по секундам знал, что нужно делать, что произойдет после первого же его движения. И чем все закончится, тоже знал.

– Тебе они больше не понадобятся.

– Почему?

– Потому что тебе скоро ничего не понадобится.

Афганец чувствовал, что сейчас противника нужно озадачить, удивить, обидеть – что угодно, и тогда его палец на курке на какую-то долю секунды будет парализован. Да, палец тоже будет озадачен и замрет на короткое время, но этого будет достаточно. Афганцу не потребуется больше половинки секунды.

– Хорошо, я отдам тебе деньги, но с одним условием.

– Какое еще условие? – даже сейчас Вобла не мог отказаться от пренебрежения.

– Ты напишешь мне расписку в получении денег, – спокойно проговорил Афганец.

– Что?!

Вот этого возгласа он и добивался.

Дальнейшее действительно произошло в течение двух-трех секунд. Заранее положив руки на край стола, Афганец резко подбросил его вверх, опрокинул на Воблу, и раздавшийся выстрел нисколько его не смутил, он знал, что это пустой выстрел, в потолок. И следующий тоже не может быть прицельным, потому что опрокинутый навзничь Вобла будет стараться прежде всего встать, а это тоже ошибка, он должен лежать, и единственное, что ему следует сделать, – сбросить с себя стол. Но на это нужно время, хотя бы несколько секунд нужно, чтобы осмыслить происшедшее, а этих секунд Афганец ему не дал. Одним движением руки он отбросил занавеску у двери и взял стоявшие там вилы. А едва из-за стола показался незащищенный живот Воблы, он всадил в этот живот все четыре острия до самого основания.

От страшной боли Вобла опрокинулся на спину, из-за стола показалась его правая рука с зажатым в ней пистолетом. Афганец, не раздумывая, выдернул вилы их живота и пригвоздил ими руку Воблы к полу. Едва пистолет выпал из ослабевших пальцев, Афганец тут же его подобрал и сунул за пояс, но сзади, на спине.

– Так ты будешь писать расписку?

Он мог уже и не задавать этого вопроса – лицо Воблы серело прямо на глазах, обесцветились губы, запрокинулась голова. Свободной рукой он пытался обхватить живот, остановить кровь, но ладонь скользила беспомощно и обреченно.

– Зачем... Зачем?... – хрипел Вобла.

– Зачем в живот? – переспросил Афганец с интересом. – Чтоб дольше подыхал. Полчаса тебе еще маяться, а может, и весь час... – Не обращая внимания на хрипы и стоны Воблы, Афганец обшарил его карманы, вытащил документы, кошелек, какие-то удостоверения в пластмассовых пленках и наконец нашел ключи от машины. – Все это тебе уже не пригодится, – повторил он слова Воблы.

– "Скорую"... Вызови «скорую»... – стонал в полузабытьи Вобла. – Я заплачу...

– Ну ты даешь, – усмехнулся Афганец.

Дальнейшие его действия были размеренны и даже неторопливы. Взяв Воблу за ноги, за живые еще, подрагивающие ноги, он оттащил его в сторону, к двери. Опрокинутый на спину Вобла упал так неудачно, что закрыл телом лаз в погреб, и Афганец, оттаскивая его в сторону, освобождал крышку. Откинув ее, он выволок из подвала лестницу. Заглянул внутрь. На самом дне поблескивали стеклянные банки с соленьями и вареньями – видимо, соседи надарили. Афганец подтащил Воблу к лазу и, не колеблясь, столкнул вниз. Прислушался – звона битого стекла не услышал. Он боялся нанести урон хозяйству Петровича, но, убедившись, что припасы остались целы, с легкой душой опустил крышку на место.

Как ни странно, крови на полу осталось совсем немного, и Афганец, взяв в прихожей ведро с водой, окатил сразу весь пол. Вода тут же сквозь щели протекла вниз, смыв пятна вобликовской крови. Взяв вилы, Афганец поставил их за занавеску. Потом так же неторопливо достал с чердака вторые вилы и отнес к туалету – Петрович в случае нужды мог на них понадеяться. И острую, как бритва, лопату он отнес туда, где она и стояла, в угол между верандой и домом.

Афганец знал, что раны, которые он нанес Вобле, в общем-то не смертельны, но при одном условии – тот должен немедленно оказаться на столе хирурга. Видимо, знал это и Вобла, когда просил Афганца вызвать «скорую помощь». Он понимал, что оставленный без помощи, умрет в течение часа.

Да, через час его уже не спасти.

Собравшись уходить, Афганец внимательно осмотрел кухню и комнату. Вроде все, что можно, сделал, явных следов не оставил. Прежде чем выйти, прислушался. Снизу, из погреба, доносилось слабое не то постанывание, не то поскребывание.

– Подыхать ты, Вобла, будешь еще долго... И заслуженно. Оборотни так и должны подыхать, чтобы успеть осознать собственную подлость. Нехорошо, Вобла, идти против своих, это я знаю точно. Есть законы жизни, и нарушать их никому не позволено.

Все это Афганец проговорил медленно, негромко, самому себе, как бы оправдываясь за содеянное.

Приподняв доску у самой стены, он взял небольшой пакет с долларами и сунул его во внутренний карман куртки.

– Теперь, кажется, все...

Осторожно выйдя из дома, постоял на крыльце, прислушиваясь, потом накинул щеколду, просунул в нее заржавевшее ушко замка и вышел за калитку.

Машина Воблы стояла тут же, рядом. Это была «шестерка» песочного цвета, полная «шестерка», едва ли не лучшая модель из всего семейства «жигулей». Афганец открыл переднюю дверцу, постоял перед тем, как сесть, оглянулся по сторонам. Дачная улочка была пуста. Лишь в сотне метров у чьих-то ворот стоял «жигуленок». Но за рулем Афганец никого не увидел.

Вставив ключ в замок зажигания, он осторожно повернул его, мотор заработал тут же, через секунду. В хорошем состоянии была машина Воблы, она и должна быть в хорошем состоянии. Афганец осторожно тронул машину с места. Стараясь двигаться медленно, не привлекая к себе внимания, выехал к тупику трамвая, описал круг и направился по трассе в сторону от города. Цель его была простой и очевидной – как можно быстрее, как можно дальше уехать из города, в котором его мог узнать каждый прохожий. А добраться ему надо до теплого города Ашхабада, где остались у него надежные друзья, немало пережившие с ним в горах и пустынях Афганистана... И денег у него было достаточно, чтобы несколько лет лежать на дне, кушать дыни, пить зеленый чай, жмуриться от яркого туркменского солнца и чувствовать, как тонкая струйка пота стекает между лопатками...

Он бросил беглый взгляд на приборы – бензина было больше половины бака – можно покинуть пределы области, ни разу не останавливаясь на заправку.

«Только спокойно, только спокойно», – твердил себе Афганец. Шестьдесят километров в час, не больше, в крайнем случае восемьдесят. Чтобы ни у одного гаишника не возникло желания остановить его, заглянуть в документы, всмотреться в фотографию Воблы на правах.

* * *

Пафнутьев пребывал в том нечастом состоянии духа, когда он мог себе позволить легкую усталость, этакую замедленность в движениях, мог отвлечься и порассуждать о том, что, хотя лето было долгим и жарким, все равно скоро осень и первые желтые листья на тротуарах напоминают об этом все чаще. Мог позвонить тому же Халандовскому или Фырнину и поинтересоваться самочувствием, без всякой задней мысли спросить – как, старик, поживаешь, все ли у тебя в порядке, не нуждаешься ли ты в дружеском участии, в общении нынешним вечером...

В такое вот блаженное состояние Пафнутьев впадал редко, но всегда охотно. Это случалось, когда расследование приближалось к концу, выходило из болотной трясины на твердую почву, по которой можно было идти в полной уверенности, что тебя ждут удивительные находки, приятные неожиданности, долгожданные встречи.

В данный момент он держал перед глазами прекрасно сделанные снимки, и их глянец бросал на лицо Пафнутьева солнечные блики. А изображены были на снимках семечки, даже не семечки, а шелуха. Причем на обоих снимках эта шелуха была так похожа, так похожа, что отличить одну от другой не было никакой возможности.

Забавлясь, Пафнутьев вынул из стола большую лупу, подаренную ему когда-то Халандовским, и снова всмотрелся в подсолнечную шелуху. И снова с почти незаметной улыбкой убедился, что никакого различия в шелухе на снимках не просматривалось. Разве что фон, вот фон у них был разный. На одном снимке шелуха была разбросана по ступеньке лестничной площадки, а на втором – по линолеуму, каким обычно покрывают пол в кухнях.

Поскольку шелуха на одном снимке ничем не отличалась от шелухи на другом снимке, то у Пафнутьева были все основания полагать, что выплюнул их один и тот же человек. А что это так, подтверждали чрезвычайно тонкие исследования, проведенные в Институте судебной экспертизы.

Да, да, да!

Эти семечки выплюнул из своей поганой пасти один и тот же человек, оборотень, как их нынче стали называть весьма точно и обоснованно.

Но в тот счастливый момент, когда отглянцованные Худолеем снимки бросали солнечные зайчики на благодушное лицо Пафнутьева, он не только наслаждался, не только. Он пытался еще и еще раз убедиться в том, что имеет сейчас право позвонить старому своему другу Шаланде, чтобы сообщить тому весть неожиданную и горестную.

В тот момент, когда Пафнутьев, отбросив все сомнения, положил руку на телефонную трубку, аппарат зазвонил громко и резко, как это всегда бывает в таких случаях.

– Андрей звонит, Павел Николаевич.

– Внимательно тебя слушаю.

– Записывайте... Третий дачный проезд... Дом номер семнадцать. Наш приятель подъехал именно к этому дому, оставил машину и вошел в калитку.

– Давно?

– Да уж минут пятнадцать. Мне кажется, есть смысл узнать, кому принадлежит эта дачка.

– Вот и узнай. Там у них должен быть кто-то вроде старосты... Загляни в любой дом, и тебе все расскажут. Откуда звонишь?

– Из машины.

– Ну что ж, оставайся на месте. Я у себя. В любом случае звони.

– Понял.

После этого разговора Пафнутьев, уже не колеблясь, набрал номер Шаланды. Тот оказался на месте, но настроение у него, судя по тону, было далеко не столь радужным.

– Здравствуй, Шаланда! Как поживаешь?

– Очень хорошо.

– Как здоровье, самочувствие?

– Прекрасное.

– Может, какие заботы гнетут? Может, неприятности по службе? Или дома? В семье?

– А ты что, можешь помочь? – хмуро спросил Шаланда.

– Могу.

– Ну давай! Слушаю!

– Подъезжай. Разговор есть.

– Да? – переспросил Шаланда и надолго замолчал. То ли у него в кабинете были люди и он, прикрыв трубку рукой, о чем-то с ними переговаривался, то ли просто соображал, как понимать слова Пафнутьева. А скорее всего, обидевшись, мужественно боролся со своей обидой.

– Ну как, Шаланда? – спросил Пафнутьев, и голос его был полон заботы и расположения.

– Паша, ты так ласково говоришь, так ласково, что мне становится страшно.

– Страшно тебе сделается в моем кабинете, – сказал Пафнутьев тем же голосом. – Приезжай, Шаланда.

– Я должен все бросить и мчаться? – уже с издевкой, спросил Шаланда.

– Именно так, Жора, именно так. Ты должен все бросить и быть у меня через пять минут.

– Шутишь?

– Не, я не шучу. Я жду тебя, Жора, с нетерпением.

И Пафнутьев положил трубку.

Шаланда вошел ровно через пять минут. Остановился у двери, постоял, дожидаясь, пока Пафнутьев взглянет на него, и лишь совершив этот небольшой ритуал, приблизился к столу. Больше всего на свете Шаланда боялся попасть в глупое положение и как каждый, кто боится этого, частенько в самом глупом положении и оказывался. И даже сейчас, несмотря на то, что Пафнутьев, привстав, с чрезвычайной почтительностью пожал ему руку, указал на стул, куда тот может присесть, Шаланда был насторожен и подозрителен.

– Хорошо выглядишь, – сказал он Пафнутьеву, видимо, в благодарность за то, что тот поинтересовался его самочувствием.

– Это от внутреннего довольства.

– Чем же ты так доволен, Паша? – вкрадчиво спросил Шаланда.

– Собой.

– Надо же. – Шаланда не мог вести такой вот необязательный, шалый, рисковый разговор. Он задумывался, искал подковырку и, конечно, ее находил. – Хочешь сказать, что у меня нет причин быть довольным собой?

– Никаких, – весело ответил Пафнутьев. – Ни единой.

– Ты хочешь сказать, что у меня есть причины быть недовольным собой? – опустив голову, Шаланда смотрел на Пафнутьева исподлобья, опять наливаясь обидой.

– Сколько угодно! – ответил Пафнутьев и протянул оба играющие глянцем снимка, на которых так крупно, выразительно, даже объемно была изображена шелуха от семечек. Точно такие же семечки небольшой горкой лежали у Пафнутьева на столе – это была та самая щепотка, которой Вобликов угостил Худолея во время осмотра места преступления. – Посмотри, пожалуйста, эти снимки.

– Посмотрел, – сказал Шаланда, едва взглянув на фотографии.

– Ты сличай, сличай, – усмехнулся Пафнутьев.

– Сличил. И что? – Шаланда все еще опасался оказаться в дураках. – Что дальше?

– Докладываю. Это подсолнечная шелуха...

– Не может быть!

– Придется поверить на слово.

– Хорошо. Верю.

– Молодец! Умница! – Пафнутьев был терпелив и снисходителен.

Шаланда понял, что у того за пазухой есть что-то такое, что позволяет ему вести себя вот так куражливо. – Идем дальше, Жора, идем дальше. Вот заключение экспертизы... – Пафнутьев протянул листок желтоватой бумаги с частыми машинописными строками и фиолетовой печатью внизу. Можешь не читать...

– Да нет, уж прочту, – проворчал Шаланда, но тут же поднял голову, потому что читать такое количество текста действительно было тягостно.

– Суть бумаги в том, что ученые люди, которые рассматривали эту шелуху в микроскоп и делали с ней всякие манипуляции, так вот эти люди утверждают, что эта шелуха и вот эта шелуха, – Пафнутьев ткнул пальцем в один снимок, потом во второй, – побывали во рту одного человека.

– А кто же этот человек? – спросил Шаланда, почувствовав, что именно здесь таится подготовленный Пафнутьевым удар по его самолюбию.

– Скажу, – кивнул Пафнутьев. – Обязательно скажу. Для этого я тебя и пригласил сюда. Так вот, один снимок сделан на лестничной площадке, где собирались бандиты перед тем, как ворваться в ту злосчастную квартиру. Понимаешь, они там выжидали удобный момент, конечно, переживали, и некоторые из них от волнения лузгали семечки. Так бывает со многими.

– Правильно, и со мной бывает, – кивнул Шаланда.

– Нет, на семечках твоей слюнки, Жора, не обнаружено. На них обнаружена слюнка другого человека. Второй снимок сделан в квартире, на кухне. В то самое время, когда там работала оперативная группа.

– Не понял! – напрягся Шаланда и уставился в упор на Пафнутьева. – Чуть попроще выразись, Паша, чуть попроще. А то ты все как-то заковыристо.

– Вобликов, – сказал Пафнутьев. – Капитан Вобликов.

– Что Вобликов?! – заорал Шаланда, пытаясь в доли секунды все понять, сопоставить и осознать. – Ты хочешь сказать...

– Оборотень.

– Не может быть, – спокойно, твердо и даже с облегчением произнес Шаланда. – Этого не может быть, потому что не может быть никогда.

– Хорошо, что ты знаешь классику, но, Жора, тебе придется смириться. Вот семечки, которыми он угостил эксперта Худолея. – Пафнутьев показал на горку полосатых семечек, лежащих на его столе.

Шаланда молчал, переводя отяжелевший взгляд с одного снимка на другой, потом на семечки, лежащие на пафнутьевском столе, на заключение экспертизы, но вчитаться в строки, понять, что там написано, он даже не пытался, не было у него на это сил. Наконец Шаланда поднял глаза на Пафнутьева, и тот сжалился, потому что в больших темных глазах начальника милиции он не увидел в этот момент ничего, кроме большой человеческой боли.

– Ты хочешь сказать, что после всего, что произошло ночью, он утром пришел в ту самую квартиру, к тем самым трупам... Да? Ты это хочешь сказать?

– Да, – кивнул Пафнутьев.

– А разве это возможно? – беспомощно спросил Шаланда.

– Я тоже думал, что так нельзя... Оказывается, можно. Припомни, он немного дергался в квартире... Но в общем-то держал себя в руках. Кстати, знаешь, где он сейчас? Чем занимается?

– Не знаю. Когда я собирался к тебе, в управлении Вобликова не было. Но утром я его видел, – Шаланда задумался, вспоминая прошедшее утро – как он видел капитана, в каком виде, что сказал ему и что услышал в ответ... – А ты знаешь, где он?

– Третий дачный проезд... Дом номер семнадцать. На улице, у калитки стоят его «жигули». Двадцать восемь пятьдесят шесть.

– Да, это его номер, – обреченно кивнул Шаланда. – И что он там делает?

– Гостит... – Пафнутьев пожал плечами.

– Это не его дача... Наши участки рядом, в другом месте. У кого он гостит?

– Не знаю. Жду звонка. Андрей его сторожит.

– Так, – крякнул Шаланда. – Вот, значит, как все объясняется... У него были некоторые странности, каким-то уж очень он был любознательным...

– Цепким? – подсказал Пафнутьев.

– Не добивай, Паша. Не надо. Были странности, но я объяснял их себе тем, что баба у него на стороне завелась, может быть, даже дите где-то родилось... Такие вот пустяки в голову приходили, но оборотень... Нет, об этом я не думал... У меня к тебе, Паша, одна просьба...

– Считай, что я ее выполнил, – быстро проговорил Пафнутьев, освобождая Шаланду от неловких, тяжелых слов.

Но тот отказался от подарка.

– Нет, Паша, я скажу... Вдруг ты имеешь в виду одно, а я, оказывается, думал совсем о другом... Я не больно шустер в словах, но все необходимые стараюсь произнести.

– Тогда давай.

– Мы с тобой, Паша, давно работаем... И еще, если повезет, поработаем... Куда нам деваться... Так вот я хочу тебя по... – слово «попросить» Шаланда забраковал и произнес другое: – Хочу тебя предупредить... Это я его разоблачил, ладно?

– Заметано! – весело сказал Пафнутьев, которому тоже было тягостно слушать неловкие слова Шаланды.

– Видишь ли, в чем дело... Иначе мне не усидеть... Город гудит, Москва звонит, министр матом кроет... А у меня оборотень в следственной группе.

– Сказал же – заметано! – уже с раздражением воскликнул Пафнутьев. – Но бутылка для Худолея... тебя, Жора.

– Да я ему ящик поставлю! «Смирновской»!

– А вот этого уже не надо! – Пафнутьев поднял вверх указательный палец. – Он мне еще для работы нужен.

– Разберемся, Паша... – Шаланда хотел что-то добавить, но не успел – зазвонил телефон.

Это был Андрей.

– Да! – крикнул Пафнутьев нетерпеливо и включил динамик, чтобы Шаланда тоже слышал голос Андрея.

– Какой-то хмырь, малый, кудлатый, в темном, прыгнул в желтые «жигули» и понесся к трассе.

– Хочешь за ним?

– Хочу в дом... Ведь оборотень остался там.

– Сможешь перехватить вобликовскую машину? – спросил Пафнутьев у Шаланды, прикрыв трубку рукой.

– Да я... – Шаланда поднялся, и глаза его сверкнули сумасшедшим огнем. – Да он у меня... Да мои ребята...

– Андрей! – Пафнутьев убрал руку с трубки, – отработай дом. Что там, кто там, как все понимать. На всякий случай Шаланда пришлет подмогу. Сможешь выслать группу захвата? – спросил Пафнутьев у Шаланды.

– Да я...

– Высылает. Если что неладно, дождись ребят. Они будут через пятнадцать минут.

– Через пять! – заорал Шаланда.

– Понял, – сказал Андрей.

– Пока. – Пафнутьев положил трубку, вышел из-за стола и указал Шаланде на свое кресло. – Садись на телефон и включай операцию «Захват», операцию «Обхват», операцию «Ухват» или как там называется ваша блокирующая система. Перекрой весь город, все дороги области. Обрати внимание на ту трассу, которая идет от тупика девятки. Вряд ли он рванет в город, его здесь знает уже каждая собака. А трасса ведет...

– Не учи ученого! – Шаланда решительно сел в жестковатое пафнутьевское кресло и поднял трубку. – Алло! Шаланда говорит!

* * *

Погода стояла солнечная, дорога оказалась почти свободной, машин на трассе было очень мало, вообще на трассах стало мало машин. Все они сгрудились в городах у банков, контор, базаров. Афганец постепенно приходил в себя после короткой, но кровавой схватки с Воблой. А километровые столбы, которые проскакивали мимо, убеждали, что все у него получится, более того, все уже получилось и город со всей его грязью, кровью, трупами, телевизионными передачами, в которых он, Афганец, выглядел таким безжалостным маньяком, все это отдалялось, уходило в прошлое, может быть, навсегда.

Единственное, чего он опасался, – гаишники.

У Афганца не было документов на эту машину, вернее, документы лежали в кармане, но все они были выписаны на некоего Вобликова, на это дерьмо собачье, на эту гниду вонючую, которая ворочается где-то сейчас в луже собственной крови и подыхает, подыхает и никак не подохнет. Поэтому Афганец внимательно смотрел на фары встречных машин – не мигнет ли какая, не предупредит ли о засевших в кустах гаишниках, радарами засекающих лихачей за превышение скорости. Скорость Афганец не превышал, прекрасно зная, что самая запредельная гонка даст ему всего-навсего десять – пятнадцать минут на ста километрах дороги. Куда важнее проехать спокойно, выжимать не более восьмидесяти километров в час, а у гаишных постов снижать до шестидесяти, а то и до сорока. Как бы при этом ни хотелось пронестись мимо так быстро, чтобы и не видеть этого поста, этих гаишников с полосатыми палками и подозрительными мордами.

И гаишники его не трогали.

Молча провожали взглядами невзрачный «жигуленок», все свое внимание уделяя «мерседесам» и «вольвам», «джипам» и «опелям», с которых всегда можно содрать полсотни долларов. Гаишники понимали, что для владельцев этих машин потеря даже сотни долларов куда менее болезненная, нежели задержка на десять минут.

Афганец успел отъехать от города не менее пятидесяти километров, как вдруг почувствовал беспокойство. Что-то изменилось в воздухе, на дороге, в его жизни. И бензина было достаточно, и мотор работал почти бесшумно, и встречные машины великодушно предупреждали о затаившихся гаишниках, но что-то изменилось, и явно в худшую сторону. Уже не было уверенного спокойствия, безоглядной надежды, что все обойдется и он выберется из этой гнилой ямы, в которую попал нежданно-негаданно.

Появилось беспокойство, и самое неприятное было в том, что он не мог понять – откуда оно. Может быть, гаишник, еле видимый в зеркале заднего обзора, как-то нервно метнулся в свою будку после того, как он уже проехал мимо. Или что-то настораживающее было в машине, которая обогнала его, – Афганец ее и не запомнил, не обратил на нее ровно никакого внимания, но что-то откликнулось в нем на эту машину, и заныло, заныло в душе. Или вертолет...

Да, в стороне над дальним полем уже несколько минут параллельным курсом шел вертолет. Он не уходил в лес, не приближался к дороге, но его появление не предвещало ничего хорошего. Возможно, там шли какие-то учения, а может, сельхозники подсчитывали будущие свои урожаи. Но не исключено, не исключено, что из этого вертолета внимательно рассматривали его «жигуленок» в мощные бинокли, передергивали затворы, ловили машину в перекрытие оптических прицелов...

Чтобы проверить свои подозрения, Афганец неожиданно свернул на узкую тропинку в лес и скрылся под высокими деревьями. Он выключил мотор, вышел из машины и прислушался. Но нет, ничего, кроме невнятного гула проносящихся по дороге машин, не услышал. Не зарокотал над головой вертолет, не загрохотали выстрелы, не залаяли натасканные собаки. Чуть слышно шелестели деревья, потрескивали под ногами сухие веточки.

– Ну и ладно, ну и пусть, – пробормотал Афганец, почувствовав, что стало легче, напряжение отпустило его, и он почти успокоился. Но терять время было нельзя, до границы области оставалось километров тридцать, и ему во что бы то ни стало нужно побыстрее преодолеть это расстояние. Там другая власть, другие проблемы, там ловят не его, других ловят. А пока менты договорятся, согласуют и утрясут, он проскочит и ту область. Деньги есть, машина хорошая, сил хватит. В крайнем случае выручит пистолет, который он прихватил с собой. И пусть тогда по этому пистолету, по нарезке на пулях вычисляют Воблу, пусть ищут его и пусть находят то, что от него осталось...

Одно обстоятельство тревожило Афганца и заставляло время от времени досадливо крякать – свинью он подложил Петровичу с этим недобитым Воблой, большую свинью. Что бы ни случилось, Петрович окажется виноватым, и ему придется расхлебывать кашу. Ну ничего, он сам предупредил и, значит, допускал, что на даче возможны неожиданности. Человек он опытный, пусть подключит Вандама, Жестянщика, Забоя...

Справятся.

Афганец сел в машину, завел мотор и осторожно выехал на дорогу. Осмотрелся – ни впереди, ни сзади не увидел ничего подозрительного. Правда, навстречу вскоре пронесся милицейский «газик», но на Афганца его пассажиры не обратили внимания. Значит, по своим делам носятся.

Потом снова в стороне над лесом возник вертолет. Он все так же шел параллельным курсом, вдоль дороги, и к трассе не приближался. Это успокаивало, и Афганец невольно прибавил скорость до девяноста километров в час.

И вдруг как-то сразу, неожиданно стало плохо, навалились события, которые заставили Афганца вцепиться в руль мертвой хваткой.

Он понял, что началась охота.

Все-таки его вычислили и настигли.

Вначале из машины, стоявшей на обочине по ходу его движения, вышел гаишник с палкой и показал, где нужно остановиться. Афганец заметил, что в «газике» несколько человек, в окошке мелькнуло одно лицо, потом второе.

Его ждали.

И ему ничего не оставалось, как проскочить мимо. Он еще прибавил скорость, за несколько секунд перевалив за сотню километров. Дорога позволяла – недавно отремонтированное полотно было почти пустым.

Гаишник прыгнул в «газик» и он тут же рванул с места.

Да, погоня, началась погоня.

И тут Афганец заметил, что вертолет, который он привык видеть почти на горизонте, приблизился и продолжал под углом идти на сближение. Через минуту он уже висел над дорогой и теперь летел чуть впереди.

Афганца охватило тоскливое чувство безнадежности. Что же произошло, как они смогли так быстро сообразить? Вобла наверняка еще ворочается в подвале, на улице никого не было, ни единой души. Петрович? Нет, Петрович не мог его сдать, иначе он не стал бы предупреждать о Вобле...

Что же произошло, что случилось?

Афганец не мог даже предположить, где допустил ошибку, где промахнулся и выдал себя...

Когда после очередного перевала перед ним открылась прямая дорога километров на пять, он понял, что спасения нет – впереди несколько тяжелых грузовиков полностью перекрыли проезжую часть. Обочина была крутая и не оставляла никаких надежд. Вертолет продолжал висеть над головой, «газик» с милицией не отставал.

И только лес, только лес по обе стороны дороги давал небольшую, совсем небольшую надежду на спасение. Выбрав участок с зарослями кустарника, Афганец резко остановил машину и, зажав в руке пистолет, выскочил из машины. Это была ошибка – когда в вертолете увидели, что он вооружен, оттуда раздались несколько прицельных выстрелов.

Афганец с разгона упал в высокую траву, почти не чувствуя боли, хотя правая нога была перебита. Несколько раз перевернувшись, он скатился с крутой обочины и остался лежать на спине, глядя в ясное бездонное небо. Где-то в стороне проплывали маленькие белые облачка, совсем рядом мощно и надсадно рокотал приземляющийся вертолет, с визгом затормозил подоспевший «газик». И это сероватое небо, и рев вертолета, и люди, выпрыгивающие из распахнутой двери, – все это так походило на Афганистан, но тогда он был моложе и удачливее...