Текст книги "Фантастика 1985"

Автор книги: Виктор Пронин

Соавторы: Альберт Валентинов,Михаил Беляев,Дмитрий Поспелов,Александр Морозов,Игорь Доронин,Геннадий Разумов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

Ломейко был убежден, что индивидуальная психика муравья слишком примитивна, чтобы осуществлять благоустройство муравьиного мира. И его нетрудно понять. Территория, подвластная семье того же рыжего лесного “формика руфа”, с которым работал Павел, – это целая “техническая цивилизация”. Пространство исчерчено дорогами, под землей прорыта сеть тоннелей. По законам наилучшего взаимодействия расположены склады и летние навесы, “фермы” тлей, грибные сады, плантации полезных растений, сторожевые посты. А сам купол, с его гениальной архитектурой, водонепроницаемостью, великолепным регулированием климата? Относительно размеров муравья это сооружение, превосходящее любой наш “Эмпайр стейт билдинг”. Так кто же хранит в памяти план муравьиной страны? Кто направляет строительство, руководит трудом рабочих армий, действующих столь дальновидно и слаженно? Инженеров или администраторов среди муравьев нет, это известно безусловно. Да и не способен к отвлеченному мышлению крошечный комочек нервного вещества – надглоточный ганглий, заменяющий муравью мозг…

А руководство между тем есть. И еще какое активное, действенное! Ведь муравей всю свою жизнь, самую долгую среди насекомых, занимается делами, абсолютно для него бесполезными. Добывает пищу, которую тут же отдает другим; сражается с врагами, не угрожающими лично ему; строит громады, общий план которых ему неведом… Это в полном смысле слова живое орудие семьи. К тому же прирожденный смертник, камикадзе. Любой муравьиный вид готов в случае необходимости засыпать телами ров, мешающий движению; массой трупов погасить огонь…

Конечно, никто не упрекнет в “глупости” и отдельного муравья. Пожалуй, это самое интеллектуальное из насекомых.

В большом муравейнике есть десятки “специальностей”, для которых требуется изрядная смекалка. Строители, ремонтники, няньки, санитары, наблюдатели, разведчики, охотники, солдаты, фуражиры, сборщики тлиной пади… Среди них есть очень опытные и умелые. Но перенесите самого “грамотного” фуражира на метр в сторону от привычной тропы – и он заблудится…

То же и с другими “профессионалами”. Муравья легко сбить с толку. У него зачастую сложная, но очень жесткая программа действий. Зато муравьиная семья склонна к творчеству; к волевым актам. Например, она эффективно регулирует свою численность, выбрасывая отводки, то есть выселяя определенное количество муравьев, которые основывают дочерние мурaвейники. Это звучит фантастично, и все же семьи “дума о процветании всей популяции. А то и вида в целом. Матер ский муравейник с отводками образует колонию. Он продолжает управлять жизнью дочерних гнезд. Между родственными семьями идет постоянный обмен личинками, куколками, рабочими муравьями, чтобы ни одно из гнезд не ослабело и не разрослось чрезмерно… Колонии, в свою очередь, Объединяются в федерации. Регулирование “населения” и кормовых зон подчас происходит в масштабах леса. Известна федерация одного из американских видов: полторы тысячи гнезд, каждое около четырех метров в обхвате…

Итак, после многолетних изысканий Ломеико считал почти, доказанным, что муравьиная семья – это единый, высокоорганизованный и если не мыслящий, то по крайней мере способный к планированию теломозг. Теломозг – термин, изобретенный Павлом. Ведь в муравейнике нет разделения на управляющую и исполнительную части. Один и тот же набор относительно автономных “клеток”-насекомых и принимает решения, и осуществляет их. Но, пытаясь установить наличие общесемейной психики, Павел одновременно искал ее материальную основу. То есть будучи биокибернетиком, пробовал расшифровать “внутренний язык” муравейника; код, объединяющий семью. И преуспел в этом настолько, что я опять, невзирая на все беды, назову его счастливцем…

Дело в том, что в муравейнике постоянно происходит общий обмен веществ – трофоллаксис. Ни один фуражир не съедает всю принесенную пищу. Большую часть он отдает рабочим, те несут личинкам или иным опекаемым особям. Но даже съеденную пищу муравей не может полностью израсходовать на себя. Полезные вещества, добытые из еды, выделяются затем специальными железами. Вместе с этим “сверхочищенным” питанием железы производят особые секреты – феромоны. Феромоны несут информацию, они могут обозначать голод или страх, содержать команды, сообщать данные, скажем, о климате в той или иной части муравейника. Муравьи все время облизывают друг друга, значит, с пищей получают химические сигналы. Все это было известно и раньше. Но Павел выяснил, что химическая передача может быть очень емкой, нести огромный набор сведений…

Конечно, муравейник располагает и другими языками, с большим дальнодействием. И все-таки наиболее развитым, универсальным, цементирующим единство теломозга Ломеико читает обонятельно-вкусовой код. Муравьи беспрерывно приасаются друг к другу язычками и усиками. План любых работ “вычерчивается” сплошной сетью феромонов. Усики (органы обоняния) Павел уподобляет синапсам – местам, где соприкасаются клетки мозга, передавая возбуждение. В структуре ольшого муравейника он обнаружил части, сходные с мозгоыми долями и даже полушариями; во внутреннем конусе гнезда, там, где идет наиболее интенсивный трофоллаксис, Ломейвидит центр координации… Возможно, там у семьи возниощущение собственного “я”…”

Следователь. Значит, вы не допускаете, что муравейник мог быть бессознательным орудием в руках Ломеико?

Манохин. Решительно не допускаю… м-да.

Следователь. По-вашему, Формика для этого слишком умна и самостоятельна?

Манохин. Ну разумеется. Кое в чем она даже превосходит человека.

Следователь. Ну, это уже вы… Нет, серьезно?

Манохин. Как нельзя более.

Следователь. Значит, можно предположить преступное намерение… со стороны самой Формики?! Скажем, она считает человека менее совершенным, какой-то своего рода помехой, и…

Манохин. О-о… Это как раз тот случай, когда следствие может пойти по ложному пути. Нет. Бунт гигантских муравейников невозможен. Превосходство над нами – лишь в способности к самоорганизации. Структура семьи – не такая застывшая, как мозговая. Мы вот с вами не можем создавать добавочные участки коры, выращивать их из нескольких нейронов. А семья это делает совершенно спокойно – с помощью тех же отводков. Нам не дано расширить свой череп, в то время как купол может быть легко надстроен. Наконец, для нас недоступно слияние нескольких мозгов в одну систему, а у муравьев есть колонии и федерации…

Следователь. Ну ладно. Эту тему мы сняли. Попробуем зайти с другой стороны. Я так понял: Формика разумнее обычного лесного муравейника, может, раз в тысячу. Верно?

Манохин. М-да… Разница примерно такая, как между человеком и кошкой.

Следователь. И в этом заслуга Ломеико?

Манохин. Исключительно его. Он на несколько порядков поднял крупность и сложность семьи. Вывел теломозг из порочного круга, в который загнала его природа: добывание пищи, защита от стихийных бедствий, врагов, вырождения… Изучив код феромонов, сумел химическими сигналами мобилизовать муравейник для нетрадиционной деятельности, обучить, развить интеллект Формики…

Следователь. Значит, у Ломейко были только добрыe побуждения?

Манохин. Самые добрые и гуманные. Готов поручиться за это, хоть устно, хоть письменно.

Следователь. Так почему же Формика совершила yбийство?

Манохин. Вы не встречали родителей, которые сокрушаются о своем детище: “Мы-де его растили-кормили, учили только хорошему, а он вырос хулиганом… или там мошенником”?

Следователь. Сплошь и рядом. Но я не понимаю, какое отношение…

Манохин. Более чем непосредственное. Очевидно, что вместе с разумом пришла свобода воли. М-да… И Формика встала перед вечной и острейшей человеческой проблемой. Проблемой выбора между добром и злом.

Следователь. Но за каким же… почему она выбрала зло?! Вот до чего я хочу докопаться, в конце-то концов!

Манохин. Вероятно, на чашу зла был подброшен добавочный груз.

Ломейко. Я так понимаю, вы меня осуждаете. Не согласны, значит, что сына моего она окрутить хотела. А чего же она хотела, по-вашему?

Следователь. А вам не приходило в голову, что, может быть, ничего?

Ломейко. Это как же вас понимать?

Следователь. Очень просто. Ничего, и все тут. Любила она его, ясно? Сами же говорите – детдомовская. Ни родных, ни близких. Первый муж – бестолочь, недоразумение, спившийся идиот… В девятнадцать лет осталась одна с грудным. Беззащитная, красивая, во всем нуждавшаяся… Представляете, какие находились “доброхоты”?

Ломейко. Да уж. Повидала девочка…

Следователь. А вы не спешите с приговором-то… “Повидала”… Да, повидала! Обозлилась, конечно, с людьми ужиться не могла. Оттого и работы меняла часто… Потом со вторым мужем осечка. Вроде и неплохой человек, серьезный, но оказался домашний тиран. Ревнивый, вздорный, грубый…

Ломейко. Скажите, пожалуйста! Грубый! А она, значит, святая? Наверное, такое вытворяла…

Следователь. Еще раз прошу, Маргарита Васильевна, не рубите сплеча. Прошу вас. Мы же разбираемся… Пытаемся понять, что к чему… Ей любить хотелось, а не терпеть! Раз в жизни – любить и быть любимой. Отдать себя без остатка.

И тут появляется Павел. Умный, тонкий, ласковый… Казалось бы, вот оно, счастье! Протяни руку и бери. А ему этого не надо.

У него на первом плане муравейники. Устал от опытов – позвонил Вике, поиграл в любовь. Может, раз в две недели. Или раз в месяц. Мало, понимаете? Не от хорошей жизни она ему предложение свое сделала. Ой, не от хорошей… Ниточкой, хотя бы тоненькой ниточкой надеялась привязать любимого… А он…

Ломейко. Ага! Стало быть, святая она все-таки? А мы с Павлушей – злодеи… Интересно у вас получается! Да что же я ему сказать-то должна была? Благословляю, сынок, женись?

Следователь. Не знаю я. Не знаю… И осуждать вас – формально не имею права… Но чувствую: не так вы поступили. Опрокинули на человека ведро грязи.

Ломейко. Ох вы какой чуткий да совестливый! Свои-то дети есть, а?

Следователь. Есть, да только я их под крылом не прячу!

Ломейко. А я вот прячу! Хоть убейте меня! Я – наседка! Так всякая мать наседка, дорогой товарищ! У матери глаза велики…

Следователь. Хватит! Довольно! Мне с вами говорить страшно, Маргарита Васильевна. Люди мы, а не наседки. И людьми должны оставаться, людьми…

Л о м е и к о. Чего уж… Теперь не вернешь…

(Из письма колхозницы В. С. Улетовой в Верховный Суд республики)

“…И еще скажу Вам от имени всего нашего колхоза. Муравейник товарища Ломейко П. Г. нам полезный был. Мы тоже поначалу боялись, предсельсовета даже согнать хотел. Отдадим ему деньги за дом, и все. А тут совка начала строевой лес бить. Столько гусениц, как никогда. И тов. Ломейко П. Г. пришел на колхозное собрание и сказал, что муравьи у него послушные и могут совку извести. Мы над ним чуть не посмеялись. А утром ребята пошли по грибы и возвращаются с плачем. Мол, полный лес муравьев. Под вечер решили бабы поглядеть – ни муравьев, ни гусениц. И вынесли мы тов. Ломейко П. Г. благодарность. И предсельсовета прощения просил, что раньше не понял, как по науке делается. И потом тов. Ломейко П. Г. нам тоже помогал часто. А что муравьи ту гражданку до смерти заели, так, может, она сама виновата.

Полезла не туда или раздразнила. Вот молотилка – вещь нужная, никто против не скажет. А сунь в нее руку, оторвет начисто. Не надо руки совать. Когда возле Кочетов машина с зерном опрокинулась и все зерно высыпалось в грязь, муравьи тов. Ломейко П. Г. по нашей к нему просьбе зернышки до одного собрали. И тлю обобрали на горохе. Вы мне можете не поверить, но я вам правду скажу. Муравьи тов. Ломейко П. Г. даже в комбайне маслопровод прочистили, на то в Сельхозтехнике документ есть. А если кто по своей неосторожности, так хорошего человека наказывать не надо. Я понимаю, у самой трое детей. Но думаю, что тов. Ломейко П. Г. еще много добра стране принести может…”

(Из показаний П. Г. Ломейко, доктора биологических наук, заведующего специальной лабораторией биокибернетики)

“…Никого в жизни я не любил так, как ее. И ни к кому не испытывал таких приступов ненависти. Она приходила ко мне – и уходила, когда ей хотелось. Возможно, встречалась с кем-то другим, потом оставляла…

Мириться – вот что ей нравилось! Заново переживать волнующие дни сближения. Я реагировал с завидным постоянством. Сперва становился в позу – холодный тон, сухая манера обращения. Это ее только поддразнивало. Она пускала в ход все свои чары. И я, понятно, складывал оружие. И, убедившись в моей покорности, она остывала ко мне, выказывала скуку и пренебрежение…

Виктория считала, что выплатила свой долг жизни – детством без родителей, неудачей первого замужества, разочарованиями последующих лет. Она знать не желала никаких обязанностей. Одни права. Больше всего меня оскорбляла ее вечная неблагодарность. Когда Виктория бросала очередную службу, мне приходилось содержать ее и сына, а иногда и помогать ей куда-нибудь устроиться… Впрочем, не в этом дело. Я готов был и не такое терпеть ради нее. Но она принимала все как должное. За столько лет ни разу не сказать простого “спасибо”!

…Теперь понимаю – оба были хороши. Она вела себя так от злости, от бессилия. Она чувствовала: я не принадлежу ей.

Мне следовало доказать обратное. Решительно, по-мужски…

И все-таки она предложила первая. Ей не откажешь в чуткости. Понять, какого чудовищного труда стоит тридцатитрехлетнему холостяку, анахорету-ученому сказать “будь моей женой”, на это способна далеко не каждая женщина. Вика сделала за меня девять шагов из требуемых десяти. И я струсил.

Я привел себе уйму доводов “против”, в том числе и мещанские откровения моей матери.

…Упаси бог, я не ревновал ее к этому бывшему спортсмену.

Но такая публичная демонстрация… Месть за мое слюнтяйство? Вне всяких сомнений… И однако же в те минуты я забыл обо всем. Мне хотелось унизить ее до предела. У меня руки зудели от желания догнать, вцепиться, сбросить с лестницы…

То есть наяву я бы никогда не сделал ничего подобного.

Так бы и перегорело все во мне. Но представил с убийственной яркостью. Именно вот как догоняю и…

Возможно, меня это желание и наверх повело. То ли утешить себя намеревался, то ли пуще растравить… Ужаснейшие минуты в моей жизни…

Этот… Константин схватил меня за руки, стал что-то лепетать, объясняться… Мне кажется, я прошел сквозь него, как сквозь воздух.

…Я нередко ходил к ней разговаривать. Даже жаловаться.

Она для меня сугубо женского рода. Безликая шелестящая богиня. Я пересек поляну и встал на колени: и она, как всегда, обняла меня. Нежное щекотание лапок и усиков по всему телу, такое дружелюбное… Я плакал и исповедовался. А потом, почему-то уверенный в ее полной поддержке и понимании, сказал слова благодарности и ушел. Я не мог вернуться в этот дом; для меня он был священным, здесь проходили мои лучшие часы; теперь алтарь осквернили… Бродил по лесу, читал вслух стихи, то проклинал Вику, то оплакивал… Испугался чего-то, бросился сквозь чашу напролом; уже совершенно обмирая от ужаса, добрался до шоссе. Мной владела одна мысль: вернуться в город. Шагал по обочине, пока не пришло утро. И навстречу… с сиреной, с проблесковым маяком… милицейские машины. Одна, другая. Потом пожарные – и опять милиция.

Разве я мог предположить, хотя бы отдаленно…

…Нелепо думать, что Формика поняла мои слова и взялась отомстить за обиду. Произошло иное. Феромоны! Наше дыхание, пот, слезы – это тоже феромоны, химические сигналы.

Они рисуют точную картину состояния человека. Мы настолько бездарны, что не умеем читать послания собственных желез. А она научилась за годы общения со мной. И я знал это.

Формика великолепно чуяла мои желания, даже те, которые и словами нелегко выразить. Забыть о ее сказочной восприимчивости – вот в чем мое преступление! Она трогала меня десятками тысяч своих шустрых “клеток”, и в ее сознании складывался образ. Кормилец в опасности. Он хочет, но не может справиться с врагом. Враг в доме. Кормильца надо спасать.

Не знаю – из дружеских ли побуждений, но уж наверняка для того, чтобы не лишиться ухода и основного источника пищи…

Я мог молчать, химия моего организма кричала: “Убей!” И Формика выполнила команду. С той обстоятельностью и усердием, которые свойственны муравьиным семьям.

…Адвокат разъяснил мне: скорее всего я буду оправдан за отсутствием состава преступления. Можно осудить и наказать за умышленное убийство… или за убийство при превышении предела необходимой обороны. За убийство по неосторожности… за соучастие, подстрекательство, пособничество… Я юридически чист. Нет меры наказания за преступные мысли… за агрессивность, гнездящуюся где-то в мозговых подвалах…”.

ГОЛОСА МОЛОДЫХ

Михаил ГРЕШНОВ ВОЗВРАЩЕНИЕ “ОРФЕЯ»

Когда-то отсюда, из казахстанских степей, стартовали легендарные экспедиции. Потом многотонные астролеты возвращались, и Земля бережно принимала их в ладони силовых полей.

Но для этого требовалась бездна энергии, и “Байконур-3”, включенный в Восточносибирское энергетическое кольцо, на несколько минут останавливал все заводы и фабрики региона.

После того как лет двадцать пять назад космодромы были вынесены на орбиту, “Байконур-3” объявлен музеем-заповедником.

Территория его занимала около семисот гектаров степных просторов, но сам взлетно-посадочный комплекс был не слишком велик – круглый котлован, окруженный кольцом вышек с шарообразными маковками, причальная мачта да командный пункт, внешне похожий на обсерваторию. Это хозяйство и принял Старик, ставший на долгие годы единственным человеком в этом некогда многолюдном космическом порту.

Как он прожил эти долгие двенадцать лет в глухой степи, где полгода свирепствуют морозы и ураганные ветры, гдз летом палящее солнце дотла выжигает степную траву?

Спрашивая себя об этом, Старик не мог припомнить ни одного мало-мальски примечательного события. Комфортный микроклимат командного пункта, в одной из комнат которого он поселился, давал ему возможность пренебречь капризами погоды. Каждый день он совершал дальние вылазки: летом в комбинезоне защитного цвета и войлочном беретике вроде тех, что носили здешние скотоводы, а зимой – в легком и теплом орбитальном скафандре, на лыжах, в несуразно огромной меховой шапке и рукавицах. Шапкой он гордился особо, потому что сшил ее сам, выделав волчью шкуру.

Конечно, нечего было и думать обойти всю территорию за день. Наметив себе несколько постоянных маршрутов, Старик выполнял их с регулярностью почтальона.

Весной он уходил далеко в цветущую степь, слушал гудение пчел, вдыхал горькие и пряные ароматы трав. Летел мимо песчаного карьера он шел к дальнему оврагу, где пробивался из-под земли чистый и холодный ключ. Короткая сумрачная осень наступала уже в середине сентября, и без ружья выходить из дому Старик не решался – слишком уж близко подходили к жилью осмелевшие волки.

Зимой же его любимым маршрутом был тот, которым он шел сейчас уверенной, упругой и легкой походкой охотника, прорезая лыжами волны полукруглых снежных барханов и старательно обходя те места, где показалась мерзлая почва с клочками сухого ковыля. Лыжи надо было беречь – без них здесь зимой и делать нечего.

Выйдя на пригорок, он улыбнулся – вспомнил, как летом степная лисица охотилась здесь на тушканчиков. След от лыж был сзади едва виден – таял, съеденный поземкой. Кольцо силовых вышек и купол его жилища, сверкая в лучах полуденного солнца далеко позади, напомнили ему детство, экскурсию в монастырь под Волоколамском.

Еще несколько метров – и показался один из пунктов его обхода – Мемориальный блиндаж. Старик отстегнул крепления, положил палки на снег и рукавицей стер изморозь с титановой доски возле двери.

Судя по тому, как он не спеша достал из кармана пластинчатый ключ и вставил его в магнитный замок, вся процедура была для него не только привычной, но и приятной. Старик открыл дверь, в тамбуре сразу же зажегся свет и повеяло теплом. Он не спеша прошел в комнату, сел и снял шапку. Да, именно отсюда Генеральный конструктор, один из величайших умов человечества, следил за первым стартом своего детища.

Сколько лет прошло с тех пор! Каждый раз приходя сюда, Старик снова и снова испытывал благоговейное волнение. Несколько минут он сидел неподвижно, склонив к плечу стриженную под ежик седую голову. Доносившиеся из соседнего помещения звуки, казалось, доставляли ему удовольствие. А там стрекотали и гудели, будто летняя степь, укрытые надежной изоляцией провода и трубы энерговодов.

С этими звуками Старик сроднился. Лет пять назад местное руководство хотело изменить энерготрассу, повернуть ее к строящемуся в ста километрах отсюда огромному животноводческому комплексу. Заповедник уже много лет потреблял минимум энергии из обычной сети и стал ненужным аппендиксом в мощной сети силовых станций. Тогда Старику удалось отстоять неприкосновенность своего подопечного. Животноводы получили собственную энерготрассу, хотя для этого пришлось обратиться во Всемирный совет по энергетике.

Сейчас энерговоды были в полной рабочей готовности. Кому и зачем нужна была такая готовность, Старик и сам толком не знал. Экскурсий и делегаций приезжало немного – сказывалось расстояние от крупных центров, да и никому из экскурсантов Старик не показывал действия силовых полей. Раза два для делегации Конгресса по астронавигации да по просьбе старых друзей из Академгородка включал он антенны и причальную мачту, обычно же ограничивался экскурсионным маршрутом и посещением командного пункта.

Хотя гостей на “Байконур-3” приезжало немного, Старику было чем заняться. Он проверял жизнеспособность систем связи и силовых вышек, изучал порядок работы операторов при взлете и посадке, вел метеорологические наблюдения, много читал. В начале своего добровольного отшельничества он часто слушал музыку, но со временем она, обостряя чувство оторванности от мира, стала раздражать его, и вот уже несколько лет Старик не доставал ни единой кассеты, кроме баховских “Страстей по Иоанну”.

Это произведение он слушал каждую неделю, устраивая себе день, свободный от обхода объектов. Полулежа в кресле, неподвижно и сосредоточенно внимал он этому завораживающему потоку звуков, то гневно-решительных, то грустных и светлых, то изнемогающих от скорби. Хоры сменялись речитативами, и певший по-немецки тенор, сопровождаемый скупыми аккордами клавесина, уводил Старика все дальше и дальше в глубь памяти, воспоминания его путались, цепляясь одно за другое, и вот он еще не Старик, а пятнадцатилетний курсантстажер при Школе космонавтов. Новенький комбинезон непривычно тесен, рядом незнакомые люди, вот и отец стоит, держит его за руку, но лица никак не разобрать…

Книг у Старика было много, да и вертолетчики, снабжавшие его раз в две недели провиантом, почти всегда прихватывали что-нибудь новенькое. Особенно часто перечитывал он труды по теории космонавтики и истории звездоплавания. Многие из тех, чьи имена и портреты он встречал в книгах, были когдато его друзьями по школе и отряду космонавтов.

Когда-то… Больше полувека назад. Вот Бронислав Ладзинс – герой той самой экспедиции на Марс, дублер Старика.

Ему повезло больше… Джон О'Брайен – первый из землян, ступивший на поверхность Юпитера. Стае Вольнов – школьный друг Старика, возглавивший сверхдальнюю экспедицию по облету Плутона. Он пропал без вести – связь с кораблем Вольнова “Орфей” прервалась спустя четыре года после старта.

Имя Стаса и членов его экипажа было занесено на обелиск в Аллее Героев Космоса. Для Старика же он остался именно таким – мальчишкой, задирой с жадным, пытливым умом и недетским хладнокровием в минуты опасности…

В это время в комнате Старика на командном пункте или в “конторе”, как он ее окрестил, информационный канал передавал сообщение. У Старика появилась привычка, выработанная долгим одиночеством, – оставлять включенным динамик информационного канала, тогда по возвращении его жилище казалось обитаемым.

Диктор продолжал читать: “Сегодня, в 10.32 по московскому времени, станции передового наблюдения обнаружили летящий по гелиоцентрической орбите неопознанный объект. На предупредительные сигналы и попытки установить связь объект не реагировал. Автоматы рассчитали его орбиту и передали наблюдение второму эшелону”.

Посидев немного в блиндаже, Старик снова вышел на мороз. Сегодня он собирался дойти до конечного пункта своей прогулки – заброшенной железнодорожной станции, куда доставляли грузы, материалы и оборудование для космодрома.

Но какое-то смутное беспокойство овладело им, казалось, ктото влечет, тянет его обратно к виднеющимся за пригорком шарам силовых вышек. Старик верил в предчувствия. Последние сотни метров до “конторы” он уже не шел, а бежал. Бросив лыжи у порога, он ворвался в прихожую, расстегивая на ходу ворот скафандра, толкнул внутреннюю дверь. Его внимание сразу привлек возбужденный голос диктора из динамика:

“…не отвечая на сигналы наблюдательных станций. Сейчас корабль находится вблизи орбиты Луны. По очертаниям он похож на астролет из серии “Орфей” образца начала века. Следующая информация будет передана через десять минут”.

“Орфей”! У Старика дух захватило и сердце сдавило обручем от мгновенно пронесшихся воспоминаний. С этого момента действия его были так точны и продуманны, будто “Орфея” он дожидался всю свою жизнь. Быстрыми шагами он прошел вдоль пультов и включил все системы “Байконура-3”.

Замигали табло, засветились экраны. Ожила зимняя степь: зашевелились антенны, поднялась стрела причальной мачты, шары на вышках обволокло голубым мерцанием. Краем уха он слышал доносившийся из динамика голос президента Совета астронавтики: “Сейчас стало совершенно ясно, что к нам возвращается корабль “Орфей” экспедиции Стаса Вольнова, посланный пятьдесят два года назад на облет Плутона! У нас еще была надежда, что он причалит к одному из орбитальных космодромов, но связь с кораблем установить не удалось, и сейчас он приступает к снижению на поверхность Земли. Предотвратить катастрофу, которая неминуемо произойдет при его посадке, практически нельзя. Все корабли этой серии космодром принимал только в улавливающих силовых полях, которых на Земле нет уже два десятилетия. Масса “Орфея” столь велика, что никакой тяги двигателей посадки не хватит для смягчения удара! В действие приведены аварийно-спасательные службы. Расчетная точка посадки – в районе бывшего космодрома “Байконур-3”. Связи с кораблем по-прежнему нет!” Теперь Старик был поглощен только одним – посадка! Неужели он зря так долго изучал работу каждого оператора в отдельности! Сейчас ему предстоит поработать одновременно за шестерых… Вот она на всех шести экранах – светящаяся точка “Орфея”. Бесстрашный певец, возвращающийся из мрачного царства Плутона… Пора! Прозрачный щиток прикрывает красную кнопку… Сломать пломбу, откинуть, нажать… Теперь спокойнее!

Старик словно со стороны слышит, как чей-то чужой, немного торжественный голос произносит:

“Внимание, внимание! Всем, всем, всем! “Байконур-3” просит Азиатское энергетическое кольцо на десять минут переключить всю подачу энергии на посадочный комплекс. Повторяю!…”

Повторять уже не надо – стрелки и так зашкаливают.

Щелчки тумблеров на всех шести пультах… Пошел конденсатор энергии! Несколько десятков реакторов, гигантские ГЭС на Иртыше, Ангаре, Амуре, Хуанхэ, Евфрате и Ганге льют свою энергию в искрящиеся голубые шары. Три слоя силовых полей повисли над котлованом… Только бы не опоздать!

Старик быстро переходит от пульта к пульту, следит за приборами, нажимает кнопки.

А вот и корабль!

Он огромен. Сигарообразное его тело, покрытое ржавой окалиной, в нижней трети перехвачено кольцом двигателей диаметром чуть меньше посадочного котлована. Дюзы обрушивают на Землю столбы белого пламени, и под ними базальтовая плита покрывается мелкой рябью, словно зеркало пруда под порывом ветра.

Верхний диск силового поля подхватил гигантский корабль. Тумблер влево до отказа! Второй слой гасит скорость почти до нуля. Старик трогает рычаг управления причальной мачтой.

Действует третье поле!

Стальная рука бережно обнимает корабль, и двигатели умолкают.

Отключить энергию!

Последним усилием воли Старик дает отбой по Азиатскому энергокольцу и откидывается на спинку кресла, пытаясь внезапно онемевшими руками нашарить в кармане комбинезона таблетки.

Он не видел, как появились оранжевые вертолеты поисковоспасательной службы, как из них побежали к дому и кораблю люди, радостные и взволнованные, выкрикивающие что-то на бегу. Старик еще не до конца верил в реальность происходящего, и только одна мысль вертелась в голове: “Стае вернулся!” В оплавленном боку “Орфея” открылся люк. В темном проеме шлюза пока еще не было никого, но туда, наверх, уже карабкалась по причальной мачте стальная кабинка лифта…