Текст книги "Мы из ЧК"

Автор книги: Виктор Кочетков

Соавторы: Михаил Толкач
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

И тут Семен Григорьевич допустил просчет. Уверовав в то, что именно этот паренек связан с Юркиным, он под вечер задержал стрелочника. Тот был страшно удивлен и простосердечно во всем признался:

– Письмо передал чубатому Петру. Жинка у него ревнючая. Вот он и не получает сам письма. Мэнэ просыв, магарич поставил.

– Петро с бородой?

– Ни.

– Шрам есть на лбу?

– А хто его знае?.. Я один раз бачив.

– Живет где твой Петро?

– А хиба ж я знаю!

Понятно, в Баплее никакого Петрусенко не было. Леонов огорченный вернулся ни с чем. Ну и разнос учинил ему Бижевич! И правильно учинил. Не рядовой чекист-новичок, а старший оперативный уполномоченный провалил операцию!

– Тебе кур щупать, а не в ОГПУ работать! – неистовствовал Бижевич. – Караульте дом Юркина, Мышь не должна попасть в дом без вашего глаза!..

Макар Алексеевич ориентировал всех чекистов железной дороги: ищите опасного лазутчика-диверсанта.

Человек с косым шрамом на лбу затерся в народе! И тысячи глаз чекистов и их добровольных помощников из актива ощупывали незаметно каждого, кто хоть чем-то в малейшей степени был схож со Ставским-Петровским-Квачом-Петрусенко.

И вот на Вежецкую, в дом Юркина, пришло письмо из Днепропетровска.

«Масло съешь сам. Продукты прибереги до моего приезда. Леня».

Это «масло» не давало нам покоя. Смысл его открылся при трагических обстоятельствах.

Темной ночью Юркин вышел из дома. Оглянулся и теневой стороной направился к шахте. Гриша Райс, дежуривший в тот час у квартиры бригадира, пошел следом.

В то глухое время у движка, который откачивал воду из шахты, нес вахту старичок-моторист. Вечером он хватил стакан самогонки. За полночь сон пробрал его. Богатырский храп царил в дощатой будке, которая ограждала восстанавливаемый шахтный ствол.

Именно в эту будку и пробирался Юркин. За плечами его Гриша рассмотрел небольшой мешок.

У входа в будку на столбе горела тусклая лампочка. Ветер раскачивал ее, длинные тени ритмично колебались.

Чекист увидел, как Юркин прошмыгнул внутрь. Райс перебежал светлую полосу и приник к щели. Долго не мог различить, что делается в будке. Наконец в полутьме рассмотрел Юркина. Тот вынимал что-то из мешка, укладывал на трубу, опускающуюся вниз ствола, привязывал веревкой. Гриша не сразу сообразил, что делает враг. Можно ли его задержать? Ведь приказ гласил: наблюдать за каждым шагом Юркина!

А Юркин навязал пакеты на трубу, раскрутил шнур. Его намерение не вызывало больше сомнения: взрыв!

Гриша, отбросив все наставления, кинулся к двери. На пороге столкнулся с Юркиным. Тот узнал его, отпрыгнул назад и выхватил пистолет. Ударил выстрел, пуля прошла рядом с головой чекиста.

А на полу по бикфордову шнуру бежал с шипением синеватый огонек…

Райсу удалось выбить пистолет из рук Юркина, и они, сцепившись, покатились по доскам.

А сторож все так же храпел, скрючившись в углу будки.

Юркин был сильнее Гриши-гирныка. Ухватив за горло, он душил, рвал связки чекиста. Он боролся за свою жизнь. А Гриша Райс думал об одном: погасить синий огонек! Последними усилиями чекист оттолкнул врага и ударил его ногой в пах. Юркин задохнулся и безвольно раскинул руки.

Райс пополз к трубе, где темнел большой пакет взрывчатки. Если не погасить синий огонек, произойдет непоправимое: разрушится ствол, выйдут из строя водооткачивающие устройства! После взрыва вода хлынет в действующую шахту, утонут люди. Все это Гриша хорошо понимал…

Но он не успел доползти до огня. Лишь накрутил на кулак шнур.

Юркин очнулся, тихо подкрался к чекисту и с силой ударил его ногой в голову. Доски, прикрывавшие бездну шахты, раздвинулись, и Райс рухнул вниз. Кулак он так и не разжал, и синий огонек мигнул глубоко в темноте. Бикфордов шнур оборвался под тяжестью его тела. Вслед за Гришей во тьму пропасти полетел и тяжелый пакет взрывчатки.

Юркин, с трудом переводя дыхание и отплевываясь, сдвинул доски на место, подобрал свой пистолет и ошалело выскочил из будки…

А пьяный сторож все храпел, стонал в дурманящем сне.

…Чекист, который пришел сменить Райса, не обнаружив товарища на посту, поднял тревогу.

– А Юркин на месте? – гневно спрашивал Бижевич, полыхая дымчатыми глазами, как хмельной.

– Дома. Недавно выходил по нужде, – докладывал наблюдатель.

– Мальчишки! В трибунал вас за нарушение приказа! – орал на меня Юзеф Леопольдович. Он уже предположил, что Райс покинул самовольно пост. Мечась по комнате в горотделе ОГПУ, он обещал мне самые строгие наказания.

– Поиски Райса продолжайте, а Юркина пока не трогайте! – приказал он мне в заключение разноса.

Бижевич, не добившись санкции на арест руководства шахты и лиц, причастных к хранению и расходованию взрывчатки, запросил центр ОГПУ: можно ли репрессировать их без согласия местных властей и органов ОГПУ? Для пользы дела, мол, пойти на крайность. Москва и Харьков отмалчивались, и наш Юзеф Леопольдович ходил мрачнее грозовой тучи, срывая свою злость на нас, грешных.

А Юркин утром спокойно зашагал на шахту. Гриши все не было. На его поиски сотрудники горотдела ОГПУ ухлопали весь день – попусту! Тогда нам и в голову не пришло, что с Гришей может что-то случиться.

Мне не довелось участвовать в поисках Райса. Дела на шахте отвлекли. При очередной контрольной проверке готовых к отправке железнодорожных платформ в руде дважды находили «колбаски» пироксилина. Случайность или диверсия?

Бижевич лично занялся расследованием, а я отпросился в оперативную группу по разработке Юркина и «его». Под «ним» я подразумевал человека со шрамом. Без него, по моему мнению, не обошлось.

И вот я в потрепанном кожушке и теплой ушанке топаю по перрону вокзала. «Он» в письме обещал приехать, значит, вокзала не минует. На другой платформе – переодетый в гражданское Вася Васильев. Мы обшариваем глазами каждого пассажира – выход с перрона один.

Пассажиры шумливые, суматошные, спешили в город, как на пожар. Мелькали лица, пиджаки, свертки, мешки, снова разгоряченные лица – и все до ряби в очах.

Издали в толпе я заметил селянскую свитку, рыжую мерлушковую шапку, приплюснутую на затылке. И бесцветные глаза. А из-под шапки – краешек розового шрама на лбу. Кровь отхлынула от моего лица, огнем заплескалась. Не упустить! Не выдать себя!

«Повел» я рыжую шапку – то был ожидаемый гость. Вася Васильев, увидев меня, глазами спросил: зацепил? Я наклонил голову: следуй за нами!..

Ставский петлял по заснеженным улицам. Проверялся: нет ли слежки? Неожиданно завернул во двор.

Зная, что позади Васильев, я спокойно прошел мимо ворот. Ставский очутился снова на улице. Так и шли: впереди я, потом Ставский, а за ним – Васильев.

Враг вывел нас на «барахолку». Потолкавшись в ряду перекупщиков, Ставский оказался рядом с худой, крикливой женщиной. У нее на руках вязаные платки.

– Купи, красивый, жинке! – позвала она на цыганский манер Ставского.

– Сперва надо иметь жену! – отшутился Ставский и подмигнул женщине.

– За этим дело не станет! – бедово отпарировала она.

Ставский махнул рукой: а ну вас! И направился в молочный ряд, расталкивая барахольщиков.

– Злякався, красивый! – крикнула ему вслед женщина.

Выпив за прилавком горячего молока, Ставский опять вернулся к торговке.

– Мне нужно пять таких платков.

Торговка обрадованно затараторила:

– Можно. Можно. Пять… Домой треба. Тут недалеко. Одно удовольствие пройтись.

Ставский балагурил, зорко оглядываясь:

– С такой жинкой – хоть на край света….

И они ушли. Вслед за ними и мы с Васей Васильевым очутились у дома Юркина. Я был на седьмом небе: мое предположение оправдалось!

Ни торговка, ни Ставский до самого вечера не показывались из хаты.

После гудка вернулся с работы Станислав Юркин.

Начальник горотдела ОГПУ приказал усилить посты вокруг усадьбы Юркина.

В горотделе ОГПУ ребята волновались: брать или следить дальше? Ведь столько труда положено! Помня указания Макара Алексеевича о выявлении всех связей Ставского, я предложил воздержаться от ареста.

Бижевич больше отмалчивался: его не особенно волновал Ставский. Ему не терпелось доказать, что в Красном Логе образовалась диверсионно-террористическая организация.

Из центра подстегивали: раскрыть организацию! И Юзеф Леопольдович с усердием искал повод обвинить в пособничестве врагу партийных руководителей и хозяйственников города. Его больное самолюбие взяло верх над рассудком.

В разгар изучения связей Юркина он среди ночи поднял с постели начальника шахты, принудил ехать в горотдел ОГПУ. В кабинете следователя спокойно объявил:

– Я обвиняю вас в подрывной деятельности… Ты – враг!

Начальник шахты гладил свой ежик. Голова подергивалась чаще, чем обычно. Но ровным голосом отозвался, позевывая со сна:

– Выпейте воды, товарищ чекист.

– Серый волк тебе товарищ! – В уголках рта Бижевича появилась пена. – На ваших шашках подорвались наши заграничные интересы. Виновник – ты!

Начальник шахты пристукнул кулаком по столу.

– Хватит! Если это арест, то покажите ордер. Если это провокация, то берегитесь!

Бижевич знал, что начальника шахты ценят в Харькове, о нем знает Москва. И распахнул двери:

– Иди, подумай! Если еще хоть одну шашку найдем в руде, то считай, что твоя песенка спета!

Поздно вечером из хаты вышмыгнула простоволосая жена Юркина. Торговка постучалась к соседям. В окне появился свет:

– Чого тоби, Марфа?

– Пусти переночевать. Мой бушует…

– Опять пьяный?

– Не говори! Еле убежала.

Дверь захлопнулась, пропустив внутрь Юркину. И вскоре у соседей свет погас.

В хате Юркина не было и признаков драки и попойки. Окна плотно занавешены. На столе следы закуски. Юркин докладывал Ставскому, робко поглядывая на своего шефа. Тот неожиданно прервал его:

– Достал пироксилин?

– Пять зарядов.

– Маловато, черт возьми! – Ставский пересел с лавки на табуретку, нервно похрустывая пальцами.

Юркин дрожал от страха: ему чудилось, что вот-вот постучат и спросят: где Гриша-чекист? Он до боли в сердце боялся сказать об этом гостю. Ставский строго-настрого велел ему проявлять рвение на работе, ничем не компрометировать себя.

На Юркина закордонные хозяева возлагали большие надежды: хороший специалист, грамотен, умен – может у большевиков далеко пойти! Таких людей Советы весьма ценят. И только вынужденно Ставский пустил в дело Юркина: чекисты перекрыли другие пути к взрывчатке. «Масло» же он приказал использовать на месте потому, что не мог быстро приехать, запутавшись в Сухаревке и заметая следы. Он не предусмотрел, того, что Юркин столкнется при использовании «масла» с чекистом.

Юркин же решил про себя: если схватят гепеушники, то все свалить на Ставского!

– Станислав, ты помнишь Александра Павловича Кутепова?

– Это из контрразведки? Неприятный человек!

– Дошли слухи, что его выкрали из Парижа чекисты. Верные люди сообщили… И вот чую: ходит смерть по моим пятам!

– Эх, Леонид Захарович, житуха наша жестяная! – вздохнул Юркин, готовый признаться во всем. Но вспомнив, что за непослушание полагается кара, сглотнул слюну.

– Все мы ходим под богом… А помните, как беззаботно жили в Пятигорске? Веселье, вино, красивые женщины. Когда это было – вечность назад!

– Поживем еще, Станислав. Нужно вдалбливать большевикам мысль о том, что рудники истощились. Нет, мол, смысла развивать промышленность. Бесперспективно! Пусть разбираются лапотники… Всеми силами надо тормозить дело. А там – наши вернутся.

Ставский вдруг подсел к хозяину и доверительно спросил:

– Так почему же мало пироксилина?

– Жесткий учет ввели, Леонид Захарович. Чекисты на каждом шагу. А когда придут наши? – Ставский заронил в душу Юркина надежду: может быть, чекисты не успеют напасть на след преступления?

Ставский же не питал такой надежды. Он ставил единственную цель перед собою: скорее и побольше взрывов! А потом – Париж! Судьба Юркина его нисколько не волновала.

– Куда послал «масло»?

Юркин торопливо, с боязнью, рассказал как сорвался взрыв шахтного ствола, историю с Гришей.

Ставский осатанел, заметался по хате в одном белье. Шипел, как рассерженный гусак:

– Ты дурак! Если ты на воле, то благодари чекистов. Они еще дурнее тебя! Окончательные дураки! Почему, почему ты, сволочь, вчера не сказал? Мы наверняка окружены. Попались, как последние дураки!..

Торопливо натягивая брюки, он выключил свет и выглянул в окно. Не приметив ничего подозрительного, приказал:

– Разведай!

Юркин, совершенно разбитый страхом и ожиданием расплаты, поплелся к двери. Уронил в темноте табуретку.

– Тише, олух! – прошипел Ставский. – Стреляй, если опасно! Да быстрее шевелись, растяпа!

Вокруг было тихо, и Ставский немного успокоился, начал собирать пожитки. Его помыслы сводились к малому: скорее уйти из Красного Лога. Путь в этот город теперь заказан. Придется в пути следования до Щекетовки встречать руду. Терпеливые эти поляки: столько взрывов, а не расторгают сделку! Одна трепотня в газетах… А что делать с Юркиным? Проваленный агент – груз не только ненужный, но и опасный. А если оставить его для приманки чекистов? Что он знает? Кроме доставки пироксилина – ничего! Пусть ОГПУ следит за Юркиным, а тем временем он, Ставский, унесет ноги. Но дверью нужно хлопнуть! А что будет с Юркиным? Черт с ним!..

Юркин, оглядывая двор и садик, лихорадочно думал: «А если выдать гепеушникам Ставского. Он – птица не простая! За его голову могут простить меня… Нет! Лучше просить Ставского переправить за границу. Друзья по кадетскому корпусу, воевали в одном полку. Должен помочь!»

Хозяин опасливо вернулся в хату. Лицо посинело от холода и нервного напряжения. На цыпочках, с оглядкой вошел в горницу: он уже не доверял Ставскому – прикончит!

– Спокойно, Леонид Захарович. – И просительно добавил: – С собою возьмите. Или за границу переправьте. Боязно тут!

Но Ставского совсем не занимали переживания агента.

– Ты твердо уверен, что чекист утонул?

– Слышал всплеск.

– А сторож спал?

– Храпел.

– Следы оставил?

– Думаю, что нет. Гильза после выстрела у меня…

К Ставскому возвращалось полное спокойствие и рассудительность.

– Твое счастье и жизнь в твоих руках. Сторожа убери! Раз. Взорви ствол! Два. Пока откачают воду, чекист сгниет. Понятно?..

Юркин заскулил, хватая шефа за руку:

– Возьмите с собою! Не возьмете, сбегу сам. Сейчас сбегу!

Ставский ударил его по щеке.

– Тихо, дура! Не вздумай бегать. Чекисты не поймают, мы тебя прикончим! Понятно? Нашу руку ты, Станислав, знаешь. Твоя задача прежняя, если, дай бог, грозу пронесет стороной. Внедряйся, затаившись. Исподволь настраивай начальство большевиков, мол, руды нет, разработки бесперспективные. И выбивайся наверх! Понадобишься нам – человек явится. Через твою жену. Примета – пуховые платки. Пароль прежний. Если же жену посадят за спекуляцию, то тебя все равно найдут. Ясно?

– Т-так… т-точно…

– Не распускай слюни, Станислав. Ты офицер! Мы еще встретимся. По Парижу погуляем. Где у тебя пироксилиновые шашки? А железо и олово достал?

Юркин торопливо отодвинул половицу в углу: там открылся узкий лаз.

– Все есть, Леонид Захарович.

Чтобы быстрее управиться, они решили вдвоем паковать мешок.

У хозяина вызрела коварная мысль: «Хлопнуть Ставского по голове, связать и передать в ОГПУ!» Он исподлобья оглянул прямую, жесткую фигуру гостя.

А тот был достаточно опытен: вынул наган.

– Иди!

Присвечивая фонариком, сперва спустился по лесенке Юркин.

Ставский намеревался выстрелить ему в затылок. Поднял руку, но в глубине мозга все еще теплилась надежда: вдруг обойдется! Агент ценен, и рука с наганом опустилась.

Подвал был просторным и высоким. В стене виднелось углубление. Оно заинтересовало Ставского.

– Там лаз под обрыв Саксагани, – пояснил Юркин.

Ставский выругался:

– Что же ты молчал, дурак! Он не завален?

– Осенью был исправен. – Юркин стал поспешно отбрасывать доски и мешки, прикрывавшие выход к речке. – Заделали, чтобы тепло не уходило… Вдруг из норы пар пойдет. Закуржавеет – люди заметят…

Леонид Захарович воспрянул духом. По-хозяйски сложил в мешок пироксилин и запалы, а также свернутое трубкой оцинкованное железо и кусок олова. Захватил с собою и толстую заостренную палку с железным наконечником.

Хозяин тем временем раскрыл вход в подкоп. Он и сам теперь понял значение запасного выхода: можно убежать!

И вновь гость указал наганом:

– Ступай первым!

Юркин на четвереньках пополз в нору. Ставский – за ним…

По первому гудку утром из хаты вышел Юркин. Пошатываясь, как пьяный, он обычным путем пошел на шахту.

Чуть позднее от соседей прибежала домой его жена. Вскоре она с полной корзиной в руке поплелась на барахолку, повесив на дверь большой замок.

Наш чекист, карауливший сообщников, доложил в горотдел ОГПУ об изменении обстановки.

– Усилить наблюдение! – распорядился Бижевич, уверенный, что Ставский предпримет какие-то новые шаги.

Юзеф Леопольдович был в приподнятом настроении: из Москвы дали распоряжение строго допросить начальника шахты! Если подозрения Бижевича подтвердятся, то санкцию на обыск и арест даст союзная прокуратура.

А я в тот час проверял на станции очередной состав с железной рудой. Было очень холодно, и мы с Васей Васильевым часто бегали в будку стрелочника греться. И замешкались с контролем. Дежурный но станции поторапливал нас.

– Закурим, нехай ему лихо! – Василий Михайлович привалился к стенке вагона и угостил меня «пушкой». Затянулся я и показалось, что стало вроде теплее.

Вдруг я увидел между составами человека в свитке, подпоясанный коричневым кушаком. За плечами мешок, в руках – палка с металлическим наконечником.

– Ставский! – шепнул я Васильеву.

А где же наши хлопцы? Кто «ведет» его? Чтобы не попасть Ставскому на глаза, я спрыгнул с платформы на противоположную сторону.

Состав был готов к отправлению. Крыло семафора поднято. Рывок – и поезд тронулся.

Ставский на ходу зацепился за борт платформы, подтянулся и перевалился на руду.

Из наших ребят никого! Что-то случилось! Ставский, наверное, ускользнул из-под наблюдения. Я принял решение:

– Вася, едем!

На ходу вспрыгнули на тормозную площадку.

Поезд набирал ход. Низкие тучи. Серенький промозглый день. Ветер насквозь пронизывал наши штатские одежки. Прижавшись спинами друг к другу, чтобы хоть немного согреться, мы следили за врагом, готовые в любое мгновение кинуться на платформу, где он ехал.

Ставский подпрыгивал на руде, опираясь на палку, которая все глубже уходила в толщу груза. Вдруг он быстро вынул палку, в отверстие вставил «колбаску» пироксилина.

– Ого! – Я толкнул Васильева.

Тот сжал мою руку:

– Берем!

Ставский все еще не подозревал, что обнаружен. Снова присел на груду камней, отложив палку. Из мешка вынул шашку. Мы перепрыгнули на ходу к нему. Васильев всем телом навалился на врага.

Ставский попытался дотянуться до палки и ее острием ткнуть в пироксилин. Мы взлетели бы на воздух.

Я закричал во все горло:

– Не шевелись, гад! Застрелю!

В считанные секунды мы скрутили ему руки и отобрали мешок. За поясом нашли наган. Костистое лицо Ставского побледнело. Он зло отплевывался и мерзко ругался.

Сняли с поезда арестованного в Верзовцеве. Из оперпункта ОГПУ я тотчас связался с дорожно-транспортным отделом.

Ответил Макар Алексеевич.

– Поздравляю, академик! Высылаю конвой.

На первом допросе Ставский вел себя вызывающе. Он не скрывал своего прошлого. Да, он дворянин из Невинномысского уезда. Да, служил царю и отечеству. Был у Деникина и Врангеля. Никакого Петерсона он не знает. Никакого Захарченко не видел. Юркин? Это кто такой?

Пришлось вызывать людей из Сухаревки.

– Зачем вам железо и олово? – спросил я.

Ставский наигранно расхохотался:

– Не узнать, гепеушник! Кастрюлю хотел сделать и голову твою сварить!

Я распорядился ввести Илью Захарченко и Настю.

Скуластое лицо врага стало белее мела.

Настя бросилась к нему:

– Леня! Голубок мой…

– Уберите бабу! – закричал он, пятясь к стене.

Из Сечереченска прибыла команда, чтобы сопровождать диверсанта.

Я задал еще раз вопрос об олове и железе.

Как-то устало махнув рукой, Ставский сказал:

– Запишите. Хотел сделать мину и взорвать железнодорожный мост через Ингулец под Эрастовкой.

– Ставский, вы умный и опытный офицер белой армии. Почему скрывались под видом почтового работника? И в Пологах, и в Сухаревке…

– Дура! Я шел от обратного. Чекисты посчитают, что Ставский не пойдет на почту. А я – пошел! Соображать надо…

В Красном Логе жизнь шла своим чередом. Шахты выдавали на-гора все больше руды. Эшелоны уходили в Щекетовку.

Бижевич арестовал-таки начальника шахты. Тот наотрез отказался признать себя виновным и вообще разговаривать со следователем. В его защиту выступили старые коммунисты. Секретарь горкома КП(б)У, знавший начальника шахты с детства, вызвал к телефону Григория Ивановича Петровского и все ему рассказал.

В тот же день из центра ОГПУ звонок:

– Что у вас там, товарищ Бижевич? Разберитесь с начальником шахты. От Петровского запрашивали!

Бижевич догадался: в Центре недовольны, и он распорядился:

– Освободить!

Подписывая пропуск, он пообещал начальнику шахты:

– Еще встретимся!

– Возможно, – тихо откликнулся Павел Пантелеймонович. Он не смог сдержать дрожь рук, и пропуск упал на пол. В свинцовой вьюге он не боялся пуль. С открытой грудью шел на сабли врага. А теперь этот облысевший человек хотел согнуть его. И горько. И смешно. И трагично. Он мог убить, но не согнуть!

Боец войск ОГПУ, сопровождавший Павла Пантелеймоновича, наклонился за пропуском.

Бижевич крикнул:

– Не сметь!

Начальник шахты с трудом подобрал бумажку и медленно вышел.

Я с нетерпением расхаживал по перрону вокзала. А поезд все не шел. Ехал Павел Ипатьевич Бочаров! Мы не виделись три года. Какой он из себя? Не переменился ли характер? И уже совсем мальчишечья мысль: не забыл ли клятву?

Я улыбнулся: один из главных руководителей транспортного управления ОГПУ еще помнит высокопарные слова юноши!.. Столько прожито, прочувствовано. Потери боевых товарищей, приобретение опыта, житейской мудрости, огромная государственная ответственность. Я нисколько не удивился бы, если бы нашел разительные перемены в моем друге детства.

Из-за голых развесистых акаций вывернулся поезд, клубя дымом и гудками распугивая голубей с крыш.

Ожидание становится невыносимым, и я спешу туда, где предположительно замрет пятый, мягкий вагон.

Павел Ипатьевич сошел на перрон неторопливо. Серая мерлушковая шапка. Бекеша защитного цвета. Белые бурки с широкими отворотами. До матовой синевы выбритое лицо. Розовая метка на щеке. И глаза спокойные, изучающие. Лишь вздернутый нос да легкость в походке напомнили мне в первую минуту встречи моего прежнего друга.

Я вдруг почувствовал себя скованным, и даже удивительно было ощущать в себе неловкую сдержанность. Нерешительно протянул руку:

– Здравствуйте, товарищ Бочаров!

– Здорово, Володя! – Павел Ипатьевич размашисто обнял меня, и мы крепко расцеловались.

Начальник горотдела НКВД подал легковой автомобиль к самому подъезду.

– Далеко до гостиницы? – спросил Бочаров.

– Мы старались, щоб ближче к шахте, – не понял его начальник отдела, явно побаиваясь представителя Центра.

– Квартала три отсюда, Павел Ипатьевич, – уточнил я.

Бочаров отпустил машину, отправив с ней своего помощника и начальника горотдела НКВД.

Не спеша мы шагаем по хрусткому, припорошенному черной копотью снежку. Павел Ипатьевич прищуренно окидывает меня изучающим глазом. В глазах озорной смешок кондукторского сына, того самого, рязанского, что из Платошкина двора!

– Знаешь, Володя, постарел ты, что ль?.. Никак не пойму!

А я все не мог найти подходящего тона разговора. Павел Ипатьевич казался простым и прежним, но он начальник, приехал по моему рапорту. Я вроде жалобщик. Удобно ли высказывать дружеские чувства?..

– И вы немного изменились.

Так и дошли до гостиницы. Номера наши оказались рядом. Его тринадцатый, а мой – двенадцатый.

– Как же это вы?.. Для начальства такое. – Павел Ипатьевич откровенно рассмеялся, указывая на роковой номер – чертова дюжина!

И у меня как-то сразу гора с плеч! Отвечаю в тон Павлу:

– Прикажете переменить?.. Не извольте-с беспокоиться. Мы мигом-с!

Оба смеемся свободно и откровенно.

Через несколько минут остались вдвоем в его номере. Еще раз оглядываю Бочарова. Добротная гимнастерка с двумя ромбами в петлицах. Два ордена Красного Знамени. Я удивляюсь: откуда и когда второй?

Павел Ипатьевич перехватил мой взгляд и понял невысказанный вопрос.

– Отметили мою встречу в Париже со старыми знакомыми по Крыму. Кстати, твой Ставский был записан в особую картотеку Кутепова. Туда вносились самые способные разведчики белых!

– Как парижане?

– Веселятся. Но – только парижане. А наши высочества – больше по кабакам. И власть делят. Дерутся за престол – и больно и смешно! Случайных, заблудившихся много в эмиграции – вернулись бы домой…

– Не стоит пускать. Своих мерзавцев дай бог вывести.

Павел Ипатьевич внимательно посмотрел на меня и с тревогой спросил:

– Чего ожесточился? Помнится, ты был застенчивым и хорошим голубятником… Насолил вам Юзеф Леопольдович? Мы даже, откровенно говоря, малость растерялись. Твой рапорт. Письмо старых коммунистов. Звонок от Григория Ивановича Петровского.

– Нравы охранки графа Бенкендорфа вводить не позволим! И не считаться с партией – тоже! – резко сказал я, и сердце заныло тонко и остро. Я задохнулся. Точно такой же приступ был и тогда, когда мы до хрипоты схватились с Бижевичем.

Узнав об аресте начальника шахты, я высказал Юзефу Леопольдовичу все напрямик. Он обвинил меня в политической близорукости и пособничестве классовому врагу. И если бы не сжалось мое сердце до помутнения в очах, то я ударил бы Бижевича. Тогда же, под горячую руку, я настрочил рапорт и отослал в ОГПУ. Высказался начистоту!

– А где остановился Бижевич? Что-то не торопится повидать давнишнего товарища, – сказал Бочаров.

– Этажом выше, в люксе.

Я извинился за резкость и ушел к себе в номер, почувствовав новый приступ сердечной боли.

Назавтра Павел Ипатьевич поднял меня чуть свет.

– Как мотор?.. Может, тебе полежать?..

За ночь я пришел в норму, и уже через полчаса мы направились к шахте.

С первой минуты встречи с нами начальник шахты повел свободную беседу. Павел Ипатьевич сказал мне:

– Займитесь своим делом, товарищ Громов. И остальным товарищам передайте, чтобы не обращали на меня внимания. Заботы у вас много, а времени, как всегда, недостает…

С начальником шахты Бочаров спустился под землю. И весь день плутал по штрекам и забоям. А уже на другой день вместе с утренней сменой пришел в копровую и самостоятельно опустился в прохладную темь шахтного ствола. Ни о чем специально не расспрашивал, ни во что не вмешивался: слушал горняков, вникал в их нелегкие хлопоты. Побывал в горкоме КП(б)У и с партийным инструктором исходил весь город. Видели его разговаривающим с постовым милиционером и женщинами, ожидавшими хлеба у магазина.

Бижевичу все это очень не нравилось. Он приготовил папки с протоколами допросов, другие оперативно-чекистские материалы и попросил Бочарова посмотреть их.

– У меня нет основания не верить вам, товарищи, – ответил Павел Ипатьевич. – Чекисты вы опытные.

Вечером Павел Ипатьевич постучал ко мне.

– Как дела, вояка? – шутливо спросил он. Со свежего воздуха лицо Павла покраснело. Он зябко потирал руки.

– Люблю мороз. А у вас промозглая сырость…

Усевшись в мягкое кресло, с жаром заговорил:

– Строится Красный Лог. Это же просто удивление. Зашел в новые шахтерские домики – улыбаются люди. Здорово, когда смех в доме! А ударничество? На каждой шахте есть с десяток лучших запевал… Что ухмыляешься?.. Дескать, бодрячок нашелся! Лозунги выкидывает!.. Я, друг, вижу во всем этом здоровье народа. И, если хочешь, огромную крепость большевиков… Посмотри, как железнодорожники воюют с обезличкой паровозов! Ведь свое, рабочее хозяйство укрепляют. И еще заметь, Володя, детишки. У каждого дома. Да не по одному. И это – общественное здоровье! Загнивающему строю не до ребятишек… И новые посадки у домов. Человек долго собрался жить – иначе он не стал бы копать землю и сажать деревья. Спросишь: к чему речи? Отвечу словами Козьмы Пруткова: «Смотри в корень!»

– Ты хочешь сказать: случай с начальником шахты – частность! Бижевич не типичен для нашей эпохи. И все это – заскоки отдельных людей… А я думаю по-другому. Бросишь камень в воду – кругом волны. Немного, но волнуется все озеро. Так и тут! И если не будет бижевичей, то люди свободнее вздохнут…

– А серый волк сожрет Красную Шапочку! – перебил меня Бочаров. – Вот ты печешься об авторитете партийных органов. Дескать, их обижают и обходят. Никаких указаний сверху нет, не было и быть не может! Это – местная самодеятельность. Твои страхи вызваны тем, что ты видишь одного Бижевича. Но ведь есть Морозов, Васильев, Леонов, Платонов – сотни чекистов. Они-то и составляют меч революции!.. А ты бросился в панику – избивают кадры!

– Не согласен! Бижевич – это зло. Он и в свое отделение подбирает людей по образу и подобию своему. И наберет таких…

– Напрасно занимаешься мрачными прогнозами, Володя! Пошли спать. Завтра попрошу лошадку да сбегаю в село. Понимаешь, интересно, как живут сегодня вчерашние махновцы и гайдамаки.

А еще через день Бочаров пригласил к себе Бижевича. Тот с каждым словом фыркал, как рассерженный индюк. С первой фразы стал нападать: подрываете, мол, авторитет сотрудников центрального аппарата! И необъективно разбираете жалобы. К тому же и с Громовым – друзья!

– Руководство знает о нашей дружбе и все же сочло возможным поручить мне побывать в Красном Логе. Прямо скажу, крутовато берете, Юзеф Леопольдович! У вас мания какая-то: хватать виновных и невиновных. Бредень – ведь он слепой. Люди отказываются отвечать вам.

– Ничего, признаются. Как услышат про яму, так штаны мокрые! И на столе готовое признание вины!

– Какую яму? – не понял Бочаров.

– В которую мертвых закапывают. Меня обвиняют в самовластии. А помните, Павел Ипатьевич, указание Владимира Ильича насчет правых и неправых? – Бижевич щелкнул замком кожаного портфеля из красной юфты. Достал газету, потертую на изгибах, и громко, раздельно прочитал:

– «Я рассуждаю трезво и категорически: что лучше – посадить в тюрьму несколько десятков или сотен подстрекателей, виновных или невиновных, сознательных или несознательных, или потерять тысячи красноармейцев и рабочих? – Первое лучше». Это – Ленин!..

Бочаров пристально разглядывал Юзефа Леопольдовича. Облысел Бижевич. Сквозь тонкую прозрачную кожу на лице просвечивали склеротические жилки. Пальцы катали шарики из бумаги. Он беспрерывно послюнивал их.

Бочаров наконец промолвил:

– Владимир Ильич говорил все это, объясняя причины красного террора. Сегодня времена не те и люди не те! Кроме того, позволю себе напомнить письмо Ленина в ту же пору председателю Украинской ЧК, в котором Владимир Ильич предлагал построже проверить состав чекистов, ибо на Украине чека принесли тьму зла, быв созданы слишком рано и впустив в себя массу примазавшихся…