Текст книги "Канцлер Румянцев: Время и служение"

Автор книги: Виктор Лопатников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

* * *

1809 год – самый насыщенный событиями в политической карьере Румянцева. Министру иностранных дел предстояло урегулировать отношения со Швецией, закрепить итоги двухлетней войны межгосударственным актом. Переговоры Румянцева с королем Швеции проходили вязко, на протяжении ряда месяцев. В конечном счете российский ультиматум прервать переговоры и покинуть Стокгольм возымел действие… Фридрихсгамский мирный договор был подписан 5 (17) сентября 1809 года. Внешняя граница империи была отнесена более чем на 400 километров от Петербурга на северо-запад. Под юрисдикцию России отходила территория Финляндии до реки Торнео, а также Аландские острова. Отмечая заслуги перед Россией в заключении Фридрихсгамского мирного договора, Александр I своим указом от 7 сентября 1809 года удостаивает Румянцева звания Государственного канцлера Российской империи, высшего в гражданской Табели о рангах [39]39
  Напрашивается одно из редких исторических совпадений. В июле 1744 года в Москве в присутствии императрицы Елизаветы Петровны состоялись торжества по случаю подписания в финском городе Або (совр. Турку) мирного договора со Швецией. Абоский договор подводил итоги трехлетней (1741-1743) войны, в ходе которой русские войска, потеснив Швецию, овладели значительной территорией Финляндии. Уполномоченным от России вести переговоры на конгрессе в Або выступил Александр Иванович Румянцев. В полученных им инструкциях изначально указывалось на необходимость закрепить результаты победоносной войны, распространить владения России до Фридрихсгама (совр. Хамина). Главе российской делегации далее пришлось, однако, пойти на немалые уступки. Отказаться от территориальных приобретений, забыть о понесенных в ходе войны жертвах. Итоговый документ стал результатом сложного и запутанного политического компромисса. Отказ от завоеваний диктовался инструкциями, поступающими от императрицы. Делалось это ради того, чтобы наследником шведского престола стал ее племянник герцог Гольштинский. Таково было неукротимое желание Елизаветы Петровны. За это Александр Иванович Румянцев «с восходящим потомством» был возведен в графское достоинство. Быть столь высоко отмеченным не за воинские, а за дипломатические победы – событие по тем временам исключительное. Румянцеву «нерушимо на все времена» был вручен фамильный герб. На нем, по указанию императрицы, был начертан девиз: «Non solum armis», то есть «Не только оружием». Мало кто тогда мог предположить, что именно успехи на дипломатическом поприще станут значительными вехами в судьбах последующих поколений Румянцевых. Случилось так, что к вопросу об урегулировании отношений России и Швеции в новых исторических условиях предстояло через 65 лет обратиться внуку, Николаю Петровичу Румянцеву.


[Закрыть].

Переход Финляндии под протекторат Российской империи – прямое следствие и результат союза с наполеоновской Францией. Идея отодвинуть границу «исторического врага России» от столицы, Петербурга, была высказана французским императором в Тильзите и далее закреплена в секретной части подписанного в Эрфурте договора. Соображения, какие высказывал Наполеон, казались убедительными. Многие помнили, как всего два десятка лет назад шведский король Густав IV угрожал овладеть Петербургом маневром через Ладожское озеро. Яростным желанием было «не оставить в Петербурге камня на камне, пощадив лишь статую Петра Великого, на пьедестале которой он прикажет выбить: “Здесь был Густав”». В случае возникновения новой российско-шведской войны положение Петербурга действительно становилось крайне уязвимым. Для того чтобы отодвинуть границу подальше на запад, у российских стратегов не находилось ни сил, ни решимости.

Наполеон предоставил своему союзнику «свободу рук». Расширение России в сторону шведских владений вписывалось в концепцию мироустройства в Тильзите, по которой предполагалось распространить господство России на Востоке, Франции – на Западе. В этом отношении любопытный эпизод произошел после встречи в Эрфурте. В сентябре 1808 года в Байонну со специальным посланием Наполеону от императора Александра I прибыл князь Волконский. После непродолжительной беседы, взяв со стола яблоко, император французов произнес: «Передайте императору Александру: мир для нас все равно что это яблоко, и мы вдвоем, если не будем поддаваться уговорам врагов, можем поделить его пополам» [40]40
  Не имея ничего другого под рукой, Наполеон вручил Волконскому на память свой перстень. Подарок этот не вызвал у Волконского восторга, и он с малопочтительным комментарием отдал его кучеру, французу Кучер не только с благодарностью воспринял подарок, но и оповестил об этом всех, кого только мог. Известие об этом дошло до Наполеона, и он не замедлил выразить Александру свое возмущение. «Ты, брат, своим поступком едва не поссорил меня с Наполеоном», – заметил своему приближенному российский самодержец.


[Закрыть].

Боевые действия против Швеции начались после того, как шведский король Густав IV, отказавшись заключить союз с Россией против Англии, возвратил Александру I знаки ордена Андрея Первозванного. Политическая ситуация на северо-западе тем не менее складывалась не так благоприятно. В феврале 1808 года русские войска вступили на территорию Финляндии. Однако надежды на скоротечную войну не оправдались. Боевые действия длились почти два года, и война могла принять затяжной характер. Решающий перелом произошел благодаря героическому броску, предпринятому по льду Ботнического залива, когда русские войска под предводительством Барклая де Толли и Багратиона оказались на подступах к Стокгольму. К тому времени в ходе революционных событий Густав IV был низложен. Этот переворот ускорил заключение мира.

* * *

О том, как проходила торжественная церемония, посвященная вхождению Финляндии в состав Российской империи, сохранилось немало подробностей. Принято считать заседание сейма в Порвоо в марте 1809 года, в котором принял участие российский император, первым историческим шагом Финляндии на пути к приобретению независимости. Протокольная часть этого события глубоко продумывалась, готовилась особенно тщательно.

«Тогда из Петербурга в Порвоо были привезены особый престол с балдахином, ланд маршальский жезл и мундиры для герольдов. Прибытие императорской свиты и трона указывало на то, что речь идет о российском государственном акте, в ходе которого осуществляется присоединение завоеванной страны к империи, при этом жители Финляндии, собравшиеся на сейм, признают императора своим государем. Такой акт (hylning,нем. Huldigung)являлся, согласно тогдашней государственно-правовой доктрине, основным. Он мог быть скреплен двусторонней присягой и заверениями, даваемыми жителями; ему можно было придать религиозное содержание посредством коронации.

Никакой коронации в Порвоо устроено не было, однако следует подчеркнуть, что основные государственные акты проводились в кафедральном соборе и завершались богослужением» ^{130} .

Присоединившуюся к России Финляндию в ее внутренних делах Петербург рассматривал как самостоятельное государство со своим правительством. Уклад жизни, право, религия были оставлены в неизменном виде. Об этом на заседании сейма в Порвоо Александр I заявил особо. Россия брала на себя обязательство «сохранить веру, основные законы и сословные привилегии, хранить эти привилегии и установления в незыблемости и полной мере» ^{131} .

Князь П.Г. Гагарин, генерал-адъютант Александра I, в брошюре «Тринадцать дней, или Финляндия» описал грандиозный по тем временам бал, на котором император «танцевал в основном с дамами, но также и с несколькими девицами, при этом ведя с ними беседы». Тогда у Александра I завязался любовный роман с восемнадцатилетней Уллой Меллерсвед. Впоследствии образ Уллы стал наиболее востребованным в художественных произведениях о том, как Финляндия стала государством и нацией.

* * *

Присоединение Финляндии к России не возымело, однако, позитивного воздействия на настроения в Петербурге. Более того, высказывалось сочувствие «бедным шведам», к числу которых относили и коренное население Финляндии.

Александром I было объявлено о финнах как о «нации в числе других наций», бывшей шведской территории были предоставлены права автономии. Фридрихсгамский мирный договор между Россией и Швецией, подписанный Румянцевым, стал началом пути Финляндии к государственной независимости. Княжество Финляндия приобрело гораздо больший вес, а финны получили б ольшие права в России, чем русские в Финляндии. Многие финны сделали в Петербурге удачную карьеру, преуспели в предпринимательской деятельности. Но в рядах оппозиции во все большей мере подвергалось остракизму всё, что так или иначе было связано с внешней политикой Александра I и его министра иностранных дел.

«Одни порицали Румянцева и самого Императора Александра, упрекая их в пристрастии к Наполеону и Франции. Другие оправдывали правительство невозможностью противиться завоевателю, побеждавшему всех врагов своих. Ненавидя Наполеона как виновника зол, постигших Россию, приписывали ему все невзгоды; винили его клевретов в пожарах городов, в распространении фальшивых ассигнаций. Появившаяся осенью 1811 года огромная комета была, во мнении многих, провозвестницей новых неслыханных бедствий. Опасаясь нашествия на Россию Наполеона во главе покоренных им народов, думали видеть в нем духа тьмы Аполлона, гонителя церкви Христовой» ^{132} .

В дошедших до нас отзывах о канцлере, министре иностранных дел, относимых к тому периоду, имеется немало попыток представить его либо «простодушным орудием официальной политики императора», либо – простаком, подпавшим под обаяние личности Наполеона I и позволявшим дурачить себя. Так судили о Румянцеве, как писал впоследствии известный государственный деятель, лицеист первого призыва барон Корф, «вельможи, бессильные подняться до служения исторической идее и слишком податливые на обаяние всесветной жизни».

Начиная с 1810 года политическое поведение российского самодержца стало вызывать беспокойство многих. Император стал отходить от ранее избранного курса, не предпринимал должных мер, чтобы сглаживать российско-французские противоречия. К тому времени самодержец окружил себя теми, кто так или иначе ненавидел Наполеона. «Тут были: швед Лармфельд, немцы Пфуль, Вольцоген, Винценгероде, эльзасец Анштет, пьемонтец Мишо, итальянец Поулуччи, корсиканец Поццо ди Борго, британский агент Роберт Уилсон… Эти иностранцы образовали военную партию, еще более непримиримую, чем самые ярые русские» ^{133} .

* * *

Донести до императора атмосферу нарастающего общественного беспокойства взялась сестра императора великая княгиня Екатерина. При этом она решила прибегнуть к авторитету популярного, обретшего прочные общественные позиции публициста и историографа Н.М. Карамзина. По ее просьбе ученый подготовил обзор «О древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях», представленный императору в 1811 году. Предприняв краткий экскурс в историю, автор далее обратился к современному положению в государстве, при этом затронул и некоторые теневые стороны царствования Александра I. Карамзин указывал на промахи и просчеты самодержавной власти, приводил примеры того, как император действует во вред себе, где впадает в заблуждение и допускает ошибки. В том, что касалось нарастающего напряжения в российско-французских отношениях, историограф, напомнив «мудрый екатерининский принцип политического невмешательства», рискнул высказаться прямо, без витиеватостей: «Если Александр вообще будет осторожнее в новых государственных творениях… Если заключит мир с Турцией и спасет Россию от третьей, весьма опасной войны с Наполеоном хотя бы и с утратой многих выгод так называемой чести, которая есть только роскошь сильных государств и не равняется с первым их благом или с целью бытия… то Россия благословит Александра…» ^{134}

Документ был воспринят самодержцем с негодованием. Открытый призыв избежать конфронтации с Наполеоном, поступиться чувством «так называемой чести» противоречил подлинным намерениям самодержца. Обвиненный в эгоистичном стремлении поучать власть, Карамзин на годы был отлучен от престола. История этого документа весьма показательна. «Записка» попала в число произведений «подпольной и враждебной печати», на десятилетия оказалась под сукном. В 1870 году журнал «Русский архив» напечатал ее на своих страницах, но вмешалась цензура, вырезав текст Карамзина. И только в 1889 году, по прошествии почти 80 лет, Александр III решился ее опубликовать.

Для Александра I и для Наполеона I, а тем более «для большинства, далекого от сокровенных пружин и извилин политики», Румянцев оставался крепким орешком, бескомпромиссным в том, что касается подлинно государственных интересов. Русский министр был глубоко убежден, что непреодолимых причин для конфликта, а тем более длявоенного столкновения у России и Франции не существовало. Имевшиеся недоразумения были разрешимы в ходе переговоров. Румянцев-дипломат, располагай он необходимыми полномочиями и свободой действий, был готов к тому, чтобы избежать очередной разорительной войны. Благоприятное для России решение в отношении Польши, за которое ратовал перед Наполеоном Румянцев, ослабляло давление на Александра воинствующей оппозиции, а решение вопроса о бракосочетании, о котором настоятельно просил царя Наполеон, позволяло бы если не преодолевать, то по меньшей мере смягчать нынешние и будущие межгосударственные противоречия. В своем кругу Наполеон не раз, касаясь предлагаемой Россией Польской конвенции, жаловался на Румянцева, заявляя, будто он «преследует его булавочными уколами, что он хочет предписывать ему законы, и утверждал, что уже полгода, как перестал понимать его» ^{135} . В своих, на взгляд Наполеона, завышенных требованиях уступок Румянцев усердствовал не ради достижения односторонней выгоды. Ему были крайне необходимы аргументы, чтобы успокоить общественное мнение, предоставить доказательства, что Наполеон способен идти навстречу пожеланиям союзника… Польское урегулирование по тем временам означало устранение одного из главных препятствий на пути к межгосударственному согласию. Его решение могло стать решающим доводом в руках Румянцева, подтверждением того, что российско-французские отношения избавлены от одностороннего движения, а Россия не является вассалом Наполеона.

Ценой немалых усилий Румянцеву в какой-то момент все-таки удалось добиться от Наполеона желаемых уступок. В циркуляре, разосланном российским губернаторам в ноябре 1809 года, Румянцев в конфиденциальной форме извещал: «Наполеон не только не намерен питать надежды о восстановлении бывшего Королевства Польского, но и не имеет о том никакого помышления» ^{136} . Французский император, сообщал далее Румянцев, выражает надежду, что «Его Величество император Александр употребит всякое со стороны своей содействие, дабы укоренить между жителями бывшей Польши тишину, спокойствие и повиновение властям существующим, в полном убеждении, что сие послужит не только отвращению от них новых бедствий, но и к прочному их благосостоянию» ^{137} .

В этом циркуляре Румянцев, к своему сожалению, не мог сослаться на одно существенное обстоятельство. Наполеон увязывал ратификацию соглашения по польскому вопросу с получением от российского императорского дома согласия на брак с Анной, сестрой Александра I. Но так и не встретил понимания. Ранее согласованный сторонами документ по польскому вопросу был отозван. Неудавшиеся переговоры о бракосочетании с великой княжной Анной нанесли ему, властелину Европы, тяжелейший моральный удар. Уязвленный до глубины души, Наполеон в конечном счете сделал предложение австрийской эрцгерцогине Марии Луизе. Наполеон предпринимает еще более болезненные для чести Александра I шаги. Французские войска оккупировали герцогство Ольденбургское – немецкое княжество, с исторических времен родственными узами связанное с домом Романовых. В Россию были высланы наследный принц, шурин российского самодержца, с супругой, сестрой Александра великой княжной Екатериной Павловной, той самой, к которой безуспешно сватался Наполеон.

Недружественные жесты, последовавшие со стороны Наполеона, породили тяжелые предчувствия в мыслящей части общества. Сомнения в благоприятных перспективах союза Франции и России улетучивались. Отношения двух императоров все более и более скатывались к фатальному исходу. К тому времени и Румянцева стали посещать мрачные мысли. Через два месяца после своего назначения на пост военного министра М.Б. Барклай де Толли, жаждавший, как и император Александр, военных побед, написал в марте 1810 года Румянцеву: «С каким неизменным удовольствием узнал я, что Ваше сиятельство одинакового со мною мнения в том, что рано или поздно Франция с ее союзниками объявит России войну, что война сия может и даже неминуемо должна решить участь России» ^{138} .

Подрывную работу, направленную против Наполеона, не только в династическом вопросе, но и во многом другом вела мать Александра I, императрица Мария Федоровна. Ее роль в политической истории России в годы царствования Александра I летописцами империи сознательно приглушена. Марию Федоровну на все лады превозносили в превосходных степенях как «министра благотворительности». Вдовствующая императрица, немка по происхождению, Мария Федоровна, дабы не вызывать раздражения в народе, предпочитала действовать негласно, из-за кулис. Многочисленные благотворительные акции в пользу неимущих, раненых, обездоленных, вокруг которых особенно бурлило общественное мнение, помогали оставлять вне поля зрения то, чему Мария Федоровна целиком посвящала себя на самом деле. Императрице-матери тогда едва перевалило за 40, она, пережив траур по убиенному мужу, вновь расцвела, на удивление хорошо выглядела. В первое десятилетие XIX века Мария Федоровна была уже не та, какой она была в прежние 80-е и 90-е годы века минувшего. От той, некогда кроткой, затем отвергнутой и затравленной охладевшим супругом, не осталось и следа. Перед ней, императрицей во вдовстве, открылось поле деятельности, на котором она чувствовала себя гораздо увереннее Александра I. Ее сын еще только пытался освоиться с ролью всероссийского самодержца. В отличие от него она более глубоко усвоила школу Екатерины II и уроки царствования ее мужа Павла I. Живость характера, динамизм, общительность и, конечно, статус императрицы во вдовстве добавляли притягательных свойств ее индивидуальности. Она состояла главой Ссудного банка и некоторых других доходных предприятий. Это приносило ей личный доход в один миллион рублей в год. Такой достаток позволял ей выглядеть в свете предпочтительнее других. Мария Федоровна, «государыня почтенная, но гордая, с аристократическими предрассудками», как о ней говорили, оказывалась в эпицентре событий, которые так или иначе отражались на судьбах европейских государств. Нельзя сказать, что ей не изменяло политическое чутье. Попытки императрицы-матери воздействовать на сына-императора, ее вмешательство в государственные дела не всегда были уместными, порой больше диктовались инстинктами, чем здравым смыслом. Она стала объединять вокруг себя оппозицию и, не стесняясь, осуждала политику Александра после Тильзита. Подобные действия особенно возмущали Елизавету Алексеевну, супругу Александра I. Свое негодование она выражала в письмах за границу своей матери: «Императрица, которая, как мать, должна была бы поддерживать, защищать интересы своего сына, по непоследовательности, вследствие самолюбия (и, конечно, не по какой-либо другой причине, потому что она неспособна к дурным умыслам) дошла до того, что стала походить на главу оппозиции; все недовольные, число которых очень велико, сплачиваются вокруг нее, прославляют ее до небес, и никогда еще она не привлекала столько народа в Павловск, как в этом году. Не могу вам выразить, до какой степени это возмущает меня» ^{139} .

В своих взглядах на положение дел, на предпринимаемые Александром I шаги Мария Федоровна часто расходилась с сыном. Она прибегала к таким рычагам воздействия, какими могла воспользоваться только мать. Уйти от ее опеки Александру не всегда удавалось. Он старался подолгу находиться вне пределов столицы, особенно часто и долго гостил у своей сестры Екатерины в Тверской губернии. Но и там всевидящее око следовало за ним. Рядом с императором, как правило, находился кто-либо из доверенных лиц и докладывал Марии Федоровне о происходящем.

«Прусско-немецкие патриоты и иезуитско-эмигрантская колония в Петербурге дружно сплотились, стремясь к одной общей цели: к низвержению ненавистного им Наполеона и к возбуждению русского национального чувства против преобладающего влияния Франции. В этом же духе неусыпно действовала и императрица Мария Федоровна. Иностранные дипломаты, которые привыкли после смерти Екатерины II смотреть на Россию как на орудие своих своекорыстных целей, страшились только одного, что борьба России с Наполеоном не состоится» ^{140} .

Именно Мария Федоровна делала все возможное, чтобы вставлять палки в колеса, препятствуя взаимопониманию, начало которому положила встреча двух императоров в 1807 году в Тильзите. В бесцеремонном поведении Наполеона по отношению к главам монархических дворов Европы российская императрица видела угрозу себе самой. Оккупация владений ее друзей и родственников разжигала в Марии Федоровне династические инстинкты, подвигала к действиям, порой противоречащим здравому смыслу. Политическая целесообразность, государственные интересы – всё отходило на дальний план, когда речь заходила о российско-французском союзе. «Она [Мария Федоровна] поторопилась выдать замуж Великую Княжну Екатерину (женщину замечательную по красоте, уму и характеру) за незначительного герцога Гольштейн-Ольденбургского, тщедушного прыщавого заику, который получил в награду в управление Тверское губернаторство», чтобы избегнуть предложения, которое предвидела и которого опасалась. После того как она поспешила с замужеством старшей дочери, чтобы избавиться от неприятного ей родственного союза, следовало ожидать, что она не согласится выдать за Наполеона и последнюю свою дочь. Несмотря на это, император Александр обещал похлопотать и почти обнадежил в успехах, но не дал слова, так как он «не желал стеснять волю своей матери» ^{141} .

Неофициально Наполеону дали понять: он, как кандидат, своим происхождением не отвечал традиционным династическим требованиям. Перед самым вторжением в Россию, когда военное столкновение уже невозможно было остановить, Наполеон в своем кругу однажды бросил фразу: «Такая война из-за дамских грешков!» Никто тогда не посмел уточнить, а историки до сих пор гадают, кого из дам и какие грешки имел в виду французский император. При этом Наполеон не проронил ни слова о нарушениях Россией союзнических обязательств, об ее отступлениях от экономической блокады Британии, об обременительных нововведенных для французских товаров таможенных тарифах. Между тем следует заметить: не о дуэли, вызываемой, как правило, обидой за поруганную мужскую честь, а о войне шла речь. Похоже, относились эти слова к матери Александра, русской императрице во вдовстве Марии Федоровне. Именно ее Наполеон впоследствии в 1813 году объявил своим личным врагом.

Известный исследователь царствования Александра I М.И. Богданович замечает по этому поводу: «Руководствуясь благоразумной и расчетливой политикой, Россия могла бы уклониться от войны с Наполеоном в первый и, кажется, в последний раз. Провидение ниспослало России неоценимого союзника, но она не смогла воспользоваться драгоценным даром. Пока в умах наших государственных людей интересы Ольденбурга стоят выше всероссийских выгод, нельзя рассчитывать на успех в политических начинаниях» ^{142} .

* * *

Лавирование, несдержанные обещания, неуместно выдвигаемые условия оставляли все меньше шансов осуществить ранее принятые обязательства – сохранить союз с Россией. В Наполеоне вырастало яростное, неукротимое желание возмездия – в очередной раз наказать Александра. Тот, кого он избавил от полного разгрома в 1807 году, остатки плененной армии которого в 1805 году после Аустерлица отпустил без предварительных условий, вел себя все более и более вызывающе. «События доказали, как сильно я желал союза с Россией: в войну 1807 года ничто не препятствовало мне овладеть Вильною и соседними губерниями: в заявлении, сделанном мною законодательному корпусу, я ясно высказал, что мне было приятно слушать о завоевании Финляндии и занятии Молдавии и Валахии, потому что это было выгодно для моего лучшего союзника. Заключив мир с Австрией, я отдал России часть Галиции и тем доказал, что считаю невозможным восстановление Польши… Все это должно служить доказательством моего расположения к России и лично к императору Александру, которого я люблю, беспредельно уважаю и всегда буду любить. Франция не должна быть врагом России: это неоспоримая истина. Географическое положение устраняет все поводы к разрыву» ^{143} .

В ответ на великодушие ему, покорителю Европы, не проигравшему ни одного сражения, платили черной неблагодарностью. К тому же состояние «ни войны, ни мира» было особенно тягостно для Наполеона. Утрачивалось драгоценное время. Французский император по-прежнему считал достижимой целью отобрать у Британии главный источник ее богатства – Индию. Для этого ему был нужен надежный союзник. Тот же, на кого он сделал ставку, предал его.

Задолго до того момента, когда Наполеон двинул свои войска вглубь России, он, сам того не подозревая, находился в кольце обстоятельств, которые медленно, но верно готовили его гибель. Вторжение в Россию провоцировал не один хитрый и изворотливый «византийский грек» (так французский император в порыве раздражения называл Александра I). Рядом с Наполеоном, в ближайшем окружении, находились люди, которые изнутри искусно вели подрывную работу. Талейран внушал Меттерниху и другим противникам Наполеона мысли о неготовности Франции противостоять коалиции, вести войну на два фронта. Он же подавал сигналы в Петербург Александру, когда и как противодействовать Наполеону. Это была глубоко продуманная стратегия стравливания, шаг за шагом подталкивающая к конфронтации.

Разноликое сообщество, осевшее в Петербурге, все смелее и решительнее стремилось спровоцировать Наполеона на поединок, который должен был стать решающим. О том, чтобы победить его на европейском театре военных действий, не могло быть и речи. Оставался единственный шанс – заманить Наполеона в непривычные для него условия, измотать длительной военной кампанией. По мнению европейских недругов Наполеона, только на бескрайних пространствах России, суровых, мало обустроенных, такой план мог привести к желаемой цели. В своих откровениях монахам Валаамского монастыря Александр I говорил: «Я знал за два года до войны о злом для нас умысле Наполеона. С моей стороны все возможное человеку употреблено было, чтобы водворить спокойствие; но всё было тщетно. Неприятельские армии разных наций были сильнее нашей; один Бог, после многих советов, вразумил нас вести войну отступательную далее внутрь России. Неприятель разграбил нашу землю, много причинил нам вреда и убытка, но и это Бог же попустил для того, чтобы смирить нас. Когда же Ему угодно было помиловать нас, Он и помиловал удивительным образом. Не мы побеждали врагов, а Он! Да Промысел Божий всегда во всем с нами!» ^{144}

В словах Александра I, впавшего к тому времени в чрезмерную набожность, было много от лукавого. Для невежественных монахов, не владевших реальным знанием того, как и что происходило на самом деле, такие рассуждения венценосной особы легко воспринимались на веру. На деле сам Александр I мечтал, вынашивал планы, ждал часа, когда он сможет поквитаться с Наполеоном. На это его толкали не одни только личные амбиции. Лишенные прав наследные принцы, изгнанные вельможи, битые генералы, утратившие экономические выгоды дельцы, церковники, дрожавшие за свои привилегии и власть, стояли за его спиной. Они взывали к единственному из оставшихся, к русскому императору, требуя защиты, отмщения, реванша, восстановления в утраченных правах. Сам Александр претерпел от своего «партнера поневоле» немало такого, что не излечивало болезненный след в его душе. Затаенное желание когда-нибудь поквитаться с Наполеоном боролось в Александре I с неуверенностью. На размышления над тем, как с этой задачей справиться, на взвешивание шансов ушли тревожные дни, месяцы, годы. «Отступательная война» задумывалась задолго до того, как войска Наполеона перешли Неман. Российский Генеральный штаб прорабатывал разные варианты ведения войны. На службу в Россию призывались изменившие Наполеону военачальники: Моро, Бернадот, Жомини. Исходя из их рекомендаций, шла подготовка армии именно к затяжной кампании, к чему Наполеон себя никогда прежде не готовил. Военные не могли предвидеть всё в деталях. К примеру, возможность сдачи Москвы. Или направление движения войск неприятеля в сторону Петербурга. Еще задолго до нового столкновения, когда речь заходила об угрозе вторжения Наполеона, указывая на карту России, Александр I не раз говорил о своей готовности бороться, отступая вглубь страны, в Сибирь, до самой Камчатки. В случае неуспеха он якобы готовит себя нести лишения. Там он отрастит бороду и будет «жить в глубине России, со своими крестьянами, питаясь одним картофелем». Именно эти, повторяемые на разные лады высказывания впоследствии послужили поводом для посмертного мифа об Александре, якобы не умершем, а ушедшем в народ под видом старца Федора Кузьмича ^{145} .

* * *

Канцлер, министр иностранных дел Румянцев все более убеждался: за его спиной император сознательно вел дело к разрыву. Миротворческая риторика, заявления в преданности союзу, о взаимной дружбе государей для Александра служили лишь прикрытием. Александр вел многоходовую игру, в которую независимо друг от друга вовлекались новые лица. Зная о непреклонной позиции российского министра, тайные оппоненты решили отвести ему роль ширмы, отвлекающей Наполеона от подлинных устремлений России, чтобы в подходящий момент возложить на него ответственность за прежний «профранцузский курс».

Известие, что предложение Наполеона повенчаться с наследной австрийской принцессой Марией Луизой благосклонно встречено австрийским императорским домом, шокировало сановный Петербург. Это событие означало, что в результате длительной закулисной возни вокруг вопроса о бракосочетании Россия оказывалась в одиночестве, в военно-политической изоляции. Растерянность в правящем эшелоне сменилась лихорадочными попытками Александра наверстать упущенное. Вопреки здравому смыслу, забыв о своей последовательной антипольской политике, самодержец предпринимает тайную попытку склонить к военному союзу Польшу. Предложение делается через друга по «негласному комитету», поляка по происхождению, князя Чарторыйского, которого Александр I в 1803 году лишил поста министра иностранных дел. Об этих потугах российского императора Наполеону стало известно довольно быстро. В марте 1811 года Наполеон узнал содержание конфиденциальных писем Александра I своему другу и советнику А. Чарторыйскому. Император сообщал, что готовится начать войну против Наполеона с присоединения Польши к России, назвав число войск, «на которое можно рассчитывать в данное время» (200 тысяч русских и по 50 тысяч пруссаков, датчан, поляков), и дал задание Чарторыйскому склонить на сторону России националистические верхи Польши обещанием «либеральной конституции» ^{146} .

Еще более сложной, абсолютно бессмысленной интригой стала попытка тайно привлечь на свою сторону Австрию, сделав ей предложение, подобное тому, что было направлено полякам. Связанная по рукам и ногам Австрия к тому моменту находилась в полной зависимости от Франции, а сам французский император только что породнился с австрийским престолом. Тем не менее в секретных инструкциях послу в Вене Шувалову давалось поручение, во что бы то ни стало заручиться союзническими обязательствами с Австрией. Указание Александра I сопровождалось словами: «…в щекотливых случаях отправлять свои письма г-ну Кошелеву [41]41
  Родион Александрович Кошелев(1779—1827) – масон. Войдя в доверие к наследнику Александру Павловичу, увлек его мистицизмом. В царствование Александра I занял высокое положение в обществе.


[Закрыть], которому я полностью доверяю. Канцлер ничего не будет знать об их содержании…» ^{147} Кто такой Кошелев? Этот человек олицетворял иной, тайный уровень привязанностей самодержца. Родиону Александровичу Кошелеву удалось привить юному цесаревичу склонность к мистицизму. Вера в Провидение, в магическую силу тайных знаков и заклинаний, в сверхъестественное для Кошелева оставалась главным в его жизни. После воцарения молодой император еще более приблизил его к себе, назначил камергером, председателем Комиссии прошений, ввел в состав Государственного совета.

Во Франции особую миссию выполнял полковник А.И. Чернышев – доверенное лицо Александра, его личный адъютант. Он доставлял письменные и устные послания императоров друг другу, попутно добывая информацию, которая могла иметь особую ценность. Полковнику, прозванному «Ямщиком» из-за его частых перемещений между Парижем и Петербургом, удалось завербовать одного из офицеров французского Генштаба. Однако вышла осечка. При обыске у Чернышева на квартире были обнаружены секретные документы. Итогом политического скандала был суд. Француз был казнен на гильотине. Чернышеву пришлось с позором ретироваться.