Текст книги "Фантастика 1985"

Автор книги: Виктор Пронин

Соавторы: Альберт Валентинов,Михаил Беляев,Дмитрий Поспелов,Александр Морозов,Игорь Доронин,Геннадий Разумов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Гроэр заставил Клару сесть рядом с ним на диван. При этом непроизвольно принял позу Гроссе, любившего откидываться назад и, упираться затылком о мягкую спинку дивана.

– Ну а любимым делом для меня будет, конечно, медицина, – вслух размышлял Гроэр. – Перекраивать живую трепещущую плоть в поисках истины – это ли не увлекательно! Я никогда не держал в руках скальпель, но знаю… Уверен! Сто-ит мне взмахнуть им. Вот так! – Он в точности воспроизвел характерное движение Гроссе. – И рука моя сотворит чудо. Во мне такая уверенность, будто я проделал десятки, сотни операций… Все так сложно, так странно… О чем же я говорил? Ах, да! О любимом деле. Медицина должна принести мне… Славу! И еще… – Он заглядывал в глубь себя с нетерпеливым возбуждением, черпая из неведомых источников новые волнующие понятия. – И еще – бессмертие. Да, да! Я наконец нашел нужные слова: слава и бессмертие – вот ради чего стоит жить на свете! – выпалил Гроэр и испуганно умолк, вслушиваясь в отзвуки собственного голоса. Потом заговорил с новым приливом воодушевления: – Планета нуждается в чистке. Я должен стать Санитаром Человечества! Я помогу ему освободиться от скверны.

–Ты?! О какой скверне речь?

– О низших расах, разумеется. Ведь ты – арийка! Избранная. Помочь мне – твой священный долг.

– И какой же помощи ты ждешь от меня?

– Мы завершим незавершенное. Идея биологической мутации расы должны быть реализована на деле.

“Биологическая мутация расы…” Клара встревожилась всерьез:

– Гро, мальчик мой, ты хоть отдаешь себе отчет в том, что говоришь?

Он не слушал ее:

– Человечество на пороге новой Космической эры. Нужно помочь ему приблизить заветный рубеж… – Он запнулся, будто прислушиваясь к неведомому суфлеру, скороговоркой докончил: – Наша миссия предопределена свыше.

Кларе стало страшно. Все это однажды уже было. Гроэр бессвязно выкрикивал идеи и символы ортодоксальных тайных доктрин, питавших патологически уродливую философию нацизма. Что, если он, использовав опыт, накопленный отцом и сыном Гроссе, и вправду займется осуществлением пресловутой гитлеровской идеи биологической селекции человечества?…

Клара содрогнулась. Своими неожиданными высказываниями Гроэр озадачил, ошеломил ее.

– Скажи, Гро, ты сам до всего додумался? – как можно хладнокровнее поинтересовалась она.

– “Додуматься” никто ни до чего не может, – нравоучительно изрек Гроэр. – Есть только два состояния духа: человек или знает, или пребывает в неведении. Я– знаю.

Утомленный, он умолк. Потускнел, погас, как угли догоревшего костра. Клара поняла – поток информации, неведомо как прорвавшийся в его сознание, иссяк. Перед ней сидел прежний Гроэр.

Но не успела Клара прийти в себя от пережитого потрясения, как на нее обрушилось новое.

Гроэр вдруг забеспокоился, вскочил. Заметался по комнате.

– Что случилось, Гро? – встревожилась Клара.

– Случилось?… Да-да, случилось! – Его глаза блуждали, он казался невменяемым. – Внутри такая странная тревога. Я должен что-то сделать. Обязательно должен. Но что? – Он хмурился, кусал губы. Снова засуетился, бормоча одно и то же слово: – Опасность… опасность…

Резко остановился, будто парализованный.

– Это где-то здесь. Совсем близко… Я должен найти.

Он двигался как лунатик. Глаза были пустые, незрячие.

Взволнованная Клара последовала за ним. Через буфетную Гроэр прошел в спальню. Уверенно пересек ее и оказался в кабинете Гроссе… На мгновение замешкался около массивной старинной вазы с го-беленом позади нее.

Ухватившись за гобелен, Гроэр резким движением сорвал его со стены. На месте гобелена оказалась дверца – он распахнул ее. Клара увидела нишу, внутри которой – электрощит с рубильником.

Спеша и волнуясь, Гроэр с силой отжал рубильник вверх – глубокий вздох облегчения вырвался из его груди. Он сразу успокоился, расслабился. Глазам вернулось осмысленное выражение.

– Пойдем обратно, – устало попросил он. – Где-то недалеко отсюда должен быть накрытый стол с остатками ужина. Я хочу пить. Пересохло в горле.

Он проделал обратный путь, удивленно озираясь по сторонам, будто шел здесь впервые. Вернувшись в гостиную, Клара налила ему сок, села напротив.

– Объясни, Гроэр, что с тобой было.

Он тупо смотрел на нее, хмурил брови, вспоминал…

– Мы о чем-то говорили с тобой. Не помню о чем. И вдруг я увидел этих людей… Ну, которые окружали меня, когда я проснулся. Увидел так же ясно, как сейчас вижу тебя. Они спорили, кричали, ссорились. Они обвиняли тебя в предательстве, жалели, что выпустили живой. Они… они обезумели от страха. Одни предлагали бежать, другие – убить нас. А один, тощий такой, сутулый…

– Да-да, Джек, – торопила Клара.

– Не знаю… Ему удалось ускользнуть от них. Он пробирался к выходу. Я ясно видел. Он собирался пойти в полицию, рассказать обо всем…

Гроэр умолк. Вид у него был странный: сосредоточенно-отключенный.

– И что же? Что дальше?

– Не знаю, – рассеянно пробормотал он. – Во мне вдруг возникло ощущение опасности. И потребность действовать. Я знал одно: нужно найти рубильник и включить его. Иначе все погибло… Ну вот и все.

– Но при чем тут рубильник?

И вдруг Клару осенило. Она вспомнила, как давно, еще в годы строительства клиники, Гроссе рассказывал ей о предпринятых мерах предосторожности на случай разоблачения. Тогда Клара не придала этому значения, но сейчас память услужливо пришла ей на помощь. По утверждению Гроссе, стены подземной клиники пронизаны, как кровеносной системой, сложной сетью не то труб, не то шлангов. И, как в кровеносной системе, имеются вены и артерии. К “венам” подключено обыкновенное водоснабжение. В “артериях” – сухая смесь, нечто вроде разновидности бетона.

“Если когда-нибудь нападут на мой след, – рассказывал Кларе Гроссе, – мне достаточно будет включить рубильник, и моя “кровеносная система” моментально начнет действовать. Из “вен” хлынет вода, из “артерий” под огромным давлением будет выбрасываться сухая смесь. Соединившись с водой, смесь образует раствор, густую массу, которая в короткий срок заполнит собой все помещения подземной клиники и затвердеет. По своим свойствам она во много раз превышает прочность бетона. Мое подземное сооружение прекратит свое существование, превратившись в монолитный фундамент Верхней клиники. И никаким археологам не справиться с моей Помпеей в миниатюре”.

– Боже мой! Ты похоронил их заживо…Но ведь даже я не знала, где находится рубильник, – с трудом проговорила она. – И уж тем более о нем ничего не мог знать ты. Как же тебе удалось найти его?

– Разве я искал? – удивился Гроэр.

– Непостижимо, – простонала Клара. – Ты хоть знаешь, что натворил?

– Включил рубильник, – спокойно ответил Гроэр. – Я сделал что-нибудь не так?

– Радуйся, – еле слышно прошептала она, потому что голос не повиновался ей. – Ты сделал свой первый взнос.

Из-за горизонта, слабо мерцая, просачивался свет. Еще немного, и мир вновь обретет очертания, реальность, смысл. Оформится в предметы, угрызения совести, мораль.

Клара понимала: единственно правильный выход – отправить Гроэра вслед за его оригиналом. Но что ей делать одной в этом огромном, враждебном мире? Если Гроэр – лишь эхо Гроссе, то она – его безликая тень. Но если не существует больше Гроссе, то по всем законам природы должны исчезнуть и эхо его, и тень… Гроссе проиграл. Выходит, был недостаточно силен?… Проиграл ли? Не возродился ли он вновь в своем клоне? Не стал ли еще более опасен и могуч? Гроссе натуральный искал бессмертия для себя одного, довольствовался единичными опытами. Гроссе-дубликат замахнулся на все человечество.

Он только что продемонстрировал свою способность к действию: отсутствие собственной индивидуальности не помешало клону совершить вполне реальный поступок, весь ужас которого лишь усиливается неведением невольного палача.

Так как же понять, что такое Гроэр… Человекоподобная биомашина экстрасенсорного действия, доводящая до абсурда идеи, формировавшие психику его оригинала? Или вообще неспособная на самовыражение… Не случайно ведь Гроссе упорно отказывал ему в праве называться человеком…

А почему, собственно, она должна взваливать на себя ответственность за события, к которым непричастна! Разве она сделала Гроссе преступником? Ее помощь ничего не меняла. Не она, так другая заняла бы ее место. Разве она вызвала к жизни реликтовое ископаемое в облике юного Гроэра, вдохнула в него драконово нутро? Пусть человечество само позаботится о себе. Пусть проявит бдительность. С нее хватит. Она пыталась бороться, но потерпела фиаско.

Последний проблеск, последняя яркая вспышка угасающего костра озарила ее сознание: что, если события минувшей ночи лишь плод больного воображения? Стоит вернуться назад, и она увидит своего Гроссе с дорогим, как всегда, усталым и чуть недовольным липом. Кларой вдруг овладела уверенность – именно так и есть! Конечно же, Гроссе ждет ее, сердится за долгое отсутствие. А она попусту теряет драгоценные минуты…

Иван ФРОЛОВ ЛЮДИ БЕЗ ПРОШЛОГО

База была огорожена высокой решеткой из металлических прутьев с заостренными концами. За густо насажденными вдоль ограды деревьями виднелись лишь блестевшие под дождем крыши.

Пэн Муррей уверенно подрулил к воротам.

Мелкий дождь наводил тоску. И без того унылый пейзаж с решеткой и сиротливой будкой-проходной на переднем плане выглядел сквозь серую дождливую дымку совсем уж безрадостно.

Муррей просигналил требовательно, длинно.

Из будки вышел военный в дождевике, приблизился к машине, козырнул.

– Доложите генералу: Пэн Муррей из министерства обороны, – опустив стекло, приказал приехавший.

Постовой козырнул еще раз и скрылся в будке.

Пэн Муррей умел добыть злободневный материал в самых недоступных и порой опасных местах. И все же всякий раз опасность бывает иной. Поэтому даже он, отчаянный журналист-ас, не мог к ней привыкнуть. Вот и сейчас, из-за того, что из будки долго никто не показывался, ему стало не по себе.

И чтобы переключиться, он начал воображать, будто острые прутья ограды вдруг вытянулись, пропороли нависшее над ним тяжелое облако, и оно, как треснувшая льдина, раздвигается в стороны. Еще немного – и, пожалуй, покажется солнце.

Но видения прекратились. Из будки вышли двое.

– Вашу машину поведет лейтенант, – сказал один из них.

Другой попросил предъявить заграничный паспорт, без стеснения сличил фото с лицом Муррея и сел за руль.

Они ехали мимо красивых многоэтажных домов и непрезентабельных деревянных построек, мимо сараев, навесов, складов и просто нагроможденных кабелей, бочек, ящиков с непонятным оборудованием, битых автомашин. Муррей равнодушно посматривал по сторонам, иногда прикрывал глаза, изображая дремоту. Но фиксировал все в памяти. Здесь нет мелочей, каждый пустяк может помочь или погубить.

Автомашина остановилась перед небольшим зданием с дорогостоящей гранитной облицовкой, летящими ко входу рельефными фигурами античных богинь, начищенной бронзой дверных ручек-колец…

Муррей узнал генерала Бурнетти по фотографии. Он только было сделал шаг вперед, чтобы представиться, как тот жестом остановил его:

– Одну минуту. Я распоряжусь, чтобы нам не мешали.

Он нажал кнопку видеотелефона. На экране появился сидящий за столом сухопарый военный с длинным асимметричным лицом.

– Полковник Озере! – произнес генерал.

Тот вздрогнул и поднял голову.

– Слушаю, генерал.

– Переключаю связь на вас. В течение часа меня в штабе не будет.

– Понятно, генерал.

Муррей решил, что пришла его очередь:

– Пэн Муррей, представитель концерна “Максимэлектроник”, – начал он заготовленную фразу и запнулся, словно не желая раскрывать связи военных с финансовыми кругами.

– Сэр, – прерывая объяснение, генерал шлагбаумом выставил перед ним правую руку.

Этот мальчишеский жест невысокого худощавого генерала чуть не рассмешил Муррея.

– Я знаю, откуда вы, господин Муррей. Мы здесь все знаем, – многозначительно промолвил Бурнетти.

Пэн предвидел нелегкую словесную баталию с генералом, но не думал, что она начнется сразу, без разведки. Однако он спокойно парировал выпад противника:

– Я в этом не сомневаюсь, генерал… Вы получили шифровку из министерства?

Бурнетти словно не слышал вопроса.

– Ну что же… Гостю из метрололии всегда рады. Садитесь, рассказывайте, какие там новости. Говорят, жизнь становится труднее?

– Все хорошо, если не считать инфляцию, безработицу.

Генерал вскинул на него глаза: – А как дела у Фреда Фридемана?

Это был президент концерна “Максимэлектроник”, один из крупнейших магнатов, поставляющий на базу оружие, технику, оборудование… И, по сведениям, руководящий негласно всеми научными исследованиями здесь. Это Пэн хорошо усвоил.

– По-прежнему процветает. Почти половина военных заказов его!

– Узнаю старину Фреда…

. – Правда, вокруг нашего министра разгорелся было очередной скандал. Писали, будто он распределял заказы небезвозмездно. Но, кажется, обошлось.

– А как поживает Элен?

Эти невинные вопросы, конечно же, были проверкой Муррея, своего рода грубым требованием сообщить пароль. Чего-то похожего он ожидал и понимал, что это лишь самое начало.

– Вы имеете в виду жену Фридемана? – уточнил Пэн. – Информацию о его личной жизни я черпаю из анекдотов и газет, что в не меньшей степени доступно и вам, генерал.

– Газет действительно в избытке, а с анекдотами дефицит. Слишком мало новых посетителей. В анекдотах больше смысла и истины, чем в нашей прессе. Расскажите какой-нибудь из последних.

Поколебавшись, Муррей твердо возразил:

– Не лучше ли отложить анекдоты до обеда? Сейчас я бы предпочел перейти к делу.

Глаза Бурнетти сверкнула:

– Если вы настаиваете, я готов, господин Муррей. – На лице генерала возникло хищное выражение, он как бы почувствовал оплошность, допущенную Пэном. – Итак, я уже предупреждал вас, что мы здесь знаем все. Это не пустая фраза. Вот вы, например, не представитель концерна, а журналист.

Как ни настраивал себя Пэн на поединок с Бурнетти, такого откровенного выпада он не ожидал.

А генерал, перейдя на официальный тон, резко произнес:

– Ваши друзья выдали вас, господин Муррей. Вы – газетчик, решивший выведать наши военные секреты.

Все пропало! Муррей почувствовал, как его тело напряглось в попытке удержать дрожь, но, пересилив себя, он удивленно глядел на генерала, моргая глазами.

И вдруг Бурнетти рассмеялся, осознав, что попавшая в его лапы добыча выскользнула:

– Простите, сэр, я, видимо, перепутал… Нас предупредили, что сюда едет за добычей журналист, – генерал подмигнул собеседнику. – А вы – представитель “Максимэлектроник” и одновременно инспектор министерства?

– Ну и шуточки у вас, генерал, – поморщился Муррей, поудобнее устраиваясь в кресле.

– Нам пришло сразу две шифровки: насчет инспектора министерства и насчет журналиста из левой газеты, – доверительно сообщил Бурнетти.

“Ловить каждый жест, каждый звук!” – приказал себе Муррей.

– Вероятно, скоро пожалует (второй гость, – проговорил он спокойно.

– В общем, вы в любом случае хотите видеть результаты нашей работы. Не так ли? – живо спросил Бурнетти и тут же добавил: – Нам есть что показать.

– А может, подождем журналиста, генерал? Чтоб у вас хлопот с ним было меньше!

Бурнетти бросил на него быстрый взгляд:

– Хотите отдохнуть с дороги? Соберитесь с мыслями и за дело!

– Если вы не возражаете, генерал.

Бурнетти нажал кнопку переговорника: – Кристи и Мондиала ко мне.

Потом повернулся к Пэну: – Надеюсь, вам не нужно объяснять направление наших исследований?

– В общих чертах я в курсе, – поднял ладонь Муррей, хотя относительно исследований, проводимых на базе, он догадывался очень смутно. Догадки-то, собственно, и толкнули его на эту рискованную поездку. – Вы занимаетесь поисками средств устойчивого воздействия на психику солдат, а если шире – средств для изменения стереотипа мышления.

– О, как вы здорово сформулировали! Такая словесная эквилибристика украсила бы любую газетную полосу.

– Ну нет, – покачал головой Пэн, – стиль инспекторских отчетов всегда витиеватый. Газетам до нас далеко.

Генерал встал, расправил грудь, чуть-чуть потянулся и произнес с нескрываемой гордостью:

– Мы не просто воздействуем на психику человека, мы кардинально меняем ее.

Запищал зуммер переговорника. Бурнетти нажал кнопку: – Слушаю.

– Господин генерал, в приемной Роберт Мондиал и Поль Кристи.

– Пусть войдут… Знакомьтесь, наши ученые. Господа, – обратился он к вошедшим, – к нам прибыл инспектор министерства.

Пэн приподнялся: – Пэн Муррей.

– Поль Кристи, – представился высокий, в гражданском костюме, улыбающийся молодой человек.

– Роберт Мондиал, – словно нехотя произнес второй, среднего роста, плотный и медлительный, в очках и в военной форме без знаков отличия.

– С чего начнем, господа? – спросил их генерал.

– Мы покажем инспектору наш фильм, – предложил Кристи. – А потом ответим на его вопросы.

Генерал, не садясь в кресло, глядел на Пэна. Тот кивнул: – Хорошо, давайте фильм.

…На экране под усиленной охраной автоматчиков шествовала странная колонна: смесь штатских и военных в незнакомой Муррею форме. Вероятно, здесь были жители всех материков: черные, коричневые, смуглые, желтокожие, белые… Молодые мужчины и женщины, дети…

– Из дружественных стран нам поставляют богатый материал, – комментировал Бурнетти, сидя за спиной Муррея. – Здесь в основном политические заключенные, приговоренные к длительным срокам, военнопленные… А свою судьбу – либо тюремное заточение, либо свобода после одного эксперимента – они выбирают добровольно.

Но “добровольцев”, как отметил Муррей, тщательно охраняли. Проплывавшие на экране лица были суровыми и скорбными.

– Для эксперимента, – продолжал генерал, – нам нужны именно такие люди: фанатичные противники нашей политической системы, самонадеянные носители бредовых идей… Изменить их образ мыслей, их психологию – особенно важно.

Теперь на экране возник интерьер лаборатории: приборы, генераторы, замысловатый аппарат с объективом вроде фотографического, перед ним кресло.

– Это и есть прибор направленного воздействия на психику? – спросил Муррей.

– Не совсем, – раздался голос Кристи. – Это аннигилятор памяти…

– Наша новинка, – вставил Бурнетти. – В министерстве о нем не знают.

Мондиал молчал. Он сидел на стуле рядом с Мурреем, опершись ладонями о колени, и был похож на изваяние, высеченное из каменной глыбы не особенно искусным скульптором. Пропорции соблюдены не точно. Большая голова с крупными чертами лица не монтировалась с легкой фигурой. Пальцы рук с утолщенными суставами словно бы недостаточно отделаны.

А на экране разворачивались новые события. В лабораторию по одному заходили люди, их сажали в кресло перед установкой, Кристи нажимал на какую-то кнопку. Раздавался легкий щелчок, как у фотоаппарата, и лицо человека в кресле вмиг изменялось: складки разглаживались, черты лица делались аморфными, человек удивленно разглядывал оборудование, ученых…

– Мы приглашаем людей для фотографирования, – пояснил Кристи. – Просто, без хлопот. А потом щелк – и все. Мгновенное облучение. Глубокий электрошок начисто стирает у человека память. Результаты вы сейчас увидите.

Люди на экране казались теперь растерянными и подавленными. Безвольные лица, робкие, скованные движения. Расширенными глазами они смотрели на Кристи, который задавал им элементарные вопросы:

– Ваша фамилия? Имя?

– Не помню.

– Сколько вам лет?

– Не знаю.

– Где вы родились?

Недоуменное пожатие плечами.

– Какое у вас образование? Специальность?

– Забыл.

– Ваша национальность?

– Не могу вспомнить.

– У вас есть семья?

– Ничего не помню.

Сменялись перед Кристи лица, несколько варьировались вопросы, и лишь ответы оставались те же: не помню, не знаю, забыл…

Для Пэна это было так неожиданно и так жестоко! Все его существо протестовало против происходящего. Чтобы не выдать охвативших его чувств, он сидел неподвижно и молчал. Потом, мысленно отрепетировав интонационный рисунок фразы, спросил:

– А как же они не забывают язык?

– Слова – первое обретение человека в этом мире. В его интеллекте они укореняются прочнее прочих факторов. Кстати, это и есть достоинство нашей установки. Аннигилированные остаются почти полноценными людьми.

– Однако облучение меняет их, – заметил Пэн.

– Это естественно. Ведь у подопытного внезапно обрываются все связи с миром. Но стоит кому-нибудь вступить с ним в контакт, как он тут же вспоминает язык и становится нормальным человеком с абсолютно здоровой психикой.

Мондиал продолжал молчать, хмуро косясь на Муррея.

Время от времени он снимал очки и приглаживал густые кустистые брови.

– Обратите внимание на этого мулата, – раздался голос генерала.

На экране появилось мужское лицо с крупными чертами.

В человеке пульсировал, вероятно, коктейль из крови предков, принадлежавших к различным расам. Нагляднее других были выражены признаки европеоида и австралоида.

Пьер Веранже! Муррей мгновенно узнал эти рельефные черты матового лица. Когда Веранже руководил освободительным движением в Мартинии, Пэн брал у пего интервью. Беседовать пришлось во время боя. Другого времени у Веранже не нашлось.

Недавно, лишь месяц назад, Муррей присутствовал на торжественной церемонии открытия памятника национальному герою Народной Республики Мартинии Пьеру Веранже, “уничтоженному, – как сообщалось, – в застенках хунты”.

Монумент очень понравился Пэну. На Веранже, представленного в виде атланта, навалилась гигантская глыба, на которой были высечены фигурки, символизирующие государственную иерархию. От титанического напряжения буграми вздулись мышцы на руках и ногах, брови сдвинуты, губы решительно сжаты…

– Это один из мятежников Мартинии, Пьер Веранже, – пояснил генерал. – Вы о нем, вероятно, слыхали. Он сам избрал свою судьбу: расстрелу предпочел участие в эксперименте.

После облучения на лице Веранже появились складки, хотя оставался еще отсвет мысли и воли.

– Так вы не помните, кто вы и откуда? – обращался на экране Кристи к Веранже.

Тот смущенно пожимал плечами.

– Может быть, вы Пьер Веранже из Мартинии? – напомнил Кристи. – Постарайтесь вспомнить.

– Это проверка качества аннигиляции, – вдруг засопел Мондиал. – Если человек не может вспомнить даже своего имени, значит, у нас полный успех.

– Пьер Веранже? Я? – Облученный морщил лоб и качал головой.

На экране Кристи все в том же гражданском костюме, в котором он присутствовал в этом кабинете, внушал:

– Вы прозелит Великого Демократического Сообщества. Ваше имя Мартин Клей. Запомнили?

– Запомнил. Мое имя…

– Надо отвечать: запомнил, господин…

– Запомнил, господин. Я Мартин Клей, гражданин Великого Демократического Сообщества.

– Правильно. Наше Великое Демократическое Сообщество образовалось из нескольких государств с одинаковой политической и экономической структурой. Наша объединенная страна – самая демократическая. Каждый гражданин добровольно участвует в выборах членов парламента и президента…

В таком же духе людям внушались заготовленные “истины”, заполняющие газетные страницы. Свободная от всякой информации память реципиентов забивалась догмами и понятиями, которые они механически повторяли, одни – тупо, безразлично, другие – старательно, третьи – радостно, как откровение.

Затем Кристи ввел Веранже в ону из лабораторий:

– Это наша лаборатория, прозелит Клей. Вы будете здесь работать. Ясно?

– Так точно, господин. Я буду здесь работать. А что мне делать?

– Скажем.

– Спасибо, господин.

– Меня зовут Поль Кристи, а моего друга Роберт Мондиал. Вы запомнили?

– Да, господин Мондиал.

– Мондиал – это мой друг, а я Поль Кристи. Неужели это так сложно?

– Извините, господин Кристи. Я постараюсь запомнить.

– Вы будете делать то, что попрошу я или господин Мондиал.

– Рад стараться, господин Кристи.

– Мартин Клей – особый случай, – заговорил рядом с Бурнетти Кристи. – Этот человек очень незаурядный. Мы решили оставить его в лаборатории для постоянного наблюдения.

Фильм кончился, зал заполнился светом.

– Как видите, наши ученые дают людям вторую, честную жизнь, никак не связанную с первой, преступной, – торжественно произнес Бурнетти, занимая кресло за своим столом.

– Это поразительно, – Муррей переставил свой ртул и повернулся лицом к генералу.

– И все-таки у.метода есть существенный недостаток, – изрек генерал. Увидев вопросительный взгляд Пэна, продолжал: – Люди теряют память, а с нею – знания, опыт, навыки. Перейти из одной жизни в другую для них проще, чем перейти улицу. Но это ведь преступники. По законам правосудия у каждого преступника должно быть осознание вины и переживание неотвратимости наказания.

– И какова дальнейшая судьба облученных? – изобразил на лице заинтересованность Муррей.

– Покажем вам в натуре, – генерал посмотрел на часы,А сейчас время обеда. Отвезите гостя в ресторан, господа, а потом к тетушке Таире. Пусть немного развлечется. – Губы Бурнетти подернула улыбка. – В шестнадцать ноль-ноль встретимся в лаборатории.

Мимо внимания Муррея не проходила ни одна мелочь: двусмысленная, улыбка Бурнетти, несоразмерно большое время на обед, какая-то тетушка Такра… Что скрывается за всем этим?

И почему генерал не вспоминает про журналиста? Все это были нехорошие предзнаменования.

Пэн вышел из подъезда следом за Кристи и Мондиалом.

Дождь кончился, однако на небе не было ни единого просвета.

Пэн направился было к своему “бьюику”, но Кристи остановил его:

– Господин Муррей, садитесь в мою машину, продолжим разговор…

Пэн молча зашагал следом за ними к черному “мерседесу”.

Около него, не замечая подходивших, разговаривали два шофера.

– Прозелит Клей! – окликнул Кристи.

Пэн моментально узнал Пьера Веранже. Да, это был, несомненно, он. День и час, когда он, Пэн, брал у Клея интервью, во время которого невдалеке разорвался снаряд и их обоих засыпало землей, из-под которой они с трудом выбрались, запомнились Муррею навсегда. Теперь Веранже скользнул по его лицу равнодушным взглядом, вежливо обратился к Кристи:

– Куда прикажете? – и предупредительно открыл дверцу машины.

– Не спешите, – задержал его Кристи. – С вами хотел поговорить инспектор из министерства, господин Муррей.

– Слушаю, господин Муррей, – обернулся к нему Веранже.

На его лице изобразилась собачья готовность выполнить любую просьбу. От внезапной встречи, от воспоминаний или от того, что Веранже не узнавал его, Пэн растерялся.

– Господин Веранже… э-э… Клей, вы работаете водителем? – пробормотал журналист.

– Да, что прикажут.

– Что же еще вам приказывают?

– Помогаю в лаборатории, убираю квартиру господину Мондиалу, готовлю пищу…

Муррей замешкался. На помощь ему пришел Кристи:

– Прозелит Клей, скажите, как вы оцениваете политическую систему нашей страны?

– У нас самая гуманная система в мире. Она представляет для всех одинаковые возможности… Предприниматель уволит с работы брата, сына, кого угодно, если они будут приносить убытки, и возьмет делового, толкового человека, который может дать прибыль. Это позволяет максимально выявлять способности каждого и ставить их на службу обществу…

Пэну было необычно слушать это от Веранже, от бунтаря и героя.

– Спасибо… господин Клен. – Как Муррей ни старался, он не мог заставить себя называть Веранже прозелитом. У него не поворачивался язык. – Спасибо. Господа, поехали! – предложил он, чтобы избавить себя от нелегкого испытания.

– Да, поехали, – кивнул Мондпал.

В машине Кристи вынул пачку сигарет, протянул Пэну.

– Благодарю, от этой слабости мне удалось избавиться.

– Похвально, – Кристи спрятал пачку в карман.

Чтобы не молчать, Пэн Муррей обратился к Кристи: – Скажите, как быстро усваивает реципиент новую идеологию и трудовые навыки?

– Очень быстро, при небольшом внушении без всякой помощи.

– А не может ли реципиент со временем вернуться к своим прежним взглядам?

– В принципе это, видимо, возможно. Но вот прошло почти два года, а у нас таких случаев пока не зафиксировано.

Сидящий на переднем сиденье Мондпал молчал.

– Не возникает ли у реципиентов критических мыслей?

Беседа не мешала Муррею внимательно фиксировать в памяти все, мимо чего они проезжали.

– Что внушаем, то и приобретает.

– Одаренность каждого остается прежней?

– Творческие способности заметно притупляются, исполнительские – наоборот. Наблюдается резкое возрастание трудолюбия, исполнительности, послушания, других ценных качеств, которых сегодня недостает людям… А вот и ресторан! – прервал себя Кристи.

Они подъехали к огромному круглому зданию с купольной кровлей. В три ряда по всей окружности располагались небольшие окна.

– Вы тоже успеете пообедать, – обратился Мондиал к водителю. – Мы освободимся не раньше половины четвертого.

– Почему так поздно? – удивился Пэн.

– Все в свое время, господин Муррей, – засмеялся Кристи, чем-то интригуя Пэна.

– А как вы проводите досуг?

– Я ведь еще ученик в граверной мастерской. Мне даже телевизор посмотреть некогда.

– Ну и как успехи в граверном деле?

– Мастер доволен мной. Я уже делаю надписи, могу выполнить орнамент и даже похожий портрет заказчика. Скоро начну работать самостоятельно.

В большом круглом зале необычной для ресторана почти соборной высоты было людно. Круглое возвышение посредине для оркестра и варьете пустовало. Из динамиков доносилась музыка.

– В заказе доверьтесь мне, господа, – усаживаясь за стол, предложил Кристи. – Я хорошо знаю здешнюю кухню.

– Очень вам признателен, – ответил Пэн.

– А вы, господин Муррей, присматривайтесь. Вся обслуга здесь – новообращенные.

– Благодарю.

Пэн еле успел зацепить взглядом нескольких официантов, споро обслуживающих посетителей, как к ним подошел красивый мулат лет двадцати пяти. Обнажая белые зубы, он приветливо произнес: – Добрый день, господин Кристи, добрый день, господин Мондиал, добрый день, господин… простите…

– Господин Муррей, – подсказал Кристи.

– Добрый день, господин Муррей, меня зовут Чарли. Что будете заказывать?

– Скажите, пожалуйста, вы давно здесь работаете? – обратился к нему Пэн.

– Около года, господин Муррей.

– А чем занимались раньше?

– Не помню. Со мной что-то случилось. Я очень сильно болел, был без сознания. А господа Кристи и Мондиал вылечили меня. Спасибо им. – Чарли поклонился.

– Вам нравится здесь, Чарли?

– Более чем нравится. Очень хорошее питание, и у меня своя комната, – он кивнул на стену. – Работаю через день.

Хотя такую заземленность чувств и потребностей новообращенных Муррей предполагал, втайне он надеялся услышать нечто иное. Ему захотелось узнать об обслуге ресторана как можно больше. Самый невинный вопрос поможет выявить о них что-то выходящее за рамки сложившихся представлений.

– Вы женаты, Чарли?

– Не знаю, господин Муррей. Вероятно, у меня остались где-то жена и дети, но я их забыл. Новой семьей пока не обзавожусь, вдруг найдется первая.