Текст книги "Фантастика 1985"

Автор книги: Виктор Пронин

Соавторы: Альберт Валентинов,Михаил Беляев,Дмитрий Поспелов,Александр Морозов,Игорь Доронин,Геннадий Разумов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)

“Так узнай!” – чуть не сорвалось с языка у Роберта, но он вовремя осекся: конечно, он, Стае, не может экспериментировать на организмах, в которых предполагается разум…

– И все же это наш единственный– шанс, – сказал Чекарс. Пото,м добавил: – Наш и их.

Вдвоем Стае и Роберт вытащили из кладовой покалеченные винты, подровняли огрызки лопастей у верхнего пропеллера, срезали две лопасти у нижнего. Получилась пара пропеллеров довольно жалкого вида, с двумя лопастями под прямым углом друг к другу на каждом.

Потом они влезли в скафандры, выплыли наружу. Быстро закрепили винты на оси таким образом, чтобы сверху они выглядели как один целый пропеллер. Сложили инструменты и, стараясь не разговаривать, избегая смотреть по сторонам – словно что-то стыдное, недостойное готовилось их руками, – вернулись на борт дисколета.

В половине четвертого по бортовому времени Чекарс приказал занять места и приготовиться к старту. В кабине пилот сидел один: Стае устроился в нижнем отсеке, чтобы наблюдать кораллы до последнего момента, Наташа осталась в лаборатории следить за показаниями биоаппаратуры.

– Наташа, готова? – начал предстартовую проверку пилот.

– Готова! Даже пристегнулась.

– А ты, Стае?

– Готов!

Стае лежал лицом вниз на смотровом сегменте. Под ним, за метровой толщей сверхпрочного, абсолютно прозрачного материала, привычным ходом шла океанская жизнь. Неторопливо сновала взад-вперед, словно заводная механическая игрушка, стайка серебристых рыб-карандашиков. Какое-то существо шевелилось в обломках кораллов рядом с опорной пятой дисколета. Приглядевшись, Стае увидел, что это небольшой рак-отшельник. Деловито щелкая клешнями, рак скусывал с мертвых веток хрупкие верхние ячейки. По тому, как удовлетворенно раскачивались его усики, было понятно, что у него идет обед, и весьма обильный: вместе с известковой крошкой в воду сыплются и останки коралловых полипов.

Которых убили мы, подумал Стае. И тут же вступил сам с собой в спор: тогда ведь мы не знали… Хотя и теперь не знаем, но мы не выбирали место для посадки. Полноте, а если бы выбирали? Если бы прилетела ихтиологическая экспедиция, корабль бы.обязательно посадили на дно посреди колонии кораллов. Что там два-три сломанных куста! Эх, люди-люди! Впрочем, разве только люди? Разве отменили бы пришельцы; посадку в земном лесу, если б под их звездолетом вдруг оказался муравейник? Или птичье гнездо? Или червяк дождевой?!

А может быть, и отменили бы. Стае перевел взгляд с лафетной пяты на саму телескопическую опору-амортизатор: тонкую, шаткую на вид трубку, уверенно держащую четверть всего веса дисколета. Еще несколько мгновений – и опоры дрогнут, оторвутся от дна, оставив круглые отпечатки, а потом…

Стае снова, до боли напрягая глаза, вгляделся в кораллы.

Знают ли, догадываются ли они, что будет потом? Или они настолько низко организованы, что для них нет смерти, есть лишь очередной этап развития, освобождающаяся от жильцов известковая ячейка, на которой можно поселиться и построить новую клетушку? Может быть, все может быть.

– Внимание, ребята. Включаю вертолетный режим, – сообщил Роберт.

По тому, как бросились врассыпную рыбешки, как нырнул под обломки рак-отшельник, Стае определил, что винты начали проворачиваться. Над дном вспучилось облако мути и стало расти по мере того, как винты набирали обороты. Вот в облаке скрылись кораллы, вот муть застила смотровой сегмент… Дисколет качнулся и стал медленно приподниматься. И почти сразу Стае почувствовал вибрацию. Она застучала медными молоточками в корпус, заставляя дисколет вздрагивать короткими, судорожными рывками.

– Плохо дело? – спросил Стае.

– Терпимо, – обнадеживающе крикнул Чекарс. – Мы поднимаемся. Лишь бы вибрация не усиливалась…

Не успел он договорить, как молоточки превратились в глухо звенящий будильник, а рывки слились в неровную, лихорадочную дрожь.

Облако мути росло, расползалось, проглатывая колонию, но дисколет уже оторвался от него, водная толща между ним и прозрачным брюхом дисколета, к которому прильнул Стае, постепенно увеличивалась.

– На сколько поднялись? – раздался голос Наташи.

– Прошли двадцать, – отозвался пилот. – Вибрация нарастает.

– А если сбросить обороты? – предложил Кирсанов.

– Нельзя. И так идем на самых малых. Чуть сбавить – опустимся обратно.

Словно стакан разбился где-то в динамиках.

– Лопнуло стекло в анализаторе, – пояснила Наташа. – Ну да ничего, за приборами все равно уследить невозможно, цифры на дисплеях пляшут как сумасшедшие…

– Ты их лучше выключи, – посоветовал Чекарс, – а то они все могут испортиться.

Чтобы о прыгающий пол не разбить лицо, Стае подложил под подбородок ладони.

– Стае! Голова… Болит голова! – вскрикнула Наташа.

Удивиться, как в такой момент можно говорить о головной боли, Стае не успел. Будто разъяренный шмель ворвался к нему в мозг.

– М-м-м… – сдавленно замычал он, сжимая виски.

– Терпите, ребята, это от вибрации, – сказал Чекарс.

По голосу чувствовалось, что и ему несладко.

– Высота? – спросил Стае.

– Минус тридцать.

Тридцать метров до поверхности. Пройдена только половина. Поднимутся ли они, продержатся ли еще полпути? Стараясь не замечать головной боли, Стае посмотрел вниз. Мути уже не было видно, все дно казалось сплошным темным пятном. Пятном, в котором скрылись, растаяли мириады примитивных, не ведающих о своей судьбе коралловых полипов. Или один большой, сложный, гадающий сейчас о поведении пришельцев коралловый Разум?

– Все, – сказал пилот, – вибрация подходит к критической. Пускаю реактор на холостой.

Нет! Только не сейчас, хотя бы еще десяток метров.

– Боб! – закричал Стае. – Прошу тебя, подожди. Если ты дашь газ на этой высоте, у них нет шансов…

– Если я промедлю еще минуту, – тяжело дыша, откликнулся пилот, – может разладиться реактор. И тогда шансов не будет у нас…

Все, подумал Стае, ничего не вышло. Сейчас Роберт остановит винты, нажмет красную клавишу – и под дисколетом вспыхнут четыре огненных столба. Корабль прорвет одеяло оставшейся над ними воды, пронесется сквозь атмосферу и, как кенгуренок в сумке матери, скроется в безопасном чреве прицепа. А внизу, на дне, будут корчиться в агонии умирающие обваренные кораллы. Сможет ли он после этого смотреть людям в глаза? Называть себя экологом? Да просто останется ли он человеком? Как жить потом, если выяснится, что кораллы всетаки… Стае в отчаянии стукнул кулаком по гладкому прозрачному полу.

– Боб! Держись, держись до последнего. Пусть они обычные кораллы. Но мы же лю-ди! Держись до последнего!

– Не могу! – прохрипел Чекарс. – Больше не могу, ребята… Сейчас буду давать газ…

Стае закрыл глаза, вжался в пол. Все его существо будто слилось с дрожащим корпусом дисколета, как в себе он почувствовал беспредельную боль корабельных мышц, рвущиеся нервы приборов, хрустящие кости переборок. Дисколет, построенный для космических путешествий, из последних сил сопротивлялся разрушительной, всепроникающей силе вибрации, и все же Стае, стиснув зубы, мысленно уговаривал его не сдаваться, приподняться еще, ну хоть на метр еще…

Чекарс выключил пропеллеры, и тут же навалилась какаято странная, гудящая, хуже инфразвука сверлящая мозг тишина. Сделавшийся с кораблем единым целым, Кирсанов вздрогнул, ощутив нажатие пусковой клавиши, услышал легкое ворчание набирающего мощь реактора… И, уже ни на что не надеясь, тем не менее продолжал подталкивать дисколет вверх, чтобы отвоевать еще хоть немного глубины, хоть немного еще увеличить шансы кораллов на выживание. Шансы, которых практически нет. Да и какие могут быть шансы, осознавал Стае, когда от кораллов до дна всего тридцать шесть метров, подъем прекращен, а раскаленная струя ударит ровно через три секунды…

Атолл совершенно отчетливо помнил каждый миг своего детства. И юности. И зрелости, которой, он не без самоуверенности считал, уже достиг. Именно поэтому, наверное, – из-за того, что любой момент его жизни был всегда с ним, стоило лишь захотеть вспомнить, – он не был склонен к сентиментальности. Но время от времени он все же любил оглянуться назад.

Вначале было Младенчество.

Оно началось, когда завершилось седьмое Великое обледенение. Собственно, обледенение не кончилось тогда, а достигло своей высшей точки, апогея: лед покрывал половину планеты, но уже не наступал. Как узурпатор, не рассчитавший своих возможностей и отхвативший слишком большой кусок чужого пирога, Обледенение выбилось из сил, вцепилось в завоеванную территорию и тщилось удержать.

Почему он родился именно в то обледенение, а не раньше?

Скорее всего потому, что седьмое обледенение было самым мощным. Оно забрало бесчисленные массы воды, и подводное плоскогорье, которому было суждено стать его родиной, всегда находившееся на безжизненной глубине, очутилось вдруг в какихто полутора десятках метров от поверхности. Это был один из немногих свободных ото льда участков океана, и прежде всего там начало сказываться действие солнца и вулканов: температура воды над плато стала подниматься. Она повышалась медленно, почти неощутимо, на доли градуса в столетие, но этого оказалось достаточно.

Наложились друг на друга тысячи случайных факторов…

На свет появился он – крохотный полип с венчиком тонких щупалец над ротовым отверстием. Жадно загоняя микроскопический корм в полость желудка, он спешил вырасти. Когда пришла пора, на вытянутом трубчатом тельце набухла почка.

Не отделившись, почка превратилась в самостоятельный организм, но тем не менее это одновременно был и он сам: его стало двое. А потом еще больше, и еще, и еще…

Мыслей в тот период не было, лишь великий всепобеждающий инстинкт размножения. Этот инстинкт помог осознать или угадать, что незащищенные полипы – слишком легкая добыча, основная часть новых организмов обречена на гибель. Путь к самосохранению нашелся; чтобы выжить, пришлось научиться извлекать из воды кальций, перерабатывать его и откладывать известковыми панцирями на нежную эпидерму.

Решение оказалось верным. Громоздясь друг на друга, замуровывая под собой мертвых сородичей, возводя над их опустевшими жилищами очередные этажи каменных келий, недосягаемые теперь для большинства врагов коралловые полипы стали разрастаться в колонию. Хорошо прогреваемая вода, небольшая глубина, обилие солнечного света, а значит, и пищи – это были идеальные условия для размножения. Высовывая из окошек ловчие усики, хватая добычу и прячась при малейшей опасности обратно, кораллы слой за слоем доросли почти до поверхности, но там и остановились – отливы регулярно обнажали верхнюю часть колонии, и полипы без воды гибли.

Кораллы устремились вширь, и за несколько сот лет заполонили все мелководье и поползли по подводным склонам вниз.

Однако тепла и света хватало лишь на сравнительно небольших глубинах. Ниже было голодно, и удержаться там удавалось лишь благодаря книдобластам – стрекательным нитямарканам, которые научились вырабатывать в себе полипы.

Но глубже двухсот метров и книдобласты не помогали, прокормиться там оказалось вообще невозможно.

Отлогие когда-то склоны подводного плоскогорья, обрастая кораллами, выпрямились, потом стали приобретать отрицательный уклон. Но колония увеличивалась лишь в верхней, благоприятной для жизни части, превращаясь в гигантский гриб, и, достигнув предельных размеров, края шляпки под собственным весом обламывались.

Популяционный взрыв кончился. Бурная, бездумная репродукция натолкнулась на преграду.

Первый тупик количественного роста родил первую протомысль.

Снова появилась возможность для благостного экстенсивного развития – отнюдь не та среда, где могла бы разгореться едва затеплившаяся искорка мысли. И потянулись века того монотонного сытого существования, из которого так и не удалось бы выйти, если бы не началось отступление ледников.

От мощного ледяного покрова, голубой эмалью залившего континенты и моря Кайобланко, стали откалываться куски. Ветры и волны носили их, размывая и растапливая, ударяя о берега и сталкивая друг с другом. И когда такой айсберг проходил над Атоллом – а это теперь был атолл, классический кольцевой коралловый риф с лагуной посередине, – разрушения были страшные. Многотонные ледяные глыбы чудовищными лемехами вспахивали коралловые луга, оставляя за собой мертвые, покрытые известковой крошкой пространства. Некоторые айсберги цеплялись за плато и надолго застревали на нем, и тогда падала освещенность, резко снижалась температура воды.

Численность колонии сократилась в несколько раз, возникла реальная угроза полного вымирания, но кораллы не сдавались и, борясь за жизнь, лихорадочно мутировали. Так крошечные разобщенные полипы сперва почувствовали своих ближайших соседей, потом установили взаимные связи со всеми остальными полипами в Атолле.

Началось инстинктивное объединение живых примитивных организмов, и оно дало результат: кораллы научились складывать свои ничтожные в отдельности биомагнитные потенциалы в мощное силовое поле – то самое оружие, которое можно было теперь противопоставить бездушным ледяным монстрам.

Сначала Атоллу удавалось останавливать лишь небольшие льдинки в миллиметрах от живой поверхности, позже пришло умение удерживать на безопасном расстоянии и отводить в сторону почти любые айсберги. Это был успех, но еще не триумф.

Самые крупные айсберги прорывались через защиту и наносили большой урон. К тому же еще началось активное таяние ледников, и уровень океана стал быстро повышаться. Появилась опасность опять оказаться на глубине, где никакое поле не поможет сохранить жизнь. Колонию коралловых полипов ждала бы неминуемая гибель, но колонии уже не было – был он, Атолл. Это еще не разум, но уже существо с достаточно высокой организацией, способное выжить.

Атолл начал контролировать свой рост, активизируя почкование в верхней части, заполняя борозды, прорезанные льдинами, новыми полипами, стремясь угнаться за прибывающей водой и удержаться на прежнем уровне от поверхности.

И наступило Детство.

Оно наступило, по всей видимости, тогда, когда общая масса полипов, совершенствующаяся в борьбе со стихией, достигла критической величины.

Атолл осознал себя. И среду, его окружающую. И факторы, воздействующие на эту среду. И приемы, которыми можно отгородить себя от нежелательных воздействий окружения. Атолл стал достаточно умным, чтобы понять свою силу и разработать тактику и стратегию самосохранения.

Как новосел, который, ощутив себя полноправным хозяином в новом доме, Атолл устраивался на океанском плоскогорье, зная, что здесь предстоит провести всю свою жизнь.

Он принял решение основную массу полипов сконцентрировать у себя в средней части, а вокруг нее надстроить уступы, через которые не прорвутся никакие айсберги. В лагуне Атолл на некоторое время замедлил темп роста, дождался, когда над центральной частью стало шестьдесят метров воды, все прибывающей от таяния льдов, и определил себе эту глубину как оптимальную: она обеспечивала и безопасность, и гарантировала обилие пищи в лагуне. Атолл был мозгом-организмом, и потому ему достаточно быстро, всего за пару тысячелетий, удалось оптимизировать самого себя.

Он отрегулировал продолжительность жизни полипов, увеличив ее в лагунной части и сократив на внешней стороне рифов, там, где постоянно приходилось восстанавливать подтачиваемые течением стены.

Он дифференцировал функции различных своих участков, сосредоточив мыслительные процессы в центре, а на периферию вынеся обязанности в основном рецептивные и силовые.

Он окружил себя идеальным, самостоятельно отлаженным микромиром и установил с ним гармоничные отношения. Можно было теперь бесконечно и бесконечно, пока существует океан, совершенствоваться, но…

Атолл вдруг почувствовал одиночество.

И с этого началась Зрелость.

Атолл предполагал, что в океане возможны и другие мыслящие коралловые образования, помимо его, он мечтал о них, он даже бредил ими, рисуя в воображении прекрасные, уютные лагуны, где в таком же одиночестве растут и мыслят его братья. Но проверить, существуют они на самом деле или нет, никак не удавалось.

Будь океан помельче, он мог бы засеять дно полипами и проложить к соседям живую коралловую дорогу, но его плоскогорье окружали тысячные глубины. Он пробовал делать упряжки, прикрепляя к рыбам полиповые блоки, достаточно крупные для сбора и хранения информации, но ни один из таких “разведчиков” обратно не вернулся.

Атолл проанализировал неудачу и пришел к выводу, что от рыб не будет толку, пока они не обретут хотя бы минимальный интеллект. И этот интеллект дать им сумеет только он сам.

Он разработал технику генной инженерии; начался процесс выведения требуемой породы рыбы. На это могли уйти тысячелетия, и результат невозможно было гарантировать, но Атолл работал.

И в тайне от себя, мечтательно, как подросток, надеялся, что, прежде чем он отправит своих посланцев на поиски братьев по разуму, братья сами найдут его. Вовсе не обязательно, чтобы они тоже оказались кораллами. Вполне возможно, они будут похожи на те странные существа, что летают над поверхностью моря. Или на сухопутные создания с материков – мертвые тела в шторм иногда заносит к нему на рифы. А может быть, явится искусственно созданный посредник, что-нибудь наподобие его сверхрыбы. Неважно, какая у него форма и вид. Главное и обязательное: это будет живое существо, одаренное способностью мыслить, и оно придет к нему как друг.

Когда огромный металлический краб опустился четырьмя лапами прямо ему в середину, Атолл вздрогнул от боли. Но боль была ничто по сравнению с томительно-сладостным предчувствием: свершилось! Толстый панцирь краба не давал понять, есть ли внутри жизнь, но, когда из его брюха вышли существа с четырьмя конечностями, Атолл решил сразу и непоколебимо: это они.

Атолл предполагал, что понять друг друга им будет нenpoсто, но, раз они пришли, они рассчитывают найти с ним общий язык. А он им в этом поможет. Стараясь не причинить пришельцам вреда, он время от времени демонстрировал себя, “проявлял”, но, поскольку он понятия не имел, как это лучше делать, ему казалось, что попытки его весьма неуклюжи. Но пришельцы, судя по всему, испытывали то же самое: в их передвижениях, довольно ощутимых, кстати, для его тела, Атолл пока не видел системы или определенной цели. Но информация постепенно накапливалась, и он надеялся ее в конце концов расшифровать.

Наметились определенные сдвиги: Атолл начал улавливать биополя пришельцев, и стал различи цвет их эмоций. Найдя нужный диапазон, Атолл теперь продолжал вслушиваться в пришельцев, даже когда те забирались в своего краба. Как ему хотелось понять их, узнать, что знают они, и поделиться тем, что есть у него! Но все это будет, обязательно будет, раз встреча произошла…

Когда Стае понял, что Чекарс включил тягу и остановил пропеллеры, он затаил дыхание, готовясь к резкому падению: пока двигатель не заработает, не поддерживаемый больше винтами дисколет упадет на несколько метров, “провалится”…

Но падения не было…

Чужой, но не чуждый Разум кораллов напряг невидимые мышцы и, словно арбузную косточку, выщелкнул дисколет на поверхность.

Включился двигатель, гул реактивных струй слился с шипеньем испаряющейся воды. Дисколет взмыл вверх, превратился в капельку раскаленной стали и исчез, растаял в неземном небе, уходя к грузовой станции на орбите.

А внизу, на планете со звучным названием Кайобланко, в маленькой подводной колонии кораллов, недоуменно вспыхивали цветные огоньки, и, пытаясь разобраться в происшедшем, Атолл снова и снова просвечивал события последних дней. Он понимал, что пришельцы еще вернутся.

Виктор ПОТАПОВ ТРЕТИЙ РАССКАЗ АЭЛИТЫ

Литературно-историческая фантазия

Примерно год тому назад мне пришлось по делам редакции ненадолго выехать в один из районных центров Приуралья.

Остановился я у старого знакомого одного из наших сотрудников. Обычное дело: небольшая посылка из столицы в обмен на недолгое, но искреннее провинциальное гостеприимство.

Хозяин Moii, Леонид Дмитриевич Калашников, оказался бывшим школьным учителем истории. Быстро преодолев первую неловкость и покончив с разговорами типа “а у вас – а у нас”, мы перешли на более близкие сердцу темы. К моему удивлению, Леонид Дмитриевич оказался заядлым любителем фантастики. Меня это искренне обрадовало, потому что я сам с детства страдаю тем же недугом.

Беседуя о фантастической литературе, мы вспомнили двадцатые годы: Берроуза, Айхакера, Пьера Бенуа, “Аэлиту” Толстого. “Аэлита” с детства была моим любимым романом, и по этому я тут же высказал Калашникову свое глубокое убеждение в том, что, по-моему, и сейчас мало кто сможет создать подобный шедевр, нарисовать такой неправдоподобный, но заставляющий верить в свою реальность мир. И даже рассказы Аэлиты о расцвете и гибели Атлантиды, позаимствованные Толстым у оккультистов типа Блаватской, Скотт-Элиота и других, в которых мало что осталось от истинной истории человечества, звучат в романе так убедительно, как, может быть, не прозвучали бы догадки настоящих ученых.

Слушая меня, Леонид Дмитриевич потихоньку пил чай и улыбался. Вначале я старался не обращать на это внимания, но постепенно стал раздражаться. Заметив это, Леонид Дмитриевич прервал меня и, извинившись, вышел в другую комнату.

Вернулся он с тоненькой папкой и, положив ее на край стола, принялся рассказывать.

В свое время они были дружны с Толстым, и Калашников немало помог ему, когда Алексей Николаевич работал над “Аэлитой”. Толстому необходим был человек, хорошо разбирающийся в древней истории, способный подобрать нужные материалы, объяснить детали, посоветовать, как придать реалистичность его фантазиям и связать воедино придуманное прошлое двух цивилизаций. Таким человеком стал Калашников.

Позже, когда роман был опубликован и имел большой успех, Толстой, помимо экземпляра книги с дарственной надписью, в благодарность за помощь подарил Леониду Дмитриевичу рукопись, представлявшую собой небольшой отрывок, не вошедший в роман. Первоначально, по замыслу писателя, он должен был составлять часть главы “Древняя песня”, в которой после сокращения осталось всего три страницы. Кстати, отрывок начинается и заканчивается текстом, сохраненным в романе. В этом нетрудно убедиться.

Очевидно, вам уже пришли в голову вопросы, которые в свое время задал себе и я. Дело заключалось в том, что раньше этот отрывок был для Калашникова лишь памятью, чем-то принадлежащим только ему лично. Однако в песледние годы Леонид Дмитриевич, к своему великому удивлению, стал встречать идеи, высказанные Толстым в романс, в научных работах!

Поначалу он воспринял это как простое совпадение, курьез, не более, но вскоре эту мысль пришлось отбросить: слишком явной была связь. И Толстой, и современные историки опирались на одни и те же древние тексты и археологические находки, их теории были похожи как близнецы; различались только названия стран и народов.

Поразительно, сказал тогда Калашников, как он смог в те годы увидеть и понять нечто, остававшееся скрытым от ученых еще более полувека. Сколько ни размышлял, он не мог найти этому более или менее правдоподобного объяснения. Разве что Толстой имел доступ к каким-то неизвестным или погибшим позднее материалам? Не знаю, насколько справедливо это предположение, не хочу гадать впустую. Пусть на этот вопрос отвечают другие. Моя роль в данной истории.уже сыграна: третий рассказ Аэлиты перед вами [Напомню вкратце сюжет романа. Инженер Лось и красный командир Гусев отправляются в яйцеобразном космическом аппарате на Марс и обнаруживают там древнюю умирающую цивилизацию. Недовольный восторженным отношением своих соплеменников к землянам, верховный правитель Тускуб отсылает их.на загородную виллу и поручает заботам своей дочери Аэлиты. Аэлита обучает Лося и Гусева языку марсиан и расскагывает о древней истории планеты. Оказывается, что марсиане являются потомками двух рас – аолов, населявших в первобытные времена Туму (Марс), и атлантов, бежавших со своей погибшей во времена потопа родины. Между Аэлитой и Лосем вспыхивает любовь. События развиваются почти молниеносно: в столице начинается восстание, и Гусев становится во главе его.

Но Тускуб, собрав силы, жестоко расправляется с рабочими-повстанцами.

Гусев бежит и находит Лося распростертым в луже крови, возле тайной пещеры, в которой он с Аэлитой скрывался от Тускуба. Аэлита, неизвестно живая или мертвая, увезена отцом. С раненым товарищем на руках Гусев добирается до космического корабля, и они улетают обратно на Землю.

Однажды зимой, несколько лет спустя после их возвращения, Лося неожиданно вызывают на радиостанцию. Он надевает наушники и слышит голос, повторяющий на земном языке: – Где ты, где ты, Сын Неба?

Голос Аэлиты, любви, вечности, голос тоски летит по Вселенной, зовя, призывая, клича, – где ты, где ты, любовь…]…

Иха, затопив очаг, сложенный из крупных, позеленевших от времени камней, молча поклонилась и выскользнула в золотую дверцу – ушла к крылатой лодке.

Лось стоял, скрестив руки на груди, и оцепенелым взглядом смотрел на языки пламени, бросающие на стены смутные корчащиеся тени.

“Нужно завтра же лететь в город, помочь Гусеву”, – пронеслось у него в голове и тут же пропало – на плечи легли маленькие руки Аэлиты.

Лось порывисто обернулся и встретился взглядом с огромными зрачками пепельных глаз. В их влажной глубине дрожали отблески огня. Бледно-голубоватое лицо с резкими тенями смягчалось в оранжевых отсветах пламени.

– Пойдем, – тихо, одними губами, произнесла Аэлита, и ее маленькая сухая рука потянула его за собой.

Аэлита и Лось сидели на краю бездны. Солнце уходило за острые вершины. Резкие длинные тени потянулись от гор, ломались в прорывах ущелий. Мрачно, бесплодно, дико было в этом краю, где некогда спасались от людей древние аолы.

– Когда-то горы были покрыты растительностью, – сказала Аэлита, – здесь паслись стада хашей, и в ущельях шумели водопады. Тума умирает. Смыкается круг долгих, долгих тысячелетий. Быть может, мы – последние: уйдем, и Тума опустеет.

Она замолчала. Солнце закатилось невдалеке за драконий хребет скал. Яростная кровь заката полилась в высоту, в лиловую тьму.

– Но сердце мое говорит иное. – Аэлита поднялась и пошла вдоль обрыва, поднимая клочки сухого мха, сухие веточки.

Собрав их в край плаща, она вернулась к Лосю, сложила костер, принесла из пещеры светильню и, опустившись на колени, подожгла травы. Змеиный хвост дыма взвился кверху.

Где-то среди теряющихся в темноте скал раздался пронзительный крик, и с утеса сорвалась крупная тень. Лось вздрогнул.

– Не бойся, Сын Неба, – это всего лишь испуганный ихи, – успокоила его Аэлита. – Он не причинит нам вреда.

Лось машинально проследил в черном небе силуэт хищной птицы и тяжело вздохнул.

– Тебе плохо, Сын Неба, – прошептала Аэлита. – Почему? Скажи мне…

Лось не ответил, завороженно глядя на встающую над блестящим льдом остриями скал мрачную красноватую звезду.

Ее недобрый взгляд будил в нем смутное беспокойство.

Аэлита опустилась перед ним на колени. Ее грудь взволнованно дышала под черными складками платья, бледное удлиненное лицо чуть подрагивало, слегка приподнятый нос и мягкий рот были по-детски нежны. Огромные, полные печали глаза искали ответа, манили, тянули в свою глубину.

Прошли долгие минуты. Потом, будто очнувшись, Аэлита заговорила.

– Я должна рассказать тебе… – голос ее прервался, – прежде, чем ты покинешь меня. Ты уйдешь, я знаю, но, может быть, прежде, чем нас разлучат…

– Кто?! – с недоумением и тревогой воскликнул Лось.

– Не сразу, – ответила Аэлита, – сейчас отец занят тем, что убивает в городе рабочих, которыми руководит Сын Неба. Он яростен и могуч, как все вы, но он не устоит: сила всей Тумы в руках Тускуба. Затем он вспомнит и обо мне. На мне запрещение, я посвящена царице Магр… По древнему обычаю, страшному закону Магр, женщину, преступившую обет посвящения, бросают в лабиринт, в колодец. Ты видел его… Но я не могу противиться любви, Сын Неба…

– Не бойся, – Лось успокаивающе погладил Аэлиту по руке. – Не бойся. Мы на Земле и не такое видали. Если ты опасаешься, что Тускуб найдет пас, завтра же переберемся в другое место. Пустых домов у вас много, а теперь будет еще больше. Улетим за горы. А вернется Гусев, то и вовсе к нам на Землю. Только бы Алексей Иванович вернулся невредимым. Нужно обождать еще день.

Лось замолчал. В его голове пронеслись картины восставшего города, возбужденные лица, Гусев с маузером, потный, скалящий зубы, шумно хлопающий по плечам окружавших его марсиан. Видения вспыхнули и. погасли, затушенные одурманивающей тишиной ночи, блеском костра и близостью Аэлиты.

Держа Лося за руку, она пристально, с каким-то странным выражением смотрела на него.

– Полюби меня, Сын Неба, – тихо произнесла Аэлита, голос ее дрожал, страсть и отчаянье слились в нем, – я хочу узнать любовь – единственное счастье, отмеренное в жизни женщине. Наши мужчины не умеют любить, взгляд их туманится от дыма хавры, и груз тысячелетий отнимает желание и силы жизни. Только ты можешь сделать меня счастливой…

Голос Аэлиты прервался, приникнув к плечу Лося, она обхватила руками его шею. Лось молча прижал к себе ее дрожащее тело, стал гладить по спине, плечам, волосам. Через минуту, уняв дрожь, Аэлита отстранилась и сказала:

– Прежде я должна рассказать тебе… Это будет мой третий и последний рассказ, – она как-то резко и отрешенно произнесла слово “последний”, так, что пронзительная тоска сжала сердце Лося, дернулись губы, но он промолчал, пораженный непререкаемой силой ее голоса.

– Магацитлы не были единственными пришельцами, посетившими древнюю Туму.

Прошли тысячелетия с тех пор, как умер последний Магацитл, и след их остался лишь в памяти поколений, в гигантских цирках и голубой коже. Лишь ничтожная часть знаний использовалась потомками Аолов, главное же, заключенное в книгах, укрытых-в тайниках последними мудрецами, было забыто.

Только из селения в селение ходили странствующие певцы с маленькой уллой и волновали странными и несбыточными сказаниями сердца и умы Аолов.

Но вот однажды в небе прочертила след яркая звезда. Она упала за Лизиазирой, там, где теперь развалины Лизанды – столицы страны по ту сторону гор. Там упал и твой аппарат, Сын Неба.

Пастухи долго не решались приблизиться к огромному, покрытому черной коркой нагара яйцу. И лишь на закате один из них, шохо, по имени Туап, осмелился подойти.

В летописях того времени сказано: “Оно раскололось, как семя дерева бо весной, и внутри пастухи увидели четырех мертвых Магацитлов. Они были велики ростом, а лица их – черны, как пепел у подножия вулканов”.