Текст книги "Мы из ЧК"

Автор книги: Виктор Кочетков

Соавторы: Михаил Толкач
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Сюда! – позвал Бочаров. Он быстро карабкался по лесенке на верх паровоза. В тендере зиял открытый люк.

– Полезай! – Павел пропустил меня вперед, а сам с наганом в руке охранял подходы.

Я протискался в горло бака – там прежде хранилось нефтяное топливо. Павел – за мною.

Ноги разъезжаются на мазутных остатках. Мы забились в угол и затаились.

Махновцы затопали наверху. Кто-то со звоном прихлопнул крышку люка.

– Подыхайте, комиссары!

Стало трудно дышать. В глазах желтые круги с красными искрами. Поддерживаем друг друга, но терпенья нет. Кашель открылся.

– Помирать – так с пальбой! – Павел ударом кулака откинул крышку люка и, не целясь, выстрелил. Никто не ответил.

– Сюда, Гром!

Я еле-еле дотянулся до люка с живительным воздухом.

С большим трудом выкарабкались наружу, распластались на тендере.

Потом двое суток отлеживались мы с Павлом: отравились мазутным угаром. Бочаров ругал себя на чем свет стоит – он надумал залезть в тендер!..

А тем временем Бижевич, используя наши разведданные, очистил железнодорожный узел от вражеской агентуры. Так нам думалось, но стоило уйти бронепоезду, как налет повторился. Чоновцы в затяжном бою, потеряв много боевых друзей, растрепали махновцев.

Пленные показали: Черный Ворон получает от своего верного человека точные сведения: что есть ценного на железной дороге в Пологах, где находятся чекисты с бронепоездом.

– Кто этот человек? – буйствовал Бижевич.

– Сам батько знае… А мы… чого ж знаемо… – испуганно бормотали пленные, косясь на маузер, выложенный Бижевичем на стол.

Сначала я грешил на Луку Пономаренко – вхож к начальнику станции! Посоветовался с Никандром Фисюненко, поспрашивал Павла, и сам перебрал в памяти все, что знал о хозяине – отказался от подозрения. А дежурный с распухшей щекой?.. Наш чоновец. Проверен в боевых стычках с врагами. Мухина хорошо знают в отделе дорожно-транспортной ЧК.

«Человек со шрамом»! – ахнул я. Ездит за почтой, выглядывает, вызнает. Вот кто наводчик!

Вместе с Бочаровым побежали на почту. Женщине, сидевшей за перегородкой, мы представились как родственники человека со шрамом.

– Нема начальника. Губернский комиссар вызвал, – ответила она, внимательно рассматривая нас. – А чего ж не договорились, коли вин тут робыв?.. Вы каждый день рядом ходили.

Опростоволосились! Эта женщина видела нас в поселке. Пробормотав что-то в ответ, мы вымелись на улицу. Новая начальница с хитринкой смотрела нам в след.

– Вот дьявол! – сетовал Павел. – А почтарь учуял, что жареным пахнет, и смотался. Он, гад, якшался с отцом Оксаны. Понимаешь?..

Я понимаю одно: упустили опасного врага!

Чоновцы рассказали нам, что человека со шрамом звали Гавриилом, а фамилия его Квач. Он приезжий. Грамотный, скрытный. Я передал весть о нем в Сечереченск. Но почтарь туда так и не явился. И я укрепился в мысли: человек тот – враг!

Нас, разведчиков, собрал Бижевич. Разговор повел на высоких нотах:

– Раскрыли всех наводчиков и тайных агентов?

– И раскрыли бы! – выкрикнул с болью Фисюненко.

– Вы что же, зимовать приехали сюда? Промедление – это смерть, разрушение, разбой! Вы понимаете?..

– Торопливость нужна при ловле блох! – осердился Никандр.

– Та оцим мальчикам у мамки под юбкой сидеть! – издевательски проговорил Коренев, входя в комнату.

– А ты что сделал? – накинулся Бижевич и на него.

Коренев подал двойной лист бумаги.

– Оце признание Олейника.

Бижевич бегло просмотрел протокол допроса и с довольным видом распорядился:

– Готовь материал для коллегии губчека! Ясно – валютчик!

Зазвонил телефон. Юзеф Леопольдович схватил трубку и привстал:

– Слушаю!.. Так они мне и не нужны, Федор Максимович… Сегодня же отправлю. Толкутся без толку.

Положив трубку, он сказал:

– Вас отзывают в Сечереченск. Махновцы поняли, что в Пологах твердая рука! Черный Ворон попритих…

Никандр с радостью смотрел на меня: нам надоело быть под началом взбалмошного Бижевича! А Павел остается – в Пологах место его службы. Мы по-братски целуемся. Жмем друг другу руки. Обещаем встречаться, звонить по телефону. Хорошо знать, что рядом с тобою верный друг!

– Привет твоей Оксане!

Павел еще раз жмет руку.

Иду в кабинет Платонова с отчетом. Тревожно на сердце. Перелистываю в памяти странички жизни в Пологах – кажется, все правильно. А все ли?.. Упустил человека со шрамом. Участвовал в стычке с махновцами, хотя мне было это запрещено.

Открываю дверь с таким чувством, будто бы вхожу в ледяную воду…

Федор Максимович – большевик из рабочих. Серьезный, вдумчивый – зря не обругает. И в разговорах воздержан – больше слушает и помалкивает.

Высокий, выбритый, подтянутый, словно хороший строевой офицер, Платонов вышел из-за стола и подал руку:

– Здравствуйте, товарищ Громов!

Мой доклад он выслушал со вниманием. Похвалил за инициативу по розыску человека со шрамом.

– Попал в поле зрения чекистов – не уйдет, – твердо сказал Федор Максимович. – Правда, не научились мы работать четко. Научимся!

Я решился высказать свое мнение о Бижевиче.

Федор Максимович наморщил открытый широкий лоб и прошелся до дверей размашистым шагом. Вернулся к столу.

– Вы скоры на выводы, молодой человек. Бижевич предан Советской Родине. Прямой характер. Брата его махновцы изрубили… Второй брат служит на границе. Об отце с матерью ничего не знает вот уже третий год. О жене – вам сказали. Вы лично устояли бы под таким градом ударов?.. – Платонов снова заходил по комнате в глубоком раздумье.

Мне стало стыдно за свое легкомыслие – бросил тень на товарища, с которым ходил в бой! И все-таки я сказал:

– В нашей среде есть предатель!

Платонов остановился, словно наткнулся на стенку. Глаза метнули молнии.

– Основание!

Я рассказал о провале Васильева в Пологах, о налетах на ценные поезда в тот момент, когда охрана их ослаблена, об уходе из Полог человека со шрамом.

– Кто-то предупреждает!

Платонов так посмотрел на меня, что я невольно встал.

– Обо всем этом – молчок! В наших рядах не должно быть нервозности и подозрительности. Если мысль о предательстве будет навязчиво точить каждого, то расслабится воля наша. Все это – выигрыш врага! Очень плохо, Громов, что вы расшифровались, раскрылись перед бандитами. Вы человек не местный, и нам легче было маскировать вас как нашего разведчика…

Я не вытерпел:

– Мы говорили Бижевичу.

– О Бижевиче – все! У самих должны быть головы, а не котелки. Не маленькие! Сколько вам лет, товарищ Громов?

– Девятнадцатый.

– То-то же! Идите, а мы подумаем, как с вами поступить.

Бреду по солнечной улице. Осенний ветер катит пожухлые листья каштанов. И мне представилось, что со своей опрометчивостью я всю жизнь буду катиться так же вот, как лист, гонимый сквозняком. Зачем сунулся со своими подозрениями? Может, и нет никакого вражеского агента в ЧК. Люди прошли школу борьбы с контрреволюцией, а какой-то юнец, даже не штатный сотрудник, начинает их поучать!..

Потекли однообразные дни. Занятия в техникуме. Ломанье головы над задачами. Чертежи с замысловатыми сопряжениями. И вдруг письмо от Павла Бочарова – выпросился на фронт! Едет на Дальний Восток бить японских самураев. Я позавидовал: друг знает свою дорогу, верен нашей клятве. Бьет врагов. Попросился и я в Действующую армию – отказ! И Платонов молчит. Одна радость – в техникуме приняли в ряды РКП(б).

В трудных переживаниях прошла зима. Без меня разбили польскую шляхту и заключили мирный договор. Без меня расхлестали в Крыму Врангеля. Без меня восьмой съезд Советов принял программу ГОЭЛРО – тридцать электростанций построить!.. Я казался себе ничтожным человеком. Мог бы зайти в ЧК – гордость не позволяла: не зовут, значит, не пойду.

Уже весной возвращался как-то домой с занятий. Впереди шел человек, что-то знакомое показалось мне в его походке. Так ходил Павел Бочаров. Догоняю – он! Обнялись. Зашагали рядом. Карие глаза друга светятся радостью:

– К вам перевели, Володя! А Васю Васильева уже назначили уполномоченным ЧК. А тебя?..

– Смеешься? – озлился я. Но догадался вовремя, что Павел ничего не знает. – Выговор от самого Платонова тогда получил. После поездки в Пологи. С тех пор не зовут…

– Таких хлопцев, как ты, держат на примете, – утешал меня Бочаров. – Бижевич теперь старший оперативный уполномоченный!

– Везет дуракам! – невольно вырвалось у меня.

– Не завидуй, Вова. И у нас есть порох в пороховнице…

– Расскажи, как воевал.

Павел ответил коротко:

– Стреляли, ходили в штыки. До Иркутска дошел, побывал в Чите. А потом приказ – чекистов вернуть на свою службу. Сам Ленин распорядился.

Я откровенно любовался своим другом. На щеке вмятина. Ее не было раньше.

– В тайге наткнулся на сук, – объяснил он.

Не поверил я Пашке: не любит он о себе говорить!

– О тебе я напомню, – сказал на прощанье Бочаров. Домой ко мне зайти отказался – работа!

– А где Оксана? – крикнул я.

– Ждет! Скоро свадьба…

А через неделю – и у меня праздник! Получил официальное уведомление:

«С мая 1921 года Громов Владимир Васильевич утвержден помощником оперативного уполномоченного службы движения, телеграфа и военных сообщений».

Перескакивая через две ступеньки лестницы гостиницы «Астория», где помещалась ЧК, бегу в отдел кадров. Да, все правильно – я штатный чекист! Пулей вылетел на улицу. Тысячи солнц светили мне. Увидел в небе голубей – два пальца в рот! И разбойничий свист оглушил прохожих.

– Неприлично, молодой человек! – осадил меня благообразный старик с тростью.

– Виноват, папаша!

Бегу на станцию к отцу.

– Чего сияешь, как начищенный самовар?

– В штат зачислен!

– О-о-о, вперед, сынок! – Отец с чувством пожимает мне руку. Ему тоже приятно: младший сын у важного дела пристроен.

Направляюсь на базар: даешь каравай белого хлеба! Беру не торгуясь. Встречает Павел:

– С тебя, Гром, магарыч! О назначении, знаешь?.. Поздравляю, друг!

Вечером дома маленькая пирушка: чай с настоящим сахаром внакладку! И досыта – всамделишный ароматный хлеб!

– Замотался ты, Володя, – говорила мама, подвигая горбушку мне. – Одни глаза остались: ученье, работа…

Отец доволен и разговорчив:

– Рязанские водохлебы, нажимай! В молодости, мать, все по плечу!

В первый же день на новой работе разочарование: меня заставили переписывать какие-то скучные бумаги и подшивать их в папку. Потом я читал протоколы допросов, просматривал донесения…

На второй день – то же. Потом – снова. Нерешительно спрашиваю начальника:

– Так писарем и буду?

– Ишь, горячий! – усмехнулся тот.

Мой непосредственный начальник – Тимофей Иванович Морозов. Ему двадцать два. Круглолиц. Глаза с прищуром. Делает все внешне медлительно, но основательно. Его отец, Иван Матвеевич, работал кондуктором на станции Славянск, в Донбассе. Заработки кондуктора – не ахти какие. Поэтому жена – Татьяна Степановна вынуждена была ходить к богатым мыть полы и стирать белье.

Мой начальник с малых лет узнал нужду и цену куска хлеба. Родители приучили его к труду, воспитали в нем честность и порядочность. И если у Морозова, как и у всех нас, не было должного опыта сыскной, разведывательной, следственной работы, то классового чутья и ненависти к злу и несправедливости вполне доставало!

В годы революции Тимофей Морозов ушел добровольно защищать страну от Деникина и Врангеля, бился против Петлюры и Махно… В октябре 1919 года на боевом марше Морозова приняли в члены РКП(б). В январе следующего года партия большевиков направляет его в органы ЧК, на железнодорожный транспорт Украины.

К моему приходу под его начало Тимофей Иванович уже имел известность.

Как-то знакомый стрелочник сообщил Морозову, сотруднику ЧК на станции Ясинокатая о том, что недалеко от путей поселился подозрительный гражданин. Часами сидит у раскрытого окна и на пути да на проходящие поезда смотрит. Чего бы ему?..

Морозов поблагодарил стрелочника и лично проверил – правда! Чоновцы привели незнакомца в оперативный пункт ЧК.

– Ночью хватают невинных людей! – ерепенился задержанный, возмущенно потрясая руками. – Дзержинский не этому учит! Вы ответите!

– Ответим. – Морозов рассматривал материалы обыска. Он не находил особых доказательств вредной деятельности этого крикливого человека. Но искусственная возбужденность и неумеренная запальчивость его были подозрительны.

«Чистому человеку чего бояться? Не станет он так шуметь и метаться! Похоже, как на воре шапка горит», – размышлял Тимофей Иванович, ближе присматриваясь к крикуну.

В это время из военной комендатуры прислали двух красноармейцев для охраны оперативного пункта ЧК. Один из них вгляделся в задержанного.

– И-и-ммм! – замычал боец и набросился на него. Втроем кое-как оттащили озверевшего красноармейца и вытолкали за дверь.

– Я до Дзержинского дойду! – орал задержанный.

Морозов стал разбираться в происшествии. Боец немного успокоился и молча раскрыл щербатый рот. Знаками растолковал, что этот крикун когда-то пытал его и отрезал пол-языка.

Проверка подтвердила: Морозов перехватил начальника белогвардейской контрразведки Горловского горнозаводского района, некоего Родоса. Он был заброшен в советский тыл на станцию Ясинокатую по заданию ставки генерала Деникина с целью шпионажа и диверсий. Родос отказался говорить и был вскоре расстрелян.

А в другой раз Морозов увидел в буфете пассажирского зала I класса за столиком мужчину лет под сорок с русой бородкой. Пьет чай и непринужденно шутит с официантом. Вид вроде веселый, а в глазах – беспокойство. «Отчего бы человеку прикидываться?» – спросил себя Морозов.

Усевшись за другой столик, он заказал официанту стакан чаю. И украдкой наблюдает за «бородкой». Кто-то громко стукнул входной дверью, мужчина вздрогнул, как от выстрела, пролил чай на белую скатерть.

– Война, знаете ли. Нервы истрепаны, – извиняючись говорил он Морозову.

– Пройдемте со мною! – предложил Тимофей Иванович.

Справка и мандат бородача были в полном порядке и совсем новые, как говорится, прямо из-под молотка.

– В Запорожье еду. По народному образованию.

Морозов собрался было отпустить «бородку», но, заметив, что задержанный цепко впился в полу своего пальто, приказал:

– Обыскать!

Тут-то и сник бородач.

В подкладке ватного пальто чекисты обнаружили крупную сумму советских денег, а в самом уголке рукава – резиновую печать анархистов с надписью «Набат!»

Морозов лично проверил каждый шов и не напрасно: обнаружил скатанную роликом полоску папиросной бумажки с диверсионным поручением гуляйпольскому махновскому отребью.

Накануне пришла ориентировка, в которой указывалось на факт задержания под Брянском агента Украинской конфедерации анархистов.

– Вы из банды Барона? – спросил Морозов.

– Не понимаю, – все еще хорохорился анархист.

– Барон ваш главарь. Не прикидывайтесь дурачком. Могу сообщить: в Москве и Харькове ваши банды ликвидированы.

– Я вас ненавижу! – взорвался набатчик.

– Молчи, тифозная вошь! – с презрением сказал Морозов, дописывая протокол допроса.

Вместе с Морозовым нас вызвали к начальнику дорожно-транспортной ЧК.

– Из Харькова в Екатеринослав едет Григорий Иванович Петровский. Обеспечьте безопасность на дороге! – Федор Максимович был предельно сух и краток. – Чтобы бандиты не налетели на поезд.

– А кто такой этот Петровский? – спросил я Морозова.

– Эх, ты, деревня! – Тимофей Иванович с теплотой говорил о Петровском. В партии с прошлого века. Был в Государственной думе от большевиков. Близкий помощник Ленина. Народным комиссаром внутренних дел всей России был до апреля 1919 года.

– Это Григорий Иванович подписал приговор эсерке Каплан. Стреляла в Ленина! А теперь он председатель Всеукраинского ревкома. В Екатеринославе он работал на Брянском заводе. В Чечелевке, Кайдаках, Шляховке и на Амур-Песках его хорошо знают – на революцию поднимал рабочих, маевки устраивал. Учти, Громов!

И вот из Сидельниково звонок в ЧК: идет специальный агитационный поезд. Я никак не мог подумать, что на такой поезд осмелятся напасть бандиты. А они напали! Под самым Сечереченском. На конях. С гранатами. Но просчитались: вагон Григория Ивановича охраняли зоркие матросы. Как чесанули из пулемета по всадникам Черного Ворона! Поезд даже не замедлил ход.

На перроне Сечереченска – тысячи людей. Из вагона вышел Григорий Иванович. Бородка клинышком. Очки в металлической оправе. Чистый голос и открытый взгляд.

– Ура! – всколыхнулась толпа.

Григорий Иванович заметил охрану. Я стоял недалеко от него. Петровский сам наклонился к моему уху и тихо сказал:

– Зря время тратите, молодой человек. Лучше бы книгу хорошую прочитали. У меня вон сколько охраны! – и Петровский простер руку, указывая на перрон и площадь, запруженные возбужденными людьми.

Но к вечеру Платонова вызвали в губчека и дали такую взбучку, что он примчался в отдел взбешенный. По команде «смирно» поставил Морозова, меня, Васильева, начальника отдела по борьбе с бандитизмом Семена Григорьевича Леонова, чубатого, черноусого кавалериста.

– Так опозориться! Откуда узнали бандиты о поезде?..

Что мы могли ответить?..

Позже стало известно, что Петровский сказал председателю губчека:

– Налет махновцев мог быть случайным. Так что хлопцев из транспортной ЧК не обижайте. Я и так наделал им много хлопот: оторвал от важных операций. За налет не наказывать!

– Вот это большевик! – восхищался Васильев.

Меня покорила простота и чуткость Петровского. Другой мог уехать и позабыть про стычку, а людей теребили бы… А потом новое ЧП. В губчека Платонову сказали строго:

– Возвращаем дело Олейника. Феликс Эдмундович интересуется приговорами о смертной казни. Как мы можем послать ему дело Олейника? Мелкий торговец из Озерков, а вы ему – вышку. Затянули следствие на месяцы. У Олейника семья голодная, ребятишки попрошайничают. Кто это у вас такой ретивый насчет расстрелов?..

И нас собрали в большом зале гостиницы «Астория». Еще не так давно тут пили, куражились и распутничали господа света царского. А сегодня представители карательного органа молодой республики рабочих и крестьян думают о судьбе своего товарища.

– Давайте Коренева! – приказал Платонов.

Через весь зал провели матроса Вячеслава Коренева. Голова опущена, клеш, обтрепавшийся снизу, подметает пол.

– Отвечайте, Коренев, товарищам!

И матрос глухим голосом рассказал о том, что он силой и побоями понудил Семена Олейника дать ложные показания. Никаких валютных операций фактически не было.

– И ты бил торгаша? – В голосе Васильева и удивление, и обида, и горечь.

Матрос в ответ кивнул головой.

– А тебя, Коренев, били когда-нибудь? – Это вопрос Леонова. Его усы воинственно топорщились, а глаза – молнии!

И снова кивок Вячеслава.

– Нравилось? – спросил Павел Бочаров.

По залу прокатился сдержанный смешок.

Платонов поднялся, пристукнул кулаком:

– Смешного мало! Чекист по сути незаконно подготовил в коллегию губчека дело и требовал применить высшую кару! А на поверку – обман и насилие! Разве же можно терпеть такое, товарищи?..

Тяжело решать судьбу товарища. Ох, как тяжело! Вместе дрались с бандитами. Выслеживали врага. Делили поровну патроны, даже если их было всего два. И несоленые галушки. И затируха из ржаных отрубей из одной чашки. И укрывались одной шинелью в самую лютую стужу…

А в зале надрывный голос, как ножом по сердцу:

– Братишки! Я за революцию голову положу!

Большие глаза Коренева налились кровью, бритый затылок покраснел до синевы.

– Братишечки… Сам не знаю как получилось.

Вперед вышел Леонов. Черные длинные усы, как пики. Он – гроза бандитов. Он – наша любовь и наш пример! Поперечные красные полосы на груди гимнастерки – «разговоры» – пылали словно рубиновые. Голосом атакующего бойца начал он речь:

– Брось бузить, Коренев! Слезы и псих – не наши товарищи! Народ держит чекистов у самого больного места – паразитической болячки! Значит, руки наши, мысли наши, наши дела должны быть чистыми, как у того лекаря. Ясно, Коренев?

В зале сотни глаз – на виновника. И во всех – осуждение! Братишка низко опустил голову. Он хорошо знал: слова Леонова – от имени всех чекистов!

– Но нашего революционного человека так вот просто за борт – нельзя! – продолжал Семен Григорьевич, запуская пятерню в густой чуб. – Предупредить Коренева, если еще что… То без собраньев – в расход!

– Конечно, Коренев – геройский моряк. А кто скажет, что это не герой?.. Никто не скажет!

Иосиф Зеликман торопится, словно боится, что его лишат слова. Он в ЧК недавно – с завода прислали. Большевик. От роду – девятнадцать! В делах горяч и смел. За короткое время чекисты увидели в нем верного товарища. Слушают с большим вниманием.

– А кто скажет, что для героя не позорно бить человека? Никто не скажет. А если бы коллегия утвердила приговор? Отправили бы на тот свет невинного человека? Тень на Советскую власть!

– В трибунал! – выкрикнул Васильев.

Платонов советуется с секретарем партийной ячейки и объявляет решение:

– Коренева накажем. Дело Олейника передать Бочарову и закончить в два дня!

Вячеслав Коренев растерянно озирается, все еще не веря случившемуся. Когда понял, гаркнул:

– Спасибо, братва!

И всем нам стало легче дышать. Загомонили. Заулыбались. Потянулись к кисетам. Сизый дымок заструился над рядами.

Пожимаю руку Павлу. Он отмахивается:

– Брось, Володя! Какое доверие. Просто некому больше поручить.

Но я-то знаю, что Платонов ценит моего друга.

На перегонах под Сечереченском были совершены подряд два диверсионных акта. Оперативная группа кинулась к месту происшествия – врага и след простыл! Нас с Морозовым к Платонову с ответом.

Через неделю – ограбление пассажирского поезда Екатеринослав – Москва. Дерзкие налетчики били наверняка – по поездам, в которых не было охраны. Мы валились с ног, сутками не спали – без толку!

Я возвращался домой грязный, с красными от бессонницы глазами. Мама отмывала меня, уводила в маленькую комнату и запирала на ключ.

– Спи! Счастье нашел в этих чека…

Сон не сразу одолевает. Думаю над мамиными словами. Счастлив ли я?.. Мотаюсь дни и ночи в поездах, на перегонах, допрашиваю бандитов, выслеживаю вражеских агентов, вступаю в перестрелку. О страхе не думалось – иногда только захолонет сердце да рука предательски дрогнет. Иной раз горько станет от неудачи – некому утешить. Да и не каждому признаешься – дело наше тайное! Жили мы одной думкой: обезвредить врага! Все другое, обыденное, не занимало нас. Помню, возвращаясь из Полог, я услышал в вагоне:

– Красные не дюже сладки. А бандюков зничтожили – спасибо! Спокойно стало, а то было совсем замордовали.

– Насчет этого комиссары справедливые: с грабителями не цацкаются…

Эти слова деревенских женщин – мне награда. Делать людям доброе – не в этом ли главное предназначение человека?.. И стремиться вперед. Достиг одного рубежа, давай снова к цели. Примером для меня – железный Феликс, дворянский сын. Мог идти обычной тропой шляхтича. Достиг бы благополучия – умен, смел и отважен. А он встал на путь борьбы и лишений. Б двадцать лет очутился уже за решеткой как политический. В двадцать пять – организатор бунта в Александровском централе под Иркутском. Выбросил за стены тюрьмы всех стражников и водрузил красное знамя на воротах, объявив в тюрьме республику! Впустил охрану только после того, как были удовлетворены требования заключенных.

«Жить, пусть и недолго, но жить!» – любимые слова Феликса. Во имя других жить. Он не искал себе удобства, достатка, личного благополучия. Теперь он наш руководитель, и его жизнь зовет нас, чекистов, в гущу борьбы…

Так и не решив – счастлив ли, я уснул в жаркой комнате. А через три часа задребезжал будильник. Постоянная тревога за судьбы людей в пассажирских поездах гнала меня в ЧК.

Враг был неуловим. Бандиты имели отборных лошадей и прочные тачанки. В каждом селе – сообщники. Сегодня налет в Игрене, а завтра – в Верховцеве, за сто верст от Днепра!

– Володя, заметь: если поезд с охраной, то происшествий не бывает! – сказал Морозов, вконец измученный нервотрепкой.

– Наводчик в наших рядах! – заявил я, видя, что мои сомнения нашли отклик.

И мы сели за составление нового оперативного плана. Два дня не уходили из отдела. Ночью явились к Платонову.

– Федор Максимович, давайте искать предателя среди чекистов!

На этот раз Платонов не оборвал меня.

– Что предлагаете?

А когда выслушал Морозова, усомнился:

– Справится ли один оперативник?..

Нам удалось убедить руководителей дорожно-транспортной ЧК, и было принято решение снять оперативные группы охраны с московских поездов. Другие же охранять усиленно! «Приманка» должна привлечь бандитов. Наш сотрудник обязан был ездить в поездах и в случае налета постараться «срисовать» грабителей, запомнить внешний портрет, а если удастся, то и проследить путь отступления банды. Конечно, небезопасно попасть на глаза налетчикам. Если признают чекиста, от смерти не уйти!..

– Кого же пошлем? – Платонов обвел нас взглядом.

Я встал, одергивая пиджачишко.

– Если доверите…

Федор Максимович размашисто зашагал по комнате. А я переживал: неужели откажет?..

– Значит, так, товарищ Громов. Там ты будешь и начальник, и подчиненный. И рецепта нет! Действуй по обстановке, как совесть подскажет. И голову напрасно под пулю не суй! Голова революции принадлежит. – Платонов невесело улыбнулся, похлопал меня по плечу.

– Авось и на наводчика выйдешь! Словом, отдаем вам, Владимир Васильевич, наши козырные карты. А вы не играйте, а делайте наше чекистское дело с головой.

– Спасибо, Федор Максимович!

– Вот чудак! Его к черту в зубы посылают, он – спасибо!

Платонов проводил нас до порога. В дверях столкнулись с Мухиным.

– Что у вас? – спросил его Платонов.

– Доклад, товарищ начальник. Приметил в поезде одного типа – офицером оказался. Оружие отобрали! – зычным голосом отрапортовал Мухин, вручая документы Платонову.

– Молодец, Опанас!

– Ты, Мухин, махновцев примечай. Обнаглели, черти! – посоветовал Морозов.

– Стараюсь, Тимофей Иванович! – Мухин был очень рад похвале скупого на поощрения начальника ЧК. На крупном носу капельки пота выступили. Вышли мы от Платонова вместе.

– А ты ловко тогда сработал под мешочника! – Усмешка тронула тонкие губы Мухина. – Куда ездил-то?

– Тогда я и был мешочником! – Меня насторожил разговор.

– Брось заливать!

Мы расстались. Честно признаться, мне завидно стало: ездит человек в поездах, проверяет документы, в стычках не участвует и, пожалуйста, – офицера выловил! А тут маешься, как проклятый, и всей награды – нагоняй!

Вечером в отделе ЧК я переоделся в крестьянскую одежду, за пояс сунул маузер и, как обычный пассажир, прошел к московскому поезду. Расположился на верхней полке – лучше обзор.

Вагоны заполняли суматошные люди с вещами. Потом началось чаепитие. И разговоры: продналог – что он сулит? Разбой махновцев и «зеленых». Слухи из России. Мужчины засветили свечку в купе и режутся в подкидного дурака. Напротив храпит женщина с кошелкой под головой. Час едем – тихо! Спустился я вниз, прошел по составу – ничего подозрительного. Взбираюсь на свое место. Тот же храп, пререкания игроков в карты. И так – до Сидельникова…

Обескураженный, выхожу на перрон. Поеживаюсь от ночной сырости и спешу в кассу за билетом на обратный путь. Еду на встречном московском, в «приманке». До самого Сечереченска не сплю, приглядываюсь, прислушиваюсь… Покой! Я не рад ему. Всем сердцем зову налетчиков. Но поезд благополучно остановился у перрона Сечереченска.

Днем я отоспался, а вечером – снова на московский. И снова безрезультатно. Стыжусь докладывать Морозову.

Четверо суток езжу впустую.

Может, разгадали? Платонов недоволен. Я нервничаю и готов отказаться от затеи. Но Тимофей Иванович ободряет:

– Налетчики не смогут удержаться – искушение велико! Только одно условие: никто, кроме нас, не должен знать уловку. И наша возьмет, товарищ Громов!

И еще неделя в поездках. Платонов хмуро посмеивается:

– В проводники вагонов зачислился. Смотри, живот отрастет…

А Морозов уверен в успехе и, чтобы отвлечь меня от неприятных думок, повел рассказ о недавнем случае, который произошел в Самарской губернии. Тимофей Иванович ездил на Всероссийское совещание чекистов и привез эту новость.

…Чекистам города Мелекесса стало известно, что колчаковская контрразведка забросила в их район четырех диверсантов. В ориентировке подчеркивалось, что трое из лазутчиков – казанские татары.

Начальник уездной милиции заперся у себя в кабинете, разложил на полу карту города и стал изучать район, где жили преимущественно татары. «Диверсанты постараются укрыться именно у земляков», – логически рассуждал он.

В дверь настойчиво стучал дежурный.

– Товарищ начальник, к вам просятся!

– Занят!

И опять глаза в карту, испещренную пометками и тайными значками. Стук повторился.

– Ну, в чем дело, черт возьми? – Начальник натянул старый офицерский френч, рывком открыл дверь.

– К вам военные! – доложил дежурный.

– Пусть идут к коменданту! Ты же знаешь порядок: красноармейцев и красных командиров направлять к военному коменданту!

– А эти – к вам! – не сдавался дежурный.

Тут и показались три красноармейца.

– Мы на минуту, начальник. Зря твоя шумит. – Первый смело прошел в кабинет начальника, И широко заулыбался:

– Твоя ищи шпионов? Мы шпионы… Смотри, начальник, оружие…

На стол оторопелого милицейского начальника военные выложили гранаты, шесть маузеров, а из солдатского мешка – моток бикфордова шнура, адскую машинку. Освободившись от ноши, трое облегченно вздохнули:

– Рестуй, начальник… От Колчака пришли, шайтан ему в печенки. Не хотим против Советов!

Из расспросов выяснили, что эти татарские парни, насильно мобилизованные колчаковцами, согласились пойти на риск, чтобы попасть к своим. Белые контрразведчики послали их сопровождать четвертого.

– Человек плохой… Его не пускай ходить.

– Что вы должны были сделать? – спросили чекисты, подоспевшие к допросу.

– Наша не знает… Тот все знает…

– А он где?

– Моя вас сам искать… Живите Мелекесс, сказал.

– А какой он из себя?

…В тот самый час на маленькой станции Часовня Верхняя случайно оказался помощник оперативного уполномоченного Самарского отдела ЧК. Приезжал в гости к родственникам. К приходу пассажирского поезда на платформе станции собрались девушки с парнями. Гармоники выводили саратовские страдания. Среди молодежи чекист отметил высокого красноармейца в шлеме. Солдат напевал частушки и сам больше всех смеялся. Когда толпа приблизилась, чекист обратил внимание на соломинку, прилепившуюся к шлему частушечника. И по привычке стал размышлять: «Если он шел прогуляться на перрон, если хотел покрасоваться, то должен был почистить шлем. А скорее всего красноармеец приезжий. Почему же он ночевал в соломе?.. Ночи прохладные. Мог бы попроситься в избу. Красноармейцев охотно пускают…» И чекист решил проверить певца.

– Ваши документы?