Текст книги "Канцлер Румянцев: Время и служение"

Автор книги: Виктор Лопатников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Война против Наполеона заставила вспомнить о Кутузове. Необходим был именитый генерал, поскольку все остальные были либо иностранцами по существу, либо по происхождению. Кутузов получил приказ встать во главе русско-австрийских войск против армии французов. При подготовке и в ходе одного из самых крупных сражений начала XIX века Александр I своим самонадеянным вмешательством всё испортил. Попытки переложить ответственность на главнокомандующего результата не дали. Слишком много было свидетелей, кто своими глазами видел, как развивались события. Разгром русской армии еще более омрачил отношение Александра I к Кутузову. Поражение при Аустерлице попытались списать на генерала, тогда как дезорганизацию и сумятицу в войска внес лично император. Он же, при первых залпах охваченный страхом, с острым приступом диареи с поля боя сбежал. За «проявленную храбрость» Александр I, не найдя в себе мужества отказаться, принят орден Святого Георгия Победоносца. Из-за этих постыдных для самолюбия обстоятельств российский самодержец проникся еще большей неприязнью к Кутузову, стал далее чинить препятствия на пути талантливого военачальника и дипломата. Его держали на должностях, весьма далеких от его подлинного предназначения. Долгое время он был одним из шестидесяти четырех губернаторов: сначала в Киеве, потом в Вильно.

Военная тревога, вызревавшая в ходе очередного противостояния Наполеона I и Александра I, требовала все более трезвого подхода к оценке возможностей России. Одна только война с Османской империей, длившаяся с 1806 года, отвлекала немалые силы и ресурсы. И здесь, принимая во внимание прежний военно-политический опыт, вынуждены были прибегнуть к Кутузову. В ходе одной из операций при Рущуке генералу удалось скрытно переправить через Дунай войска и внезапной атакой захватить лагерь противника: казну, резервы, штаб вместе с некоторыми важными турецкими военачальниками. Бесспорный военно-политический успех Кутузова очевиден всем, но не Александру I. Заключение Бухарестского мира (1812) позволило передислоцировать Придунайскую армию на наиболее опасное направление, где вскоре начались военные действия против объединенной армии под предводительством Наполеона.

Во главе русской армии, действующей против войск вторжения, Кутузов оказался под давлением общественного мнения. Авторитет Кутузова к тому времени был настолько высок, что Александру противостоять – означало подвергнуть риску свою собственную судьбу. К тому времени самодержец на подступах противника к Двине уже успел «накомандовать». Александр, по совету немецкого генерала Пфуля, решил использовать на литовских равнинах тактику англичан в португальских горах. Построенные перед рекой укрепления и четыре моста через Двину в результате обходного маневра перешли к противнику. Естественная линия обороны беспрепятственно была захвачена французами. В Генштабе не стесняясь поносили «проклятого немца» Пфуля в присутствии истинного виновника провала. В конце концов, призвали на помощь наиболее преданных царю Аракчеева и Балашова. По просьбе военных они принялись убеждать императора покинуть армию, «которую его царственное присутствие стесняет в действиях» ^{174} . Тогда же любимая сестра Екатерина с прямотой, какую могла позволить себе только она, написала: «Ради Бога, не поддавайтесь желанию командовать самому! Не теряя времени, надо назначить командующего, в которого бы верило войско, а в этом отношении Вы не внушаете никакого доверия!» ^{175}

Кутузов, пройдя сквозь тернии тяжелейшей войны 1812 года, ушел из жизни, но не из-за дряхлости лет и не по причине тяжелой, продолжительной болезни. Его попросту затравили клеветническими слухами, оскорбительными выпадами. Каждый его шаг, действие, распоряжение, наконец, приказ находили тех, кто, подыгрывая императору, подвергал командующего армией либо порицанию, либо осмеянию. Одни говорили: «Кутузов самый гнусный эгоист, пришедший отлет и развратной жизни почти в ребячество, спит, ничего не делает». Другие им в ответ: «Слава Богу, что он спит; каждый день бездействия стоит победы. Он возит с собой переодетую в казацкое платье любовницу». Это и всякое другое, подлое, говорилось о Кутузове-полководце, на плечах которого лежала ответственность за судьбу России в пору, когда отступающая вражеская армия еще составляла немалую угрозу.

Полководец, под предводительством которого оккупационные войска были изгнаны за пределы России, вынужден был терпеть произносимые у него за спиной суждения Александра I. «Фельдмаршал ничего не исполнил из того, что следовало сделать, не предпринял против неприятеля ничего такого, к чему бы он не был буквально вынужден обстоятельствами. Он побеждал всегда только против воли; он сыграл с нами тысячу и тысячу шуток в турецком вкусе. Однако дворянство поддерживает его, и вообще настаивают на том, чтобы олицетворить в нем народную славу этой кампании… Мне предстоит украсить этого человека орденом Святого Георгия первой степени, но, признаюсь Вам, я нарушаю этим статусы самого славного учреждения… я только уступаю самой крайней необходимости. Отныне я не расстанусь с моей армиею и не подвергну ее более опасностям подобного предводительства» ^{176} .

Это говорил Александр I английскому генералу Вильсону, представителю Великобритании при Ставке российских войск. Откровение последовало в тот момент, когда российские войска, полностью освободив свою территорию, дошли до Немана. Предстояло решить: следует ли им далее вторгаться в Европу? К тому времени немало видных деятелей в России, среди которых были Румянцев и Аракчеев, придерживались точки зрения, которую Кутузов выражал открыто: «Я вовсе не убежден, будет ли великим благодеянием для вселенной совершенное уничтожение императора Наполеона и его армии. Наследство его достанется не России или какой-либо другой из держав материка, а той державе, которая уже теперь господствует на морях. И тогда преобладание ее будет невыносимо».

Взгляды других на будущность Европы, к числу которых принадлежал Александр I, были диаметрально противоположны. «Пока этот человек существует, никогда мы не будем в состоянии рассчитывать на покой; поэтому нужно вести войну на смерть – наш добрый государь разделяет этот взгляд, вопреки мнению тех презренных людей, которые хотели бы остановиться на Висле. Но это не есть желание народа, который, однако же, один несет бремя войны. И у которого более здравого смысла и чувства, чем у напудренных голов, украшенных орденами и вышивками» ^{177} .

И здесь в условиях, когда следовало принимать весьма важное для судеб государства решение, император Александр повел себя постыдно. Своему доверенному лицу Кутузов рассказал: «Скажу тебе про себя откровенно и чистосердечно: когда он доказательств моих оспорить не может, то обнимет меня и поцелует». Однако в те же часы и минуты император писал в Петербург графу Н.И. Салтыкову: «Слава Богу, у нас все хорошо, но насколько трудно выжить отсюда фельдмаршала, что весьма необходимо».

С тех пор высказано немало предположений о том, какой оборот могли бы принять события, если бы возобладала установка Кутузова на прекращение военных действий против Наполеона на Висле. Одна из точек зрения принадлежит прусскому фельдмаршалу Гнейзенау: «…бескорыстная помощь России давно позабыта и даже отрицается немецкою историографиею; оказывается, что дело освобождения совершено геройскими прусскими руками, а Россия только препятствовала осуществлению политических мечтаний страны. Современники, непосредственные участники великой борьбы 1813 года говорили так: “Если бы император Александр по отступлении Наполеона из России не преследовал завоевателя, вторгнувшегося в его государство, если бы он удовольствовался заключением с ним мира, то Пруссия поныне находилась бы под влиянием Франции, а Австрия не ополчилась бы против последней. Тогда не было бы острова Св. Елены, Наполеон был бы еще жив, и один Бог знает, как бы он выместил на других те невзгоды, какие ему пришлось вынести в России”» ^{178} .

* * *

Победа над Наполеоном избавила Александра I, Марию Федоровну и других от политической ответственности за неисчислимые жертвы, вызванные спровоцированной ими войной. Уже тогда победные гимны, прославление павших, бесконечные чествования героев увели общество от необходимости доискиваться причин этой бессмысленной войны. Немало усилий прилагалось для героизации российского императора. Его вклад в победу всячески превозносился, а сам он едва ли не обожествлялся. «Глава царей», «король королей», «вождь вождей, царей диктатор» ^{179} – так на все лады величали Александра I. Время и события, последовавшие после 1812 года, новые войны в Европе, взятие Парижа, отречение Наполеона и другое, казалось бы, навсегда оттеснили поиски ответа на вопрос, кто же был прав и кому нужна была эта война. Голоса оппонентов, ранних и поздних, заглушили настолько, что никто особенно и не пытался к этой теме обращаться. Между тем в кругах независимо мыслящих людей на Востоке и на Западе имелись и такие, кто считал: «…двенадцатый год был собственно великою политическою ошибкою, обращенной духом русского народа в великое народное торжество» ^{180} .

Многое стало известно гораздо позднее, когда архивы прошлого стали достоянием исследователей. Вскрылось такое, о чем никто из современников не знал и не мог догадываться. И даже после, когда предыстория событий предстала в ином свете, летописцы империи всячески стремились обосновать правоту и безупречность политики российского самодержца. Кто еще, кроме Александра I, был, например, посвящен в разговор, который состоялся у Наполеона с послом Российской империи князем Алексеем Куракиным 7 августа 1810 года?

«Мое внимание обращено исключительно на Англию, Голландию, Испанию, Италию; поэтому нет ничего, что бы могло вести к недоразумениям между нами, кроме польских дел. Они могут возбуждать в вас недоверие; но ведь сами же вы виноваты в событиях, которые повели к этому! Так как в последнюю Австрийскую войну вы не двинулись в самом начале и не заняли тотчас Галиции, то дали время полякам овладеть ею и отняли у себя средство иметь ее теперь, ибо, раз занятая вашими войсками, она должна была бы остаться за вами. При Венском мире мне было нельзя уступить ее вам; не мог я также и возвратить ее прежнему государю: я не мог принести в жертву страну, которая оказала мне преданность. Я не хочу восстановления Польши, – кажется, я это доказал, потому что я мог это сделать и в Тильзите, и после Венского мира. Если бы я имел это в виду, то я бы дал герцогство Варшавское не саксонскому королю – человеку слабому, апатичному, который никогда не двинется. По вине вашего кабинета вы получили в последний раз так мало. Вы всегда прежде, чем начать действовать, заглядываете в последствия событий; но в наш век события идут одно за другим с такою быстротою, что, упустивши раз благоприятную минуту, после уже ее не поймаешь. Правота моего поведения должна вам доказать искренность моих намерений. Государи, поставленные в челе великих империй, не должны действовать иначе; интриги приличны только королю прусскому и мелким князьям германским, которые не умеют и не могут вести себя иначе. Если я буду принужден воевать с вами, то совершенно против моей воли: вести 400 тысяч войска на север, проливать кровь без всякой цели, не имея в виду никакой выгоды! Что вы получили от своей войны в Италии? Погибло множество народа, единственно чтоб доставить славу Суворову? Я не пойду, как император Павел, чтоб схватиться за Мальтийский орден и сделаться его гроссмейстером. Хочу, чтоб меня поняли и не тревожились словоизвержением праздных людей и газетчиков. Я велел сказать Порте, чтоб не думала о возвращении Молдавии и Валахии. Я должен желать, чтоб эти княжества вам принадлежали, во-первых, потому, что они укрепляют вашу границу на левом берегу Дуная, границу естественную, которую вы должны непременно иметь; потому это приобретение составляет предмет сильного желания императора Александра; а, наконец, – нечего скрывать – это приобретение сделает вас навсегда врагами Австрии; скажу вам, что она боится вас столько же, как и меня» ^{181} .

* * *

Если кто-либо попытается составить рейтинг выдающихся персон, чьи имена вписаны в летопись человечества, покоритель Европы Наполеон I и освободитель Европы Александр I будут далеко отстоять друг от друга. Как ни пытайся, их роль не уравновесить на весах истории. Имена Наполеона I и Александра I разделяет пропасть. Казалось бы, расставленные ими исторические вехи должны были бы расположить их где-то рядом. Их соединило время. Они воевали, враждовали, сотрудничали, дружили, противостояли и снова воевали друг с другом. Их дуэль растянулась на десятилетие. Ее исход оказался не в пользу Наполеона. Император французов был лишен трона, рухнуло всё, что с таким упорством он выстраивал. Не состоялась и его личная жизнь, обречена была на погибель его династия.

И судьбе победителя Наполеона Александра I тоже не позавидуешь. Он не сумел оставить долгую и прочную память о себе ни в собственном народе, ни в международном сообществе. Царствование Александра при его жизни пытались поднять до высот Петра I, Екатерины. Курившие самодержцу фимиам пытались именовать его «Великим». В конечном счете в историю дома Романовых он вписан как «Благословенный». И это при том, что Александру удалось, находясь во главе коалиции государств, одолеть Наполеона, а предводимые им русские войска оккупировали Париж. «Изжигаемый» собственной совестью, гонимый самим собой, преследуемый тенью убитого по его вине отца, он остаток жизни до своей кончины в возрасте 47 лет провел в глубоких муках, часами стоя на коленях перед образами. Но эти его страдания не вызвали людского сочувствия ни тогда, ни потом.

В истории с Наполеоном российский престол, движимый идеями монархической солидарности, жаждой возмездия и реванша, действовал без оглядки, бросил все силы и ресурсы государства на то, чтобы низвергнуть французского императора. Несмотря на крушение созданной Наполеоном империи, идеи свободы и равенства, провозглашенные французской революцией, постепенно укореняясь в Европе, подтверждали свою жизненную силу. Наполеон предложил обществу свод законов, в котором уравнивались основные права граждан. Его кодекс подводил черту под феодализмом, открывал дорогу новому гражданскому обществу. Сам его вдохновитель именно это считал своей главной исторической заслугой перед человечеством. Впоследствии на острове Святой Елены он говорил: «Моя истинная слава не в том, что я выиграл сорок сражений: Ватерлоо изгладит воспоминание обо всех этих победах. Но что не может быть забыто, что будет жить вечно, – это мое гражданское уложение» ^{182} . Вызываемые под воздействием «Кодекса Наполеона» перемены в укладе жизни народов, в благосостоянии людей в еще большей мере вызывали беспокойство в феодально-крепостнической России. Продвижение новых ценностей на восток предвещало крушение векового порядка, расставание с наследственными привилегиями. На фоне проходивших в Европе перемен отставание России становилось все очевиднее. Историческая практика российских царей, считавших крепостничество злом, но еще большим злом его искоренение, предпочитали любой ценой отгораживаться от подобных идей, игнорировать требования времени. На этот счет выдвигались разного рода суждения, сердцевину которых составляли ссылки на своеобразие исторического пути, самобытную социально-этническую природу России. Интеллектуальные ресурсы государства, аппарат империи, духовенство были брошены на то, чтобы и дальше порочить, предавать Наполеона анафеме. Пропагандистская машина империи не без успеха вела дело к тому, чтобы несведущая часть населения видела в Наполеоне врага. Гнев народа, массовый героизм в ходе войны 1812 года стали тому подтверждением. Ценой невиданного героизма и неизмеримых жертв собственного народа Александр I достиг цели своей жизни и царствования – Наполеон был низвергнут, Бурбонам вернули утраченный французский престол. Заботясь о благополучии европейских монархий, российский император проглядел главное: революционный дух тем временем пропитывал его собственную страну. Первый сигнал поступил в 1820 году: на конгрессе в Троппау Александру I доложили о событиях в Петербурге в Семеновском полку. И сделал это Меттерних, что еще более взбесило императора. Лейб-гвардии Семеновский полк, шефом которого был сам государь-император, взбунтовался в ответ на жесткое обращение командира полка, полковника Шварца, с офицерами и солдатами. Не вникнув в дело, приняв возмущение за выступление против власти, император распорядился жестоко покарать бунтовщиков, полк был расформирован. Сказалось настроение от пережитых опасностей, к тому же накануне произошли буржуазные революции в Италии и Испании. За это впоследствии пришлось поплатиться. Российское воинство, вторгшееся в просторы Европы, открыло для себя новый мир, где качество жизни и законы оказались предпочтительнее, нежели в России. Офицерство, представители российского дворянства, напитавшись свежими впечатлениями и идеями, совсем другими воротились домой. Поразмыслив, они попытались решительно переустроить жизнь в своем государстве. Тогда Марии Федоровне, еще не успевшей похоронить сына, императора Александра I, пришлось испытать жуткий страх, подобный тому, что выпал на долю Марии Антуанетты. Но и на этот раз Бог миловал дом Романовых. Попытка разрушить российскую монархию, предпринятая дворянской элитой 14 декабря 1825 года, успеха не имела.

Глава пятая.
«ОТЕЧЕСТВУ – ЛЮБОВИЮ И ЖЕРТВАМИ» [50]50
  «Богу богови, Кесарю кесарево. Отечеству – любовию и жертвами» – надпись, которая была нанесена на мраморном надгробии Н.П. Румянцева в соборе Святых Петра и Павла в Гомеле.


[Закрыть]

Князь Ростопчин, окончательно убедившись в том, что уже никогда не будет призван на службу престолу, уединился в своем имении, а над рабочим столом начертал двустишие: «Без дела и без скуки сижу, поджавши руки» ^{183} . Любимец Павла I, преданный ему до конца, в итоге оказался на обочине, в стороне от магистрального движения жизни. Московский генерал-губернатор, сумевший в критический для Первопрестольной период эвакуировать население, вывезти государственные ценности, а затем обеспечить врагу «пламенное гостеприимство», Ростопчин с некоторых пор стал не нужен. Получив известие об отставке от государственных должностей, в которых до того просто числился, он написал своему заклятому врагу графу Аракчееву: «Извещение о всемилостивейшем увольнении меня от службы я имел честь получить. Теперь остается мне единственно избрать кладбище, где, соединяясь с прахом вельмож и нищих сего мира, пролежу до Страшного суда, на коем предстану с чистой совестью пред правосудие Божие. Пожелав сего всякому христианину и вам, имею честь пребывать и прочее» ^{184} . Ростопчину не прощали его «злоречения», припоминали всё, чем он так отличался в общении со своими соперниками. Не зная покоя, снедаемый обидой, желчный и обозленный, он с тех пор прожил недолго…

Между тем именно Ростопчин, один из первых назначенцев Павла I, сделавший быструю карьеру, присутствуя в Коллегии иностранных дел вице-канцлером, подал записку: «…в последние годы русская дипломатия отошла от екатерининских традиций соблюдения в первую очередь непосредственных интересов России». В отличие от других держав Россия участвовала во второй коалиции «единственно для того, чтобы уверить себя в вероломстве Питта и Тугута, а Европу в бессмертии Суворова». Учитывая, что при «общем замирении» карта Европы будет перекроена, Ростопчин считал необходимым извлечь из этих изменений для России соответствующие выгоды и впредь преследовать свои собственные интересы, центр тяжести которых лежал, по его мнению, в коренном разрешении восточного вопроса. Он предлагал положить в основу русской внешней политики тесный союз с «мятежной, но уже успокоенной Бонапартом» Францией против Англии, которая вооружала против Франции «попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы» («и нас грешных», – заметил Павел), завладев тем временем «торговлей целого света», а также Египтом и Мальтой ^{185} .

Румянцев был другим человеком и не собирался сидеть сложа руки, смиренно ожидая собственной кончины. В своей отставке Румянцев увидел благоприятный шанс. Пожилой сановник, казалось бы, лишенный способности открыть для себя что-либо иное, вступил в последний, один из наиболее плодотворных этапов жизненного служения. Оставалось немало неосуществленных проектов, начало которым было положено давно, но загруженность государственными делами останавливала на полпути. Наконец появилась возможность целиком посвятить себя занятиям, к которым тяготел с юности. Биография Румянцева, относимая к годам дипломатической службы в Европе, содержит немало свидетельств того, насколько молодой посланник проявлял интерес к историческому знанию у «образованных народов». То, на что не хватало времени, что едва удавалось осуществлять лишь урывками, стало для Румянцева свободным и открытым полем для повседневной деятельности. Кроме того, оставалось незавершенным дело, начатое его отцом, – возведение города на месте белорусской деревни Гомель. Преобразования на Гомелыцине, к которым Румянцев приступил в конце XVIII века, продвигались медленно. Отец, фельдмаршал Румянцев-Задунайский, следуя примеру сильных мира, к концу жизни успел воздвигнуть здесь огромный дворец. Возвышаясь над убогой округой, строение смотрелось по тем временам весьма странно, если не сказать вызывающе…

Когда Николай Румянцев вступил в права наследования, он думал над тем, как правильно распорядиться огромным богатством, к чему его приложить, на что направить. Братьев Сергея и Николая Румянцевых общественное мнение не без основания относило к числу богатейших людей России. Им принадлежали обширные имения в различных частях империи с сельхозугодьями и прибыльными промысловыми, производственными предприятиями. Занятых на них «душ» крепостных только у Николая Петровича Румянцева было, по одним данным, 30 тысяч, а по другим, 35 тысяч крестьян в Белоруссии, Украине, Центральной России. Немалый доход составляли проценты по банковским вкладам, участие в акционерном капитале. Поводов к тому, чтобы вести праздный образ жизни, угождать собственному тщеславию было немало. В имущественных делах, в производимых расходах Румянцев предпочитал руководствоваться общественными целями и интересами. Для него доставшееся богатство – часть государственной собственности, переданной ему в управление. Оно не должно оставаться без движения.

* * *

В классической русской литературе XVIII—XIX веков воссозданы нравы «типичных» представителей помещичьего сообщества, принимавшие порой весьма уродливые формы. В общественном сознании укоренилось отношение к крепостному праву как к злу, однако предложить, как его преодолеть, мало кто решался. Идея отпускать на волю крестьян по усмотрению их владельца-помещика, предложенная в начале царствования Александру I братом канцлера С.П. Румянцевым, развития не получила. Не помог и Императорский указ «О вольных хлебопашцах». Российское общество, несмотря на тревоги внешнего порядка, не созрело, не было готово к радикальным переменам. На деле помещики, в силу исторически сложившихся условий, оставались единственным классом эффективных в системе землевладения собственников. Опираясь на них, российская монархия сумела воплотить идеи собирания земель, выстроить могущественное государство, создать и укрепить империю. Жизнь и судьба румянцевского поколения пришлась на исторический период, когда ресурсы, заложенные в экономическую систему, какой на Руси выступало крепостничество, стали иссякать. Отставание от других европейских государств становилось все очевиднее. Однако вопрос из вопросов, занимавший умы современников, состоял в том, как безболезненно, без потерь и потрясений обеспечить переход к новой экономической формации.

* * *

Век просвещения не оставил Николая Румянцева в стороне от научных идей и общественно-политических течений времени. Он был лично знаком с известными европейскими энциклопедистами, учеными, литераторами. Дипломату, проведшему 13 лет в гуще европейской жизни, было хорошо известно, чем жил ученый мир, что ценилось в духовной жизни передовых по тому времени государств. Он видел, насколько общественное развитие все более наполнялось знаниями всех направлений: от инженерных наук до истории, эстетики, философии. Религиозно-мистическое сознание все более вытеснялось подлинно научным естествознанием, что, в свою очередь, стимулировало прогресс. Немалое значение придавалось историческому просвещению и образованию, что наполняло национальное самосознание идеями обновляемой государственности. Мировоззрение европейцев формировалось под воздействием таких просветителей, как Вольтер, Дидро, Гольбах, Гельвеций, Кондильяк. Отгородиться от этого, не пытаться разобраться в том, что питало духовную жизнь передовых обществ центральной части континента, Румянцев не мог себе позволить. События и уроки происходившей на его глазах революции во Франции наводили на мысль о неизбежном и возможном повторении подобного. В этом он был не одинок. О высокой опасности распространения революционных идей в России свидетельствовали изменения в общественных настроениях. Некоторая часть дворянства, охваченная паническими настроениями, на всякий случай принялась обучать своих детей ремеслам, прикладным профессиям, чтобы они были готовы к внезапно изменившимся условиям. На это настраивало положение, в котором оказалась значительная часть поступавшей в Россию французской эмиграции. Достойные, уважаемые у себя в стране люди, обреченные на годы изгнания, не могли и не знали, как и к чему себя применить.

* * *

Румянцев был не из тех, кто готовил себя капитулировать перед неизбежностью. По складу характера, по убеждениям его также не отнесешь к радикалам-ниспровергателям. Находившийся за пределами страны дипломат думал об эволюционном пути продвижения отсталой и непросвещенной российской государственности к необходимым преобразованиям. Исходил из того, что воспрепятствовать социальным потрясениям можно на основе постепенных либеральных реформ. Их первоочередной целью должно стать образование и обучение, продвижение в крестьянскую среду прогрессивных способов хозяйствования на земле. Чувство ответственности за судьбу вверенных бесправных людей, не всегда присущее иным российским крепостникам, в Румянцеве проявлялось особенно обостренно. Известно, например, что на продовольственное снабжение районов Гомелыцины, пораженных голодом 1821 года, он израсходовал сотни тысяч рублей.

* * *

Из дошедших до нас сведений, почерпнутых из указа Екатерины II, местечко Гомель и его окрестности среди других благодеяний были подарены императрицей фельдмаршалу Румянцеву «для увеселения». На самом деле, кто-то из переписчиков документа вероятнее всего допустил ошибку. Имелось в виду, вероятно, другое – «для поселения». С некоторых пор государыня посчитала важным расселять дворянскую элиту в метрополии, преследуя цель лучшей управляемости и обеспечения государственных целей и интересов в губерниях. В этом она особенно утвердилась, извлекая уроки из пугачевского бунта. Какое для себя увеселение мог обрести в глухом, заброшенном краю такой человек, как Петр Румянцев? Обширная территория живописных, плодородных, заселенных крестьянами земель позволяла создать здесь дворянское гнездо, поместье. Именно так фельдмаршал и воспринял этот дар Екатерины. Не откладывая дело в долгий ящик, он приступил к обустройству поселения, подобающего его государственному статусу и престижу. В центре был заложен внушительный дворец. Завершить строительство ему не удалось. Поместье было завещано старшему сыну, Николаю Румянцеву.

Наследник, опираясь на свои наблюдения и впечатления от жизни за границей, задумал создать нечто необычное, такое, чего в Российской империи до той поры не было. Он решил создать провинциальный город нового типа, подобный таким, какие он видел в благоустроенной Европе. Румянцев ставил эту амбициозную цель в надежде, что Гомель станет прототипом того, как могло бы быть в империи повсеместно. Город этот должен был быть построен из камня и стать комфортным для жизни.

* * *

Не решаясь на радикальные новации, ведущие к раскрепощению крестьян, Румянцев стремился вдохнуть в отсталую часть населения России ту заинтересованность, которая позволяла бы им изменить и обустроить собственную жизнь.

Реализация задуманного затянулась на годы, прерываясь известными военными событиями. Владелец Гомеля и окрестностей решил не отступать от цели ни при каких обстоятельствах. По мере возведения зданий и сооружений Румянцев одновременно готовил и крестьянское население к овладению ремеслами, профессиями, специальностями, существующими в других регионах России и за границей. Не считаясь с расходами, он завозил сельскохозяйственные орудия, предлагал передовые способы крестьянского труда и приемы земледелия, выписывал семена и рассаду растений, каких здесь не знали: овощных из Португалии, бобовых и луковичных из Гамбурга. Поддерживал постоянную связь с Никитским ботаническим садом в Крыму, откуда также поступали семена и саженцы. По его заказу в Голландии было закуплено племенное стадо коров, а также наняты специалисты по уходу за ними. Особое внимание граф обращал на овцеводство, выписывая образцовые породы из Саксонии вместе с пастухами, кто знал норов и способы ухода за этими животными. Постепенно Гомель и его окрестности застраивались предприятиями для переработки сельскохозяйственного сырья. Были запущены сыроварный, винокуренный, кожевенный, стеклянный, текстильный, прядильный заводы, фабрики для переработки льна и конопли.

Необразованные, не обладающие минимумом знаний, не имеющие профессии люди были не способны привнести в строящийся город европейского типа признаки обновления жизнеустройства. Просвещая, обучая ремеслам, Румянцев одновременно пытался преобразовать и саму жизнь гомельцев. Разработанные англичанином Джоном Ланкастером методы были положены им в основу главного образовательного учреждения Гомеля. Повсеместное появление в Европе ланкастерских школ отвечало потребностям промышленной революции, которая остро нуждалась в притоке квалифицированной рабочей силы… Непрерывный педагогический процесс, входе которого первые обученные начали передавать полученные навыки другим, оказался наиболее применим к обстановке строящегося и развивающегося города. Ланкастерская школа стала едва ли не самым большим социальным учреждением Гомеля. К 1819 году в ней получили начальное образование и овладели профессиями несколько десятков местных жителей. Уже тогда английский опыт, привившийся на Гомелыцине, предприимчивые люди стали переносить в другие регионы России.